Застава

2

Когда мне было восемь лет, мама привезла меня в Альдари. Мама показала мне свою сестру, мою тётю, которую я едва знала, улицу, на которой мама выросла и храм, куда тётя водила её в детстве. Я почти ничего не запомнила, только что было очень ярко, что мама разрешила лизнуть мороженое на вафельной тарелочке и что в ванной у тёти был пустой кран. Сколько не крути вентили, ни капли не вытечет. Умываться приходилось с помощью висевшего здесь же рукомойника. Ещё я запомнила брата. Кадм танцевал на празднике, и я была от него в восторге. Он казался мне совершенно неземным и красивым, хотя на пиктографиях у тёти он остался тем, кем был на самом деле: костлявым долговязым подростком в глупом костюме, который они с одноклассниками делали несколько месяцев. Я хотела быть такой же красивой и нарядной, пыталась стащить часть его костюма и повторить танец. Кадм ругался, мама журила и держала меня за руку.

Это были волшебные несколько дней. Их даже не портило то, что мама на несколько дней ложилась в больницу, а вернулась с младенцем на руках. Я к тому времени уже научилась делать вид, что не вижу маминого живота и не понимаю, что это значит. А спрашивать про то, почему брат живёт с тётей мне вовсе в голову не приходило. Живёт и живёт, наверное, так надо.

В ту ночь, когда мы вернулись, мне снова пришлось лежать в своей кровати и притворяться, что я не слышу, как мама с папой ругаются. Папа кричал, что мама сумасшедшая и хочет от меня избавиться, как избавилась от брата, отослав его к сестре. Он говорил, что не хочет такого будущего для своих детей, что он не хочет, чтобы мы оказались в гадючьем круге жрецов, выкинутые из жизни и заброшенные в забытые богами и людьми земли прозябать в неведении. Мама возражала, что не указывает нам, как жить, и что мы вырастем и разберёмся сами. Папа кричал, что она сумасшедшая и он слушать её не хочет и не будет. Мама кричала, что он сам её выбрал и всё знает, и чтобы он не смел её попрекать.

Потом они оба расплакались, обнялись и долго-долго просили друг у друга прощения.

Каждый раз, глядя на моё обиталище с перевала или вершины крепостной башни, я вспоминала слова папы и его ярость на мамино неосторожное предложение отправить меня к тёте. И слёзы мамы, когда тётя двумя годами раньше пыталась оставить меня у себя. Бедные мои родители, бедные мы все.

Мы спускались по серпантину с хребта. Пять петель, ещё полмили по берегу — и мы дома. Мне не надо было смотреть на дорогу и, выпучив глаза — Лир очень смешно пялился перед собой, когда сосредотачивался — крутить рулевое колесо, поэтому я развалилась, подпёрла голову рукой и смотрела на озеро. Редкие облака неторопливо плыли над водой, отражаясь в ней вместе с лиловым пятном Раки над лесом. Извечный огонь сиял и играл на мелкой ряби озера. Красиво. И удивительное дело: стоило нам выехать на серпантин, и как будто всё изменилось. Мир стал ярче, а сердце — биться ровнее. Будь я более сентиментальна, то сказала бы, что это от того, что мы видим дом. Но увы, я знала правду: серпантин проложили орденцы, когда ещё не потеряли надежду протянуть через хребты путь в Норнал, а значит, зарыли под ним пару вагонов охранных амулетов и защитных сеток.

Станция — россыпь приземистых тёмных домиков вокруг большой кирпичной водонапорной башни — жалась к берегу озера, словно боялась леса. Через неё тянулась одноколейка из Лиды в Ракку. Вдали, за туннелем, от неё отходила ветка на другой берег. Лес там поспокойней, и зимой мало что мешало валить лес. Когда-то там была шахта, и, как говорил Рахаил, путь в Болота, но во время порухи всё пришло в запустение, не восстановилось, и наша маленькая станция и крепость числились главным поселением здешней земли, мой храм — главным храмом, а его жрица — главой всех местных жрецов.

Звучит-то как красиво, верховная нина земли! Жаль, на деле выглядит жалко. То есть, как я.

Вокруг храма уже несколько десятилетий стояла маленькая застава ордена. Старые стены из камня не были рассчитаны на современные пушки, поэтому со стороны берега лет тридцать назад рыцари насыпали земляные валы вперемешку с валунами и заклинаниями, утрамбовали, организовали огневые точки для артиллерии и обороняющихся стрелков. Кто именно должен нападать на крепость Ордена в такой дыре по всем правилам современной военной науки и почему такие же валы не насыпали со стороны перевалов, я не знала. Но рыцарям виднее, они умные, не то, что я.

Ещё на восточных склонах валов отлично росли огурцы и клубника, а в прошлом году я умудрилась вырастить почти вызревший арбуз.

Я вытянула шею, разглядывая крепость внизу. Старые стены, перед ними всё ещё зелёные валы и рвы. На валах копошатся две фигурки и закрывают клубнику щепой. Идилия, правда, ложная. Рыцари, не имея возможности подвести во рвы воду, утыкали дно рвов острыми колышками и устроили всякие ловушки для пытающихся пробраться в крепость тайком. Любителям клубники приходилось двигаться крайне осторожно.

