Защита права на справедливое судебное разбирательство в рамках Европейской конвенции о защите прав человека

Хотя право на «публичное слушание» проистекает из формулировки Статьи 6, дела в этой категории обычно рассматриваются в более общем разделе «справедливости» (Экбатани против Швеции).

Этот элемент «справедливости» состоит из четырёх составных частей:

- право на устное слушание и личное присутствие стороны в гражданском судебном процессе или подсудимого в уголовном процессе перед судом (Экбатани против Швеции);

- право на эффективное участие (T. и V. против Соединенного Королевства, пп. 83-89);

- право на публичность или право заявителя требовать, чтобы третьи лица и представители СМИ могли присутствовать на слушании (Рипан против Австрии);

- право на публичное оглашение решения суда (Претто и другие против Италии (Pretto and others v. Italy), 8 декабря 1983 г., пп. 20-28).

Устные слушания и личное присутствие

В практике применения норм Конвенции не делается значительного различия между ситуациями, предполагающими простое присутствие адвоката (Кремцов против Австрии (Kremzow v. Austria), 21 сентября 1993 г., пп. 45-75), хотя эти аспекты могут быть существенны с точки зрения п. 3b и 3c Статьи 6, и делами, основанными на письменном порядке производства, при полном отсутствии сторон (Аксен против Германии (Axen v. Germany), 8 декабря 1983 г., пп. 28-32). Так в каких же ситуациях Статья 6 гарантирует право заявителя на личное присутствие? Это присутствие предполагает устное слушание (в отличие от письменных разбирательств), однако не каждое устное слушание должно обязательно быть публичным[28].

Если дело будет слушаться только в одной инстанции и если разбираются не «в большой степени технические» или «сугубо правовые» вопросы, то должно проводиться устное слушание, поскольку письменной процедуры будет недостаточно (Кооттуммель против Австрии (Koottummel v. Austria), 10 декабря 2009 г., пп. 18-21).

Вместе с тем письменная процедура, как правило, приемлема при обжаловании, вполне соответствуя положениям Статьи 6. Устное слушание может не требоваться при обжаловании, когда: а) не возникает сомнений в правдивости свидетелей, б) факты не оспариваются и в) сторонам предоставлена реальная возможность изложить свою позицию в письменном виде и оспорить доказательства против них. В то же время именно суд в последней инстанции определяет, действительно ли рассматриваемый в ходе разбирательства в апелляционном суде вопрос носил «в большей степени технический» или «сугубо правовой» характер (Шлумпф против Швейцарии (Schlumpf v. Switzerland), 8 января 2009 г., пп. 66-70; Игваль Коль против Испании (Igual Coll v. Spain), 10 марта 2009 г., пп. 28-38).

Существует полностью автономное требование для стороны в деле лично присутствовать в суде, по крайней мере, одного уровня юрисдикции (Гёч против Турции (Göç v. Turkey), постановление БП, 11 июля 2002 г., пп. 43-52).

Требование личного присутствия на разбирательствах в суде первой инстанции почти абсолютно даже при том, что гипотетически заявлялось, что «исключительные обстоятельства» могут послужить основанием для его несоблюдения (Аллан Якобссон против Швеции № 2 (Allan Jacobsson v. Sweden (No. 2), 19 февраля 1998 г., пп. 46-49). В делах о мелких правонарушениях (превышение скорости или другие нарушения ПДД), если только нет необходимости оценивать правдивость свидетелей, Суд признаёт отсутствие необходимости в проведении устного слушания, и разбирательства могут носить письменный характер (Сухадолц против Словении (Suhadolc v. Slovenia), 17 мая 2011 г., реш.).

Личное присутствие сторон необходимо: а) для получения от них показаний, если они являются свидетелями важных событий по делу (Ковалёв против России (Kovalev v. Russia), 10 мая 2007 г., пп. 30-38); б) для того, чтобы дать судье возможность прийти к заключению о личности заявителей, их способностях и т. д. (Штукатуров против России (Shtukaturov v. Russia), 27 марта 2008 г., пп. 69-76).

Тогда как Статья 6 не гарантирует как таковое право на обжалование в гражданских или уголовных делах, она применяется для обжалования разбирательств на основании неавтономного правила, т.е. когда право на обжалование гарантируется национальным законодательством[29]. Требование о присутствии заявителя в апелляционном суде зависит от характера разбирательства и роли апелляционного суда (Экбатани против Швеции, пп. 24-33) и от того, что находится под угрозой для заявителя (Кремцов против Австрии, пп. 45-75).

Присутствие в апелляционном суде необходимо, когда он рассматривает как фактические, так и правовые вопросы, и когда он имеет все полномочия по отмене или внесению изменений в решение нижестоящего суда (Экбатани против Швеции).

Присутствие в апелляционном суде будет также требоваться в том случае, если на уровне апелляции для заявителя существует риск действительно серьёзного ущерба, даже если апелляционный суд имеет дело лишь с вопросами права (Кремцов против Австрии), или когда, например, оценка характера или состояния здоровья заявителя имеет непосредственное значение для правовых выводов апелляционного суда (Саломонссон против Швеции, пп. 34-40). Личное присутствие также требуется тогда, когда апелляционный суд отменяет оправдательный приговор суда первой инстанции и проводит переоценку имеющихся доказательств, особенно когда сам подсудимый является важным источником фактических доказательств (Гарсия Эрнандес против Испании, пп. 26-36).

Если разбирательство в первой инстанции было проведено в отсутствие заявителя, это может быть исправлено на апелляционном уровне, но только если в полномочия апелляционного суда входит вынесение решений как по фактическим, так и по правовым вопросам, и пересмотр законности решения нижестоящего суда в полном объёме (Дьенне против Франции, пп. 33-35).

Гражданин может отказаться от права лично присутствовать в суде, но этот отказ должен быть сделан в недвусмысленной манере и подкреплён хотя бы минимальными гарантиями, соответствующими важности данного действия (Пуатримоль против Франции (Poitrimol v. France), 23 ноября 1993 г., пп. 29-39).

Право личного присутствия, однако, не означает обязательства для органов власти препровождать заявителей на слушание, если сами они не прикладывают достаточных усилий для участия в разбирательстве (Нуньеш Диас против Португалии). Власти обязаны сообщить заявителям о предстоящих слушаниях, однако, Статья 6 не предоставляет стороне в судебном процессе автоматического права на пользование определённой формой доставки судебных документов, такой как заказная почта (Богонос против России (Bogonos v. Russia), 5 февраля 2004 г., реш.).

