Завоевание. Английское королевство Франция, 1417–1450 гг.

Глава семнадцатая. Оборона Нормандии

В канун Дня Святого Андрея, 29 ноября 1436 года, наступили сильные морозы, которые продержались до 12 февраля 1437 года. Зима принесла с собой и сильные снегопады, которые были характерны для этого десятилетия и привели к проблемам как в городах, так и в сельской местности. Но суровая погода также дала возможность для смелого предприятия Толбота. Овладев Руаном и вернув себе большую часть Па-де-Ко в Верхней Нормандии, включая Фекамп, он теперь намеревался восстановить контроль над верхним течением Сены и восточными границами герцогства. В январе Толбот покинул Руан с отрядом из 200 латников и 600 лучников из войск, которые Йорк привел в Нормандию, и после короткой осады взял Иври[519].

13 февраля 1437 года его люди захватили важный город Понтуаз, который уже год находился в руках французов. Отряд англичан одетый в белые простыни, незаметно подкрался по снегу к замерзшим городским рвам и занял там позицию, спрятавшись, у подножия стен, чтобы ждать заранее условленного сигнала. Тем временем другой небольшой отряд был переодет в крестьян, якобы идущих на городской рынок. Под предводительством Джона Стерки, оруженосца из личной свиты Толбота, "крестьяне" смело направились к городским воротам и были впущены стражниками на мост перед самым рассветом. Оказавшись внутри, они подняли крик "Толбот! Святой Георгий!", и по этому сигналу остальная компания, ожидавшая под стенами, ринулась в ворота и ворвалась в город. Гарнизон и мессир де л'Иль-Адам, который в это время находился в Понтуазе, накануне от души праздновали масленицу и были застигнуты врасплох. Они были вынуждены бежать, оставив все свое имущество. Несколько рыцарей забаррикадировались в сторожевой башне и послали за помощью в Париж и Сен-Дени, но на закате сдались, так как помощи не последовало. В следующее воскресенье аналогичная попытка была предпринята и в самом Париже, но, зная о событиях в Понтуазе, ночные сторожа были начеку и пушечным огнем отогнали налетчиков от замерзших рвов[520].

В течение следующих нескольких недель Толбот пронесся по Вексену, захватив не менее 15-и городов и замок Орвиль, расположенный недалеко от Понтуаза, который контролировал дороги, ведущие в Париж из Фландрии, Пикардии и Бри. Гарнизон в Орвиле отказался сопротивляться из-за невыплаты жалованья, что привело к захвату не только замка, но и жены его владельца. Оказавшись в руках англичан, Орвиль стал причинять значительные неудобства Парижу, а гарнизон Сен-Дени пришлось усилить, чтобы охранять поставки продовольствия, но, как жаловался парижский горожанин, "никто не мог решить, какой жребий хуже", поскольку арманьяки взимали appâtis и налоги каждые три месяца, а англичане захватывали всех, кто отваживался выйти за стены, и удерживали их для выкупа[521].

Небольшие частные замки, такие как Орвиль, создавали проблемы, несоизмеримые с их размерами и важностью, из-за легкости, с которой они могли быть захвачены врагом. В Нормандии Толбот и Йорк начали политику разрушения любой подобной крепости после ее захвата. Само по себе это не было новшеством, но масштабы этого были совершенно другими. Например, в апреле Джон Сальвейн, бальи Руана, выплатил 1.089 т.л. (63.525 ф.с.) жалованья рабочим за снос по меньшей мере 8-и крепостей, включая замки в Прео, Рувре и Сен-Жермен-су-Каи[522].

Год службы Ричарда Йорка подходил к концу. Он руководил отвоеванием большей части Нормандии и с пониманием относился к проблемам нормандцев, особенно к их жалобам на злоупотребления со стороны военных. Однако ему было трудно получить деньги, причитающиеся ему как жалованье и для погашения займов, которые он был вынужден был сделать для финансирования некоторых осад. (В 1439 году он все еще был должен 18.000 ф.с. (9.45 млн. ф.с.)). Поэтому ему очень хотелось вернуться в Англию, но Совет попросил его остаться во Франции до тех пор, пока не будет назначен его преемник. Ричард согласился, о чем впоследствии пожалел, поскольку его замена прибыла только в ноябре. Таким образом, в течение шести месяцев он находился в ненормальном положении, осуществляя власть, которой больше не обладал. Это подрывало его авторитет и создавало административные проблемы, особенно с контрактами на службу капитанов гарнизона, срок которых истекал в июне. Право перезаключения контрактов принадлежало преемнику Йорка, но выплата жалования гарнизонам зависела от наличия действующего контракта, поэтому до прибытия нового генерал-лейтенанта приходилось ежемесячно временно продлевать контракты, что приводило к неопределенности и путанице[523].

Все это оказало непосредственное влияние на летние кампании 1437 года. По возвращении из Вексена Толботу было поручено подавить оставшиеся очаги сопротивления в Па-де-Ко. Йорк согласился вывести из гарнизонов еще 300 латников и 900 лучников в дополнение к уже имеющемуся отряду Толбота, но многие капитаны не хотели отпускать своих людей, опасаясь, что жалованье отсутствующих будет вычтено из их жалованья и что их собственные крепости окажутся под угрозой. Например, Гийом де Бруэ, капитан форпоста под Дрё, не отправил требуемые от него 10 латников и 30 лучников, потому что в окрестностях действовали отряды арманьяков, а большой участок древней крепостной стены обрушился, образовав пролом, для охраны которого требовались все его силы. (Это, конечно, могло быть ложью, так как Бруэ привел такое же оправдание в 1431 году, а 17 лет его службы в качестве капитана были примечательны тем, что он не имел никаких вычетов из казны, потому что, что уникально, он не зафиксировал ни отлучек среди солдат, ни военных достижений. В следующем году он сдал Дрё в обмен на крупную взятку). Для обеспечения выполнения своих требований Йорк был вынужден налагать большие денежные штрафы на капитанов, которые не их выполняли, фактически вычитая 6-месячное жалование[524].

Толботу понадобилась такая большая армия, потому что возвращение Танкарвиля, огромной крепости на Сене между Кодбеком и Арфлёром, нельзя было откладывать до прибытия нового генерал-лейтенанта. Несколько небольших крепостей уже были захвачены либо штурмом, либо путем освобождения пленных в обмен на капитуляцию и все они были разрушены. Осада Танкарвиля началась в августе и затянулась до начала ноября. Это было утомительное, но необходимое мероприятие, потребовавшее огромного количества людей и Уильяма Глостера, мастера королевской артиллерии, чтобы довести его до успешного завершения[525].

Взятие Танкарвиля, возможно, было ускорено прибытием Ричарда, графа Уорика, который высадился в Онфлёре 8 ноября 1437 года. Уорик всю жизнь служил короне и лишь неохотно согласился принять должность генерал-лейтенанта, жалуясь, что она "далека от устремления моих лет и от постоянного труда моей персоны во время осад и ежедневных занятий на войне". Показателем того, насколько политизированным стало это назначение, было то, что оно было организовано, чтобы не допустить вступления в должность генерал-лейтенанта очевидного кандидата, Хамфри, герцога Глостера. Роль Глостера как протектора Англии подходила к концу, поскольку его племянник приближался к совершеннолетию, когда он лично возьмет бразды правления в свои руки. Вполне естественно, что герцог хотел найти для себя новую сферу власти, но ни кардинал Бофорт и его фракция, ни Луи де Люксембург, который отправился в Англию, чтобы лично выразить свое мнение, не хотели, чтобы Глостер занял место Бедфорда.

Уорик не принадлежал к персонам королевской крови, но он был личным гувернером и воспитателем Генриха VI, а его выдающаяся военная карьера делала его приемлемым компромиссным кандидатом. Хотя его убедили принять должность генерал-лейтенанта в апреле, он не был готов подписать контракт до тех пор, пока не будут полностью определены его условия и ему не будут выплачены суммы, которые ему причитались от короны, в том числе 12.656 ф.с. 8 ш. 1½ п. (6.64 млн. ф.с.) за время его пребывания в должности капитана Кале с 1423 по 1427 год. Потребовалось почти три месяца торга, прежде чем 16 июля состоялось официальное назначение, но затем, несмотря на семь попыток отплыть за одиннадцать недель, он был вынужден вернуться назад из-за сильных штормов на море и поэтому прибыл в Нормандию с опозданием[526].

Хотя Уорик был уважаемым полководцем, ему было почти 56 лет, и его здоровье оставляло желать лучшего. Поэтому, как и герцог Йорк, он решил поселиться в Руане и оставить оборону Нормандии в надежных руках Толбота, Скейлза и Фоконберга. Уорик не пробыл у руля и месяца, когда пришло известие, что Филипп Бургундский, пытаясь отыграться после неудачи под Кале в предыдущем году, осадил Ле-Кротуа, важную крепость на северном берегу залива Соммы. Он построил бастиду за городом и разместил в ней гарнизон в 1.000 солдат, и на этот раз не трусливых фламандских ополченцев, а людей "искусных и прославленных в оружии", включая четырех рыцарей его Ордена Золотого Руна. Филипп сам руководил операциями, но благоразумно не выезжал за мощные каменные стены Абвиля.

Толбот с Фоконбергом и Кириэлл быстро пришли на помощь, переправившись через Сомму по знаменитому броду у Бланштака под носом у осаждающих. Однако вместо того, чтобы атаковать бургундцев напрямую, они просто обогнули Ле-Кротуа и начали 10-дневный рейд в Пикардию, наводя ужас на жителей и собирая богатую добычу в виде пленных, лошадей и скота. Испугавшись нападения с тыла, бургундцы оставили свою бастиду, пушки и осаду, а ошеломленный герцог был вынужден отступить в Аррас[527].

Толбот едва успел вернуться в Руан, как получил новый приказ отправиться на помощь Монтаржи, одному из немногих английских анклавов, оставшихся за пределами Нормандии. На протяжении всего лета войска арманьяков пытались обезопасить регион между Парижем и Луарой, чтобы обеспечить доставку грузов в столицу. Город Монтеро-сюр-Йонн, осажденный с августа, был взят штурмом 10 октября, и, хотя Скейлз попытался собрать армию помощи, английский капитан Томас Джеррард был вынужден сдать замок две недели спустя. Шато-Ландон и Немур также пали, оставив Монтаржи в изоляции.

Капитаном Монтаржи был арагонец Франсуа де Сурьен, племянник Перрине Гриссара. Хитрый капитан Гриссар из Ла-Шарите-сюр-Луар наконец-то — после 13-и лет успешного сопротивления — сдал свою крепость и принес присягу Карлу VII 6 октября 1436 года, но только после того, как его официально назначили пожизненным капитаном этой же крепости с ежегодным жалованием в 400 т.л. (23.333 ф.с.) и единовременной выплатой 22.000 салюдоров (1.76 млн. ф.с.). Сурьен, однако, остался на стороне англичан, от имени которых и в обмен на большую награду захватил Монтаржи в 1433 году. Скорее корысть, чем идеология, помогла ему сохранить верность. Будучи наследником половины состояния Гриссара, которое включало нормандскую сеньорию Лонни, он избежал ее конфискации, вступив в союз с англичанами, и до 1440 года, когда Карл VII окончательно признал, что его нельзя перекупить, избегал конфискации своих земель находившихся на территории подконтрольной арманьякам[528].

