Запретные чувства

Глава 24. Руслан.

— Пап-пап, это как собирать конструктор, правда? — Платон, сложив руки за спиной, чуть привстал на носочки и вытянул голову немного вперед, внимательно наблюдая за моими движениями.

— Почти, — улыбнулся я, разбирая специальный чемодан, в котором хранился мой саксофон.

— А он большой, пап. Держать не тяжело? Шея не болит?

— Альт не самый большой. Ты еще баритон не видел. Нет, шея не болит. Может, вначале и болела, но я уже не помню.

— Понятно, — Платон обошел мое кресло и теперь стал с другой стороны, продолжая наблюдать за тем, как я собираю саксофон. — Ой, а это что? — глаза сына удивленно расширились, когда он увидел пушистую щётку, которую я вынул из саксофона.

— Специальная щётка. Ею я изнутри вычищаю саксофон, — я убрал щётку в сторону.

— Пап, ты как настоящий волшебник! Только волшебник из шляпы обычно достает что-нибудь, — Платон потрогал пальцами щётку, будто решил сам убедиться в ее достаточной мягкости, затем снова продолжил наблюдать.

Мы отдыхали на даче. Я решил взять с собой саксофон. В последнее время, когда выпадал свободный день, меня всё чаще и чаще снова начало тянуть к музыке. За окном почти весь день лил дождь, поэтому мы с сыном расположились в гостиной с камином.

— Я не волшебник. Просто привык, чтобы щётка была внутри и не терялась.

— А это что за такой странный изогнутый предмет? Как он называется?

— «Эска», — коротко ответил я, осторожно вставляя ее в саксофон.

— «Эска», — эхом повторил Платон и кивнул, откладывая в памяти новое для себя название. — А зачем тебе помада? — сын заулыбался. — У мамы взял?

— Это не помада, а специальная смазка. Чтобы потом на «эску» можно было закрепить мундштук.

— Понятно, — снова кивнул Платон.

Он был очень сосредоточен. Когда я принёс в гостиную чемодан, сын бросил все свои игры, телефон и присоединился ко мне. Платон скучал по мне. Вера никогда об этом мне не врала. Поэтому в эти выходные я твёрдо решил познакомить сына с музыкой, к которой я в свое время прикипел благодаря своему отцу.

— А всё равно похоже на помаду. Только белую, — Платон нагнулся чуть поближе, рассматривая ее.

— Да. Внешние сходства есть. Теперь прикрепим мундштук.

— Это точно, как конструктор, — уверено заявил Платон и чуть качнул головой, убирая с глаз отросшую чёлку.

— Когда мама тебя подстрижёт? — я вытер руки влажной салфеткой и причесал пальцами чёлку Платона. — Или мне тебя свозить в парикмахерскую?

— Мама сказала, что в понедельник.

— Хорошо. Как дела в школе? — Спросил я, задвинув мундштук чуть подальше для более высокого звучания. — Учительница теперь не жалуется на тебя, а хвалит.

— Стараюсь. Ты ведь говоришь слушаться. Вчера в футбол играли на физкультуре.

— И как?

— Мы проиграли.

— Расстроился? — я взглянул на Платона, чтобы считать его эмоции.

— Нет, — сын отрицательно качнул головой. — Буду стараться играть лучше.

Я одобрительно кивнул.

— Правильно мыслишь.

— Пап, а это что?

— Трость.

— Это трость? Пап, трость у стареньких бабушек и дедушек, а это какая-то совсем другая штучка.

— Трость бывает разной. И поверь, она нужна не только при ходьбе. Сейчас мы прикрепим трость с помощью лигатуры.

— Лига… что?

— Ли-га-ту-ры, — по слогам повторил я. — Поможешь мне сейчас?

— В чем?

— Нужно приклеить наклейку на мундштук, чтобы не повредить его.

— А вдруг у меня ничего не получится? — Платон взволновано посмотрел на меня.

— Получится. Держи.

Я показал Платону, что и куда именно нужно клеить. Он, чуть высунув язык, аккуратно приклеил и выдохнул:

— Есть.

— Отлично!

— Сыграешь что-нибудь? — Платон уселся на подлокотник моего кресла.

— Конечно.

Я испытал приступ щемящей ностальгии, пока играл уже давно выученные мной композиции. Воспоминания откинули меня на много лет назад. Тогда всё казалось гораздо проще и понятней.