Рассмотрение дел в отсутствие сторон допускается, только если: а) органы власти предприняли всё возможное для того, чтобы найти обвиняемого и сообщить ему о предстоящих слушаниях, и б) обвиняемые стороны сохраняют право на полный пересмотр дела в случае их повторного появления (Колоцца против Италии (Colozza v. Italy), 12 февраля 1995 г., пп. 26-33; Кромбах против Франции (Krombach v. France), 13 февраля 2001 г., пп. 82-91).

Эффективное участие

Сторона в гражданском судебном процессе или подсудимый по уголовному делу должны иметь возможность принять эффективное участие в судебном слушании, которое должно быть организовано с учетом его физического и умственного состояния, возраста и других особенностей личности (Стэнфорд против Соединенного Королевства (Stanford v. the United Kingdom), 23 февраля 1994 г., реш.).

Существует определённое пересечение этого требования с п. 3b, 3c и 3d Статьи 6 Конвенции, учитывая, что помощь адвоката может уравновесить личную неспособность заявителя принимать эффективное участие в процессе (Стэнфорд против Соединенного Королевства).

Подсудимый в уголовном деле не должен чувствовать себя стесненным в атмосфере зала суда, особенно когда дело привлекает к себе избыточное общественное внимание, чтобы быть в состоянии проконсультироваться со своими адвокатами так, как это необходимо, и принять эффективное участие (T. и V. против Соединенного Королевства)[30].

В уголовных делах с участием несовершеннолетних необходимо введение специализированных судов, в рамках которых можно было бы всесторонне проводить слушания, принимая во внимание все затруднения, которые влияют на участие несовершеннолетних в процессе, и, соответственно, нужно изменить порядок производства по таким делам (S.C. против Соединенного Королевства (S.C. V. the United Kingdom), 15 июня 2004 г., пп. 27-37).

Обстоятельства дела могут требовать от Договаривающихся Государств принятия позитивных мер, позволяющих заявителю эффективно участвовать в разбирательствах, вместе с тем этот принцип изначально ограничен необходимостью, скорее, обеспечить полноценную связь между клиентом и его адвокатом, нежели чем предоставить финансовые или практические ресурсы больному, нетрудоспособному или иным образом ущемлённому заявителю (Либрейх против Германии (Liebreich v. Germany), 8 января 2008 г., реш.).

От человека требуется сообщить о своём физическом или другом недостатке суду первой инстанции, а также апелляционному суду в случае пересмотра дела в апелляции по существу, чтобы дать суду возможность выбрать наилучшее средство обеспечения эффективного участия (Тимергалиев против России (Timergaliyev v. Russia), 14 октября 2008 г., пп. 50-60).

Имея информацию о серьёзном физическом или умственном недостатке, суд первой инстанции должен получить заключение медицинского эксперта для принятия решения о готовности заявителя к эффективному участию в деле (Тимергалиев против России).

Ответчик может участвовать в слушании посредством видеоконференции, но это должно быть вызвано вескими причинами (например, соображениями безопасности). Система также должна функционировать должным образом, обеспечивая конфиденциальность общения подсудимых и адвокатов (Марчелло Виола против Италии (Marcello Viola v. Italy), 5 октября 2006 г., пп. 63-77); Голубев против России (Golubev v. Russia), 9 ноября 2006 г., реш.).

Публичный характер слушания — присутствие третьих лиц и СМИ

Целями этого принципа являются защита сторон в гражданском судебном процессе и подсудимых в уголовном процессе от отправления правосудия за закрытыми дверьми и обеспечение большей его прозрачности для поддержания авторитета судебной власти в глазах общественности (Аксен против Германии).

С помощью этого положения пресса может осуществлять свою функцию стража общественных интересов, закреплённую в Статье 10 Конвенции.

Это право, очевидно, является ограниченным, так как в п. 1 Статьи 6 ясно указываются исключения, но презумпция должна всегда быть в пользу публичного слушания, а исключения должны быть строго обусловлены обстоятельствами дела на основании строгой проверки на необходимость (Кэмпбелл и Фелл против Соединенного Королевства, пп. 86-92).

Один лишь «технический» характер дела не является достаточно веской причиной для исключения присутствия общественности (Верн против Франции (Vernes v. France), 20 января 2011 г.).

В «семейных» делах, в частности, касающихся детей, необходимо, чтобы стороны и свидетели чувствовали возможность высказываться откровенно на сугубо личные темы без опасения в отношении общественного любопытства или комментариев (B. и P. против Соединенного Королевства (B. and P. v. the United Kingdom), 24 апреля 2001 г., пп. 32-49).

При том что тюремные дисциплинарные дела в большинстве случаев оправданно рассматриваются в закрытом порядке, дела, касающиеся недавних уголовных обвинений против заключённых, не относятся к этой категории (Кэмпбелл и Фелл против Соединенного Королевства). Перед проведением слушания по недавно совершённому уголовному преступлению на территории тюрьмы органы власти должны принять особые меры по обеспечению информирования общественности о процессе, месте его проведения и возможности присутствия представителей общественности (Рипан против Австрии, пп. 25-41).

Помимо тюремных дисциплинарных дел, другие разбирательства не следует проводить в закрытом режиме по определению, a суд обязан подробно разъяснить своё решение об исключении общественности из участия в процессе даже в делах с участием сторон, принадлежащих к категории лиц, чувствительных к вниманию общества: ссылок общего характера на правовое положение, защищающее медицинские секреты пациентов, например, недостаточно для недопущения общественности к наблюдению за делом о профессиональных нарушениях в медицинской сфере, если только не может быть установлена разумная связь между объектом конкретного дела и статусом заявителя в качестве члена группы, чувствительной к вниманию общества (Дьенне против Франции).

Отсутствие публичного слушания в суде первой инстанции не может быть исправлено проведением открытого апелляционного слушания, если только у апелляционного суда нет неограниченных полномочий по пересмотру дела (Дьенне против Франции). В то же время не существует права на публичное апелляционное слушание, если процесс в суде первой инстанции был публичным, если только это не всестороннее апелляционное разбирательство и не рассмотрение жалобы только по вопросам права (Аксен против Германии).

