Заводской район

Глава восьмая Антонина Брагина

Цех лихорадило. Его хронической болезнью была нехватка людей. Из полутора тысяч по штатному расписанию работали тысяча сто. Во время летних отпусков положение стало особенно бедственным. Важник проводил по две оперативки в день — одну с первой, другую со второй сменой. Начальники участков уходили из цеха поздно.

Как-то теплым вечером Тоня возвращалась домой и встретила на бульваре Валю Тесова. Он катил ей навстречу детскую коляску. Тоня обрадовалась. Почему-то Валя редко увлекал людей своими идеями, но зато всегда заражал своей энергией.

— Что ты! — кричал он. — Я только теперь, Антонина, жить начинаю! Никогда не бойся менять работу! Ты зайди к нам в институт, посмотри: ковры в коридорах, стеклянные двери, цветочки на стенах, из окна лесом пахнет, чистота… Стол у меня, как у Шемчака в кабинете! А тишина какая…

— Ну, тишина, наверно, там была только до твоего прихода.

— А работа там! Стыдно деньги получать. Я, представь, занимаюсь теорией прессования. Пока только литературу изучаю. Чувствуешь? В рабочее время, это у нас принято. Рассказать, что такое реология? Это очень просто…

— Валя! — взмолилась Тоня.

Она отодвинула кисейную занавеску на коляске. Почти безволосый годовалый малыш перестал жевать пустышку и впился в нее глазами.

Тоня рассмеялась.

— Как зовут его?

— Валентин. — Валя отчего-то смутился. — Малая так захотела.

Он развернул коляску в обратную сторону и пошел провожать Тоню.

— Как там дела, в цехе? — спросил он, но видно было, что цех его уже не интересует.

— Людей не хватает, — сказала Тоня. — Некому работать. Беда.

— Все правильно. Зачем людям в литейку идти? Вон рядом на радиозаводе в белых халатах работают.

— Денег у нас больше платят, вот зачем.

— Что у нас, капитализм? Народ теперь грамотный, ему не только деньги надо. Вот теперь-то, Антонина, вас жизнь и заставит автоматику внедрять! Помнишь, как я рации кидал по автоматике? Помнишь, как вы с Важником отпихивались? Тогда это только Тесову было нужно. Потому что у вас только план на уме. А вот как прочувствуете, что людей нет, сами запросите автоматику! Ты, Антонина, на коленях к нам в НИИ приползешь и попросишь: дайте мне автоматику. Завтра приползешь! Умные люди уже сегодня ползают!

— Так вот для чего у вас ковры на полу. Только не очень-то ваши автоматы пока работают.

— Почему? В земледелке бегуны автоматизированы? Автоматизированы. Я сейчас прессованием занимаюсь. Я тебе уже говорил? Есть одна идея. Послушай…

— Валя, отстань. Я все науки уже позабыла.

— Это только кажется, Антонина, хочешь, я у нас о тебе поговорю? Тебя возьмут.

— Поздно мне в науку идти.

— Что поздно?! Нам опытные производственники нужны! Будешь в шикарных платьях на работу ходить, чистенькая, захочешь, брючный костюмчик себе сошьешь, как у нас одна блондиночка… Не трусь, Антонина!

— И как она?

— Кто?

— Блондиночка.

— Да ну тебя. Я тебе серьезно… Ой! Я ж забыл, его купать надо! Бегу, Антонина.

Он на ходу опять развернул коляску, махнул Тоне рукой и помчался по улице.

Тоня долго еще улыбалась, думая о нем. И ночью в постели вспоминала его рассказы об институте. Чистота, тишина, вежливые внимательные коллеги… Но привыкла она к цеху. Все другие места на земле кажутся ей чужими. «Это плохо, конечно», — подумала она и настроила звонок будильника на пять часов. Нужно было утром увидеть третью смену.

Как рано ни приди в цех, Важник уже там.

— Брагина, давай ко мне.

В своем кабинете он снял пиджак и повесил его на плечики. Откуда-то вытащил цветную тряпочку, вытер со стола пыль — окно на ночь оставалось открытым. Положил тряпочку на место, посмотрел на кресло, буркнул, опять взял тряпочку, протер сиденье. Однако садиться не стал, склонился над столом, раздраженно разбросал бумаги и, найдя нужную, сунул ее Тоне. А сам отошел к окну, стал смотреть в него, запустив руки в карманы.

Тоня прочла.

— Ого! Торопится Шемчак. На тридцать процентов нормы щелока урезать!

— Так что будем делать?

— Ничего ультразвук не дал. Сколько раньше расходовали щелока, столько и теперь.

— Как же тогда можно уменьшить норму?

— Тут я маху дала. Нормы были завышены.