Впрочем, зимой от того, что выходило из леса, колья под снегом не помогали.

Я прожила здесь уже четыре года… Целых четыре года! За это время я вросла в здешние камни и, хотя я по-прежнему скучала по городской жизни, уже не представляла другой жизни. Тут была моя комната, мои любимые люди, тут была моя жизнь, мой храм. Если придётся уезжать, это всё останется тут. Мне придётся начинать всё заново — и, скорее всего, снова столкнуться с проблемами, из-за которых я тут и очутилась.

Но, боги, видимо, заметили меня, и решили посмеяться. Мы с Бегом и Андаром знали, когда будет конец и что этой осенью у них заканчивают назначения и, скорее всего, их переведут из крепости куда-то в другое место, где, как сочтут мастера Ордена, им самое место. Но я надеялась, что у нас будет ещё одна зима. Что за месяц до отправки придёт приказ о продлении их вахты. Или что-то случится, и нас втроём переведут в одно место, и не надо будет разлучаться. Я знала, что всё это глупые фантазии, что я предаюсь пустым надеждам, но всё же! Какие только чудеса не случались в нашем чудном мире!

Но три недели назад реальность обрушилась на мои хлипкие надежды всесокрушающей волной — пришла телеграмма об их переводе, а следом — и приказ об их переводе. От горя я написала в сестринство и Синод с просьбой забрать меня отсюда, но ответ пришел только из Синода. Ваше обращение зарегистрировано и поставлено в очередь на рассмотрение в штатном порядке. А значит я могла выкинуть надежду в озеро, я тут навсегда.

Лир спустил нас в долину, проехал мимо столба у поворота и лихо въехал в крепостной двор. Вдали у станции раздался гудок локомотива. Потом ещё один. У меня сердце ёкнуло. На станции стоял поезд что-то разгружал. Я вытянула шею и увидела Бегейра, чинящего гаражные ворота. От души отлегло. Они ещё здесь.

Хотя, Тиара свидетель, иногда мне казалось, что нам всем было бы проще, увези их поезд в моё отсутствие.

Я спрыгнула с ещё не остановившейся машины и подлетела к Бегейру.

— Ну что, новенький вернулся успешно? — рыцарь обнял меня, стараясь не касаться грязными ладонями. Я повисла у него на шее, насколько позволял мой рост, потом расцеловала в обе щёки. Бегейр был моим ровесником, высоким, мощным, с чуть кривым лицом. Его левая скула была выше правой, а щека словно немного ввалилась в череп. Он всем говорил, что это от того, что в юности он сражался с виверном на Стене Богов, а мне по секрету рассказал, что это была драка с другим претендентом во время его подготовки в Ордене, и что с тех пор он остепенился. Я, не реже раза в месяц лечившая ему разбитое лицо, кивала и делала вид, что верю.

— Я испугалась, что вы уже уехали.

Бегейр ещё раз стиснул меня и посерьёзнел.

— Это не по наши души. А вот к тебе приехали.

— Что? — удивилась я. — Меня переводят?

— Нет. Тебе привезли сестру на зимовку.

— Смена? — одна новость лучше другой!

— Вряд ли. Слишком мелкая для смены. Вон сидит с барахлом, — он кивнул мне через плечо. Я огляделась. На крыльце моего храма и вправду появилось новое лицо. Подросток неопределённго пола, с уродливо обкорнанной головой в холщёвой куртке поверх длинного послушнического платья, сидел на деревянном чемодане и хмуро глазел по сторонам. Но раз Бег сказал, что это “она”, то значит, это девчонка. Вот только зачем она здесь?

— Матушка у Рахаила сейчас, а старик велел тебя сразу отправить к ним.

— А чего так срочно?

— Так локомотив стоит, ждёт матушку Играс или как там её. Какая-то шишка вашего ордена, — Бегейр наклонился ко мне и прошептал, — С ней сопровождающий из Безмолвных.

— Да ладно?! — я опешила. — Что, настоящий Безмолвный?

Бег кивнул.

Ничего себе! У меня не было оснований не доверять Бегейру. Раз он сказал, что Безмолвный, то значит, так и есть. Вот только зачем он здесь? Зачем он вообще сопровождает матушку Играс? Безмолвные служили в старом храме Нисабы и охраняли Спящих, а дела людей их никогда особо не трогали. Мне повезло быть знакомым с одним из Безмолвных, правда, лишь потому, что один из них преподавал нам сопротивление материалов. Чтобы мы его слышали, он носил смешную маску с большим отверстием для рта, и мы за глаза дразнили его пупсом — уж больно мастер-наставник Материаловед был похож на детскую игрушку.

— Я побежала. Чем быстрее эта карга отсюда уберётся, тем лучше для всех.

— Карга?

— Потом расскажу, — пообещала я и направилась в донжон крепости выяснять, что же понадобилось от меня почтенной матушке Играс, старшей наставнице сестринства, любимой моей учительнице и человеке, от которого я даже в лучшие годы не ждала ничего хорошего.

