Запрещенная экономика. Что сделало Запад богатым, а Россию бедной

Глава 18. Игры разума и менталитета

Время от времени читатели задают мне риторический вопрос: «Зачем ты все это пишешь? Россия – не Финляндия, не Корея, не Япония и не Франция. У нас другой менталитет, и поэтому иностранный опыт в России неприменим». Порой к таким рассуждениям примешивается изрядная доля издевательства: мол, мы ленивы, безынициативны, не приспособлены к предпринимательской деятельности, привыкли полагаться на государство. А вот на Западе человек сам себе хозяин: заплатил налоги – и больше знать ничего о государстве не хочет.

Разумеется, все это чепуха. На множестве примеров мы уже убедились в том, сколь высока роль государства в жизни экономически успешных держав. Как получать дешевый кредит, прямые дотации, налоговые льготы и даже субсидирование экспорта, так западный бизнесмен со всех ног бежит к родному государству за помощью. А государство, в свою очередь, всемерно способствует деятельности отечественного предпринимателя, вплоть до того, что первое лицо страны лоббирует экономические интересы конкретных производителей.

«Я держал в руках копию письма президента США президенту России с просьбой облегчить доступ комбайнов американского производства на рынок России»[57], – свидетельствует промышленник Константин Бабкин.

Так что плюньте на все эти сказки о самостоятельности западного бизнеса. Львиная доля его эффективности обеспечена мощью государства.

А вот что касается менталитета нашего народа, то считаю необходимым подробнее осветить этот вопрос. Я общался со множеством известных публицистов, журналистов и писателей, одним словом – с теми, кто оказывает влияние на общественное мнение. Беседуя с ними, я заметил, что и либералы-западники, и современные славянофилы-почвенники разделяют одну и ту же историческую концепцию формирования менталитета нашего народа. Конечно, даются диаметрально противоположные оценки, но в главном и те и другие придерживаются одной и той же точки зрения.

Согласно типичным рассуждениям, менталитет сформировался в эпоху, когда абсолютное большинство населения проживало в деревнях и занималось крестьянским трудом. Тяжелые климатические условия России приводили к тому, что, даже трудясь на пределе сил, крестьянин едва был способен прокормить себя и свою семью. Поскольку излишек продукта практически отсутствовал, то рыночные отношения складывались очень медленно (торговать попросту нечем). Суровый климат резко затруднял ведение индивидуального хозяйства, заставляя крестьян стягиваться в общину, и способствовал формированию уравнительных и коллективистских принципов.

Исходя из этих предпосылок, современные славянофилы-почвенники делают следующие выводы.

1. Наш народ – коллективист, и это очень хорошо.

2. Мы не рвачи по натуре, не гонимся за прибылью, капитализм с его культом наживы нам не подходит.

3. Мы – высокодуховны и миросозерцательны.

А вот что говорят отдельные либералы-западники:

1. Наш человек не миросозерцатель, а лентяй и бездельник, вечно уповающий на авось Емеля, лежащий на печке.

2. Общинное мышление до сих пор мешает России строить капитализм. Нет уважения к частной жизни, а немногих талантливых и инициативных людей с предпринимательской жилкой считают выскочками и всячески давят.

3. В России не гонятся за прибылью не по причине высокой духовности, а потому что привыкли, что от нас ничего не зависит, прибыли просто нет, едва на проживу хватает, отсюда и проклятая уравнительность.

4. В течение сотен лет экономических стимулов быть дисциплинированным просто не существовало, и поэтому наш человек расхлябан, не приучен к порядку.

Вот характернейший пример изложенного, отрывок из интервью радикального либерала, публициста и писателя Александра Никонова:

«Что же такого есть в русском крестьянском быте, что сделало русских русскими – ленивыми, необязательными, неаккуратными, безалаберными раздолбаями, вечно рассчитывающими на авось?.. Россия очень холодная страна с плохими почвами, поэтому здесь живут именно такие люди, а не иные. В Европе сельскохозяйственный период десять месяцев, а в России пять… Разница – в два раза.

В Европе не работают в поле только в декабре и январе.

В ноябре, например, можно сеять озимую пшеницу, об этом знали английские агрономы еще в XVIII веке.

В феврале проводить другие работы. Так вот, если просчитать, то получится, что русский крестьянин имеет на пашенные работы, кроме обмолота зерна, 100 дней. И 30 дней уходят на сенокос. Что получается? А то, что он жилы рвет и еле управляется. Глава семьи из четырех человек (однотягловый крестьянин) успевает физически вспахать две с половиной десятины. А в Европе – в два раза больше.