— Пап, я тоже хочу! Быть как ты. Тоже хочу научиться вот так, — заявил Платон, когда я закончил.

— Тош, что за бред? — к нам в комнату спустилась Вера.

— Мам, а ты почему позеленела? — сын заулыбался.

— Это специальная маска, Тоша, — Вера прошла в комнату и опустилась на диван. — А по поводу саксофона даже не думай. Это всё несерьезно. А ты у нас мальчик серьезный растёшь. Репетитор по английскому говорит, что у тебя есть талант к изучению языков.

— Но папа ведь играет. И он супер-крутой.

— Он крутой не из-за этой металлической штуковины, сынок. Никакой музыки. Тебя ждет успешное будущее. А музыканты и художник во все времена побирались и умирали в нищете.

— Стереотипно, Вер, — я отложил саксофон. — Очень стереотипно.

— Скажешь, что я не права? Многие «типа гении» никому при жизни были не нужны. Я своему сыну такой участи не желаю.

— Я вроде бы тоже не побираюсь, Вер.

— Потому что у тебя есть я, — Вера с превосходством посмотрела на меня. — Я тебя направила в нужное русло. И теперь у нас есть всё. А так был бы нищим пьяницей. Правда, Тоша?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Мне нравится саксофон.

— Нет, Тоша. Никакого саксофона. Бери игрушки и поднимайся к себе, — нервно проговорила Вера.

Я благоразумно дождался, когда сын поднимется на второй этаж.

— Ты что делаешь? — я быстро подошел к Вере. — Ты что несешь?

— А что не так? Я говорю правду. Или она тебе не нравится? Платон не будет заниматься этой ерундой. Убери свой хлам и не забивай ребенку голову бредом.

— Я буду воспитывать сына так, как считаю нужным. И ты перестанешь меня унижать в его глазах.

— А то что? — Вера с прищуром уставилась на меня, отчего на ее маске появились маленькие трещинки.

— Вышвырну тебя, — я склонился к жене, уперев обе руки в спинку дивана. — К чертовой матери, поняла меня? Если тебя что-то не устраивает, то можешь хоть завтра подавать на развод.

— Руслан, я…

— Что? — я выпрямился. — Надолго тебя не хватило, да? Успокоилась, убедившись, что никто не метит на твое место и снова включила стерву?

— Руслан…

— Заткнись, — сдавленно прошипел я. — Ты ходишь по краю, Вера. И если бы не Платон, я давно тебя уже выкинул из дома.

— Руслан, прости меня, — Вера торопливо поднялась с дивана.

— Для тебя вот это «прости» уже ничего не означает. А у меня оно в печенках сидит. Иногда смотрю на тебя, когда ты ласковая и думаю, что мне страшно повезло с тобой. Но потом ты говоришь нечто такое, что просто воздух из лёгких выбивает и… просыпается такая ненависть, Вер.

На кофейном столике, что был расположен за моей спиной, завибрировал смартфон. Я не сразу обратил на него внимание.

— Я просто не хочу, чтобы наш сын пожертвовал своим перспективным будущим в угоду обычной детской прихоти.

— Когда Платон вырастит ты так и продолжишь всё решать за него?

— Я, в конце концов, его мать. И я точно знаю, как ему будет лучше.

— Не знаешь, Вер! Ну не знаешь. И я не знаю. Платон не только наш сын, но и человек. Просто человек. Он растёт. У него формируются его собственные вкусы. Мы должны его поддерживать и направлять, а не проецировать на нем свои какие-то больные стремления.

— Начитался умных книжек о том, как надо воспитывать детей?

— Мне не нужно читать книжки, чтобы понимать, что ребенок — не моя собственность. Захочет попробовать научиться играть на саксофоне, пусть пробует. Не понравится — бросит. В этом нет ничего плохого.

Я повернулся, взял со столика телефон. Сообщение. От Лии. Я нахмурился, прочитав всего две строчки.

— У меня возникли дела, — я поторопился разобрать саксофон.

— Какие? — тихо спросила Вера таким голосом, какой бывает у ребенка, когда на него накричали.

— Рабочие, — холодно бросил я, закрыв чемодан. — И подстриги ребёнка. Чёлка уже глазам мешает.

— Ты сегодня вернешься?

— Вернусь. А ты прекрати добивать труп, который когда-то был нашим браком.