Матушка Играс сидела в кабинете магистра Рахаила, на старом колченогом стуле унижений (старик меня на него сажал, когда был мной недоволен) и читала мейндскую газету. В газетнице рядом с ней лежали ещё несколько самых разных изданий, от официального ежемесячного орденского вестника до сборника мейндских сплетен, печально знаменитых “Королевских тайн”. Хотя все выпуски были безнадёжно старыми, интерес на длинноносом птичьем лице матушки выглядел самым неподдельным.

С нашей последней встречи Играс изменилась. Во-первых, наконец-то нормально прокрасила волосы, во-вторых, сменила цвет помады. Или выбрала для этой поездки не самый странный. В моём детстве она любила нелепые яркие цвета, которые ей совершенно не шли, а ещё любила целовать любимых учениц в лбы. Помады она выбирала те, которые, казалось, въедаются в кожу и остаются на губах навсегда, поэтому я провела немало минут, пытаясь оттереть следы её расположения с лица.

А ещё она постарела, и это застало меня врасплох.

В моем внутреннем мирке наставницы оставались такими же, какими я видела их последний в Альдари. Играс была всё той же, знакомой, моей учительницей, но тени под глазами были гуще, чем мне помнилось, а складки на щеках не исчезли, когда она перестала мне улыбаться. Матушка постарела, и я не могла в это поверить. Мне почему-то казалось, что постареть могут боги, но только не она. Она была чем-то незыблемым, стабильным, как тётушка Марта.

Рахаил сидел в своём кресле, а окна стоял Безмолвный в белой маске с красными полосами. Его маска была грубой, пучеглазой и пугающей, потому что вместо рта у него были три грубые вертикальные прорези. И одет он был как-то несуразно, в самую обычную тряпичную куртку поверх поношенной тёмно-синей хламиды жреца Нисабы.

Под их пристальными взглядами мы молча обнялись. Играс влажно поцеловала меня в щёку, и я с трудом подавила движение руки, чтобы стереть с кожи её помаду.

— Оставлю вас, — Рахаил кивнул Играс и, прихватив ключи от сейфа, вышел. Безмолвный молча вышел следом, мазнув меня шлейфом каких-то кислых духов. Я аж закашлялась — и отстранилась от матушки. Хватит с нас нежностей. Та не стала возражать и вернулась на стул.

— Рада тебя видеть. Живой и вроде как здоровой, — она посмотрела на меня снизу вверх. Её лицо разгладилось после радостной гримасы, и мне немедленно стало не по себе: точно такое же лицо у неё становилось, когда она закрывала дверь класса и начинала меня отчитывать. Насколько я знала, Играс так вела только со мной — последствия того, что то ли я была её любимой ученицей, то ли потому что я племянница уже её любимой учительницы, и поэтому со мной можно было так обращаться.

Мне не понравилось, что я до сих пор боюсь этого лица. Я подтянула из угла колченогую табуретку и села перед старухой.

— Вы приехали меня забрать? — прямо спросила я, хотя знала, что это не так. Играс пожевала губами.

— Нет. Не в этот сезон. Твоё письмо с просьбой о переводе я получила, к сведению приняла. Но я не совет, а совет счёл нецелесообразным переводить тебя в другое место, потому что на место тебя другую сестру не назначат.

Я подумала, не назначат, потому что это храм синода, или сестёр уже не осталось, но почему-то не спросила. Вот всегда я так.

— Меня сюда назначил Синод. Им я тоже написала.

— Да, Тешуд мне сказал, что получил от тебя просьбу о переводе. Он поставил тебя в очередь на рассмотрение, но раньше весны она не придёт.

Я пожала плечами. Ну вот, всё как я и подозревала. Глупая Анатеш сидит в своём храме, и всем хорошо. У сестринства есть храм, у ордена есь жрица, у Синода — закрытое место в заднице мира. Одна сестра Анатеш недовольна, но что она может сделать? Покинуть храм и стать отступницей? О да, отличная перспектива. Разве что в Мейнд после этого бежать, там обожают наших отступников.

И самое печальное, в моём безвыходном положении виновата только я сама. Я сама попросила себе назначение как можно дальше от дома, я сама подписала все бумаги и сама сюда приехала, не слушая ни тёти, ни брата, ни Сулы, ни даже эн Тешуда.

— Зачем вы тогда ко мне приехали, если не забрать меня отсюда?

— У меня есть к тебе дело. Я собираюсь приложить все усилия, чтобы вытащить тебя отсюда, Майя, но пока ты здесь, у меня есть очень важное дело. Сестринство направило к тебе ученицу.

Я приподняла брови. Играс немой вопрос проигнорировала.

— Ну, не совсем ученицу. У девочки есть определённые проблемы, из-за которых её пришлось отправить к тебе, — Играс достала из наплечной сумки папку. — Держи. Здесь всё, что совет счёл нужным сообщить тебе.

— Совет?

— Ага, ты читай.

Я открыла папку. Камалин из дома Латты, род Сокола Первых Людей, сирота… как это вообще у Первых Людей возможно? Род Сокола весь закончился, что ли?…пятнадцать лет, успеваемость выше среднего, результаты тестирования выше среднего, допущена к прохождению первой ступени экзаменов, рекомендации, хорошие рекомендации!.. А, от матери-настоятельницы. Ну ничего себе! Эта мерзкая тётка отродясь никого на моей памяти не хвалила, тем более так восторженно.