… Средний урожай при тех орудиях труда был сам-3. То есть из одного зернышка вырастало три. Из 12 пудов – 36. Минус один пуд на семена, получается 24 пуда – чистый сбор с десятины. С двух с половиной десятин – 60 пудов. Это на семью из 4 человек. А семья из четырех человек, учитывая, что женщины и дети едят меньше, равна 2,8 взрослого.

При том, что годовая норма потребления – 24 пуда на человека. То есть нужно без малого 70 пудов. А есть только 60. Причем из них еще нужно вычесть часть для прокорма скота – овес лошади, подсыпка корове. И вместо 24 положенных по биологической норме россиянин потреблял 12-15-16 пудов. 1500 ккал в сутки вместо потребных организму 3000. Вот вам средняя Россия – страна, где хлеба всегда не хватало. Где жизнь была всегда на пределе возможности. Вечная борьба, вечный страх голода…

Но если вы вдруг подумали: "Зато наши крестьяне 7 месяцев в году отдыхали! На печи зимой лежали", то глубоко ошиблись. Зимой работы было тоже невпроворот…. Из-за перманентной нищеты русский крестьянин, в отличие от европейского, в сапогах не ходил. Для того чтобы обуть всю семью – 4 человека – в сапоги, крестьянин должен был продать три четверти своего зерна. Это нереально. Сапоги были просто недоступны. Россия ходила в лаптях. В год крестьянин вынашивал от 50 до 60 пар лаптей. Умножим на всю семью. Делали лапти, естественно, зимой, летом некогда было. Купить ткань на рынке крестьянин не мог. Точнее, мог, но в качестве какого-то редкого роскошного подарка и то только жене, дочке никогда не покупал… А одеваться надо. Поэтому женщины зимой пряли и ткали. Плюс приготовление ремней, сбруи, седелок… Заготовка леса на дрова…

Между прочим, до конца XVIII века в России не было даже пил, и лес валили топорами. Причем, поскольку печи были несовершенные, а потолков в избах не было вовсе (потолки как дополнительные теплоизоляторы начали появляться только во второй половине XVIII века), дров требовалось просто уйма – примерно 20 кубометров… отупляющий ежедневный труд, не приносящий, однако, сколько-нибудь значимых плодов и не сулящий перспектив; черный беспросветный быт; жизнь на грани постоянного голода; абсолютная зависимость от погодных условий не могли не сказаться на формировании русского психотипа.

Сколько бы ты ни работал, все равно все в руках божьих, захочет – даст, не захочет – сдохнешь. Работай, не работай – от тебя почти ничего не зависит. Отсюда в русских эта вечная зависимость от "решений свыше" Все жизненное время русского человека, кроме сна, с самого детства уходило на простое физическое выживание… Есть мнение, что только потому и прижились сталинские колхозы, что были они абсолютно в духе народном.

Вся русская крестьянская психология – это психология коллективизма. С одной стороны, это хорошо: все должны помогать друг другу. Но другой стороной общинности является нетерпимость к "выскочкам" – людям, чем-то выделяющимся – умом, богатством, внешностью… Вез этой коллективистской психологии, тормозящей развитие капиталистических отношений (суть которых и состоит в большей атомизации, индивидуализации общества), российскому крестьянству было просто не выжить. Ну не мог существовать фермер-одиночка в условиях пахотного цейтнота, когда "день год кормит" Десять-двадцать дней проболел, не вспахал – и твоя семья обречена на голодную смерть…»[58]

Что сказать по этому поводу? Обратите внимание, выводы, которые делает либерал, не отличаются от умозаключений славянофилов-почвенников. Оценки разные, но не выводы. То, что почвенник считает миросозерцатель-ностью, у либерала просто названо ленью. Как видим, и те и другие полагают, что ленится крестьянин, сидит на печи день-деньской, но одни думают, что это он так созерцает, а другие – что бездельничает.

Вывод, мягко говоря, очень странный. Сначала долго и подробно рассказывать, что русский человек всю свою жизнь вкалывает с утра до ночи, а потом делается вывод 0 русской лени. Это логический нонсенс. Но и почвенники ничуть не лучше. Соглашаясь с тем, что жизнь крестьянская была очень и очень тяжела, они по какой-то причине также верят в Емелю-миросозерцателя, который за прибылью не гонится, свистульки деткам мастерит и сказки окружающим рассказывает. Как в одной голове умещаются две взаимоисключающие идеи, Бог ведает.

Лично мне очевидно, что, напротив, именно российский климат мешает миросозерцательности, или, если хотите, лени. Как можно называть бездельником человека, который годами рвет жилы, и только ради того, чтобы с голоду не умереть? Как можно говорить, что русский человек считает, будто бы «работай, не работай, от тебя почти ничего не зависит»? Как это не работай? Как это почти не зависит? Как раз наоборот: от труда в России напрямую зависит само физическое выживание, то есть всё зависит. Это в Европе крестьянин, даже работая намного меньше российского коллеги, полностью себя обеспечивает, а дальнейший груд ведется ради получения излишков, которые выгодно продавать на рынке. В таких условиях можно, обеспечив себя, дальше и не работать, от голода не умрешь. Благодатная природа щедро вознаградит даже раздолбая, а в России лентяи-миросозерца-тели автоматически вымирают от голода и холода. У русского все шло в ход, все приспосабливалось к хозяйству.