Публичный характер решения

Суд не обязан зачитывать своё полное постановление в ходе открытого заседания — публикации в письменном виде достаточно (Претто и другие против Италии).

Текст решения должен быть доступен в канцелярии суда для ознакомления (Претто и другие против Италии).

То обстоятельство, что судебное слушание в закрытом режиме оправдано по Статье 6, также может означать и ограниченный доступ к тексту судебного решения, принятого в ходе таких разбирательств, при условии существования достаточных гарантий для возможности направить специальный запрос от представителей общественности для получения доступа к тексту решения (B. и P. против Соединенного Королевства).

Это требование не предполагает никакого финансового или другого позитивного обязательства со стороны государства заплатить за письменную копию судебного постановления или обеспечить заявителя письменной версией решения суда. Таким образом, на заявителя возлагается бремя проявить большое усердие в своих попытках узнать основания, по которым суд вынес оспариваемое решение, используя, если потребуется, обращение к своему адвокату или в канцелярию суда (Йодко против Литвы, 7 сентября 1999 г., реш.)[31].

Пример нарушения требования публичности вынесения решения

- суд зачитывает лишь резолютивную часть решения во время публичного слушания и позднее направляет полные письменные копии постановления (с мотивировкой решения) только сторонам в деле; представители общественности не имеют доступа к архиву канцелярии суда (Рякиб Бирюков против России (Ryakib Biryukov v. Russia), 17 января 2008 г.).

Примеры отсутствия нарушения требования обнародования решения

- отказ от публичного оглашения постановления кассационного суда в рамках публичного слушания (Претто и другие против Италии);

- ограниченный доступ общественности к решению суда в деле о месте проживания ребёнка, при том что у судов есть право предоставить такое разрешение представителю общественности, выказавшему мотивированный интерес (B. и P. против Соединенного Королевства); письменная версия постановления суда не была передана в тюрьму, когда в ней находился заявитель, при том что, как было установлено, он сам не пытался ознакомиться с этим решением (Йодко против Литвы, 7 сентября 1999 г., реш.).

Дополнительные предполагаемые требования соблюдения «справедливости» в уголовных спорах имеют три проблемных зоны:

- защита от провокации (Раманаускас против Литвы);

- право хранить молчание и не свидетельствовать против себя (Саундерс против Соединенного Королевства);

- право не быть высланным или экстрадированным в страну, в которой человек может столкнуться с грубым отказом в справедливом судебном разбирательстве (Маматкулов и Аскаров против Турции, 4 февраля 2005 г).

Защита от провокации

Термин «провокация» (entrapment) используется в практике Суда в том же смысле (Худобин против России (Khudobin v. Russia), 26 октября 2006 г., пп. 128-137), что и «полицейское подстрекательство» (Раманаускас против Литвы) — последний происходит от французского термина provocation policière (Тейксейра де Кастро против Португалии (Teixeira de Castro v. Portugal), 9 июня 1998 г., пп. 34-39) — и эти термины истолковываются как эквивалентные в контексте Конвенции.

При том что в своей практике Суд также использует (попеременно — и это несколько сбивает с толку) термины «полицейское подстрекательство» и просто подстрекательство в одном деле, очевидно, что между ними существует существенное различие как в смысле правового статуса субъекта (полицейское подстрекательство связано с побуждением к совершению преступления в контексте официального расследования), так и в смысле фактической интенсивности, тогда как предложение взятки может быть равнозначно просто подстрекательству и необязательно равнозначно провокации со стороны правоохранительных органов (Милиньене против Литвы (Milinienè v. Lithuania), 24 июня 2008 г., пп. 35-41).

Впервые названная в деле Тейксейра де Кастро против Португалии, провокация со стороны правоохранительных органов была расценена изначально и бесповоротно как лишение человека права на справедливое судебное разбирательство (п. 39). Понятие «провокация» было позднее определено в деле Раманаускас против Литвы в п. 55. Провокация имеет место тогда, когда государственные агенты не ограничиваются расследованием уголовно-наказуемых деяний в преимущественно пассивной манере, но оказывают такое влияние на субъекта, которое подстрекает его к совершению преступления, которое иначе не было бы совершено, с тем чтобы получить доказательства и возбудить расследование.

В деле Худобин против России Суд далее отметил, что все доказательства, полученные с помощью провокации, должны быть исключены из доказательственной базы (пп. 133-135; см. для сравнения обычный, гораздо более сдержанный, подход к вопросу приемлемости других типов ненадлежащих доказательств дела Шенк против Швейцарии, Хан против Соединенного Королевства и Быков против России (Bykov v. Russia), 10 марта 2009, постановление БП, пп. 88-105).

При том что в практике Суда не было четко сказано, что признание человека виновным на основании доказательств, полученных в результате провокации, является неправомерным, его можно рассматривать как одно из редких нарушений требования «справедливости», выявление которого влечёт за собой назначение возмещения как материального (потеря заработка), так и морального ущерба по Статье 41 (Раманаускас против Литвы, пп. 87-88).

Защита против провокации носит абсолютный характер, поскольку даже общественный интерес в противодействии организованной преступности, торговле наркотиками или коррупции не может служить оправданием признания вины на основании доказательств, полученных полицией путём подстрекательства (Тейксейра де Кастро против Португалии, п. 36; Раманаускас против Литвы, пп. 49-54).

Подход Суда к рассмотрению провокации со стороны правоохранительных органов характеризуется комплексной проверкой, включающей субъективные элементы: выяснение того, был ли заявитель предрасположен к совершению правонарушения до вмешательства агентов, при котором внимание сосредотачивается на развитии субъективной предрасположенности объекта под влиянием тайной операции, а также таких объективных элементов, как отсутствие судебного надзора за проведением расследования и нежелание полиции проводить его в преимущественно пассивной манере (Тейксейра де Кастро против Португалии, пп. 36-39).

С момента принятия постановления по делу Раманаускас против Литвы (п.56) субъективная проверка больше не применяется, так как Суд счёл несущественным выяснение того, имел ли объект скрытое преступное намерение (предрасположенность) до вмешательства агентов; существенным элементом является выяснение того, начал ли он действовать под влиянием своего внутреннего преступного намерения до начала проведения оперативных мероприятий правоохранительными органами, направленных на выявление и пресечение его предполагаемой преступной деятельности, или после. Таким образом, когда речь идёт о провокации со стороны правоохранительных органов, Суд не проводит различия между возникновением преступного намерения, которого раньше не было, и проявлением ранее существовавшего скрытого преступного намерения, что делает подход Суда объективным.