Помимо захвата Монтаржи, Сурьен оказал англичанам еще одну важную услугу. После падения Парижа он поддерживал контакт с четырьмя информаторами в самом сердце новой арманьякской администрации: трое были юристами в Парламенте, а четвертый — клерком в Счетной палате, и их должности давали им привилегированный доступ к секретной информации. Так, они узнали, что некоторые церковники и жители Мо замышляли передать город Карлу VII и что двух пленников из гарнизона Вернона уговорили предать город в обмен на освобождение от выкупа. Информаторы присутствовали при разработке планов и сроков реализации обоих заговоров и передали эту информацию Сурьену. В результате оба заговора были раскрыты, а их участники арестованы и казнены. Однако парижские информаторы Сурьена вскоре сами были разоблачены, и 26 марта 1437 года двое из них были обезглавлены как предатели, а третий был избавлен от смерти, поскольку был клерком в сане священника, но приговорен к вечному заключению в темнице (oubliette). На следующей неделе четвертый информатор, который ранее попал под подозрение и был вынужден оставить свою жену и двух сыновей в качестве залога своего хорошего поведения, был арестован в Бовуаре, и вместе со своим слугой также казнен[529].

Вскоре после этих казней Сурьен решил отправиться в Лондон, якобы для того, чтобы добиться выплаты своего жалованья в качестве капитана Монтаржи, но поскольку деньги на это должны были поступить из нормандской казны, это могло быть прикрытием для конфиденциальных переговоров с английской администрацией. Когда в декабре после его возвращения состоялось заседание Генеральных Штатов, они выделили 300.000 т.л. (17.5 млн. ф.с.) из налогов для выплаты жалования гарнизону и полевой армии за пять кварталов, но также еще 10.000 т.л. (583.333 ф.с.) "для определенных тайных целей, касающихся благосостояния короля".

В том же месяце арманьяки осадили Монтаржи, но после встречи с их командиром, Сентраем, Сурьен согласился вести переговоры о капитуляции, если осаждающие отступят. Карл VII, несомненно, надеялся, что Сурьена можно будет переманить, как это было сделано Гриссаром, и предложил ему огромную сумму денег и восстановление в прежней должности бальи Сен-Пьер-ле-Мутье, если он сдаст Монтаржи и сменит подданство. Сурьен обманом убедил короля в том, что это возможно, и в январе 1438 года было достигнуто соглашение о перемирии под Монтаржи. По этому соглашению Сурьен сохранял в замке свой гарнизон, получал возможность покупать припасы в Орлеане и других городах (вместо того, чтобы заниматься фуражировкой или взимать appâtis), разрешал арманьякам свободный доступ в город и должен был предоставить четырех заложников, включая своего племянника, в залог того, что он сдаст замок, как только ему полностью выплатят деньги. Карлу VII потребовалась большая часть года, чтобы собрать деньги, но когда 18 ноября 1438 года Рено де Шартр и Орлеанский бастард лично доставили их, Сурьен должным образом вывел 150 латников и 150 лучников своего гарнизона из Монтаржи в Нормандию. Тем временем, с финансовой хваткой и беспринципностью, достойной его наставника, в сентябре он продлил контракт с англичанами на должность капитана Монтаржи еще на год с 1 октября и принял от них 3.375 т.л. (196.875 ф.с.) в качестве аванса. Излишне говорить, что он не вернул эти деньги, когда шесть недель спустя сдал крепость[530].

Когда в январе 1438 года Сурьен договорился с Карлом VII, армия, которую Толбот и Фоконберг собрали для оказания помощи Монтаржи, стала ненужной. Вместо того чтобы просто распустить ее, они провели весну в Эврё и его окрестностях, готовые к отражению любых новых атак арманьяков и занявшись захватом и разрушением двух небольших крепостей, а также организовав рейд вокруг Парижа для пополнения запасов Крея и Мо[531]. Этот рейд был связан с проблемой, которая значительно обострилась в последние месяцы. Суровые зимы предыдущих лет неуклонно сказывались на способности обеспечить семенами следующий посев, на продуктивности виноградных лоз, фруктовых и ореховых деревьев и на доступности кормов для домашних животных. Лето и осень 1437 года были чрезвычайно дождливыми, что привело к неурожаю по всей Северной Европе и, как следствие, к такому дефициту зерна, что цены на пшеницу и рожь возросли вдвое, а затем втрое.

В Англии, где особенно пострадали южные графства, дефицит продолжался в течение двух лет. Во Франции сельскохозяйственный кризис усугублялся войной: карательные набеги врагов, гарнизоны, полевые армии, разбойники-живодеры и политика выжженной земли для предотвращения осад и восстаний — все это принесло свои плоды, и обе стороны конфликта сильно пострадали. Голод поразил всю северную Францию. Каждый раз, когда вооруженный конвой доставлял в Париж припасы, его сопровождали бедняки из сельской местности, надеясь найти в городе лучшие условия, а когда конвой уходил, вместе с ним уходили несколько сотен голодающих парижан, потому что в городе они не могли достать еды и умирали от голода. Как всегда, болезни шли рука об руку с голодом, особенно в тесных городских кварталах. Сильно пострадали города Фландрии, тысячи людей умерли в Париже, где эпидемия уничтожила целые семьи, не пощадив ни сестру Карла VII, Марию, приорессу Пуасси, ни епископа Парижа. В город снова пришли волки, которые нападали на собак и даже утащили ребенка[532].

Самым пострадавшим районом Нормандии был Па-де-Ко, где запустение было таким, что спустя поколение оно все еще бросалось в глаза сэру Джону Фортескью. Стоимость арендной платы упала вдвое, а священник из Руана, привлеченный в 1438 году к ответственности за отсутствие в своей епархии, утверждал, что в его приходе не осталось ни одного мужчины, только пять или шесть женщин[533].

Скудность снабжения означала, что было трудно содержать армию в поле. Возможно, это стало одним из факторов, повлиявших на решение Карла VII направить свою главную кампанию года против англичан в Гаскони, где было больше возможностей жить за счет земли, чем на севере. Переброска в этот район капитанов-наемников, включая Сентрая и Родриго де Вильяндрандо, также временно решила проблему их грабежей в его собственных владениях[534].

Неспособность содержать армию в поле из-за нехватки продовольствия может объяснить тот факт, что ни одна из сторон в 1438 году не начала продолжительную или скоординированную военную кампанию в северной Франции. Пограничные гарнизоны в Нижней Нормандии находились в состоянии повышенной боевой готовности на протяжении всей зимы 1437–38 годов, поскольку шпионы, действовавшие в Бретани, сообщали о том, что армия вторжения тайно собирается в Лавале и Мон-Сен-Мишель, и что Ришмон вернулся в герцогство и восстанавливает разрушенные крепости Понторсон и Сен-Жам-де-Беврон. В то же время сообщения о том, что герцог Бургундский планирует осадить Гин в округе Кале, побудили Совет в Англии заключить контракт с Эдмундом Бофортом, чтобы он отправился на помощь с войском в 2.000 человек. Ни одна из этих угроз в действительности не осуществилась. Герцог Бургундский все же приступил к реализации грандиозного плана по затоплению Кале и прилегающих к нему территорий путем разрушения одной из морских дамб, но был вынужден отозвать нанятых рабочих после того, как это оказалось неосуществимым. В Нормандии рыночная площадь в Ториньи-сюр-Вир была разграблена мародерами-арманьяками, а ранней весной было совершено два морских набега на побережье Ла-Манша, один возле Кана, другой возле Байе: оба были отбиты, и по крайней мере двое из налетчиков были схвачены и обезглавлены как предатели в Байе, что позволяет предположить, что они были из Дьеппа, а не из Бретани, жителей которой обычно подозревали в пиратстве[535].

Дьепп, безусловно, был в центре внимания летом 1438 года. Город был слишком сильно укреплен, и его можно было взять только путем долгой и дорогостоящей осады, поэтому Толботу и Кириэллу пришлось довольствоваться захватом некоторых соседних городов и крепостей. Однако к июлю они оказались в окрестностях Арфлёра, ответив на призыв предателей из числа гарнизона арманьяков, которые не желали подчиняться новому капитану. 3 мая 1438 года было подписано окончательное соглашение об обмене двух самых долго удерживаемых французских пленников: 41-летнего Карла д'Артуа, графа д'Э, который был взят в плен в битве при Азенкуре в 1415 году, и 35-летнего Джона Бофорта, графа Сомерсета, который был взят в плен при Боже в 1421 году.

По возвращении во Францию Карл д'Артуа был назначен Карлом VII капитаном Нормандии между Сеной и Соммой. Но когда он приехал в Арфлёр, некоторые из людей маршала де Рье отказались принять его в качестве командира, забаррикадировались в сторожевой башне и послали в Руан за помощью. Однако к тому времени, когда войска Толбота прибыли под Арфлёр, они уже заключили мир с графом, и возможность была упущена. Попытка блокады Арфлёра провалилась в конце августа, когда сорока двум арманьякским кораблям, по-видимому, удалось пройти через нее благодаря простому приему — вывешиванию флага с английским красным крестом[536].

Для Толбота разочарование от этих событий, должно быть, усиливалось осознанием того, что, имей он в своем распоряжении больше людей, он мог бы вновь захватить Арфлёр. Еще более раздражающим был тот факт, что эти люди, которые должны были быть в его распоряжении, на самом деле были заняты в другом месте, служа личным амбициям своего командира, который, как оказалось, был шурином Толбота.

Когда 22 марта Эдмунд Бофорт заключил контракт на службу во Франции, он был генерал-капитаном и губернатором короля в Мэне и Анжу, с 7-летним сроком полномочий. Эдмунд уже имел армию из 346 латников и 1.350 лучников, которую смог собрать в течение четырех дней после своего назначения, так что было очевидно, что его экспедиция готовилась задолго до того, как Совет обратился к нему за услугами. Угроза Гину со стороны герцога Бургундского миновала еще до отплытия Бофорта на континент, поэтому он вернулся к своему первоначальному намерению закрепить за собой земли в Мэне, на которые он претендовал как на семейное наследство от Бедфорда. Эдмунд смог сделать это только потому, что его дядя, кардинал Бофорт, профинансировал экспедицию на сумму 7.333 ф.с. 6 ш. 8 п. (3.85 млн. ф.с.), но эти деньги были займом, который должен был быть возмещен из английской казны. Как позже пожаловался Глостер, это было умышленное нецелевое расходование денег и ресурсов, которые можно было бы лучше использовать в другом месте[537].

Бофорт провел короткую кампанию на нормандско-бретонской границе, захватив Ла-Герш (и потеряв его снова "из-за неправильного управления"), после чего обосновался в Алансоне, где заключил 4-летнее перемирие, регулирующее размер appâtis, взимаемых каждой из сторон, с герцогом Алансонским и Карлом Анжуйским, графом Мэнским. Поскольку его собственный замок Мортен был разрушен в 1433 году, чтобы предотвратить его захват врагом, он в качестве удовлетворения своих притязания на наследство Бедфорда занял Эльбёф, построив там крепость[538].

То, что Эдмунд Бофорт мог реализовывать свои личные амбиции за государственный счет, свидетельствовало о главенстве при английском дворе кардинала Бофорта. Его независимое поведение означала, что Уорик, несмотря на то, что был генерал-лейтенантом Нормандии, не имел права заставить его действовать в другом месте и в любом случае, поскольку Бофорт был его зятем, Уорик, возможно, не хотел сдерживать его территориальные амбиции.