Опять же по причине страшного климата мы вынуждены быть прагматичными. Считать приходится всегда, а малейшая ошибка равна смерти от холода и (или) голода.

Здесь уместно процитировать бизнесмена-аграрника XIX века Энгельгардта. В отличие от скучающих бар, любивших поохотиться да послушать байки егеря у костра, а потом со всех ног бежавших домой в Москву и Петербург, чтобы там рассказывать о крестьянах духоносцах-миро-созерцателях, Энгельгардт занимался в деревне бизнесом и контактировал с нашими крестьянами по сугубо практическим вопросам. И вот что он пишет о «деревенских мечтателях» в своей знаменитой книге «Письма из деревни»:

«Обед граборов (землекопов. – Примеч. Д. Зыкина) состоял из вареного картофеля. Это меня удивило, потому что я слыхал, что граборы народ зажиточный, трудолюбивый, получающий обыкновенно высшую, почти двойную против обыкновенных сельских рабочих плату, и едят хорошо.

– Что это? Вы, кажется, одну картошку едите? – обратился я к рядчику.

– Одну картошку.

– Что ж так?

– Да не стоит лучше есть, когда с поденщины работаешь.

– Вот как! А мне говорили, что граборы хорошо едят.

– Да и то! Мы хорошо едим, когда сдельно работаем, когда канавы роем, землю от куба возим, чистку от десятины снимаем.

– Что же вы тогда едите?

– Тогда? Щи с ветчиной едим, кашу. Прочную, значит, пищу едим, густую. На картошке много ли сделаешь?

– Да разве вам все равно, что есть? Ветчина, каша ведь вкуснее.

Рядчик посмотрел на меня с недоумением. Его, видимо, удивило, как это я не понимаю такой простой вещи, и он стал мне пояснять.

– Нам не стоит хорошо есть теперь, когда мы работаем с поденщины, потому что нам все равно, сколько мы ни сделаем, заработок тот же, все те же 45 копеек в день. Вот если бы мы заработали сдельно – канавы рыли, землю возили, – это другое дело, тогда нам было бы выгоднее больше сделать, сработать на 75 копеек, на рубль в день, а этого на одной картошке не выработаешь. Тогда бы мы ели прочную пищу – сало, кашу. Известно, как поедаешь, так и поработаешь. Ешь картошку – на картошку сработаешь, ешь кашу – на кашу сработаешь.

– Ну, а если бы я возвысил поденную плату и потребовал, чтобы вы лучше ели?

– Что же, это можно. Отчего же? Если такое будет ваше желание – можно, – усмехнулся рядчик.

– Ну, а работа спорее бы шла тогда?

– Пожалуй, что спорее.

– А выгоднее ли бы мне было?

– Не знаю.

– Почему же?

– Работа такая. Работа огульная, сообща, счесть ее нельзя. Мы и теперь не сидим сложа руки, работаем положенное, залогу делаем, как по закону полагается. И тогда так же бы работали – ну, приналегли бы иногда, чтобы удовольствие вам сделать, особенно если б вы ребятам водочки поднесли. Так ведь, ребята? – Ребята, то есть граборы-артельщики, засмеялись…

– Работа не такая, – продолжал рядчик – работа тут ручная, огульная, счесть ее нельзя. Работаем, да не так, как сдельно, все же каждый себя приберегает – не убиться же на работе, – меры тут нет, да и плата все равно поденно».

Этот короткий отрывок разбивает в пух и прах сразу несколько мифов. Миф первый – уравнительный идеал, якобы присущий нашему менталитету. Вдумайтесь, крестьянин, вступивший в артель землекопов, до такой степени ненавидит уравниловку, что готов плохо питаться, чтобы хуже работать и «себя поберечь» в тех случаях, когда его наняли на «огульный труд», то есть тот, при котором вклад в общее дело каждого артельщика трудно измерить, и поэтому оплата не дифференцированная, не сдельная. Артельщик говорит прямо: «Меры нет, да оплата все равно поденная». Но если материальное стимулирование рассчитывается индивидуально, то крестьянин делает инвестицию в самого себя – лучше питается, чтобы лучше работать и больше заработать.