В деле Банникова против России (Bannikova v. Russia), 4 ноября 2010 г., пп. 66-79 Суд предложил двухступенчатую проверку, состоящую из: а) материально-правового элемента с объективным подходом, где существенным вопросом является вопрос о том, ограничились ли представители правоохранительного органа рамками «преимущественно пассивного» поведения или вышли за них; и б) процессуального элемента, где вопрос заключается в том, имел ли заявитель действительную возможность сообщить о провокации со стороны правоохранительных органов во время национального разбирательства, и как национальные суды отреагировали на это заявление.

«Материально-правовой» элемент анализа ведёт к пересмотру Судом фактов по делу и качества национальной правовой базы, регулирующей тайные операции. Объективный подход Суда заключается в довольно сложном совокупном анализе различных элементов, включающем в себя изучение фактов, направленных на получение ответа на вопрос о том, не создали ли власти риск того, что обычный человек преступил закон, находясь под влиянием анализируемой следственной операции, а также более строгое правовое рассмотрение, лишающее органы власти возможности применения предосудительных методов, которые могут привести к провокации со стороны правоохранительных органов, и требующее от национальных судов более активных действий по созданию механизмов защиты от неё (Раманаускас против Литвы, пп. 49-74; Банникова против России).

Наиболее существенными элементами, которые следует принимать во внимание в этом отношении, являются следующие:

- находились ли специальные операции с участием тайных агентов, приведшие к совершению преступления, под должным наблюдением, предпочтительно судьи (Тейксейра де Кастро против Португалии, пп. 37-38);

- имели ли правоохранительные органы достаточные данные для начала проведения оперативных мероприятий, например, существование конкретного лица, а не случайного субъекта (Худобин против России, п. 134), и, помимо этого, сведения, дававшие вескую причину подозревать объект в причастности к преступлению (Тейксейра де Кастро против Португалии, пп. 37-38);

- приступил ли объект к совершению преступных деяний, которые в конечном итоге составили бы часть доказательств против него, до вмешательства правоохранительных органов (Еврофинаком против Франции (Eurofinacom v. France), 22 июня 2000 г., реш.);

- сохраняли ли правоохранительные органы преимущественно пассивную позицию в ходе расследования, что определяется оценкой, в первую очередь, фактической степени вовлеченности органов (Раманаускас против Литвы, п. 71);

- когда правоохранительные органы использовали тайного осведомителя, действовавшего по собственной инициативе, в качестве своего агента в ходе расследования, несли ли они ответственность за мотивы и действия этого человека, с тем чтобы предотвратить его несанкционированное поведение при осуществлении провокационной деятельности (Раманаускас против Литвы, пп. 62-65);

- когда тайный осведомитель берет на себя инициативу и обращается к властям с сообщением о предполагаемой склонности объекта к совершению преступления, необходима тщательная проверка отсутствия у осведомителя скрытых мотивов (Милиньене против Литвы, пп. 37-41); когда используется тайный осведомитель, требуется рассмотрение всей фактологии событий, вплоть до самого начала преступной деятельности, независимо от стадии, на которой произошло официальное вмешательство государства; также констатировалось, что власти не должны постфактум использовать результаты частного расследования (Раманаускас против Литвы, пп. 62-65); остаётся неясной допустимая степень провокационных действий со стороны тайного осведомителя в начальной фазе, когда он действует по собственной инициативе до вмешательства властей, и имеется ли эта допустимая степень (в сторону уменьшения) в расследованиях, проводимых без участия тайных осведомителей (Милиньене против Литвы, пп. 37-41);

- сохраняли ли власти преимущественно пассивное отношение, можно также установить, приняв во внимание отсутствие недопустимых методов давления, таких как:

- явное побуждение (Раманаускас против Литвы, п. 67),

- взывание к человеческим чувствам (Ваньян против России, пп. 46-47),

- побуждение, направленное только на ужесточение обвинительного приговора (Ваньян против России), и, возможно,

- перспективы получения очень большой прибыли;

- предложение стимулов, побуждающих объект к совершению преступления (таких как деньги), с целью фиксации предполагаемой практики объекта в получении взяток не нарушает само по себе требование преимущественной пассивности в проведении расследования (Милиньене против Литвы, пп. 37-41).

- и только если вышеупомянутый «материально-правовой» элемент анализа оказывается неубедительным (Банникова против России), тогда Суд проводит «процессуальный» анализ возможности для заявителя прибегнуть к защите от провокации со стороны правоохранительных органов перед национальными судами, где существенными аспектами, принимаемыми к сведению являются:

- заявитель должен иметь возможность по национальному законодательству поднять вопрос о провокации со стороны правоохранительных органов во время слушания своего дела, будь то в форме возражения, заявления о фактах, опровергающих обвинение, либо в иной форме (Раманаускас против Литвы, п. 69); национальные суды должны провести тщательное рассмотрение обстоятельств дела, чтобы исключить доказательства, полученные посредством провокации со стороны правоохранительных органов (Худобин против России, пп. 133-135);

- на заявителя возлагается задача осуществления первоначальных попыток защититься от провокации со стороны правоохранительных органов (Худобин против России, п. 69); затем бремя доказывания переносится на сторону обвинения, которой приходится опровергать его утверждения (Раманаускас против Литвы, п. 70);

- установлены очень высокие стандарты доказывания для стороны обвинения, чтобы доказать суду, что заявления истца о провокации со стороны правоохранительных органов совершенно беспочвенны; в случае возникновения сомнений национальные суды должны сделать выводы, не имеющие точного подтверждения (Раманаускас против Литвы, п. 70), но в определённой степени свидетельствующие о презумпции провокации со стороны правоохранительных органов при наличии достоверных свидетельств заявителя, звучащих достаточно убедительно; по-видимому, стандарт доказательства для стороны обвинения находится где-то между «отсутствием всяких разумных сомнений» и, по крайней мере, «наличием ясных и убедительных доказательств».