Однако в действие вступал новый фактор, который мог глубоко повлиять на будущее остатков английского королевства Франция. 6 декабря 1437 года Генриху VI исполнилось 16 лет. Хотя это не было обычным юридическим возрастом совершеннолетия, но по общему мнению, он достиг возраста, в котором мог лично взять бразды правления в свои руки. С момента его восшествия на престол 9-месячным ребенком Англия фактически управлялась комитетом, власть и влияние в котором завоевывались и терялись в борьбе за место среди равных. Принятие Генрихом личного правления изменило все это, и теперь политическая власть и покровительство исходили только от него. В будущем начинающим политикам, если они хотели оказать какое-либо влияние на события, необходимо было завоевать внимание и доверие короля.

До этого момента Генрих находился в тени своих старших родственников и теперь ему предстояло выйти из нее и возложить на свои юные плечи огромный груз ожиданий. Тех, кто ожидал, что он будет подобен своему отцу или дяде, ждало разочарование. Генриху явно не хватало реальных политических способностей[539]. Привыкший с рождения к тому, что все решения принимаются от его имени и ему дают советы другие, он так и не приобрел независимости, рассудительности и решительности мышления, которых требовала средневековая королевская власть. Генрих плохо понимал коварство других, его наивность часто заставляла его принимать то, что ему говорили, за чистую монету, в ущерб себе и своей стране. Он легко поддавался влиянию, был восприимчив к лести, расточителен в своих дарах и чрезмерно снисходителен в отправлении правосудия. Но возможно, хуже всего была его неспособность предвидеть последствия собственных действий.

Генрих не проявлял ни способностей, ни интереса к военному делу и несмотря на отчаянное положение его французского королевства, он, как говорят, был первым английским королем, который никогда не командовал армией против иностранного врага. Симптоматичным для его натуры было то, что он разрушил гордую и исключительно воинскую традицию Ордена Подвязки, даровав членство в нем своим друзьям и компаньонам, а не тем, кто заслужил это своими подвигами. Генрих был крайне замкнутым, отдаленные регионы его королевства за пределами Англии не вызывали у него ни любопытства, ни симпатии. Он не повторил свое единственное детское путешествие во Францию, никогда не ступал ногой в Ирландию, не говоря уже о Гаскони и даже Уэльс, родина его отца, заслужил лишь одно мимолетное посещение в 1452 году.

Пожалуй, единственным аспектом, в котором он походил на своего отца, были его глубокие и искренние религиозные убеждения, хотя показная набожность, граничащая со святостью, так часто приписываемая ему, больше обязана тюдоровской пропаганде, чем реальности. Вера Генриха V в то, что Бог на его стороне, привела к победе при Азенкуре и завоеванию северной Франции, а более сострадательная вера Генриха VI убедила его в том, что его Богом данный долг — принести мир в разоренное войной королевство Франция. Хотя ему не хватало силы характера, чтобы противостоять более воинственным членам своего Совета, с момента принятия им личного правления путь к миру стал более убедительным, чем старая надежда на меч.

Поэтому важно, что одним из первых его действий было назначение послов для заключения мира с Францией. В этом он получил полную поддержку кардинала Бофорта. Поскольку большинство его займов короне были обеспечены доходами от налогов на шерсть, кардинал по умолчанию стал "главным торговцем шерстью в стране" и был заинтересован в восстановлении хороших отношений с Фландрией. Это означало сближение с Бургундией, что, по мнению Бофорта, также отвечало интересам будущей безопасности английских владений во Франции. Он поддерживал хорошие отношения с герцогом до его отступничества в 1435 году, а в лице герцогини, его племянницы, у него был способный и готовый к сотрудничеству посредник. Герцог Бретонский, никогда не бывший верным союзником или врагом ни одной из сторон, также стремился к миру. Карл Орлеанский, несмотря на долгое заключение в Англии, которое лишило его личного влияния при французском дворе, рассматривался всеми сторонами как потенциальный посредник, присутствие которого на любой мирной конференции было абсолютно необходимо и он тоже был готов служить делу мира. Единственным высокопоставленным лицом, категорически выступавшим против мира, который неизбежно потребовал бы некоторых уступок французам, был герцог Глостер. В этом он, вероятно, представлял взгляды большинства англичан и, конечно, тех, кто владел землями во Франции.

Личное вмешательство молодого короля обеспечило продолжение переговоров. Карл Орлеанский был доставлен в Лондон для подготовки к путешествию в Бретань, где герцог предложил провести конференцию в Ванне. Хотя конференция открылась в конце мая 1438 года, Карл Орлеанский на ней не присутствовал, вероятно, потому, что не мог сам финансировать свое путешествие, как того требовали англичане. Его отсутствие, а также противодействие Глостера и его фракции в Совете привели к срыву переговоров без какого-либо продвижения к миру[540].

Несмотря на это, переговоры между английскими и бургундскими представителями продолжались в Руане и других местах, что привело к встрече на высшем уровне в округе Кале между кардиналом Бофортом и герцогиней Изабеллой Бургундской в январе 1439 года. Делегаты из Фландрии, Голландии и Зеландии встретились с представителями Лондона и компании Стейпл, чтобы составить списки взаимных претензий и компенсаций, которые позволили бы возобновить важные поставки шерсти в Кале. В то же время кардинал и герцогиня договорились провести официальные мирные переговоры в конце года в Кале и на них должны были быть приглашены представители Карла VII, а также Карл Орлеанский[541].

К концу июня 1439 года все делегаты собрались в Кале или вблизи него. Но на этот раз обошлось без посредничества Церкви и ни папство, ни Базельский церковный собор не были представлены на переговорах, более того, предложение последнего прислать делегацию было отвергнуто англичанами, которые чувствовали себя преданными из-за того, что ранее соборные легаты в Аррасе отдали предпочтение арманьякам. Как и в Аррасе, кардинал Бофорт не входил в состав английской делегации, но должен был действовать в качестве "посредника и побудителя к миру". Герцогиня Бедфорд и Карл Орлеанский должны были исполнять аналогичные роли, хотя никто из них, и в первую очередь Бофорт, не мог претендовать на беспристрастность.

Английскую делегацию возглавил архиепископ Кемп, союзник Бофорта. В ее состав вошли сторонники Глостера и кардинала, а также четыре представителя нормандского Совета. Делегацию Карла VII возглавляли Рено де Шартр, архиепископ Реймса и Орлеанский бастард, который таким образом впервые за 24 года встретился со своим единокровным братом, герцогом, чьи интересы он так преданно отстаивал. Номинально в состав французской делегации небыли включены бургундцы, но герцог Бургундский оставался под рукой и был доступен для консультаций находясь в 20-и милях в Сент-Омере.

Чтобы избежать повторения дебатов в Аррасе, англичане получили целый набор инструкций. В первую очередь они должны были, как обычно, смело заявить о правах короля на трон Франции и полный суверенитет, что, как оптимистично утверждалось, было "самым разумным средством для достижения мира". Если это не удавалось, что неизбежно должно было произойти, то в обмен на "вечный мир" они должны были согласиться на Нормандию, Анжу и Мэн с расширенной Гасконью (как это было в 1360 году) и Кале, все под полным суверенитетом. Наконец, если претензии Генриха на корону Франции остались бы единственным препятствием на пути к миру, послы должны были обратиться к кардиналу Бофорту, "которому король открыл и объявил все свои намерения в этом вопросе". Решение Бофорта заключалось в том, чтобы убедить французов принять исторический прецедент, восходящий к временам Карла Великого, о фактическом разделении королевства, при котором ни один из королей не будет претендовать на исключительное право на корону, за исключением своих собственных территорий[542].

Французы были столь же жесткими в своем первом заявлении, требуя полного отказа от прав и титула Генриха на корону и на все земли и сеньории, которыми он владел во Франции, а те, которые ему было позволено сохранить, должны были находиться под суверенитетом Карла VII, исконные землевладельцы восстановлены в своих правах, а герцог Орлеанский должен быть освобожден без уплаты выкупа.

После нескольких недель язвительных переговоров и многочисленных переходов из одного лагеря в другой герцог Орлеанский и герцогиня Бургундская пришли к компромиссу. В обмен на то, что они называли полумиром, то есть перемирием на срок от 15-и до 30-и лет, требования французов об отречении Генриха от короны и признании суверенитета Карла были отложены, французы, на период перемирия, признавали его право удерживать Кале с округой, нынешние владения в Гаскони и всю Нормандию с прилегающими территориями, за исключением Мон-Сен-Мишель. В течение всего этого времени Генрих должен был воздерживаться от использования титула "король Франции", как в устной, так и в письменной форме, восстановить всех изгнанных в результате завоевания в правах собственности и освободить герцога Орлеанского без выкупа, хотя тот должен был оплатить разумные расходы, понесенные в связи с его содержанием в плену.

Пока Бофорт оставался в Кале для поддержания видимости мирных переговоров, архиепископ Кемп вернулся в Англию, чтобы изложить эти условия молодому королю и его Совету. Похоже, оба священнослужителя считали, что приостановка претензий Генриха — это реальный путь вперед. Позднее Глостер скажет о Кемпе, что "это было его единственное мнение и забота", чтобы отстоять доводы в пользу принятия французских условий, но он так и не смог убедить своих соотечественников. Несколько меморандумов, составленных для представления Совету, дают нам представление о ходе дискуссий. Самым весомым аргументом в пользу принятия условий был финансовый, так как постоянные войны, голод, мор и эмиграция вдвое сократили население Нормандии, так что она больше не могла обеспечить уровень доходов, необходимый для продолжения войны самостоятельно, а Англия не хотела да и не могла нести это бремя.

С другой стороны, согласие на отказ от французской короны опозорило бы память Генриха V, "который превзошел всех смертных государей в своей благородной репутации чести, мудрости, храбрости и всех добродетелей". Проще говоря, если бы Генрих VI перестал использовать титул "король Франции" в течение столь длительного периода, это можно было бы рассматривать как признание того, что он не имел на него права, тем более что Карл VII укрепил бы свое положение, продолжая называть себя королем и осуществляя королевские права и прерогативы. С прагматической точки зрения, даже если бы перемирие длилось всего 15 лет, после его окончания было бы невозможно восстановить и укрепить претензии Генриха VI и его прежнее положение. Если бы Генрих сдал свои завоевания за пределами Нормандии, он потерял бы два графства и около 15-и городов, получив взамен только Арфлёр, Монтивилье и Дьепп. Восстановление в имущественных правах тех, кто покинул Нормандию, создало бы пятую колонну внутри герцогства и оттолкнуло бы тех, кто получил свои земли за заслуги перед английской короной и в случае любой формы реституции французы должны были выплатить компенсацию тем, кто был вынужден отказаться от приобретенной собственности. Ни для кого не стало сюрпризом, что Глостер, когда его спросили о его мнении, ответил, что он скорее умрет, чем примет предложенные условия[543].

Когда Кемп вернулся в Кале с известием, что предложения были отвергнуты, он обнаружил, что французы не ожидали ничего лучшего и уже сняли свои требования. Но на этом дело не закончилось. В октябре Карл VII созвал в Орлеане свои Генеральные Штаты в присутствии представителей герцогов Бургундского, Бретонского и Орлеанского, где было решено пригласить англичан возобновить мирные переговоры 1 мая 1440 года. Перед отъездом из Кале кардинал Бофорт добился заключения 3-летнего торгового перемирия с Бургундией, которое позволило возобновить экспорт английской шерсти из Кале, открыло торговые пути и гарантировало безопасность купцов и товаров[544]. Это был не вечный мир и даже не длительное перемирие, которого он надеялся достичь, но это был большой шаг вперед в англо-бургундских отношениях. И поиски дипломатического завершения войны будут продолжаться.

