Записные книжки Л. Г. Дейча

1933 год

История с Б. П. Козминым кончилась в его пользу из-за обломовского поведения Н. А. Муравьева, тянувшего без конца свой ответ на возмутительный отказ этого плута от товарищеского рассмотрения его поведения в данном случае. Оставление без какого-либо ответа его нелепо мотивированного отказа дало основание этому субъекту утверждать, будто даже выбранный мною посредник согласился, что мои «претензии» вздорны. Этим отчасти можно объяснить то, что Ярославский, обещавший сперва организовать дело рассмотрения моих жалоб на редакцию «Каторга и ссылка», затем оставил мое последнее к нему обращение без ответа, велев сдать его в «архив» (см. мое к нему письмо).

После этой истории следующей наиболее крупной является новая и, полагаю, на этот раз — последняя, окончательная ссора с Розалией Марковной Плехановой, все из-за ее возмутительно нелепой претензии являться выразительницей непогрешимого поведения умершего ее «Жоржа» и ее личного, конечно, также. Надеясь «добрым тоном» в личной беседе убедить ее во многих ошибочных ее шагах, что вредно отразилось на выпусках его сборников «Дома Плеханова», я воспользовался каким-то предлогом для приглашения ее побывать у нас в Москве, пред ее поездкой за границу. Но в первые же дни она явно обнаружила желание повести себя иным, чем в письмах своих, образом. Резкий спор, закончившийся ее негодующим уходом, произошел из-за ее нелепой защиты поведения ее приятельницы профессора физиологии Лины Соломоновны Штерн: будучи всегда аполитичной в прошлом, последняя вдруг вздумала примкнуть к коммунистам, взгляды которых ей совершенно чужды. В ее защиту Розалия Марковна нашлась только заявить, что «Лина сегодня может быть большевичкой, а завтра стать католичкой» и т. д., т. к., мол, ей совершенно безразличны любые общественно-политические взгляды и убеждения; и это не в отрицательном для ее приятельницы смысле, а в оправдательном для нее, аполитичной женщины. Меня возмутило это стремление, и я воскликнул: «И это вдова Плеханова!» В, казалось бы, ничего особенно обидного не заключающих в себе словах, Р. М., наоборот, усмотрела такое сильное оскорбление, что, не ограничившись заявлением, будто я сказал глупость, вскочила с гневом с места и быстро удрала. Жена, Эсфирь, по малодушию, плохой сообразительности] и из чувства гостеприимства приняла ее сторону, настаивая на том, ч[то] я должен извиниться, что, конечно, нелепо.

Эррио рассказывает во Франции, тотчас после возвращения из России, о виденном им «блестящем достижении страны во всех областях и особенно по линии просвещения и хозяйственного развития»… На заданный ему вопрос о продовольственных затруднениях в СССР Эррио ответил: «Необходимо остерегаться поспешных выводов. Действительно, я видел женщин, стоящих в очередях за получением керосина. (Только керосина? А за хлебом не видал бесконечных очередей в сотню сажен — по 3 и 4 руб. за кило?). Когда я спросил, как это согласуется с фактом огромного производства нефти в СССР, мне ответили, что в связи с большим урожаем значительная часть нефти расходуется тракторами». (Но почему же зимою до и после урожая во всем СССР было всюду совершенно темно?! Так вмазывали очки в глаза наивного француза не какие-нибудь незначительные лица, а высокопоставленные ответственные представители наш[его] правительства!)

Опровергая клеветнические (?) вымыслы (?) буржуазной печати о «нищенстве на Украине», Эррио заявил, что он везде на Украине встречал трудолюбивое население (подчеркнуто в газете. «Трудолюбивое», но было ли оно сыто? Слыхал ли он о продаже там не только кошачьего, собачьего и т. п., но также и человеческого мяса и о людоедстве?)

Подводя итоги своим впечатлениям, Эррио сказал: «Если спокойно и беспристрастно следить за развитием СССР, то можно заметить, что он идет к тому, чтобы стать такой же экономически сильной страной, как САСШ» («Правда», сент. 15-го 1933 г.).

Последнее соображение мне также кажется возможным при некоторых обстоятельствах, а именно — отсутствии интервенции, сокращении огромных совершенно излишних расходов на разные сооружения, содержание малокачест[венных], а то совсем ненужных, учреждений и т. п.

Как бы то ни было, но я от души желаю всякого рода успеха, каковой и теперь признаю во многих отраслях как общеобразовательных, культурных, здравоохранении, так и в производственно-промышленных. Хуже всего, по-моему, обстоят организация обложения населения и борьба с так наз. «раскулачиванием» («ликвидация кулака на почве всеобщего колхозничества»). Меня до чрезвычайности огорчает всякое сообщение о промахах, бюрократизме, хищениях и т. п., отрицательных фактах, мешающих улучшению страны и трудящегося населения. Я охотно принес бы всевозможные усилия, чтобы ускорить и облегчить ликвидацию этих отрицательных явлений, насколько я был бы в состоянии. Следует ли из этого, что я «враг советского строя», как заявляют заочно некоторые обо мне, сводящие со мною свои счеты (В. И. Невский, Н. А. Александрова, Л. П. Лойко и др.). Конечно, это только клеветнический прием!