Право хранить молчание и не свидетельствовать против себя, вынужденное признание

Право хранить молчание и не свидетельствовать против себя в рамках п. 1 Статьи 6 способствует предотвращению преследования на основании доказательств, полученных вопреки воле обвиняемого не свидетельствовать против себя. Право хранить молчание нельзя рассматривать как относящееся только к прямому признанию правонарушения — оно применимо к любому утверждению, которое позднее может быть использовано в уголовных разбирательствах как довод в пользу обвинения (Александр Зайченко против России, пп. 52-60).

Практика Суда свидетельствует о трёх основных типах ситуаций, предполагающих действия вопреки воле обвиняемых, принявших решение дать показания: а) обязательства по даче показаний накладываются законом под угрозой наказания (Саундерс против Соединенного Королевства); эта категория также включает в себя необоснованное возложение бремени доказывания, когда от обвиняемого требуется доказать свою невиновность; б) принуждение, в том числе и физическое (Яллох против Германии (Jalloh v. Germany), 11 июля 2006 г., пп. 103-123; Ашот Арутюнян против Армении, пп. 58-66), и в) принуждение обманом, предполагающее тайные методы расследования (Аллан против Соединенного Королевства (Allan v. the United Kingdom), 17 июля 2003 г., пп. 45-53).

Стандарты доказывания, требуемые от стороны обвинения для доказательства вины ответчика в уголовном деле, должны, как правило, предполагать отсутствие разумных оснований для сомнения (Барбера, Мессеге и Ябардо против Испании).

Право хранить молчание частично совпадает с презумпцией невиновности по п. 2 Статьи 6. Некоторые дела рассматривались именно в этой категории (Салабьяку против Франции (Salabiaku v. France), 7 октября 1988 г., пп. 26-30), а большинство других дел в соответствии с п.1 Статьи 6 (Функе против Франции (Funke v. France), 25 февраля 1993 г., пп. 41-45).

Теория четвёртой инстанции, как правило, не допускает пересмотра по Статье 6 вопроса о допустимости доказательств (Шенк против Швейцарии), кроме таких исключительных дел, как дела о провокациях со стороны правоохранительных органов[32] или явно произвольное принятие доказательств национальными судами (Османагаоглу против Турции (Osmanağaoğlu v. Turkey), 21 июля 2009 г., пп. 47-52).

Поскольку в своей практике Суд редко давал понять, что право на справедливое судебное разбирательство по Статье 6 является абсолютным, фактически подход Суда (по крайней мере, в отношении права хранить молчание) является более строгим, ограничивающим и обычно требует проверки для установления факта нарушения этого права по сути. В соответствии с содержанием анализа этого права то, что составляет справедливое судебное разбирательство, не может регламентироваться одним неизменным правилом, а зависит в определённой степени от обстоятельств конкретного дела. В отдельных случаях оно предполагает проведение проверки на соразмерность по обстоятельствам, особенно в отношении мелких правонарушений, для обоснования заключения об отсутствии нарушения Статьи 6 (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства).

Такая проверка сущности данного права опирается на три основных критерия для установления того, допустимо ли по Статье 6 принуждение или подавление воли обвиняемого: а) характер и степень принуждения, применённого для получения доказательств; б) степень общественного интереса в расследовании и наказании рассматриваемого правонарушения; в) наличие каких-либо существенных защитных механизмов в порядке производства и назначение материалов, полученных таким образом (Яллох против Германии, п. 117).

Исходя из этого, доказательства, полученные путём принуждения, не должны иметь решающего или чрезвычайного значения в архитектуре обвинительного заключения (Саундерс против Соединенного Королевства). Принятие дополнительных или несущественных доказательств (кроме случаев, когда они добыты путём жестокого обращения) может не являться основанием для констатации нарушения Статьи 6, даже если эти доказательства были получены в обход национального законодательства (Хан против Соединенного Королевства, пп. 35-37) или автономных требований Конвенции (Гефген против Германии)[33].

Доказательства, полученные под пытками, не являются допустимыми ни при каких обстоятельствах, даже когда они не являются явными или ключевыми доказательствами против обвиняемого при условии, что факт применения пыток установлен Судом (Юсуф Гезер против Турции (Yusuf Gezer v. Turkey), 1 декабря 2009 г., пп. 40-45). Однако по Статье 6 не всегда требуется исключение доказательств, полученных против воли обвиняемого, если принуждение имело только отдалённую связь с доказательствами, положенными в основу обвинения. Таким образом, использование вещественных доказательств, обнаруженных полицией с помощью информации, добытой угрозами применения насилия, не было расценено как противоречащее п. 1 Статьи 6, поскольку ответчик, столкнувшись со всем грузом доказательств против него, признал свою вину в национальных разбирательствах на более поздней стадии процесса и поскольку принуждение было использовано не для того, чтобы доказать вину, а для того, чтобы спасти жертву преступления (Гефген против Германии).

Остаётся неясным, должна ли полиция всегда предупреждать подозреваемого о его праве хранить молчание. По-видимому, официальное предупреждение требуется перед первым допросом, когда есть вероятность того, что подвергающийся допросу может стать подозреваемым и сам допрос проходит в угнетающей или устрашающей обстановке и в отсутствие адвоката. При наличии этих надёжных защитных механизмов последующий отказ от права хранить молчание значения не имеет (Александр Зайченко против России, пп. 52-60).

Когда обвинение основано на показаниях одного из подсудимых, данных вследствие серьёзного нарушения его права хранить молчание, это может нарушить принцип «справедливости» разбирательства в отношении другого подсудимого (Луценко против Украины (Lutsenko v. Ukraine), 18 декабря 2008 г., пп. 44-53).

Конвенция, включая Статьи 3, 5 и 6, разрешает существование законов, которые устанавливают обычные гражданские обязательства, например, удостоверить свою личность перед полицией (Васильева против Дании (Vasileva v. Denmark), 25 сентября 2003 г., пп. 32-43), далее подкрепляемые обязательством подчиниться задержанию полицией без возражений, отказ от чего может иметь отрицательные последствия даже при рассмотрении жалоб заявителя на применение силы по Статье 3 (Берлинский против Польши (Berlinski v. Poland), 20 июня 2002 г., пп. 59-65); объявлять размер своего дохода налоговым органам (Аллен против Соединенного Королевства (Allen v. the United Kingdom), 10 сентября 2002 г., реш.) или давать показания в качестве свидетеля в суде (Серв против Франции (Serves v. France), 4 мая 2000 г., пп. 43-47).