— Дальше читай, — велела Играс, заглянув в бумаги. Потом она достала сигарету и трясущимися руками чиркнула спичкой.

Я послушно пролистала оставшиеся рекомендации и результаты психологического тестирования. Последнее неожиданно оказалось не очень хорошим. Я прищурилась. Так и есть, его проводили орденцы и мыслеплёт Дома Тишины. То есть, не преподаватели обители.

— Дальше, дальше. Не тяни. Там справка за этот год, сисенькая.

Я долистала до искомой бумаги. Голубоватый орденский медицинский бланк на казённой полупрозрачной бумаге, на которой расплываются все чернила. Матушка выдохнула сизый дым и отвернулась от меня. Я с удивлением посмотрела на её кривой шиньон и вернулась к бланку. Кто-кто, а эта женщина никогда не испытывала трудностей, чтобы приказать или вывалить на голову какую-нибудь неприятную информацию.

Что же за ребёнка мне прислали?

Итак, Камалин аз Латта, ученица сестринства, возраст, рост, категория здоровья… и лечение в орденской больнице, сложный перелом руки и “нервное потрясение”. На следующей бумажке, тоже тонкой и как будто старой и грязной, была выписка из официального расследования “инцидента” в летнем учебном лагере под Лидой. Конфликт между учениками, который почему-то во второй половине предложения оказался “издевательством” и “массовой дракой”. Список имён прилагался, как и перечисление травм у трёх подростков. Мотивом значился некий “конфликт”. Я посмотрела, есть ли продолжение, но увы. На обороте листа значилось, что наказание уже вынесено, а в соответствии с договором между Сестринством и Орденом ученице Камалин аз Латта передают сестринству для вынесения наказания.

Вынесения наказания, значит. Я открыла рот. Потом закрыла. Потом из папки выскользнул ещё один казённый листок. Лидская комиссия по делам детей, справка, заседание прошло месяц назад и рекомендовало “для блага рассматриваемой” отстранение и лечение в “профильном учреждении”. Рядом от руки химическим карандашом был нацарапан код направления лечения. Мне он ни о чём не сказал. Я ещё раз прочла описание полученных физических подтверждений и заключение врача.

Я полминуты подбирала слова. Играс ждала моей реакции, и, не дождавшись, пояснила:

— Её рекомендовали отправить во френиатрическую больницу.

Вот теперь понятней. Волшебников во френиатрических лечебницах лечили, когда их дар выходил из-под контроля и начинал вредить им самим или окружающим. Вот только унылый подросток на моём крыльце не выглядел опасным или помешанным. Да им бы даже билет не выписали, если бы эта Камалин правда нуждалась в лечении.

— Что и когда с ней случилось?

— В начале лета, в лагере. Она с кем-то повздорила, или с ней кто-то повздорил, я так и не поняла. Её вытащили в лес и кинули в то ли яму, то ли заперли в старом подвале, в общем, хотели наказать. Сама знаешь, дети жестокие. А Камалин… не очень любит темноту и к тому же зимой осталась сиротой. У неё случился пробой, выбралась и побила их. А они, перепугавшись, её. Потом их лечили.

— А потом начались проблемы.

— А потом начались проблемы, — согласилась матушка, не оборачиваясь. — В целом, девочка пришла в себя, но… обучение дальше проходить по основной программе вместе со своей группой не может.

— Совсем?

— Пока не ясно. Она очень стойкая… ай, ладно. Туповатая она. Сама увидишь. Мы думали, что она быстро оправится, с таких всё как с гуся вода. Знаешь, как Ракха. Никогда ни в чём не виноваты, всегда правы и великолепны в своей правоте. Но девчонка почти сразу стала мучиться кошмарами и вредить себе. С кошмарами таблетки справились, а вот с тем, что она калечит себя во сне, нет.

— Она не справляется с учёбой, винит себя, теряет стабильность в медитации и молитвах, и справляется ещё хуже? А ор Ракхи и запирание в комнате не работают?

Матушка внезапно засмеялась. Я аж вздрогнула: за годы успела забыть эти мерзкие звуки. Играс смеялась нервно, подхрюкивая и гримасничая. Отвратительно она смеялась. Хуже был только её добродушный смех, напрочь неестественный и такой же подвизгивающий. Отвратительный смех, особенно когда она выше тебя и треплет тебя без спросу по затылку.

Но почему-то я сейчас очень ясно поняла, что Игарс не весело, а очень плохо.

— Поверь, в её ужасно особом случае Ракха даже голос ни разу не подняла.

— Да ладно?! — это было и правда неожиданно. Ракха, мать-настоятельница нашей обители и заодно директорша последней альдарской школы для девочек, орать любила. Очень любила. И пугать, и оскорблять, и запирать в пустой молельной комнате. Я её боялась до дрожи в коленях. Для маленькой сироты из Ур-Маны не было на свете никого и ничего хуже, чем мать-настоятельница, её синий костюм с юбкой по колено и тяжелыми духами, отдающими сивухой. Я не знала, что это за запах, но он меня пугал. Потом уже я точно узнала, что она не пила, а просто покупала самые ужасные духи, какие только можно найти на городских развалах. Наверное, трезвость была единственной хорошей чертой матери-наставницы Ракхи. А так она орала и пугала. Орала даже на тётушку Марту орала, когда та пришла с ней разбираться, но тётушка поорать тоже любила. И с тех пор Ракха перестала обращать на меня внимание, что меня более, чем устраивало.