Какое ужасное впечатление производят разоблачения поджога рейхстага на происходящем теперь в Лондоне международном общественном суде! И неужели все эти подлые махинации Гитлера и его приспешников останутся безнаказанными и страна «поэтов и философов» будет долго терпеть у себя шайку бандитов?! Наступит же пробуждение, но доживем ли до него мы, почти 80-летние старые революционеры? Можно ли было допустить мысль о таком низком падении самого передового пролетариата всего 20 лет тому назад? Что-то еще ждет его? И все же, в конце концов, он должен выйти победителем, это неизбежно! Между тем находятся легкомысленные, наивные лица, считавшие себя долго марксистами, которые ввиду восторжествовавшего временно фашизма утверждают, будто учение Маркса и Энгельса «расползается по швам»!

Вчера, в 50-ю годовщину основания «Группы Освобождения Труда», не было ни слова в газетах об этом юбилее; сегодня Невский посвятил этому событию фельетон, часть которого говорит о заслугах, а часть — об измене Плеханова пролетариату. Так чествуется возникновение марксистского направления в России! То ли дело — 50-летие убийства Александра II: это событие чествовалось всячески. Оно и понятно! Думали ли мы, что так отнесутся к нам потомки, когда 50 л. тому назад мы решились выступить как противники господствовавшего народовольчества! За все лишения, за все вынесенное тогда нами, дожив до полувековрго «юбилея», получить такое «чествование»!

Грустно очень…

Во многих местах пуд ржаной муки продается по 100 р., а то и дороже; за границей он же, но пшеницы нашей, — по 20 коп. несмотря на значительно большие накладные расходы — перевозка туда, содержание там огромного штата высокооплачиваемых торговых служащих и т. д.; следовательно, русский гражданин платит за ржаной хлеб в 500 раз дороже западноевропейского покупателя нашего пшеничного хлеба! Теперь, говорят, это ужасное положение изменяется. Тем лучше.

Приходив[ший] тов. Восходов рассказывал небезинтересные вещи из жизни подмосковной деревни: нет не только хлеба, овощей, картошки, сахара, керос[ина], но и соли, спичек, что, по его словам, объясняется безалаберностью кооперативных лавок, не запасающих эти дешевые и крайне необходимые предметы. Поломка лампового стекла является большим бедствием, т. к. приходится сидеть в темноте даже при имении с риском привезенного из М[осквы] керосина.

Утром чествовали день моего 78-летия. Я выразил вслух опасение, что эта «радость» сменится непременно огорчением. И, действительно, уже в сумерках мне сообщила старая сибирячка (Бронштейн) о клевете подлой Зубовой, что я — «спекулянт», обвинение, брошенное недавно гнусным Евсеем [неразб.]. Не знаю, что делать, что предпринять? Ведь нельзя вечно оставаться равнодушным, «объективным» к сыплющимся со всех сторон ничем мною не вызванных оскорблений, клевет, возмутительнейших издевательств! Ведь всему же бывают границы, даже самый «объективный» человек выходит из себя, не видя конца преследованиям…

Длинный ряд ходатайств о выдаче паспортов несчастным лицам, по пустым поводам лишенным этого важного теперь документа, напр[имер], бедной девушке-сироте [неразб.] 23-х [лет] за то лишь, что ее брат в деревне был обложен непосильным налогом враждебно к нему относившимся сельским председателем; для уплаты было у него все отобрано, вплоть до носильного платья. Жившая с ним сестра его Матрена стала работницей в дер[евне], затем отправилась в Москву, где поступила уборщицей в аптеке; на 20-м году начала обучаться грам[оте], проявив при этом больш[ие] способности. Отказано было ей в паспорте вслед[ствие] сооб[щения] из деревни, будто бы она вместе с братом является раскулаченной. Во всех инстанциях, включая ВЦИК, ей было отказано, в том числе и последнем, и на мое о ней заступничество. Но ее спас [?] зам. нач. [неразб.] т. Гирин, «учел мое о ней ходатайство». Трудно описать, сколько выстрадала эта несчастная!..

Второй случай еще того страннее: мужу и трем взрослым детям были выданы паспорта, а жене, находившейся на иждивении последних, было отказано на том основании, что много лет назад муж был лишен прав, т. к. был кустарем, пользовавшимся наемн[ым] трудом. Но в таком случае он не должен был его получить, а она — да. Положение ее, изгоняемой из Москвы, без средств, оторванной от детей, было отчаянное.

Третий — жене не дан паспорт, потому что муж ее выслан в Сибирь за пустяк, хотя она жила на собственный заработок! Но ее комната приглянулась кому-то.

Подобных случаев было у меня еще несколько, большинству этих поистине несчастных мне путем настоятельных просьб удалось выхлопотать паспорта.

Кроме этих хлопот, немало было еще разных других: выдача «справок» для получений персон[альных] пенсий, служб и пр…

В политической сфере крупнейшие события: в Герм[ании] почти два мес[яца] длящийся процесс о поджоге Ван-дер-Люббе рейхстага; в особенности чрезвычайно отрадно заключение Литвиновым союзного договора с през[идентом] США Рузвельтом: ждем от этого всевозможных благ.

Урожай, видимо, дает благоприятные результаты. Досадно, что не везде все удалось собрать и что картошка, вслед[ствие] обычных дождей, частью сгнила.

Личное состояние не особенно хорошее как вследствие историй из-за экон[омики] и зава, так и пот[ому], что не имею возможности заниматься более полезными делами, чем теперь, отнимающими у меня массу времени и сил…

Конец года провел в Батуми, затем — в Новом Афоне. Много различн[ых] впечатлений, встреч, знакомств, но в сущности мало интересного. Приятное ощущение от возвращения [неразб.]. Дальнейшие события — судьба челюскинцев, съезд писателей — общеизвестны. А самочувствие отвратительное!.. Съезд XVII, очень интересен. Речь Сталина вполне хороша.