Глава восемнадцатая. Приобретения и потери

Мирным устремлениям противоречили действиями Артура де Ришмона. В течение нескольких недель после начала мирных переговоров он осадил Мо, последний оставшийся английский оплот к востоку от Парижа. Время и выбор цели были намеренно рассчитаны на то, чтобы раззадорить англичан, так как Мо был важной разменной монетой и потенциально одним из тех мест в Иль-де-Франс, которые можно было обменять на Арфлёр, Дьепп или Монтивилье.

Ришмон также был вынужден искупить свои неудачи после двух важных успехов Толбота. В ноябре 1438 года, благодаря помощи шотландского предателя в гарнизоне, Толбот преодолел стены и захватил у Ла Гира город и замок Жерберуа. Два месяца спустя он захватил Сен-Жермен-ан-Ле, в пригороде Парижа, с помощью приора Нантера, который подружился с капитаном, украл у него ключи, а затем впустил людей Толбота. В награду за эту услугу приор получил 300 салюдоров (24.062 ф.с.) от англичан и тюремное заключение в кандалах на хлебе и воде до конца жизни от арманьяков, когда, через несколько дней, он был арестован. Толбот назначил новым капитаном Франсуа де Сурьена — интересное назначение, учитывая, что арагонец только что сдали Монтаржи в обмен на деньги, однако он будет выполнять его образцово[545].

На Ришмона возложили тяжелую вину за потерю Сен-Жермен, так как его бретонцы не справились со своей обязанностью охранять это место, а его поборы настроили против него жителей Парижа. Парижский горожанин писал в своем дневнике, что Артур был "очень плохим человеком и настоящим трусом… Ему не было дела ни до короля, ни до принца, ни до народа, ни до того, какие города или замки могут захватить англичане. Пока у него были деньги, ему не было дела ни до чего и ни до кого". Начав и оставив попытку взять Понтуаз в отместку за захват Толботом Сен-Жермен, Ришмон призвал на помощь живодеров. 20 июля 1439 года они осадили Мо и 12 августа взяли город штурмом. Гарнизон отступил в укрепленную Марку и послал в Руан настоятельную просьбу о помощи. Толбот, Скейлз и Фоконберг объединили свои силы и двинулись на выручку. Когда они подошли к Мо, Ришмон не стал вступать с ними в сражение, но в последовавших стычках он потерял 20 барж, груженных провизией, а большинство его осадных сооружений было разрушено.

Полагая, что Марка достаточно укреплена, чтобы продержаться до прихода второй колонны помощи, Толбот оставил там примерно 500 человек под командованием сэра Уильяма Чемберлена, снабдил их припасами а сам отправился в Руан. Когда он вернулся позже, чем ожидалось, 16 сентября, то обнаружил, что Марка накануне сдалась. В ярости Толбот арестовал Чемберлена, посадил его в тюрьму и обвинил в измене. Неудачливый лейтенант смог оправдаться только тем, что, хотя у него еще были припасы, он не смог бы противостоять артиллерии Ришмона, а без помощи Толбота положение было безнадежным[546].

Во время капитуляции Мо Карл VII находился в Париже, совершив лишь второй визит в столицу после Аррасского договора. Он не мог не видеть последствий голода и чумы, которые были ужасно проиллюстрированы тем фактом, что за неделю до его отъезда 30 сентября на улицах между Монмартром и Сент-Антуанскими воротами 14 человек были убиты и съедены голодными волками. Несомненно, Карлу также рассказали в недвусмысленных выражениях о страданиях, причиняемых живодерами, размещенными в Париже и его окрестностях. Дело не только в том, что они грабили продовольствие и угоняли скот, предназначенный для пропитания местного населения, но и в том, что они предъявляли произвольные требования денег, которые режим Ришмона поддерживал или, по крайней мере, потворствовал им. "Если вы не платили им, как только они являлись за деньгами, к вам тут же приставляли сержантов, что было большой бедой для бедных людей, потому что, как только эти люди оказывались в вашем доме, вам приходилось содержать их за большие деньги, так как они были детьми самого дьявола и причиняли гораздо больше вреда, чем им было приказано"[547].

Когда Ришмон и его "компания воров и убийц" вернулись после триумфа в Мо, Карл приказал им покинуть Париж и начать войну с англичанами в Нормандии. Это принесло бы двойную пользу: избавило бы Париж от их рэкета и грабежей и напомнило бы англичанам о неизбежных последствиях их отказа принять французские условия мира. Ришмон объединился с Жаном, герцогом Алансонским, и сирами де Лаваль и де Лоэак, и, руководствуясь скорее амбициями, чем благоразумием, осадил Авранш.

Расположенная на вершине большого утеса, цитадель Авранша была практически неприступна; три или четыре недели бомбардировок из всех видов артиллерии оставили ее невредимой, а просьба о помощи в Руан привела Эдмунда Бофорта и лордов Толбота, Скейлза и Фоконберга во главе большой армии. Они разбили лагерь в Понт-Гильберте, на реке Се у подножия эскарпа, с рекой между ними и осаждающей армией. Произошло несколько стычек, но люди Ришмона смогли удержать свой берег и не дать англичанам переправиться. Поэтому в ночь на 22 декабря англичане двинулись вниз по течению реки и, воспользовавшись тем, что уровень воды в устье во время морского отлива упал, тайно перешли ее вброд, пересекли пески, обогнули скалу и вошли в Авранш с противоположной стороны. Затем они предприняли массовую вылазку из города, застали арманьяков врасплох, многих перебили, захватили бомбарды, продовольствие и личное имущество. Это был полный разгром противника, и на следующее утро, они сообщили в Руане что, осада была снята, потому что враг "трусливо бежал, к их великому позору и смущению". Последующее расследование показало, что некоторые люди из виконтства Авранш присоединились или, по крайней мере, сотрудничали с врагом во время осады, что заставило весь регион купить себе всеобщее помилование, а один из них, Перрен Филлепуш, был позже обезглавлен в Авранше как "предатель, вор, разбойник, поджигатель церкви Ле Биар, враг и противник короля"[548].

Спасение Авранша было омрачено лишь известием о том, что во время осады один из отрядов герцога Алансонского, возглавляемый сиром де Бюи, воспользовался отсутствием Эдмунда Бофорта в Мэне, чтобы захватить крепость Сент-Сюзанн, которая находилась на полпути между Ле-Маном и Лавалем. Один предатель из английского гарнизона, стоявший в ночном дозоре, подал условленный сигнал, чтобы дать знать нападавшим о своей готовности, а затем помог приставить штурмовые лестницы к крепостным стенам, что позволило им проникнуть в замок и захватить остальных членов гарнизона в ночных рубашках. Таким образом, возвращенный в повиновение Алансону, Сен-Сюзанн снова стал занозой в боку англичан[549].

Однако дни живодеров были сочтены, но не из-за их позорного бегства из под Авранша. В течение многих лет они были полезным инструментом против врага, особенно когда этим врагом был герцог Бургундский. Однако после Аррасского договора они стали обузой не только потому, что их деятельность настраивала против Карла его собственных подданных, но и потому, что они не были обязаны верностью никому, кроме своего нынешнего хозяина (а иногда даже и не ему). Карл, герцог Бурбонский, в частности, имел тесные родственные связи с некоторыми из самых печально известных капитанов живодеров: два Бурбонских бастарда были его единокровными братьями, а кастилец Родриго де Вильяндрандо был женат на их сестре, Маргарите. Всех их герцог использовал в своих целях, в том числе и во время кратковременного мятежа против Карла VII в 1437 году.

Карл больше не мог позволить себе игнорировать жалобы своих подданных или опасность, которую представляли собой живодеры для его союзников и для него самого. Генеральные Штаты в Орлеане, в октябре — ноябре 1439 года, одобрили ряд указов, направленных на искоренение злоупотреблений и реформирование военной системы во Франции. В будущем никто не мог претендовать на осуществление военной власти без королевского одобрения; все капитаны должны были назначаться только королем и отвечать за дисциплину своих людей, проступки которых они имели право наказывать; любые действия против гражданских лиц должны были рассматриваться как измена, а имущество, скот и сельскохозяйственная продукция должны были быть защищены; фиксированный налог в размере 1.200.000 т.л. (70 млн. ф.с.) должен был ежегодно налагаться на подданных короля для оплаты королевской армии, которая в будущем должна была жить в гарнизонах, а не в поле. Совокупный эффект этих указов заключался в объявлении вне закона вольных компаний и создании единой королевской армии, подконтрольной коннетаблю Франции Артуру де Ришмону[550].

Хотя эти меры в целом приветствовались гражданским населением, они вызвали глубокое недовольство королевских принцев, которые таким образом лишались права владеть и командовать частными армиями. Большинство, как герцог Бургундский, спокойно проигнорировали эти постановления и продолжали жить как обычно. Но для некоторых, таких как герцоги Бурбонский и Алансонский, которые и так не любили коннетабля, реформы были актом деспотизма, которому нужно было противостоять силой. А в 16-летнем Дофине Людовике, который очень не любил своего отца и стремился сбросить наложенные им ограничения, они нашли человека, вокруг которой можно было сплотиться.

Мятеж получивший название в Прагерия начался в апреле 1440 года, когда герцоги Бурбонский и Алансонский отказались изгнать живодеров из своих войск или провести их смотр перед представителями Ришмона, Сентраем и Гокуром, и взялись за оружие против своего короля. К ним присоединились другие недовольные придворные, такие как Жорж де ла Тремуй, и, конечно, сами живодеры. Показателем глубины недовольства Карлом VII среди его собственной знати стало то, что даже Орлеанский бастард временно присоединился к мятежу, поскольку он справедливо подозревал Карла в нежелании помочь в освобождении своего брата. И снова, вместо того чтобы бороться с англичанами, французы стали воевать между собой. Хотя в июле Дофина подкупили для примирения с отцом, мятеж продолжался все лето и отвлек важные военные ресурсы на его подавление и возвращение мест, захваченных мятежниками. Герцог Бурбонский и главные мятежники были впоследствии помилованы, но Карл не проявил милосердия к тем живодерам, которые отказались присоединиться к его армии: бастарда Бурбонского судили за его преступления, признали виновным и утопили в мешке в реке, — показательное наказание, которое убедило некоторых других капитанов, включая Вильяндрандо, что у них нет будущего во Франции[551].

Двор Карла VII был всегда раздираем фракциями, но еще одним мощным фактором, побудившим многих мятежников взяться за оружие, включая самого герцога Бурбонского, был гнев и тревога по поводу хода мирных переговоров с англичанами. "Партия войны" во Франции не могла примириться ни с какими уступками, особенно с потерей Нормандии, независимо от того, кто в конечном итоге сохранит над ней суверенитет. В Англии наблюдалась аналогичная реакция со стороны тех, кто чувствовал себя преданным теми, кто настаивал на мире. Хотя это и не привело к вооруженному восстанию, но вызвало сильные разногласия и окончательное ожесточение между кардиналом Бофортом и Хамфри, герцогом Глостером.

На открытии Парламента в январе 1440 года, после его переезда из Вестминстера в Рединг, Глостер начал яростную атаку на Бофорта и Кемпа. Повторив все свои старые жалобы на кардинала, он теперь обвинил этих двух людей в "большом обмане" во время мирных переговоров в Кале, особенно в отстаивании предложений Карла VII и освобождении Карла Орлеанского. Он также обвинил их в наживе на войне, продаже должностей во Франции и Нормандии тому, кто больше заплатит, и продвижении интересов семьи Бофортов за счет интересов королевства. Глостер заявил королю:

Глостер закончил свое обличение просьбой об увольнении Бофорта и Кемпа из Совета, "чтобы люди могли свободно говорить то, что они действительно думают, ибо хотя я и осмеливаюсь говорить всю правду, другие не осмеливаются этого сделать"[552].