А вот других родителей нет, и до выпуска из шестнадцати девочек моего класса дотянуло только семеро, что было катастрофой. Почему матриарх вообще позволяла Ракхе руководить школой — не знала даже тётушка. Позволяла — и всё. С матриархом не спорят, даже если всем видно, что разум уже давно простился с её мудростью Лавией.

Ещё одна проблема сестринства — среди многих других — из-за который оно пришло в такой упадок.

Играс вздохнула и перестала улыбаться.

— Чистая правда, Мая, и поэтому я привезла её к тебе. Совет постановил её отчислить и отправить лечиться…

— Подождите! У нас же самих есть врачи, почему её не отправили к Унаните, она же меня лечил!

— Унанита отказалась.

Вот этого я точно не ожидала. Унанита лечила меня в своё время, и я помнила её как очень мягкую и добрую женщину, которая непонятно почему служила Тиаре, когда должна была — Элени.

— Но почему?

— Потому. И поэтому я её привезла сюда.

— А кто её тут лечить-то будет?! Нин, так нельзя же! — я всё же повысила голос. Не хорошо кричать на старших, но у меня были причины ужаснуться ситуации. Во многом потому, что я о-очень, прямо таки очень-очень-очень хорошо помнила, что со мной было, когда Унаните потребовалось лечить мою не очень умную голову. Если у девочки хоть десятая доля моих проблем, то я не справлюсь и сделаю ей хуже.

Играс пожевала сигарету и подошла ко мне. Она была сильно ниже меня, и мне пришлось нагнуться, чтобы смотреть ей в глаза.

— Майя, я тебе по большому секрету расскажу: мать Лавия умерла. Месяц назад. Преемницу избрали, ей стала сестра Рафиз. Но о смерти Лавии пока официально не объявили, потому что… Не буду мучить тебя всеми пробелмами нашего сестринства, но Синод Рафиз может и не утвердить, совет же единодушно избрал её, и что делать в этой ситуации никто не знает.

— Так уж единодушно? — усомнилась я, зная, как Играс ненавидела мать Рафиз.

— Я прогуляла выборы, — пожала плечами Играс. — Ужасно неудачно застряла в Ракке во время бури. А в Ракку попала случайно, перепутав местные поезда.

Я против воли улыбнулась. Играс — тоже.

— Так что когда я вернулась, то всё уже закончилось, я пожаловалась на свои злоключения и повозмущалась, какой нехороший Синод, раз не желает признавать Рафиз новым матрархом, пока не объявлено о смерти Лавии.

Вот тут мне стало не до смеха. Раз Играс увернулась от голосования, значит, подозревала, что её никто не поддержит и что придётся либо голосовать за и ставить свою подпись в протоколе, либо голосовать против Рафиз и поять же расписываться в протоколе. А зная характер Рафиз…

— Всё сестринство за неё?

Играс, угадав мои мысли, достала свой портсигар и протянула мне. Я взяла одну ароматную палочку и раскурила. Хех, мята, душица, шалфей и какой-то сор. Захотелось закашляться.

— Пф… я бы сказала, половина. Винить их не могу, Рафиз семьдесят лет ждала возможности напялить на себя венец, и, Богиня видит, кто угодно, кто не Лавия, будет для сестринства лучше. А остальные просто как ты. Пока Рафиз не лезет в их храмы, она для них хорошая. Впрочем, у нас есть и героиня, которая успела приехать на совет и даже проголосовала против.

— И кто же это?

— Ракха, представляешь? — Играс покачала головой. — Ещё, говорят, возмутилась тем, что смерть Лавии скрывают.

— И что, она до сих пор жива? — я вспомнила рекомендации девочки. Мать-настоятельница её очень хвалила. А Унанита отказалась лечить. Не поэтому ли Играс её привезла ко мне?

— Да, жива. Если её снять, то в школу заявится учебная инспекция, а любая инспекция эту жалкое заведение закроет, чего Рафиз допустить не может.

Я кивнула.

— Нин, это всё интересно, но причём тут я и эта девочка Камалин?

— Ты прочитала же её личное дело, — матушка многозначительно поиграла бровями.

— Я всё ещё не понимаю.

Брови Играс встали мостиком.

Ну нет, так дело не пойдёт.

— Не понимаю, — твёрдо сказала я. — Девочке нужен врач, здесь врачей нет, я точно знаю. Я её вылечить не смогу, я со своей головой едва справляюсь. Тем более я не справлюсь, если от неё отказалась Унанита. Значит, ей тем более для её же блага надо в больницу.

— Да что ж с тобой делать! — старуха закатила глаза. — Девочка — племянница Ракхи. Осталась без матери этой зимой, и Ракха привезла её в Лиду из Маруты.