При том что презумпция де-юре и де-факто, закреплённая в виде законодательных норм, предполагающих строгую ответственность, существует в большинстве правовых систем, она должна быть ограничена разумными рамками (Салабьяку против Франции).

При рассмотрении первого элемента проверки допустимости принуждения или давления, а именно характера и степени принуждения, следует уделять больше внимания случаям прямого принуждения, таким как риск выплаты штрафа за отказ от дачи показаний (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, п. 57).

Большее пространство для манёвра по Статье 6 допускается в тех случаях, когда полномочия полиции ограничены законом, например, при попытке получить от потенциального подозреваемого точную информацию, такую как сообщение о личности водителя (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, п. 58). Вместе с тем в деле, когда от заявителя требовалось предоставление любых документов, «имевших интерес для следователей» (Функе против Франции, п. 30), государству было отпущено меньше свободы действий.

При рассмотрении второго элемента проверки — критерия общественного интереса — ударение следует ставить на серьёзности расследуемого правонарушения, а также на характере и степени наказания, которое может повлечь за собой это правонарушение, с тем результатом, что чем мельче правонарушение и незначительнее возможное наказание, тем большая степень принуждения по Статье 6 может быть позволена (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, п. 58). В то же время, если штраф налагается не в контексте проходящего уголовного процесса, то даже незначительный штраф не может помешать выявлению нарушения Статьи 6 (Функе против Франции), независимо от снятия в конечном итоге изначальных обвинений (Шэннон против Соединенного Королевства (Shannon v. the United Kingdom), 4 октября 2005 г., пп. 26-40).

В отношении более серьёзных преступлений, несмотря на то что на свидетеля может быть возложено гражданское обязательство давать показания в суде для эффективного отправления правосудия (Серв против Франции, пп. 43-47), властям не следует, как правило, ожидать сотрудничества со стороны обвиняемого (Функе против Франции; Шэннон против Соединенного Королевства, пп. 32-41), если только дело не касается мелких правонарушений (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства).

Практика Суда, касающаяся допустимости принуждения, весьма непроста в отношении таких мелких правонарушений, как нарушения ПДД, где различным проявлениям общественного интереса, например, необходимости обеспечить общественную безопасность через предотвращение превышения скорости движения, иногда придавалось чрезмерно большое значение с вытекающим из этого почти полным переносом бремени доказывания, которое возлагалось на обвиняемого (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства), тогда как в других случаях подобное перераспределение бремени не было оправдано (Телфнер против Австрии, пп. 15-20).

В контексте третьего элемента проверки, а именно применимых заявителем процессуальных защитных механизмов, главным критерием является выяснение того, имели ли доказательства чрезвычайную или решающую важность при мотивировке обвинения (Саундерс против Соединенного Королевства).

Тяжким преступлениям всегда уделяется более пристальное внимание, чем правонарушениям, где автоматическая презумпция не срабатывает (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, п. 59; Салабьяку против Франции).

Предсказуемость системы правового регулирования, при которой дача показаний носит обязательный характер (когда человек, приобретающий автомобиль, как постановил суд, в определённом смысле автоматически соглашается принять на себя обязательство давать показания о ДТП, в которых побывал его автомобиль), была также упомянута как существенный фактор, делающий принуждение допустимым (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, пп. 57-62), хотя трудно предположить, каким образом в случае более серьёзных преступлений, таких как убийство или любое преступление против личности, возможно установить связь между принадлежностью примененного оружия и юридическим обязательством дачи показаний.

В делах, где действия ответчика можно квалифицировать как ряд различных, но связанных между собой правонарушений, допускается возложение бремени доказывания на него в отношении сопутствующего правонарушения при условии, что совершение первичного правонарушения убедительно доказано обвинением и презумпция в отношении сопутствующего правонарушения не является неопровержимой (Салабьяку против Франции).

Закон допускает возложение бремени доказывания, направленного в отношении имущества, а не человека, путем требования предоставления доказательств законности источников формирования имущества в контексте обвинительного приговора за такие преступления, как торговля наркотиками (Филлипс против Соединенного Королевства (Phillips v. the United Kingdom), 5 июля 2001 г., пп. 40-47). В случаях когда к подозреваемому члену преступной группировки применяются административные меры воздействия (Риела и другие против Италии (Riela and others v. Italy), 4 сентября 2001 г., реш.), главное, чтобы стандарт доказывания в отношении этого человека был бы мягче, нежели стандарт «отсутствия всяких разумных сомнений», например, способ доказывания путём демонстрации более высокой вероятности (наличие более веских доказательств).

Далее допускается, чтобы судья оставил присяжным возможность прийти к выводу, анализируя молчание ответчика, используемое обвинением как часть доказательств его вины, что причины, по которым ответчик хранит молчание, не обязательно свидетельствуют о его виновности, при этом судья также сообщает присяжным обо всех предшествующих процессуальных шагах, которыми вызвано молчание обвиняемого (Беклз против Соединенного Королевства (Beckles v. the United Kingdom), 8 октября 2002 г., пп. 57-66).

Установленные законом ограничения на доступ к адвокату на самых ранних стадиях разбирательств, таких как те, которые следуют непосредственно за задержанием, могут привести к нарушению п. 1 и п. 3с Статьи 6, когда из молчания задержанного делаются неблагоприятные для него выводы, ведущие к обвинительному приговору в отношении подсудимого, не представленного адвокатом (Джон Мюррей против Соединенного Королевства (John Murray v. the United Kingdom), 8 февраля 1996 г., пп. 44-58 и пп. 62-70)[34].

Традиционная позиция Суда заключается в том, что доказательства, полученные под принуждением, не должны иметь решающее или чрезвычайное значение в структуре обвинительного заключения (Саундерс против Соединенного Королевства, пп. 67-76)[35]. В последнее время, однако, Суд чаще всего придерживается мнения, что даже принятие дополнительных или несущественных доказательств может дискредитировать общий принцип «справедливости» разбирательства, если доказательства были получены с использованием жестоких методов с точки зрения Статьи 3 (Левинта против Молдовы (Levinta v. Moldova), 16 декабря 2008 г., пп. 101-106). В таких делах неважно, имели ли доказательства чрезвычайное или решающее значение для обвинительного приговора (Ашот Арутюнян против Армении, пп. 58-66).