— Вот она, твоя хитрость. Всегда боком вылезает.

— А брак покрывать мне надо было как-то?

Важник, видимо, пытался что-то придумать:

— Этот ультразвук для здоровья не вреден? Мы бы тогда через санинспекцию…

Тоня усмехнулась:

— Не вреден.

Он рассердился:

— Откуда мне знать? Придумывай сама, если можешь.

В конце концов, для Важника это все мелочь, копейки. Оба они не первый день в цехе. Мало ли бывает бесполезных изобретений, без них нельзя представить технический прогресс. Никто ничего не потеряет, только у Тони уменьшат нормы расхода на щелок и ей будет чуть-чуть труднее работать.

Может быть, Тоня и махнула бы на это рукой, но однажды Шемчак привел к ней командировочных с Волгоградского тракторного. Он заинтересовал их ультразвуком, они заказали себе чертежи на установку, но, как люди осторожные, решили расспросить производственников.

Тоня ответила уклончиво.

— Приезжайте через месяц, — сказала она. — Посмотрим, какой получится экономический эффект.

Они засмеялись:

— Ну-у-у! Какой вы насчитаете, такой и получится.

Их было двое, оба молодые, один черный, с пижонскими усиками, он наверняка понял. А Тоня решила: не позволит она насчитать липовый эффект. Что там говорить, нормы Шемчак уменьшил справедливо, но эффект считают не по нормам, а по фактическому расходу. Тут кое-что зависит и от нее.

Помог ей случай: пошел брак. За час перед щековой дробилкой выросла желтая гора развалившихся стержней. Тогда-то Корзун и пожалел, что уволился Валя Тесов. Сам он разобраться в причине брака не мог. На оперативке Важник кричал на него, стучал по столу кулаком.

В конце смены Тоня увидела шагающего враскачку вдоль сушил Корзуна.

— Что думаешь делать, Антонина?

Она уже успела сделать все что нужно, уже знала, через час выползут из печей годные стержни, но он этого не знал. Тоня пожала плечами:

— А мне что? Я по техническим условиям работаю.

— Ты у нас молодец, известно. Замутишь воду, а другим потом расхлебывать.

Тоня не стала с ним спорить:

— Не расхлебывай.

— Я думаю, щелок опять плохой.

— Что ты в нем понимаешь? Отличный щелок.

— Отчего же стержни разваливаются?

— Откуда мне знать. На то техчасть есть.

— Может, крепитель добавить?

Она пожала плечами:

— Добавь.

Тогда он, пожевав воздух, поступился самолюбием:

— А ты что посоветуешь?

Он был в ее руках. Она взяла грех на душу:

— Расход щелока увеличить.

Он подозрительно посмотрел на нее и попросил:

— Ты бы составила рецептуру. Я подпишу.

Тоня и увеличила расход щелока, Хорошо, Шемчак в командировке.

Через две недели вернулся Шемчак. Он прочел листок рецептуры в сменном журнале.

— Откуда эта нелепость, Антонина? Зачем столько щелока?

— У Корзуна спроси. Не видишь разве: его подпись!

Он что-то заметил в ее лице и, медленно опустив веки, спрятал за ними глаза.

Тоне некогда было о нем думать. И даже щелок был ей в ту минуту безразличен. Стоял конвейер, не хватало стержней.

Перед обеденным перерывом позвонил ей начальник модельного цеха, бывший ее сокурсник:

— Тонька, ты где обедаешь? Приходи в диетическую, поболтаем.

— Ой, совершенно нет времени, — сказала она. — Это срочно?

— Срочно. Я возьму тебе обед.

Они сидели вдвоем за столиком в стеклянной призме диетической столовой, и вот что он ей рассказал.

Сегодня было совещание у директора.

— Грачев сидел злой как черт. Что — не знаю, но что-то было. Может, и Шемчак поработал. План, как ты знаешь, горит. Механические цеха, ясно, стали жаловаться на Важника. Грачев стучит по столу: «Нечего за трудностями прятаться!» — но на Важника не смотрит. Литья действительно не хватает. А Важник дорвался до слова и стал людей требовать. Что ему Грачев, родит их? Раньше осенней демобилизации ждать нечего. А Важник уж только рот раскрывает. И тут Шемчак понес… И все про твой участок. Говорит, мол, тихая гавань, люди там на ходу спят… А Сысоев еще в каламбур поиграл: гавань и… это самое. В общем, я понял так: Шемчак тебе враг, все решил на тебя свалить. Мол, и новую технику зажимаешь, а Корзун просто безграмотный….

— Корзун?

— А что ему Корзун? Диссертацию на ультразвуке он и без Корзуна сделает. Корзуну на него надеяться нечего…

— А я?

— Что ты?