Призыв Глостера не вызвал никакого отклика у молодого короля, чье собственное стремление к миру, естественно, склоняло его к поддержке миролюбивых духовных лиц, а не воинственного дяди. Генрих позволил герцогу выразить официальный протест: "Я никогда не соглашался, не советую и не буду соглашаться на освобождение [герцога Орлеанского] иначе, как это указано в последней воле моего брата". Тем не менее, Генрих чувствовал себя обязанным опубликовать свое собственное оправдание политики, проводимой от его имени, ссылаясь на свой моральный долг добиться мира, а также на страдания Нормандии и невозможность финансирования продолжающейся войны. Он также добавил суровое предписание, что желает, "чтобы было открыто и ясно известно, что то, [что] он сделал в указанном деле, он сделал сам, по собственной воле и мужеству… движимый и побуждаемый Богом и разумом"[553].

Генрих не хотел допустить, чтобы Бофорта обвинили в его собственном решении освободить Карла Орлеанского, но, возможно, на него повлияло убеждение Глостера, что герцог не выполнит свою часть сделки, добиваясь мира после своего освобождения. Согласованные условия освобождения включали выкуп в размере 40.000 ноблей (7 млн. ф.с.в), который должен был быть выплачен немедленно, и еще 80.000 ноблей (14 млн. ф.с.) в течение 6-и месяцев и если герцогу удалось бы добиться заключения мира в течение этого времени, весь выкуп отменялся, а если он потерпел бы неудачу и не смог собрать деньги, он был обязан с честью вернуться в плен. Генрих был готов пойти на это, и Глостер ничего не добился, ворвавшись в Вестминстерское аббатство во время публичной церемонии, на которой Карл Орлеанский поклялся соблюдать условия своего освобождения.

Поскольку Карлу VII, как и Глостеру, была неприятна мысль об освобождении герцога Орлеанского, он отказался внести свой вклад в его выкуп, и только грозная герцогиня Бургундская заставила французскую аристократию собрать необходимую сумму. 5 ноября 1440 года Карл Орлеанский вернулся во Францию свободным человеком: исполнилось почти ровно 25 лет с тех пор, как он попал в плен при Азенкуре. Хотя он продемонстрировал свое примирение с герцогом Бургундским, приняв членство в Ордене Золотого Руна и женившись на племяннице Филиппа, Марии Клевской, большие надежды, возлагавшиеся на его роль миротворца, не оправдались. После Прагерии Карл VII с таким подозрением отнесся к новому союзу между двумя бывшими врагами, что прошло более года, прежде чем герцог Орлеанский был допущен даже в его присутствие, не говоря уже о королевском Совете, а война между тем продолжалась. Настойчивые предупреждения Глостера о том, что освобождение Карла Орлеанского не послужит делу мира, оказались верными[554].

Глостеру не удалось предотвратить освобождение герцога, но он сумел помешать амбициям кардинала Бофорта возвести своего племянника на высшую должность во Франции. С момента смерти Бедфорда в 1435 году кардинал усердно трудился над тем, чтобы назначить Джона Бофорта, графа Сомерсета, его преемником. Поскольку Сомерсет в то время был пленником у арманьяков, кардинал немедленно возобновил переговоры о его освобождении и убедил короля разрешить его обмен на Карла д'Артуа, графа д'Э, несмотря на то, что умирающий Генрих V категорически запретил освобождение последнего до совершеннолетия Генриха VI. Когда Сомерсет был освобожден в конце 1438 года, ему позволили провести всего несколько месяцев в Англии, а затем отправили в Нормандию, где его связи обеспечили ему немедленное назначение в Совет в Руане[555].

Поэтому Сомерсет был вполне способен стать преемником немощного Уорика, который умер на своем посту в Руане 30 апреля 1439 года. (В отличие от Бедфорда, Уорик решил быть похороненным на родине, где его великолепное позолоченное изображение, украшающее его гробницу в церкви Святой Марии в Уорике, является одной из достопримечательностей оставшейся от средневековой Англии). До назначения преемника его полномочия были переданы правящему Совету, состоящему из четырех нормандских клириков и пяти английских мирян: Луи де Люксембург, теперь архиепископ Руанский; Пьер Кошон, епископ Лизье, главный обвинитель Жанны д'Арк; Жиль де Дюремон, аббат Фекампа, и Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель; Сомерсет; его брат Эдмунд Бофорт; и три полевых командира, лорды Толбот, Скейлз и Фоконберг. Хотя Сомерсет был наименее опытным из всех после 17-и лет плена (он впервые после сражения при Боже, участвовал в бою при освобождении Мо в августе 1439 года), именно его титул дал ему право принять на себя главное военное командование.

В сентябре 1439 года Сомерсет вернулся в Англию, чтобы лоббировать свои претензии на официальное назначение преемником Уорика и, что более важно, Бедфорда. Первоначально его перспективы выглядели благоприятно. Сложные мероприятия по его освобождению, включавшие покупку графа д'Э у короны для осуществления обмена, обошлись ему в 24.000 ф.с. (12.6 млн. ф.с.). 12 декабря Сомерсет обратился к королю с просьбой помочь ему с выкупом и получил доходы от лондонской таможни, чтобы он мог оказать "лучшую услугу королю в этой экспедиции". На следующий день герцог заключил контракт на 6-месячную службу во Франции с 4 рыцарями, 100 латниками и 2.000 лучников. Это была очень большая армия, указывающая на то, что впервые за три года планировалась крупная кампания. Сомерсет не мог сам финансировать ее из своих обедневших финансов, и, конечно же, именно кардинал Бофорт предоставил займы, необходимые для назначение своего племянника командующим[556].

Однако чего Бофорт не смог сделать для Сомерсета, так это получить желанную должность генерал-лейтенанта. На нее теперь претендовал герцог Глостер, который, удрученный ходом последних событий, был намерен возродить свой неоднократно повторявшийся план отправиться во Францию во главе большой армии. Совету в Нормандии было велено ожидать его прибытия, но, поскольку кардинал держал в руках кошелек и отказался открыть его для него, Глостеру пришлось признать, что он еще не готов отправиться "в столь мощном составе", как того требовал его статус. Поэтому, Сомерсет занял его место и когда он отправился во Францию в январе 1440 года, то получил жалованье в 600 т.л. (35.000 ф.с.) в месяц, но его полномочия должны были действовать только до прибытия Глостера и были ограничены статусом "генерал-лейтенанта и губернатора на время войны", что предполагало ограничение его гражданских полномочий[557].

В итоге Глостер так и не получил своего назначения. Причины этого остаются загадкой. Возможно, он струсил из-за перспективы переехать в другую страну в возрасте почти 50-и лет, потеряв тем самым то небольшое личное влияние, которое он мог оказать на молодого короля и его политику мира, или же ему помешали кардинал и его сторонники в Совете. Как действующий лейтенант Сомерсет был главным кандидатом на этот пост, но Глостер твердо решил, что он не должен его получить. Поэтому в очередной раз победителем оказался компромиссный кандидат. 2 июля 1440 года Ричард, герцог Йорк, был снова назначен генерал-лейтенантом Нормандии с явной поддержкой и Глостера и кардинала.

Йорк заключил жесткую сделку, прежде чем согласиться на эту должность, требуя тех же полномочий, которые "имел или должен был иметь" Глостер. Таким образом, вся власть, которой пользовался Бедфорд, перешла к нему, хотя он по-прежнему будет называться "генерал-лейтенантом", поскольку Генрих VI уже был совершеннолетним и не нуждался в регенте. В зловещем для Бофортов и Нормандии развитии событий, он также добивался и получил полномочия заменять отсутствующих капитанов своими людьми и не иметь ограничений по стоимости земель, которые он мог даровать, гарантируя, что он сможет наградить ими достойных людей и создать личный авторитет в герцогстве, в котором в основном доминировали интересы семьи Бофортов. Назначение Йорка продлится пять лет, ему была обещана ежегодная выплата из английской казны в размере 20.000 ф.с. (10.5 млн. ф.с.) для финансирования его войск, что значительно превышало как его собственное прежнее жалованье, так и жалованье Сомерсета как генерал-лейтенанта и губернатора[558].

Несмотря на эти уступки, Йорк не проявил срочного желания вступить в новую должность. Прошел почти год, прежде чем он отправился в Нормандию, а Сомерсет тем временем продолжал там командовать. Он воспользовался этой возможностью для продвижения интересов семьи Бофортов, получив от графа Саффолка ряд важных капитаний, включая Авранш и Томбелен. Даже Толбот потерял все свои капитанские должности, кроме Лизье, так что королю пришлось выплатить ему компенсацию в виде пенсии, "чтобы он мог более достойно нести нашу службу"[559].

Сомерсет не покрыл себя славой в своей первой военной кампании в феврале 1440 года. В надежде оказать давление на герцога Бургундского и заставить его заключить мир, он предпринял очень выгодный для себя рейд в Пикардию, самую легкую цель на нормандской границе. С 1.200 солдат из Нормандии и отрядом Толбота он захватил три крепости, разместил английский гарнизон в Фольвиле и сжег церковь, в которой забаррикадировались жители Лиона, что было ужасным военным преступлением даже по меркам того времени. Оставшимся жителям Лиона пришлось заплатить Толботу выкуп в 2.500 салюдоров (200.521 ф.с.), чтобы избежать той же участи[560].

Основной целью, ради которой Сомерсет был послан в Нормандию с такой большой армией, было возвращение Арфлёра, первого завоевания Генриха V во Франции, который находился в руках арманьяков с 1435 года. Со своей базы в устье Сены гарнизон Арфлёра охотился на английские торговые суда, нарушая снабжение Руана и вынуждая власти нанять военный корабль для патрулирования реки для их защиты. Начало мятежа Прагерия против Карла VII предоставило идеальную возможность для крупных операций, пока вражеские войска были заняты в других местах. Возможно, к счастью, Сомерсет передал командование на местах своему более талантливому младшему брату, Эдмунду Бофорту, и к июню Арфлёр был осажден, а его порт блокирован.

Пока Бофорт, Толбот и Фоконберг следили за тем, чтобы ничто не могло проникнуть в Арфлёр или покинуть его, Сомерсет занимался сбором припасов и набором новых людей, чтобы противостоять армии помощи, которая, по слухам, была уже на подходе. Среди тех, кто присоединился к осаде, затянувшейся на несколько месяцев, был Мэтью Гоф, услуги которого Бофорт так хотел сохранить, что платил ему жалованье из собственного кармана. Франсуа де Сурьен был менее желанным гостем, но не потому, что его способности не ценились, а потому, что 19 октября 1440 года он сдал Сен-Жермен-ан-Ле Карлу VII, оставив несколько оставшихся английских форпостов вокруг Парижа еще более изолированными и уязвимыми. Временным участником осады был виндзорский герольд, прибывший со знаками Ордена Подвязки для Сомерсета и Фоконберга, куда оба были только что приняты. Присутствие герольда отмечено только потому, что он упал с лошади, сломав три ребра и руку, и поэтому опоздал получить свое жалование[561].