За исключением более строгого подхода к принятию доказательств вины, полученных с использованием жестоких методов, практика не подразумевает существенного различия между степенями защиты, когда принуждение есть результат обязательства, налагаемого законом (см. раздел выше), и практическим принуждением в результате недозволенных методов ведения следствия (О’Хэллоран и Фрэнсис против Соединенного Королевства, п. 54).

Очень агрессивное поведение со стороны органов власти не обязательно нарушает защиту против самообвинения при условии, что есть серьёзная правоприменительная практика и отсутствуют недобросовестные намерения, а также если такое поведение не сопровождается грубейшими нарушениями Статьи 3, а именно пытками, хотя и может предполагать менее жестокие методы обращения (Яллох против Германии, пп. 103-123; см. также дело Богумил против Португалии (Bogumil v. Portugal), 7 октября 2008 г., пп. 43-50).

Нарушение справедливости может быть выявлено не только тогда, когда факт жестокого обращения доказан на национальном уровне (или Судом путём отдельного анализа), но и когда серьёзное подозрение в применении жестоких методов обращения не было развеяно в ходе национальных разбирательств (Гладышев против России (Gladyshev v. Russia), 30 июля 2009 г., пп. 76-80).

Определённая степень физического принуждения может быть позволена по Статье 6 для извлечения материала или «настоящих» доказательств, когда эти доказательства существуют независимо от воли обвиняемого, такие как следы дыхания, моча, отпечатки пальцев, голос, волосы, частицы ткани, проверяемые на ДНК, но не для извлечения признания или документальных свидетельств путём достаточно серьёзного вторжения в физическую анатомию обвиняемого (Яллох против Германии, пп. 103-123).

При извлечении таких материальных доказательств, как наркотики, вопреки воле подозреваемого во избежание нарушения Статьи 6 медицинские цели и соображения, связанные с медицинскими процедурами по извлечению, должны преобладать над правоприменительными основаниями (Богумил против Португалии).

Статья 6 не допускает использование в качестве доказательства признание, полученное во время допросов, проводимых в устрашающей обстановке немедленно после задержания, или когда обвиняемому отказано в доступе к адвокату (Джон Мюррей против Соединенного Королевства), кроме тех случаев, когда ответчики подтверждают, что приложили разумные усилия/проявили большое усердие для того, чтобы воспользоваться своими процессуальными правами, делая признание (Железов против России (Zhelezov v. Russia), 23 апреля 2002 г., реш.; Латимер против Соединенного Королевства (Latimer v. the United Kingdom), 31 мая 2005 г., реш.)[36].

Не всегда ясно, в каком качестве человек подвергается допросу — как свидетель или как подозреваемый, поскольку последний имеет право хранить молчание, а первый — нет. При анализе таких дел Суд учитывает не только формальный статус допрашиваемого, но также фактические обстоятельства допроса для того, чтобы установить, имелись ли разумные основания рассматривать конкретного человека как потенциального подозреваемого, в случае чего можно также воспользоваться правом хранить молчание (Бруско против Франции, пп. 44-55).

Не следует оказывать давление на человека, не представленного адвокатом, с целью получения признания, даже если во время оспоренного допроса у него нет формального статуса подозреваемого, например, на свидетеля и т. д. (Шабельник против Украины пп. 51-60).

Признание, полученное под угрозой пыток (в отличие от собственно жестоких методов обращения), или материальные доказательства, полученные в результате такого признания (концепция плодов ядовитого дерева), могут являться нарушением права хранить молчание, если признание или материальные доказательства сыграли решающую или чрезвычайную роль в обвинительном приговоре (Гефген против Германии).

Обвинительные приговоры на основании доказательств, полученных от свидетеля с помощью пыток или угроз, могут также нарушать Статью 6 в отношении ответчика (Османагаоглу против Турции, Луценко против Украины, пп. 44-53)[37].

Тайное наблюдение или использование сделанных втайне записей не является нарушением Статьи 6, даже если эти действия нарушают национальное законодательство или Статью 8 Конвенции, если только полученные таким образом доказательства не вносят решающий или чрезвычайно значительный вклад в вынесение ответчику обвинительного приговора (Хан против Соединенного Королевства, пп. 35-37).

Подобным же образом доказательства, собранные в результате частично незаконного обыска, могут не являться нарушением Статьи 6, даже если они имеют решающее значение для обвинительного приговора. Суть заключается не в приемлемости доказательств по национальному законодательству, а в процессуальных возможностях, открытых для ответчика в суде первой и второй инстанций, позволяющих оспорить способ их получения и использования (Ли Дэвис против Бельгии, пп. 40-54)[38].

Использование тайного осведомителя, который обманом добивается признания от обвиняемого, даже если это признание становится решающим доказательством по делу, совместимо с правом хранить молчание, если только оно получено в контексте публичной деятельности (Быков против России, пп. 94-105; Хеглас против Чешской Республики (Heglas v. the Czech Republic), 1 марта 2007 г., пп. 89-93) и не за пределами тюрьмы (Аллан против Соединенного Королевства, пп. 42-47). В то же время следственные ухищрения могут применяться только для получения доказательств о прошлых преступлениях, но не способствовать совершению новых[39].

Грубый отказ в справедливом судебном разбирательстве за границей

В своей практике Суд признал, что риск грубого отказа в справедливом судебном разбирательстве за границей налагает на государство положительное обязательство по Статье 6 не высылать и не экстрадировать заявителя, подозреваемого в совершении уголовного правонарушения (Маматкулов и Аскаров против Турции, 4 февраля 2005 г).

В то же время бремя доказательства возложено на заявителя, который должен обосновать существование этого риска, и критерии доказанности здесь очень строгие. В деле Маматкулов и Аскаров против Турции в высылке заявителей Турцией в Узбекистан не было обнаружено нарушение Статьи 6, несмотря на то обстоятельство, что в Узбекистане эти заявители были в конечном счете признаны виновными, не имея доступа к адвокату, и в рамках закрытого разбирательства.

Когда заявитель подвергается экстрадиции в другую страну, являющуюся Договаривающейся Стороной в соответствии с Конвенцией, презумпция состоит в том, что человека ожидает справедливое судебное разбирательство, учитывая, в частности, наличие средств судебной защиты против любого проявления несправедливости в этой стране, включая возможность подачи жалобы в Европейский суд по правам человека (Стейплтон против Ирландии (Stapleton v. Ireland), 4 мая 2010 г., реш.).