— Ну, новую технику зажимаю. Корзун, говорит, просто безграмотный, а Брагина?

— В этом и дело. Это когда про ультразвук. Личная заинтересованность, говорит, у него.

— У кого у него?

— Да у тебя же, ну что ты, Тоня?

— Так почему — у него?

— У него — у начальника участка. Или ты не начальник участка?

— А Важник что?

— Погоди — Важник. Сысоев вспомнил: мы же эту Брагину только что наказали, премии лишили за что-то подобное… Зачем ты, Тонька, всегда на рожон лезешь?

— Я?!

— Важник молодец. Ему, знаешь, себя надо спасать, а он говорит: «Брагина — прекрасный работник, и для цеха ее увольнение будет большой потерей».

Тоня, как при головокружении, почувствовала дурноту.

— Увольнение?

— В общем… я ж тебе сказал… Грачев предложил… Понимаешь, когда плохо, меры, должны быть. Литья-то не хватает. Важник Шемчаку начал было: мол, тот бы иначе говорил, если б оказался на его месте, а Грачев ему: «Быть может, он на этом месте и окажется». У Важника дрянь дела. Если он заупрямится и тебя оставит, он… он в о-очень тяжелом положении будет…

Оказывается, вместо нее может работать автомат, простенький робот. Остаток дня она и была автоматом. Она что-то делала, что-то решала, никто ничего не заметил. Никто не заметил, что у этого автомата выключен блок памяти и все совершаемое им и происходящее вокруг остается для него незамеченным и непережитым.

Кончилась первая смена, началась вторая. Важника все не было. Начальники участков уже привыкли к вечерним оперативкам, волновались:

— Будет сегодня оперативка? Или можно домой идти?

Постепенно они разошлись. Тоня вымылась в душе, переоделась, но уйти домой не смогла. Прошла мимо табельной и неожиданно для себя опять оказалась на участке.

На линии блока она увидела наконец Важника. Он, насупившись, слушал мастера. Женщины сбрасывали стержни с рольганга в дробилку. Важник заметил Тоню, но не повернулся к ней. Она подошла и спросила тихо:

— Что случилось?

— Тихая гавань, — сказал он.

И потом начал кричать. Он первый раз кричал на нее. Тоне стало страшно, и оцепенение ее прошло, разозлилась на себя за свой страх.

— Хватит, — сказала она. — Что ты хочешь?

— Так работать нельзя! Нечего тут, понимаешь…

— Хорошо. Я напишу заявление.

Он замер, не нашелся сразу, что ответить, а Тоня не стала ждать. Повернулась и быстро пошла к цеховым воротам.

В эту минуту и потом, когда она шла по шумным улицам и когда открывала дверь своей пустой квартиры, ей все было безразлично. Посреди комнаты стояла закрытая тряпками тахта, тряпки — в задубелых пятнах побелки. Тоня упала на них, спрятала лицо в ладони. Она лежала долго. Наверно, задремала, и ей привиделся кошмар. Она вскрикнула, но показалось ей, что она услышала не свой крик, а голосок Оли: «Мама!» Она вскочила и с облегчением оттого, что все ей только привиделось, опустилась на тахту. И тут все вспомнила. Темнело. Она лежала неподвижно. Кошмар опять обволакивал сознание, в нем мешались Оля, Шемчак и Степан. Тоня сопротивлялась, ей казалось, что она победила кошмар, но победил он и внушал ей, что жизнь оторвала ее от всего любимого в прошлом и навсегда оставила одну. А в будущем ничего не хотелось, потому что в будущем она могла любить только прошлое. У двери звонили. Она слышала звонок, и звонок, как весь мир, был сейчас для нее чужим и не нужно было его замечать и думать о нем.

Вечером Аркадию позвонила из Крыма мать. Четверть часа расспрашивала, что и где он ест.

— Передай Тонюшке, Оленька уже совсем здоровенькая, ждет маму! Алло, слышишь? Тони никогда нет дома, мы не можем до нее дозвониться! Как она там?

Он солгал, что видит ее ежедневно. Тут же позвонил Тоне, телефон не ответил.

Впереди был долгий вечер. Аня научила его сидеть на балконе и смотреть в окна соседнего дома. Скоро стемнеет и они зажгутся…

Они с Аней не звонили друг другу. Это молчание и было их объяснением. Какое-то время он чувствовал себя виноватым. Как почти всякий мужчина, он переоценивал свое место в жизни женщины.