По крайней мере, некоторых арманьяков, защищавших Арфлёр, посетило гнетущее чувство повторяющейся ситуации. Капитаном города был Жан д'Эстутевиль, отец которого занимал ту же должность в 1415 году, когда Генрих V осаждал город. После этого общее командование перешло к сиру Раулю, де Гокуру, который ввел колонну помощи в Арфлёр под носом у английского короля, продлив его способность к сопротивлению на несколько недель. Гокуру было уже 70 лет, но возраст не ослабил его боевого духа. В ответ на настоятельные мольбы Арфлёра о помощи он вместе с Карлом, графом д'Э, Орлеанским бастардом, Ла Гиром и Бурбонским бастардом (это была одна из его последних вылазок перед казнью) привел на помощь городу войска. Однако на этот раз он командовал арьергардом и, следуя за остальной армией, покинувшей Э, был застигнут врасплох и взят в плен Гриффидом Дином, валлийским капитаном Танкарвиля. В отличие от его предыдущего пребывания в плену у англичан, которое длилось 10 лет, на этот раз выкуп был быстро собран, и отсутствие Рауля было недолгим. Однако его пленение подстегнуло его коллег к решительной попытке прорвать осаду Арфлёра[562].

В то время как граф д'Э предпринял атаку со стороны моря, Орлеанский бастард повел своих людей пешком против англичан, расположившихся перед городом. Ла Гиру, из-за его хромоты, была доверена кавалерия, чтобы он оказывал помощь там, где она была необходима. Несмотря на тяжелые бои и вылазку гарнизона, арманьяки не смогли продвинуться вперед. Англичане слишком хорошо окопались в своих траншеях, а их лагеря были слишком хорошо укреплены, чтобы их можно было взять штурмом. Атака на суше была отбита, а флот был вынужден отступить, потеряв несколько кораблей. Граф д'Э попытался смягчить эту катастрофу, предложив сразиться за Арфлёр в поединке с Сомерсетом или с сотней своих рыцарей против такого же количества англичан, но получил пренебрежительный отказ. Англичане знали, что запасы продовольствия в городе закончились и что его сдача неизбежна. В конце октября Арфлёр капитулировал: гарнизону было позволено свободно покинуть город, каждый мужчина нес в руке палку в знак того, что он безоружен, и охранную грамоту, позволявшую ему уйти в земли, которые он сам для себя выберет. Однако герцог Бургундский категорически запретил кому-либо из них проходить через его территорию, опасаясь грабежей, и поставил своих солдат наготове, чтобы изгнать любого, кто осмелится нарушить границы[563].

Взятие такого важного города, как Арфлёр, с его ценной гаванью, было долгожданным успехом, тем более что его сосед, Монтивилье, тоже сдался в соответствии с условиями капитуляции. Теперь Дьепп был единственным крупным опорным пунктом в Нормандии, захваченным арманьяками в 1435 году, который все еще оставался в их руках. Обрадованные своим успехом — и просрочив 6-месячный контракт Сомерсета — братья Бофорты вернулись в Англию, оставив Нормандию в руках ее защитников-ветеранов, лордов Толбота, Скейлза и Фоконберга.

Еще до того, как триумфальный Сомерсет и его войска покинули Нормандию, арманьяки взяли реванш, начав согласованное наступление на восточные границы герцогства. Сентрай, Антуан де Шабанн и испанский наемник по имени Салазар, при поддержке и содействии предателей в городе, взяли Лувье. В некотором смысле это было возмездием, поскольку англичане разрушили укрепления и вывели гарнизон, когда захватили город в 1431 году, оставив его беззащитным. Приоритетной задачей новых хозяев было восстановление городских стен и башен, чтобы Лувье оставался в руках арманьяков на протяжении всей войны. Горожане обратились с петицией к Карлу VII, напомнив ему обо всем, что им пришлось пережить, поскольку они были его верными подданными, "желая скорее выбрать смерть, чем вернуться в подчинение нашим врагам", и в 1442 году получили освобождение от налогов, помощь в восстановлении укреплений и право называть город "Вольным Лувье", а также носить на одежде знак с короной, наложенной на букву "l'.

Примерно в то же время, когда пал Лувье, Пьер де Брезе и Роберт Флоке взяли штурмом город Конш-ан-Уш, расположенный в 23-х милях к юго-западу от Лувье. Таким образом, эти два опорных пункта создали арманьякский анклав, который, как и Бове у Ла Гира, будет доставлять бесконечные неприятности соседним районам, удерживаемым англичанами[564].

Толбот, новый капитан Арфлёра, провел зиму, укрепляя опорные пункты в окрестностях Конша и Лувье против новой угрозы, но, имея в своем распоряжении все меньше сил, он не мог позволить себе рисковать начать осаду, даже несмотря на то, что арманьякский гарнизон Лувье строил бастиду на Сене, чтобы прервать жизненно важный путь снабжения вниз по реке из Руана в Понтуаз[565].

Это было частью согласованного плана, поскольку ответом Карла VII на потерю Арфлёра и Монтивилье было начало летней кампании по отвоеванию немногих оставшихся английских форпостов вокруг Парижа. Очистив Шампань от живодеров и казнив Бурбонского бастарда, 8 мая 1441 года он осадил Крей, город и замок на Уазе, в 30-и милях к северу от столицы и в 26-и милях к северо-востоку от Понтуаза. Чтобы показать, что он намерен действовать решительно, Карл VII собрал внушительную армию, в которой командовали не только сам король и его недавно прощенный за участие в мятеже сын, Дофин Людовик, но и коннетабль Ришмон, адмирал Прижен де Коэтиви, Карл Анжуйский, Сентрай и Ла Гир. Также с королем был его начальник артиллерии Жан Бюро и огромный артиллерийский обоз тяжелых орудий, за который он отвечал. Французские бомбарды действовали настолько эффективно, что за две недели в стенах образовалась значительная брешь. Солдаты гарнизона во главе со своим капитаном, сэром Уильямом Пейто, бросились на ее защиту, но после тяжелого рукопашного боя были вынуждены отступить. На следующий день, 25 мая, они договорились об условиях капитуляции, сдали город и ушли в Нормандию[566].

Теперь Карл нацелился на Понтуаз, где, по слухам, находилось от 1.000 до 1.200 англичан, и осадил его 6 июня. Король руководил осадой из цистерцианского аббатства Мобюиссон в Сент-Уан-л'Омон на другом берегу реки, в то время как его армия рассредоточилась по речной равнине. Прижен де Коэтиви привел флотилию барок, чтобы навести понтонный мост к аббатству Сен-Мартен за городскими стенами, которое он затем захватил и сделал своим штабом. Пятнадцать дней интенсивной бомбардировки артиллерией Жана Бюро разрушили укрепления в конце городского моста, что позволило осаждающим занять эту позицию.

Прежде чем они смогли продвинуться дальше, их остановило прибытие Толбота с армией помощи. Предвидя осаду, Толбот с середины мая отправлял в Понтуаз припасы и артиллерию и сумел пройти в город через ворота находившиеся вверх по реке. Эти ворота арманьяки упустили из вида или не смогли блокировать, что позволило Толботу отправлять припасы и подкрепления, и это он смог повторить пять раз в течение следующих трех месяцев без каких-либо препятствий. Перед первым отъездом из города он назначил в гарнизон лорда Скейлза, чтобы придать обороне новый боевой настрой.

Парижский горожанин написал в это время в своем дневнике: "Был только один английский капитан, который стойко противостоял королю и его войскам. Это был лорд Толбот, и по поведению французов было видно, что они его боятся. Они всегда держали между ним и собой добрых двадцать или тридцать лиг, и он ездил по Франции смелее, чем они. И все же король дважды в год облагал своих людей налогом, для того, чтобы они могли пойти и сразиться с Толботом, но ничего так и не было сделано"[567].

Глава девятнадцатая. Упущенные возможности

В июне 1441 года члены Совета в Руане написали необычайно откровенное и драматичное письмо Генриху VI. Они жаловались, что неоднократно отправляли ему письма и послания не получив ответа. Теперь они писали "находясь в крайней необходимости, мы сообщаем вам, что наша болезнь близка к смерти или распаду, а что касается вашей светлости, то почти к полному уничтожению". В течение двух лет король убеждал их в том, что Глостер вот-вот придет к ним на помощь, они были разочарованы в этом, а также в прибытии герцога Йорка, которое "было обещано вами и тщетно ожидалось нами так долго, что мы отчаялись в этом. Теперь у нас нет причины, повода или случая, чтобы дать или обещать надежду на утешение [вашему народу]".

Они не знали, что делать, говорили они. Они чувствовали себя покинутыми, "как корабль, застигнутый на море переменчивыми ветрами, без капитана, без рулевого, без руля, без якоря, без паруса, плывущий, искалеченный и блуждающий среди бурных волн, обремененный муками, суровой судьбой и всеми невзгодами, вдали от безопасного порта и человеческой помощи". За 15 дней до этого Генрих получил их письма, в которых они сообщали ему, что Крей, "одно из примечательных мест и центров Франции", пал, и что Понтуаз будет следующим. Теперь они должны были сообщить ему, что "ваш главный противник и его сын" действительно осаждают Понтуаз, и как долго он продержится, они не могли сказать. Толбот в Верноне собирал все войска, которые мог собрать, чтобы отправиться на помощь городу. "Это большая обида для вас, наш суверенный господин, — заключили они, — что у упомянутого лорда Толбота недостаточно людей, ибо он обладает большой и отменной храбростью в своем желании использовать себя от вашего имени против ваших упомянутых врагов"[568].

На самом деле, в то время как Толбот вел свою колонну помощи в Понтуаз, герцог Йорк, наконец, направлялся в Руан. Он прибыл во главе самой большой армии, отправившейся во Францию за последние годы: 900 латников, включая большой дворянский контингент из двух графов, четырех баронов, шести баннеретов и тридцати рыцарей, а также 2.700 лучников. Эта военная экспедиция была несколько скомпрометирована тем фактом, что герцога также сопровождало значительное число благородных дам, которые решили сопровождать своих мужей, среди них герцогини Йорк и Бедфорд (последняя, Жаккетта де Люксембург, тайно вышла замуж за камергера Бедфорда, Ричарда Вудвилла, всего через год после смерти своего первого мужа) и графини Оксфорд и Э[569]. Английским обладателем титула графа д'Э был Генри, лорд Буршье, который только что был назначен капитаном Ле-Кротуа, в устье Соммы. Подобно тому, как Скейлз был направлен в Понтуаз, Буршье был призван в Ле-Кротуа для усиления гарнизона и демонстрации его значимости для короны. Предыдущий капитан, Уолтер Крессонер, боролся с набегами арманьяков и недисциплинированностью соседних английских гарнизонов, а Ле-Кротуа постоянно находился под угрозой нападения с моря со стороны бургундцев, арманьяков и бретонцев. Зная, что он берет на себя трудное и опасное поручение, и помня о возможных последствиях неудачи, Буршье добился от Генриха обещания, что он не будет нести ответственность за капитуляцию, если в течение месяца после осады ему на помощь не будет отправлена армия помощи. Затем он согласился на 7-летний срок полномочий с жалованьем в 1.000 ф.с. (525.000 ф.с.) в военное время и 867 ф.с. (455.175 ф.с.) в мирное. К марту 1442 года он также был назначен генерал-губернатором пограничья Нормандии и Пикардии — вновь созданная должность, дополняющая должности Толбота, Скейлза и Фоконберга[570].