Мотивированное решение

Право на мотивированное решение проистекает из более общего принципа, закреплённого в Конвенции, который защищает человека от произвола. Национальное решение должно содержать изложение причин, достаточных для ответа на фактические и правовые (материально-правовые или процессуальные) доводы сторон во всех их существенных аспектах (Руис Ториха против Испании (Ruiz Torija v. Spain), 9 декабря 1994 г., пп. 29-30).

Хотя время от времени это право рассматривается с точки зрения «справедливости» разбирательства (Хирвисаари против Финляндии, пп. 30-33), структурно это также увязывается с концепцией права на суд, поскольку они оба требуют определения существенных фактических и правовых вопросов, поднимаемых заявителем в конкретном деле (Шевроль против Франции, 13 февраля 2003 г.)[40].

Поскольку Статья 6 не позволяет подачу жалоб в отношении расследовательской и правовой компетенции национальных судов с утверждениями о том, что они приняли неверное решение (Каралевичус против Литвы), проверка на аргументированность решения скорее носит количественный, а не качественный характер: если только какие-либо причины приведены, рассматриваемое решение будет, в принципе, совместимо со Статьей 6 (Гарсия Руис против Испании (Garcia Ruiz v. Spain), 21 января 1999 г., пп. 26-30). В нескольких делах, однако, Суд столкнулся не с полным отсутствием мотивировки, а с её явной непоследовательностью (Татишвили против России (Tatishvili v. Russia), 2 февраля 2007 г., пп. 59-63; Антикэ и компания «R» против Румынии (Antică and “R” company v. Romania), 2 марта 2010 г., пп. 32-39), что было воспринято Судом как произвол. Такие дела, однако, остаются исключением, и недавно Большая Палата подтвердила, что Статья 6 не гарантирует совершенную гармонию в национальной практике (Неждет Сахин и Перихан Сахин против Турции, 20 октября 2011 г., пп. 96-68, постановление БП).

Это право не требует подробного ответа в постановлении на каждый аргумент, выдвигаемый сторонами, кроме того, оно позволяет вышестоящим судам просто поддержать доказательства, приведённые нижестоящими судами без их повторения (Хирвисаари против Финляндии, п. 32).

Апелляционный суд может исправить положение при отсутствии причин в первой инстанции (Хирвисаари против Финляндии). И напротив, очень короткая аргументация отказа в праве на апелляцию, полностью опирающаяся на выводы нижестоящего суда, не является нарушением права на мотивированное решение (Гору № 2 против Греции, пп. 38-42).

Причины необязательно излагать в определённой (письменной) форме. Для суда совершенно приемлемо объявить причины своего решения через некоторое время после его принятия, если только это не мешает заявителю полноценно осуществить своё право на подачу апелляции (Хаджианастассиу против Греции, 16 декабря 1992 г.; Йодко против Литвы, реш.)[41].

Отсутствие изложения причин в приговоре суда присяжных может быть простительно, если с этими причинами можно ознакомиться в других материалах дела, а именно в полицейском протоколе или в вопросах и указаниях председателя присяжным (срав. дела Такске против Бельгии и Джадж против Соединенного Королевства (Judge v. the United Kingdom), 8 февраля 2011 г., реш.).

Незаконные и ненадёжные доказательства

Когда обвинительный приговор в чрезвычайной или решающей степени основывается на доказательствах, полученных несправедливо с точки зрения автономных принципов Статьи 6 (например, когда признание было получено в нарушение привилегии против самообвинения), разбирательство является несправедливым[42].

Однако опора национальных судов на доказательства, полученные в нарушение другой статьи Конвенции (например, Статьи 8), не обязательно нарушает принцип справедливости разбирательств по Статье 6 (Хан против Соединенного Королевства, пп. 34-40; Быков против России, пп. 94-105). В то же время использование доказательств, полученных посредством серьёзного нарушения Статьи 3 (например, с применением пыток), в большинстве случаев будет противоречить Статье 6.

В соответствии с принципом подчинённости и основанной на правовой презумпции доктрине, не позволяющей Суду действовать как четвёртая инстанция в делах по Статье 6, использование доказательств, полученных в нарушение национальных материально-правовых или процессуальных правил, не противоречит само по себе требованию «справедливости». Если национальные суды опираются на доказательства, полученные незаконно, Суд должен проверить: а) совпадает ли «незаконность» в наднациональной терминологии с «несправедливостью» в автономной терминологии Конвенции, б) имел ли заявитель возможность поднять этот вопрос перед национальными судами (Шенк против Швейцарии, пп. 47-51; Хеглас против Чешской Республики, пп. 89-93).

Подобным же образом Суд почти всегда оставляет вопросы оценки фактов, возникающие главным образом из предполагаемой ненадёжности доказательств, на усмотрение национального судьи. В результате большинство жалоб по Статье 6 на ненадёжность доказательств отклоняются как имеющие характер четвёртой инстанции. Когда существуют серьёзные сомнения в отношении качества доказательств, предъявляемых обвинением в уголовных делах, Суд принимает во внимание процессуальные защитные механизмы, сопровождавшие принятие и рассмотрение таких доказательств, вместо проведения их пересмотра (Корнелис против Нидерландов (Cornells v. the Netherlands), 25 мая 2004 г., реш.).

Только в некоторых исключительных делах Суд был готов заключить, вопреки позиции, занятой национальным судом, что доказательство было чрезвычайно сомнительным в силу подозрительности обстоятельств, в которых оно было получено (Лисица против Хорватии (Lisica v. Croatia), 25 февраля 2010 г., пп. 47-62). В деле Ласка и Лика против Албании (Laska and Lika v. Albania), 20 апреля 2010 г., пп. 63-72, например, обвинительный приговор заявителю основывался на результатах опознания преступника среди ряда людей, во время которого на заявителе была надета бело-синяя балаклава (точно такая же, как и маски предполагаемых преступников), тогда как маски других участников были чёрными. В такой обстановке было естественно, что пострадавший опознал заявителя как преступника. Суд пришёл к заключению, что проведённое таким образом групповое опознание не могло иметь никакой доказательной ценности и, следовательно, обвинительный приговор был чрезвычайно сомнительным. Однако такие дела исключительно редки, и, помимо расследований провокаций со стороны правоохранительных органов[43], никакая другая категория дел, как правило, не требует пересмотра Судом по Статье 6 фактов, установленных национальными судами.