Зажглось первое окно — кухня. Кухни зажигаются первыми и гаснут последними. Жизнь, если наблюдать через окно, во всех квартирах похожа. Появилось искушение позвонить Ане. Она бы сказала: «Приветик! Куда ты пропал?» Может быть, даже сказала бы: «А я как раз только что решила тебе звонить». Она бы сумела найти нужную интонацию, как будто ничего не значило его молчание с самой свадьбы молодого Грачева. Что бы он ответил? «А я не пропал. Разве ты не знаешь, что я не могу пропасть? Я всегда с тобой, Аннушка». Это была бы подленькая ложь. Он понимает: сейчас, после молчания, его звонок значил бы больше, чем он хотел. Подло из-за каприза начинать все сначала.

Телефон притягивал, и Аркадий ушел из дому, чтобы не поддаться искушению. Аня бы рассмеялась: «А знаешь, меня это устраивает. А тебя?» «А меня? Ох, как бы меня устроило, если бы было так…» Становилось душно. Ночью будет гроза. Аня грозы боится. Аня его не любит. Почему, собственно, его надо любить? Хороший парень, и только.

Он ходил по улицам и оказался перед домом Тони. Вспомнил про звонок матери и решил зайти. Тоня обрадуется весточке об Ольке, и они отлично поболтают…

Он долго звонил у двери. Наконец Тоня открыла. Она стояла в темноте, он не видел ее лица.

— А-а, — сказала она. — Проходи.

— А я уж думал… — Он заметил на ней плащ. — Ты уходишь?

— Нет. Заходи же… Я сейчас…

Тоня торопливо скрылась в ванной. Он прошел в комнату, сел на тахту, на которой она только что лежала. Услышал всхлипывания в ванной и тут же заглушивший их звук льющейся воды. Он долго ждал. Дверь из ванной открылась, и комната слабо осветилась отраженным светом. Тоня сняла в прихожей шелестящий нейлоновый плащ, прошла в комнату, спросила вяло:

— Как у тебя дела?

— Отлично! — От неловкости он заговорил слишком оживленно. — Привет тебе от Ольки. Только что мама звонила…

— Чай будешь?..

Она вдруг рванулась в прихожую.

— Да не бегай ты! — крикнул он. — Плачь здесь.

Тоня прижалась лбом к дверному косяку и заплакала.

— Слушай, — сказал он. — Я тебе помочь не могу?

Она опять убежала в ванную.

— Черт знает что такое, — виновато сказала, появившись. — Чай будешь пить?

— Давай, — сказал он.

— Если не хочешь, так не надо.

— Нет уж давай.

Аркадий слушал, как Тоня звякала в кухне посудой, и гадал, что же с ней произошло. Она принесла две чашки, поставила на табуретку перед тахтой, села с ним рядом и сказала:

— С завода меня выгоняют. Конечно, мне немного обидно.

Потянулась к чашке, увидела, что рука дрожит, и опустила ее.

Аркадий положил ладонь на эту руку, и Тоня привалилась лбом к его плечу, заплакала:

— Ч-черт… Мне плохо… Так плохо, Аркадий… Ч-черт…

Всхлипывая, бессвязно рассказывала, как струсил и накричал на нее Важник. Она не хочет, не может больше работать, ей никогда дочку не отдадут, да и не нужна она Оле, конечно, девочке лучше с дедом и бабушкой, а с ней, Тоней, всем плохо… Она рассказывала про японский халатик и дорогое белье, которыми пыталась удержать Степана, и как ей сейчас стыдно все вспомнить. Зачем она, дура, сорвалась тогда, все бы и сейчас было хорошо… Но сейчас ей и Степан не нужен, ей ничего не нужно, но почему ей всегда так не везет, она ведь так старается, ей так мало было нужно всегда… Кто в цехе выдерживал столько лет? Все уходили в отделы и институты, на чистую работу, а ей разве приятны грязь и ругань? Она же музыкальную школу окончила, а теперь она скучная, старая, отупела и огрубела, конечно, она никому не нужна… Аркадий ведь должен помнить, она не такой была…

Он сидел в неудобной позе, боялся пошевелиться. Он не мог найти ни одного слова для нее и страдал из-за своей бесполезности.

Тоня поднялась.

— Я новый чай сделаю. Попьем на кухне.

Он не спешил идти за ней, давал ей время успокоиться. Тоня позвала. Теперь она стыдилась своей слабости и отворачивалась.

— Ну вот, — сказала. — Это ты виноват. Господи, как я распустилась. Надо было тебе прикрикнуть.

— Хочешь, я с Грачевым поговорю? Или отец ему позвонит.

— Ай, Аркадий…

— Если я поговорю, Важник тебе ничего не сделает.

— Да разве в этом дело! Я… Ай, да что об этом говорить.

Она боялась опять заплакать, и он, понимая это, тоже молчал. Они сидели за столиком между раковиной и газовой плитой, молча пили чай. Тоня задумалась и забыла про Аркадия. Потом спохватилась, взглянула на часы.

— Поздно как. Ты уходи.