Я отстранённо заметила, что считаю, что неизвестная сестра (или жена брата, или кто она там) матери-наставницы забралась так далеко именно из-за родства с Ракхой.

Будь у меня вместо брата что-то вроде Ракхи, я бы тоже сбежала.

…хотя я и от Кадма, если подумать, тоже сбежала…

— Ракха в отношении этого ребёнка показала себя с очень неожиданной стороны, — криво улыбнулась Играс.

— Нет! — я сунула папку обратно Играс. — Нет, везите её обратно.

— Да ты дослушай!

— Нет! В ваших играх я не участвую! Мстить Ракхе — без меня! И это Аман вас побери, даже не низко! Это… Это мерзость! Вы мстите ей через ребёнка!..

Играс махнула пальцами по моим губам, и я заткнулась. Мой голос пропал, а зубы клацнули друг о друга. Язык прилип к нёбу, а губы онемели.

— Помолчи пожалуйста, — Играс утопила свой окурок в стакане с водой и достала новую сигарету. — Ты чем меня слушала? Я не предлагаю тебе месть. Сама с этим разберёшься. Я прошу тебя спрятать девчонку у себя и потянуть время. Совет школы постановил её исключить и отправить лечиться. Унанита отказала ей в помощи. А значит, девочка должна отправиться в обычный приют и обычную больницу. Формально у неё никого нет, Ракха отказалась от мира. Камалин станет государственной сиротой при живой тётке и после всего пережитого, а это жестоко.

Я попыталась сказать, что многие сироты через это проходят, но не смогал расцепить зубы. Язык тоже не слушался. Вот старая ведьма, как же бесят её фокусы! Что в детстве, что сейчас. Сейчас — тем более, потому что я не ребёнок и никто не давал ей права такое со мной творить!

— Девчонка страдает, и в душе она на самом деле ничего так. Туповата, но кто в нашем мире по-настоящему умный? Совет был несправедлив к ней из-за Ракхи и потому что Рафиз не на её стороне. Унанита отказалась её лечить потому же, из мелкой злобной мстительности, хотя могла помочь: она сама сказала, что можно было бы обойтись и её силами и не высылать девочку из Обители.

Вот значит как.

Я расслабилась, представила, что мои губы вовсе не склеены, язык послушен, и стёрла чары с губ.

— Унанина казалась мне хорошей, — сказала я.

— Она хорошая. Но все мы оступаемся.

— А в чём ваша выгода в этой истории?

— Я не могу сделать что-то хорошее просто так?.. Ой, не смотри так! Против твоего исключения я тоже голосовала, если вспомнишь. Ну что, возьмёшь девочку?

— Я не врач.

— Унанита оставила инструкции. Она считает, что девчонка оправится, ей просто нужно время и отдых.

— А мозгоправ? Вот эти все разговоры по душам, нарисуй мне свой класс, нарисуй любимую учительницу? — наверное, это было какое-то колдовство Играс, потому что всё внутри меня требовало сказать “нет” и уйти, но я почему-то это “нет” не говорила. Сердце было возмущено предложением ввязаться в дрязги старших сестёр, а разум говорил, что она права, девочка окажется в приюте с её ужасными проблемами. Разум говорил, что я не справлюсь, я не врач, я вообще ничто, и я сделаю девочке хуже, чем казённый мозгоправ. Ребёнок вредит себе во сне — это же катастрофа! Но сердце почему-то упрямилось и требовало справиться.

Иногда я ненавидела саму себя.

— По моей просьбе совет дал девчонке ещё шанс. Я предложила отправить её на полгода к тебе. Ты… была в схожей ситуации и знаешь, что она чувствует. Возможно, поможешь успокоиться и вернуться к обучению.

— Ну это прям очень легко, ага. Но допустим, я согласна. Что будет, если я не справлюсь? Я не мозгоправ, а так, даже не наставница. Я могу и навредить. Что с ней и со мной тогда будет? Вышлете меня в ещё более медвежий угол?

— Тебе — ничего не будет. Но я лично надеюсь на успех. Ты… скажем так, ты не самая лучшая моя ученица. Но Тиара за что-то любит тебя, — “в отличие от меня” она не договорила, но по ироничной улыбке я догадалась, о чём наставница думает. — Возможно, ты не так уж и неправа в своём служении. Если сумеешь вернуть девчонку к учёбе, это будет белый камушек в твою пользу.

— Что за камушек?

— Забудь, так, неудачная аллегория. Майя, пожалуйста. Я не втягиваю тебя в дрязги сестёр, а прошу спасти от них девочку. Сдать Камалин в приют мы всегда успеем. Она не безнадёжна. Пусть до весны поживёт у тебя, отоспится, подготовитесь к экзаменам. А к весне мало ли, что случится. Но что-нибудь случится, и про девочку забудут. Может быть Ракху снимут, а может быть, Синод не утвердит Рафиз.

Что-нибудь, да случится, повторила я про себя. Вот так просто. А с другой стороны, полгода — большой срок. К тому же вряд ли меня отсюда заберут прямо как наступит календарная весна. Если Играс и правда организует мне перевод, всё равно, хорошо, если в начале лета уедем.