В течение трех недель после прибытия в Руан Йорк организовал операцию помощи для Понтуаза, переправившись через реку у Бомон-сюр-Уаз с помощью наплавного моста изготовленного из лодок, деревянных щитов и канатов которые он привез с собой на телегах. С тем количеством войск, которое было в распоряжении герцога, можно было полностью снять осаду, но арманьяки снова отказались ввязываться в сражение. Переняв опыт англичан под Арфлёром в предыдущем году, они надежно окопались, окружив свои лагеря не только рвами, но и деревянными частоколами, кольями и телегами и установив артиллерию. Сражаться в поле означало бы отказаться, даже временно, от этих оборонительных сооружений и захваченных опорных пунктов — предмостного укрепления и аббатства Сен-Мартен, на что осаждающие не были готовы пойти. Даже отвлекающий рейд Толбота на Пуасси не смог их выманить в поле.

Не достигнув своей главной цели, Йорк пополнил припасы Понтуаза и разместил в гарнизон новых людей, включая Джона, лорда Клинтона, который сопровождал его из Англии, и ветерана, капитана и руководителя осады Мон-Сен-Мишель, сэра Николаса Бурде. Затем он отступил вниз по реке, наведя второй мост, чтобы иметь возможность вернуться в Нормандию и предотвратить доставку припасов осаждающим из Парижа. Амбруаз де Лоре, однако, в качестве губернатора Парижа, должность которого он получил после падения города в 1436 году, сумел доставить адмиралу в Сен-Мартен по крайней мере один корабль с провизией. Кроме нескольких стычек и многочисленных переправ через Уазу в попытке отрезать осаждающих, Йорк больше ничего не смог сделать и отступил в Нормандию, пообещав вернуться с помощью для гарнизона Понтуаза[571].

Однако, как только он ушел, Карл VII возобновил осаду и приказал начать полномасштабную бомбардировку. 16 сентября сеньорам де Лоэаку и де Бюэй было приказано возглавить штурм через бреши в стене, и в ходе ожесточенного боя они захватили церковь Нотр-Дам, убив 24 из 30-и англичан, защищавших ее. Через три дня начался общий штурм, в котором приняли участие лично Карл VII и Дофин Людовик. Первым человеком, вошедшим в Понтуаз, был шотландец, который был вознагражден за этот подвиг землями, конфискованными у капитана живодеров Антуана де Шабанна. Осажденные оказали ожесточенное сопротивление, но были подавлены численным превосходством и в последовавшей кровавой бойне нападавшие потеряли очень мало людей, но и от 400 до 500 англичан были убиты, включая сэра Николаса Бурде. Лорд Клинтон и сотни других были взяты в плен и только на постоялом дворе "Петух и павлин" было захвачено 53 человека.

Поскольку Понтуаз был взят штурмом, а не сдался на капитуляцию, по законам военного времени имущество всех жителей было конфисковано, а их жизни отданы на милость короля. С ними обошлись необычайно сурово. Парижский горожанин наблюдал, как их вели по улицам столицы:

С захватом Понтуаза англичане потеряли свой последний оплот в Иль-де-Франс. Карлу VII потребовалось пять лет, чтобы изгнать их, что свидетельствует скорее о недостатке воли, чем средств, но также является данью уважения упорству англичан. Однако ситуация менялась, чему способствовали военные реформы Карла, увеличение артиллерийского парка под руководством братьев Бюро[573] и применение новой тактики при осаде Понтуаза. По иронии судьбы все эти новшества, превратившие Карла в гораздо более сильного противника, были заимствованы у англичан. И теперь военная инициатива перешла к французам.

За четыре дня до падения Понтуаза англичане потеряли еще один крупный город более традиционным способом. Роберт де Флок, который предыдущей осенью захватил Конш-ан-Уш в Нормандии, стал его капитаном и начал расширять сферу своего влияния в радиусе 12 миль от города. В мае он обстрелял замок Бомениль и заставил его сдаться, а затем взял штурмом крепость Бомон-ле-Роже. 15 сентября Флок захватил Эврё с помощью двух местных рыбаков, один из которых нес ночную вахту и отлучился, в то время как его коллега, притворившись, что ловит рыбу с лодки на реке, провел к стенам группу вооруженных людей с лестницами. Город — столица своего бальяжа — был быстро взят штурмом. Местный житель Томассин ле Марешаль, "один из самых высокопоставленных руководителей", который "тайно содействовал подвигу Роберта Флока", был вознагражден назначением на выгодную должностью сборщика налогов. Самому Флоку было возмещено 6.000 экю (437.500 ф.с.), в которые ему обошелся захват города, и он получил новое, более важное капитанство, а два года спустя его сын стал епископом Эврё, что свидетельствует о том, что захват такого значительного места очень высоко ценился королем[574].

Возможно, потеря Эврё заставила английскую администрацию обратить внимание на опасность, исходящую от рыбаков, бесконтрольно занимающихся своими делами, так как в октябре они приостановили традиционную возможность, предоставляемую судам с сельдью из Дьеппа, заходить в Кале. Эта возможность сохранялась даже после того, как Дьепп перешел в руки арманьяков в 1435 году, и ею пользовалось значительное число рыбаков. В свете захвата Эврё это было слишком большой угрозой безопасности, чтобы позволить ей продолжаться[575].

К концу 1441 года успехи предыдущего года по захвату Арфлёра и Монтивилье были с лихвой перекрыты потерей Крея, Понтуаза и Эврё и созданием агрессивного арманьякского анклава в Лувье и Конш-ан-Уш. Прибытие Йорка и его большой армии не смогло переломить баланс в пользу Англии, а доблестные усилия Толбота по спасению Понтуаза оказались тщетными.

Единственный успех в конце унылого года остался за Франсуа де Сурьеном. В декабре один из английских пленников, захваченных в Понтуазе, который был освобожден досрочно, чтобы собрать выкуп, рассказал ему, что многие из его товарищей по плену были доставлены в Курвиль-сюр-Эр, примерно в 12-и милях к западу от Шартра, и что это место плохо охраняется. Действуя в соответствии с полученными от пленника сведениями, Сурьен послал в Курвиль трех или четырех своих людей, переодетых крестьянами, несущими мешки с яблоками на рынок. Обнаружив, что часть гарнизона отсутствует, а остальные спят, они пробрались в комнату капитана и схватили его с постели. Взяв его в плен, они смогли освободить всех англичан из Понтуаза и открыть ворота, чтобы впустить Сурьена и его людей в город. Курвиль был захвачен и разграблен[576].

Таким образом, арагонец получил ценную добычу и пленных, а также спас несколько несчастных понтуазских пленников. Благодарный герцог Йорк назначил его капитаном Курвиля и предложил ему применить свои таланты для захвата Галлардона, крепости в 11-и милях к востоку от Шартра. Сурьен согласился и с помощью Томаса Ху, капитана Вернёя, собрал конный отряд из 120 латников и 380 лучников. Только половина жалованья этого отряда было выплачено королем а остальное было получено за счет сбора appâtis и доходов от военной добычи, которые Сурьен и Ху разделили поровну между собой. К середине февраля 1442 года Сурьен уже разместился в Галлардоне с большим гарнизоном из 60 латников и 190 лучников и был занят пополнением артиллерии и боеприпасов, доставленных из Руана в Мант по реке, а затем перевезенных последние 30 миль по суше[577].

Хотя успехи Сурьена и радовали, они были незначительны по сравнению с потерей таких значительных мест, как Понтуаз и Эврё. Армия, которую Йорк привел с собой, вернулась в Англию по истечении 6-месячного контракта на службу, и необходимость в еще одном экспедиционном корпусе для восстановления утраченных позиций стала настоятельной. Показателем отчаяния, которое испытывали в Нормандии, стало то, что когда 15 февраля делегация Совета в Руане отплыла из Арфлёра с просьбой о помощи, ее возглавлял лорд Толбот, человек, не отличавшийся дипломатическими способностями, но чей послужной список в защите английского королевства Франция не имел себе равных.

Йорк в полной мере оценил военные способности Толбота. Он повысил его в звании до генерал-лейтенанта за ведение войны и вновь назначил капитаном Руана, с должности которого он был смещен Сомерсетом. Толбот был настолько предан делу Англии во Франции, что не ступал на родную землю с 1435 года. Поэтому его прибытие должно было произвести впечатление, и оно было приурочено к первому за год заседанию английского Парламента. Поскольку в Парламенте присутствовали все великие лорды королевства, а также многие рыцари широв, это было полезное собрание, во время которого можно было набрать новую армию. Кроме того, это была возможность для Толбота лично изложить нужды Нормандии лицам, принимающим решения, от налоговых субсидий которых зависело финансирование любой экспедиции.

Англия, в которую вернулся Толбот, не могла прийтись ему по вкусу. Генрих VI был больше заинтересован в строительстве Итона и Королевского колледжа в Кембридже, чем в продолжении войны во Франции. Его приход к личному правлению означал, что старая гвардия увидела, что их власть и влияние значительно уменьшились. Кардинал Бофорт продолжал поиски постоянного мира, сотрудничая с недавно освобожденным герцогом Орлеанским и герцогиней Бургундской, но безуспешно. Карл Орлеанский оказался верен своему слову и убедил герцогов Бургундского, Бретонского, Алансонского, а затем и Бурбонского подтолкнуть Карла VII к новым мирным переговорам с Англией, начавшимся весной 1441 года. Однако Карл с подозрением относился к мотивам этих герцогов, опасаясь, что этот внезапный союз старых врагов может привести к еще одной Прагерии, а также все больше убеждаясь благодаря своим военным успехам на севере Франции и в Гаскони, что мир, заключенный путем переговоров, не обязательно будет ему выгоден. Его отказ назначить делегацию привел к тому, что переговоры были отложены на ноябрь, а затем на май 1442 года. Английская делегация должным образом прибыла в Кале в феврале 1442 года, чтобы подготовить почву для майской конференции, но они тщетно ждали делегацию от Карла, а в июне оставили надежду и вернулись домой[578].

По мере того, как мучительный мирный процесс постепенно тормозил, положение Бофорта при дворе неуклонно падало. Его заклятый соперник Хамфри, герцог Глостер, в свою очередь заметил, что и его влияние ослабло после гневных протестов против освобождения Карла Орлеанского, и в начале 1441 года герцога сменили на посту капитана Кале — должности, которая всегда была близка его сердцу[579]. Тем же летом Глостер стал жертвой заговора, в результате которого он оказался в политической изоляции и лишился последних остатков своего авторитета и влияния. Кто стоял за заговором, так и не было установлено — это мог быть любой из многочисленных врагов Глостера, которых он нажил за эти годы, включая кардинала Бофорта или набирающего силу Уильяма де ла Поля, графа Саффолка, который был особенно жестоким, поскольку имел целью уничтожить Глостера через его жену.

Элеонора Кобэм была любовницей Глостера до того, как стала его женой, и их брак, хотя и бездетный, был счастливым. Красивая и амбициозная, она наслаждалась положением своего мужа, особенно после того, как смерть Бедфорда сделала его наследником еще бездетного Генриха VI. Как и большинство представителей ее класса, она регулярно обращалась к астрологам, профессия которых требовала грамотности и умения считать, и поэтому обычно практиковалась священнослужителями. Астрология шла рука об руку с медициной и считалась достойным способом определения лечения и прогнозирования выздоровления после болезни. Она также могла использоваться для определения благоприятных условий для каких-либо начинаний: например, сир де л'Иль-Адам, как говорят, консультировался с астрологом, прежде чем выбрать дату бургиньонского переворота в Париже в 1418 году. Жан, герцог Алансонский, получил астрологический талисман, который должен был принести ему удачу и защитить от болезней, а также порошок, который обладал необыкновенной способностью обнаруживать врагов и помогать толковать сны[580].