Такого предельного прагматизма в Европе еще поискать! То есть второй миф о нерасчетливых миросозерцателях летит ко всем чертям. Крестьянин постоянно искал дополнительный заработок, организовывал артели, уезжал в города на подработку. И это понятно, голод и мороз мертвого с печи погонят. Да-да, и на печи в России особо не залежишься – холодно. Не верите? Думаете, что раз Россия богата лесами, то уж чего-чего, а топлива всегда достаточно? Ошибаетесь. Это только в сказках про иванушек да емель деревья сами собой в дрова превращаются. Заготовка дров в условиях отсутствия бензопилы – адский труд, а дров надо очень много – в Средней полосе России снег лежит гораздо дольше, чем в Европе.

Так что не правы те, что считают, будто бы менталитет нашего народа – это тормоз для развития капитализма в России. Не правы и западники, проклинающие лень и уравнительный идеал, – нет в России ни того, ни другого. Не правы и почвенники-славянофилы, радующиеся мечтательности и созерцательности, – выдумка это, и выдумка глупая. Конечно, на одном свидетельстве Энгельгардта нельзя делать глобальных выводов, но поставить под сомнение расхожие клише можно. Кстати, а так ли уж напряженно работают европейцы? Специально возьму для примера немцев, которых заслуженно считают трудолюбивым народом. В период 2000–2009 годов немец в среднем работал 1437 часов в году[59]. Мягко говоря, в Германии не перенапрягаются.

Посмотрите на карту нашей страны: она и сейчас по территории первая в мире, а еще совсем недавно была значительно больше. Разведать, освоить и отстоять гигантские пространства в кровопролитных войнах с сильными соседями – способен ли бездельник на такие вещи? Скажут, что все это сделано по указке и под контролем государства. Скажут, но ошибутся. Государство в принципе было неспособно управлять землепроходцами, которые уходили на расстояние тысяч километров от основных центров России. Ни проверить, что они там делают, ни как-то помочь просто не было возможности. По телефону не позвонишь, навигатор в руки не дашь. Наши торговцы пушниной рассчитывали только на себя, сами строили корабли, шли совершенно неизвестными путями, без карт, постоянно рисковали жизнью и участвовали в боевых столкновениях.

Обратите внимание, сколь различны регионы нашей страны. Насколько гибким и предприимчивым должно быть мышление народа, способного успешно жить и в горах, и в снегах, у Черного, Балтийского и Белого морей, в Сибири и на Камчатке. В Заполярье не то что работать, а просто гулять на холоде – и то задача не из легких. А наши геологи, инженеры и рабочие наладили добычу полезных ископаемых. Вот где тяжкий и упорный труд, вот где требуется выносливость и смекалка. Вот где используются сложнейшие технологии, а значит, задействованы сильный интеллект, высокая квалификация и качественное образование.

Глупо не учитывать особенности менталитета, но столь же глупо переоценивать его значение. В свое время, когда Китай находился в упадке и другие державы делили его на сферы влияния, было популярно мнение, что конфуцианская этика мешает китайцам осуществить промышленный рывок. Однако сейчас, когда Китай уже стал экономическим гигантом, его достижения нередко объясняют именно конфуцианскими морально-этическими установками. Менталитетом легко объяснять как взлеты, так и падения. Но все это оценки постфактум, а мы уже разбирали ряд примеров, когда один и тот же народ, с теми же самыми особенностями поведения сначала долго находился в нищете, но потом в короткий срок добивался процветания.

Протекционизм приводил к одинаково положительным результатам даже такие разные страны, как Англия XVIII века и Южная Корея второй половины XX столетия. Но, разумеется, ни в коем случае нельзя говорить, что протекционизм сам по себе гарантирует успех. Конечно, экономическая жизнь в стране зависит от очень многих параметров, и покровительственная система не является достаточным условием для осуществления промышленно-технологического переворота.

Протекционизм – это тонкий инструмент, требующий точного расчета, дифференцированного подхода к различным отраслям, умения планировать и правильно оценивать конъюнктуру рынка. Им невозможно эффективно пользоваться, не обеспечив подавления коррупции. В противном случае льготные кредиты будут выдаваться тому, кто предложил больший размер взятки. То же самое произойдет и с введением высоких пошлин на импорт, квотированием и т. п. Предприятия вместо модернизации превратятся в заповедники отсталости, а народ будет жить в нищете. Так, собственно, и произошло в ряде стран Латинской Америки, которые во второй половине XX века попытались применять протекционистские меры, но получили огромные долги, неустойчивую экономику и нестабильную социальную систему.

Потом, разочаровавшись в протекционизме, они качнулись в другую крайность в беспредельный либерализм. Но, как и следовало ожидать, потерпели неудачу. Ни одна латиноамериканская модель, даже широко разрекламированная чилийская, не обеспечила таких же показателей устойчивого роста, как в Южной Корее или Японии. И это тоже урок для нас.