Я в последний раз взвесила аргументы “за” и “против”. Их было много, поэтому я я свела их к простым “хочу я себе головной боли или не хочу”. Головной боли я не хотела. Я хотела чтобы всё было по-старому, мои мальчики не уезжали, или мы как-то вернулись в Альдари, и там всё продолжилось как здесь, только с магазинами, кино и новыми книгами в книжном, а не по спецзаказу через библиотеку. Племянницу Ракхи я в своей жизни не хотела.

— Выгнать всегда успеем, а столуемся мы за счёт Ордена. Попробую что-нибудь сделать.

Если бы я знала, к чему это приведёт, я бы выкинула матушку в окно. Или сама выбросилась.

Но я не знала, поэтому забрала окурки из стакана чтобы выбросить их где-нибудь, и повела матушку во двор, знакомить меня с моей первой в этой жизни ученицей.

Вблизи девчонка превзошла все мои ожидания. Высокая для своего возраста, крепкая, сухая и какая-то угловатая и посеревшая, что, если не вглядываться в молодые серые глаза, она казалась старше меня. И не очень грациозная. Нет, она не падала, не запиналась и не выглядела потерявшейся. Но её движения были зажатыми и сухими, как у человека, который не знает, как себя вести, или чудовищно напряжен. Она просто встала с крыльца и выпрямилась так, что я аж услышала, как у неё рвутся от напряжения мышцы. Захотелось спросить, точно ли это наша послушница, а не мейндская солдатка. Она выглядела, как будто внутри неё натянуты струны и держат руки-ноги вместе так жестко, что она с трудом может пошевелиться.

— Камалин, это сестра Анатеш, твоя новая наставница.

Кама ударила себя кулаком в грудь, демонстрируя похвальное рвение. На меня она посмотрела с вызовом, и я поняла, что не впечатлила её, или тётушка предупредила о том, что я такое. Если второе, то матушка-настоятельница подложила девчонке свинью. Вряд ли грымза рассказала правду о наших с ней отношениях, скорее всего, напугала девчонку разной чушью о моей большой ненависти к своей прекрасной персоне. Мир матери-настоятельницы вообще был прост: была прекрасная и безгрешная она, и остальные мальчиколюбы, мудаки, шлюхи и завистницы. К ней Элени во плоти явится, Ракха немедленно назовёт её тряпкой и дурой.

Мда. Вот же я дура, зачем согласилась? Теперь всё зависит от способности девчонки адекватно воспринимать мир и меня в частности. Потому что я-то безнадёжна.

Я протянула Каме руку для рукопожатия вместо того, чтобы ответно ударить кулаком в грудь. Я знала, что так не положено, и теперь с интересом ждала реакции. Свою руку Кама подала не сразу, но зато, когда подала, посмотрела мне прямо в глаза. Взгляд был полон ярости и упрямства. На мгновение мне показалось, что я смотрю на юную копию матери-настоятельницы. У них даже стрижки были одинаковые: короткие, кое-как обрезанные ножницами по линеечке и делающие их на пару сотен лет старше, чем они есть. Девчонка гордо запрокинула голову и процедила:

— Рада знакомству.

Я повернулась к матушке Играс и приподняла брови. Та пожала плечами. Потом разжала губы.

— Теперь ты поняла, о чём я говорила?

— Да. Отлично, ребёнок мне вручён, надо где-то расписаться? А то локомотив всё стоит.

Матушка достала из-под пелерины планшетку с пришпиленными к ней листами бумаги. Я достала из кармана огрызок химического карандаша, послюнявила конец и расписалась. Играс немедленно убрала бумагу в планшет и повернулась к Каме.

— Ты все вещи забрала?

Девчонка кивнула в сторону чемодана и почти мирно сказала “Да”.

— Тогда я побежала. Берегите себя, вы обе. Весной я хочу видеть вас обоих, целых и готовых вернуться в обитель. А тебе ещё и удачи с терпением, — Играс за воротник притянула меня к себе, поцеловала в лоб и пальцем начертила на нём знак солнца. Я пробормотала благодарности и, кажется, пыталась ворчать, что я не маленькая. Играс начертила такой же знак на лбу не проронившей ни звука Камы и побежала в нижний двор, где стоял автомобиль с подмигивающим голубым двигателем. Безмолвный сидел там же, и от вида его затылка под красным покрывалом мне стало не очень уютно. Он-то тут зачем? Так-то я знала, что у Играс полно друзей среди орденских магистров и что она нашла для своего длинного носа лазейку чуть ли не в совет Великих Магистров. По крайней мере, в моё ученичество она узнавала о его решениях быстрее, чем некоторые эны и магистры Ордена.

Вот только это ни в коей мере не объясняло, что тут делает один из хранителей Спящий. Спящие спят под Башней Ангелов, а не здесь.

Впрочем, дела Безмолвных не мои дела, как и война с новой Матерью, присоединение к Ордену и конец сестринства — ну, или что там нас ждёт в будущем. Я всё равно ничем не смогу ни помочь, ни помешать.

— Теперь мы идём заселяться, — я не стала махать вслед платочком, взяла девчонку за плечо и повернула её к вещам. Кама кивнула, подняла свои сумки и чемодан и выпрямилась в ожидании дальнейших указаний.

— Пошли в храм, — я жестом велела идти за мной. Ну, вот теперь самое время применить те немногие педагогические таланты, что у меня есть.

А у меня их на самом деле мало, вот прям очень-очень. Старик Рахаил три года назад не пустил меня в деревенскую школу учить тех немногих детей, что жили около Станции. Мол, не твоё. Учительницы, нанятые для школы орденом, что самое обидное, с ним полностью согласились.

— Меня зовут сестра Анатеш. Можешь звать меня Майей. Но в храме — я только сестра Анатеш. Понятно?

— Да!

Мне как будто орденского претендента подсунули. Зачем так гаркать в ухо? Ну ладно, я придираюсь, моё ухо на локоть выше её рта. Но нахрена орать-то?

Мы поднялись по высокому крыльцу к дверям.

— На следующей неделе я переезжаю в казармы орденцев, ты со мной. Зимовать в храме не получится, отопление едва живое. Во-от. Обязанности распределим завтра, — я отперла дверь и пропустила Каму внутрь. Можно было зайти в дом для сестёр через отдельную дверь, но неделю назад её опять перекосило, а у меня всё не доходили руки перевесить петли. Да и смысла уже не было что-то делать перед зимовкой, разве что щели законопатить получше.

— И кое-что будет касаться нашего с тобой личного общения, — я провела девчонку мимо лавок и стеклянных подсвечников. Мой храм был старый и видал лучшие времена. В небольшой галерее стояли два ряда лавок и небольшой алтарь. На балках и стенах местами можно было ещё разглядеть старые росписи, а над алтарём всё ещё танцевал силуэт Тиары в венце из небесных огней. Снаружи было светло, и храм выглядел как старый добрый пёс, ласковым и родным. Мне будет не хватать его, когда меня всё же переведут. — Во-первых, на будущее, не стоит так агрессивно реагировать на незнакомых людей. Они могут обидеться и отнестись к тебе плохо. Вдвойне глупо поступать так с людьми, от которых зависит твоё будущее.

…а объяснила ли ей Играс, зачем везёт ко мне? Вряд ли бы Камалин поверила, но проблема, что старуха скорее всего не сочла нужным это сделать. Она уже причиняет девочке добро, как мы смеем требовать от неё каких-то объяснений!

Я открыла внутреннюю дверь здоровенным древним ключом и оглянулась на девочку. Кама угрюмо смотрела на меня и молчала. Только желваки ходили под кожей. От этого она выглядела втрое старше меня. Ещё и голову наклонила так, словно хотела боднуть меня, как баран.

— Так тоже не стоит себя вести. Разумный человек сказал бы "спасибо за совет", — я толкнула дверь и вошла внутрь. — Нин-Играс рассказала тебе, почему привезла тебя сюда? — тишина в ответ. И что мне ей сказать? — Камалин, Нин-Играс сказала, почему привезла тебя сюда? — кивок. Ну нет, так дело не пойдт. — Скажи, зачем.

— Лечиться, — подумав пару секунд, сказала она. — Только вы не врач, сестра Анатеш.

Прозвучало, как упрёк. Справедливый.

— Угу, — Мне стало неуютно от этой мысли и я попробовала сосредоточиться на своих словах. — Да, я не врач, к сожалению, и от плана нин не в восторге. И от того, что теперь от меня зависит, вернёшься ли ты в обитель. Ты ведь это знаешь? И знаешь, как неразумно поступила, сходу начав со мной ссору? Будь я злонамеренным человеком, как тебе наверняка сказала мать-настоятельница, ты бы только что вырыла себе огромную яму. — А так яму ей вырыл педагогический совет и сама старая выдра, отправив к самой никчёмной наставнице на свете. — Так что предлагаю перемирие. В конце концов, ты здесь очутилась не просто так, — я открыла ещё одну дверь и впустила девочку внутрь. Комната немного затхлая, убиралась я здесь последний раз ещё весной… Я задумалась, есть ли смысл заселить подопечную сразу в казармы. Я-то тут уже фактически не живу. Ладно, сейчас схожу к Рахаилу, объясню ему ситуацию, может пустит.

— Нин Играс сказала, что у тебя два пути, как-то вылечиться вдали от нашего сестринства, состоящего из склок и мелких гадостей, либо отправиться в сиротский приют, — я краем глаза заметила, как мышцы на её лице дёрнули его и сложили в болезненную гримасу. Я могла её понять: когда бы это не случилось, смерть семьи — ужасная вещь. Такие раны не зарастают, они просто перестают всё время болеть. Но стоит их коснуться… — Я не хочу тебе зла, Кама. Унанита сказала, что ты восстановишься. Так что… поживёшь здесь, подготовишься к экзаменам. Да, вещи не раскладывай пока, может быть, придётся сейчас переезжать.

Камалин просто поставила чемодан около пустой кровати с соломенным тюфяком.

Перед уходом я проверила двери во внутреннее святилище. Закрыто, а ключ у меня под одеждой. Хорошо. Я сняла перчатку и погладила дверь. Даже через дерево я почувствовала тепло от ксоана.

Никогда нельзя забывать, что Тиара смотрит на меня. А раз она смотрит, надо справиться.