Использование герцогом Алансонским подобных методов иллюстрирует тонкую грань между астрологией, которая была респектабельной, и магией, иначе называемой некромантией или колдовством, которая таковой не являлась. XV век ознаменовался целым рядом громких обвинений в колдовстве. В 1419 году Генрих V приказал арестовать свою мачеху, вдовствующую королеву Жанну Наваррскую, и ее духовника-астролога, монаха Рандольфа, по обвинению в попытке уничтожить его "колдовством и некромантией". Королеву посадили под домашний арест и заставили отдать свое приданое и другие доходы, чтобы избежать суда, что удачно увеличило доходы Генриха на 10% в то время, когда ему срочно нужны были деньги для кампаний в Нормандии. Генрих V тихо признал, что обвинение было ложным, приказав освободить Жанну и вернуть ей деньги, когда в конце жизни его стала мучить совесть[581].

Жанна д'Арк также была осуждена за "суеверные гадания", хотя обвинения в колдовстве были сведены к более тяжким преступлениям — ереси, отступничеству и идолопоклонству. Однако одним из самых печально известных субъектов обвинения в колдовстве был ее соратник Жиль де Ре, который финансировал ежегодные представления в Орлеане, посвященные ее памяти. Жиль похитил священнослужителя во время конфликта с местной церковью, в результате чего попал под следствие епископа Нанта и был обвинен в целом ряде ужасных преступлений. Его пленника вызволил Ришмон, и после церковного и светского судов Жиль признался в вызывании дьявола, похищении человека, изнасиловании, содомии, пытках и увечьях огромного количества детей в возрасте от 6 до 18 лет. Он и его сообщники были казнены в Нанте 26 октября 1440 года[582].

Жиль де Ре был необычен тем, что в колдовстве обвинили мужчину, но, как и в случае с большинством предполагаемых колдунов, в выдвинутых против него обвинениях был сильный политический акцент. Это, безусловно, относится к герцогине Глостер, которая обратилась к двум выдающимся астрологам, Томасу Саутвеллу, ее врачу и канонику церкви Святого Стефана в Вестминстере, и Роджеру Болингброку, директору Сент-Эндрюс-Холла в Оксфорде. По ее просьбе они составили гороскоп Генриха VI и предсказали, что он умрет от тяжелой болезни в июле или августе 1441 года. Это было как раз то, что Элеонора хотела услышать, поскольку тогда она станет королевой, но "воображать" или предсказывать смерть короля было государственной изменой.

Как или почему ее деятельность стала известна королевскому Совету, неизвестно, но она была арестована, судима церковным судом и 21 октября 1441 года признана виновной в измене путем некромантии, и хотя ее жизнь была спасена, она была приговорена к пожизненному заключению, а 6 ноября архиепископ Чичеле и кардинал Бофорт принудительно развели ее с мужем. Все ее предполагаемые сообщники были приговорены к смерти: Саутвеллу посчастливилось умереть в Тауэре до казни, Болингброка повесили, выпотрошили и четвертовали, а Марджори Журден, "глазастая ведьма", у которой Элеонора покупала зелье, чтобы зачать ребенка от Глостера, была сожжена на костре[583].

Суд, осуждение и развод Элеоноры вызвали публичный скандал эпических масштабов, они разорили и унизили ее мужа, который стал изгоем при дворе. Какими бы ни были его многочисленные недостатки, он всегда был предан Генриху VI и не заслуживал того, чтобы последние годы его жизни были омрачены подозрениями в колдовстве и государственной измене.

Недавнее падение Глостера устранило единственного человека, к которому Толбот мог обратиться за помощью, чтобы заручиться поддержкой для своей миссии по вербовке войск весной 1442 года. 24 марта, перед самым окончанием сессии Парламента, Толбот заключил контракт от имени Йорка на 2.500 человек для службы во Франции в течение 6-и месяцев. Традиционно четверть такой армии должны были составлять латники, военная элита, набранная из числа дворян и джентри, которые могли позволить себе экипировать себя дорогими доспехами, оружием и лошадьми, которых требовало это звание. Показателем готовности этих сословий воевать стало то, что теперь они отказывались служить в любом количестве, которое требовалось. Даже Толбот, недавно возведенный 20 мая 1442 года в графы Шрусбери в знак признания его заслуг во Франции, не смог пробудить их энтузиазма к военной службе: дворяне разумно предпочли более безопасное и прибыльное выполнение своих гражданских обязанностей, заседания в судах и финансовое управлением графствами, которое можно было осуществлять, не выходя из дома[584].

Когда 15 июня после высадки в Арфлёре Толбот провел смотр своих войск, он достиг требуемой численности в 2.500 человек, но только 200 из них были латниками, и только 300 лучников были конными. То, что ему вообще удалось выполнить квоту, объясняется тем, что лучников было гораздо больше, чем латников. Стрельба из длинного лука была высококвалифицированным ремеслом, требующим физической силы и регулярных тренировок. По закону каждый мужчина в Англии в возрасте от 16 до 60 лет, независимо от статуса, был обязан тренироваться в стрельбе из лука каждое воскресенье и праздничный день. Тот, кто не мог за минуту выпустить в цель минимум 10 стрел, считался непригодным к военной службе. Проблема лучников — особенно пеших — заключалась в том, что они не могли противостоять массированной атаке кавалерии противника, поэтому для их защиты требовалась значительная часть латников. То, что среди рекрутов Толбота было так мало конных лучников, также было проблемой: такие люди были идеальны для гарнизонной службы, но отсутствие мобильности делало их менее эффективными в полевой кампании. Низкое качество армии затрудняло возможности Толбота в действовать в поле, но и то что удалось собрать вышло очень дорого. Генрих был вынужден заложить драгоценности короны, чтобы собрать 1.500 ф.с. (787.000 ф.с.), необходимых только для перевозки войск через Ла-Манш: "Нам срочно нужны большие и значительные суммы денег… для переброски упомянутой армии [или]…. насколько хватит упомянутых драгоценностей"[585].

Летняя кампания 1442 года была сагой об упущенных возможностях. Карл VII, Дофин Людовик и основная часть их войск были заняты в Гаскони, привлеченные туда срочной необходимостью снять осаду с Тартаса до того, как мессир д'Альбре выполнит соглашение, заключенное им с английским сенешалем, сэром Томасом Ремпстоном, о передаче города и присяге на верность Генриху VI. Эта катастрофа была предотвращена, Карл продолжал действовать в этом районе, осаждая и захватывая Сен-Север, Дакс и Ла-Реоль и даже угрожая Бордо[586].

Сам Ремпстон попал в плен при Сен-Север, что стало личной катастрофой для человека, который уже провел 7 лет в плену у французов после битвы при Пате, поскольку не смог заплатить требуемый выкуп. Несмотря на то, что ему удалось освободиться по обмену пленными, чтобы уменьшить сумму выкупа вдвое, его финансы еще не были восстановлены, и через несколько лет после второго пленения он все еще находился в тюрьме. В марте 1446 года Уильям Эстфилд, лондонский купец, завещал ему 10 ф.с. (5.250 ф.с.) "на выкуп, если он еще жив"; его местонахождение в течение всего этого периода остается загадкой, хотя к январю 1449 года он уже вернулся в Англию. Другой выдающейся жертвой этой кампании стал один из самых успешных капитанов и верных союзников Карла VII. Этьен де Виньоль, великий Ла Гир, был тяжело ранен, заболел и в конце концов умер в возрасте 53 лет при осаде Монтобана, 11 января 1443 года. Его репутация даже среди врагов была настолько высокой, что Гуто'р Глин, валлийский поэт, назвал его и его соратника, Потона де Сентрая, Кастором и Поллуксом Франции. Имя Ла Гира до сих пор увековечено, хотя несколько неуместно, как Валет червей в колоде французских игральных карт[587].

Перед отъездом в Гасконь Карл оставил на севере армию под командованием Орлеанского бастарда, который наблюдал за действиями англичан. Толбот решил, что его приоритетом является защита восточной части Нормандии, и в июле 1442 года он осадил Конш-ан-Уш. Бастард ответил осадой Галлардона, где гарнизон Франсуа де Сурьена только что был ослаблен уходом 20 латников и 83 лучников в компании Мэтью Гофа. Толбот не отступал до тех пор, пока Конш не сдался в конце августа, что позволило ему отправиться на помощь Галлардону. Бастард снял осаду при приближении Толбота, но постоянное присутствие французской армии в регионе не позволило Толботу предпринять попытку захватить более важные опорные пункты Лувье или Эврё и убедило Сурьена, что ему нет смысла продолжать удерживать Галлардон. 30 октября арагонец совместно с Мэтью Гофом, Томасом Джеррардом и Томасом Стоунзом выдали расписку на 2.900 салюдоров (232.604 ф.с.) полученных от Орлеанского бастарда в качестве аванса из 10.900 салюдоров (874.271 ф.с.). За эту сумму четыре капитана согласились эвакуировать Галлардона и Курвиль, не оставляя английского присутствия в районе Шартра. Галлардон, по взаимному согласию, был разрушен, чтобы предотвратить его повторное использование любой из сторон. Любопытное примечание к этой истории показывает, что деньги, полученные за капитуляцию, могли обогатить не отдельных английских капитанов, а скорее нормандскую казну. В марте 1445 года Томас Ху, к этому времени получивший пост канцлера Нормандии, выдал Орлеанскому бастарду расписку за 1.000 салюдоров (80.208 ф.с.), в виде вин и шелков, которые должны были быть зачтены в счет долга за разрушение Галлардона и Курвиля[588].

Кампания Толбота на востоке провалилась, не принеся значительных успехов, которые оправдали бы финансовые затраты, связанные с наймом такого количества людей, и он решил взять Дьепп, последний оплот арманьяков на нормандском побережье. К тому времени, когда он решил это сделать, было уже слишком поздно, поскольку 6-месячный контракт на службу в армии, которую он привел из Англии, почти подошел к концу: некоторых удалось уговорить остаться, но ядро осаждающей армии составляли 600 человек, набранных из нормандских гарнизонов. Только в конце октября собралось достаточно людей, чтобы Толбот смог покинуть свою базу в Жумьеже и двинуться на Дьепп.

Гарнизон замка Шарлемениль сдался при приближении английского авангарда, но план Толбота не заключался в полной блокаде Дьеппа с суши и моря, так как для этого у него не было ни людей, ни кораблей. Вместо этого на возвышенности Ле-Полле к востоку от города, с видом на гавань, он построил "очень прочную и огромную бастиду из дерева, большой окружности" и поставил там сэра Уильяма Пейто во главе гарнизона из 500 человек, включая внебрачного сына Толбота, Генри, и многих из его личной свиты. Уильям Форстед, мастер королевской артиллерии, ветеран нескольких войн, участвовавший в кампаниях в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, Гаскони, Нормандии и Франции, очевидно, присмотрел это место в предыдущем году, лично сопровождая Толбота "в район Дьеппа" с "секретными военными орудиями". Теперь он разместил в бастиде 200 пушек, бомбард, катапульт и другой артиллерии, большой и малой, и начал обстрел стен, башен и домов Дьеппа[589].

Всего через неделю после начала осады Дьеппа английская бастида в Гранвиле, в бухте Мон-Сен-Мишель, была захвачена Луи д'Эстутевилем. Это был вопиющий случай халатности со стороны капитана гарнизона бастиды, поскольку за два месяца до этого его предупредили о необходимости обратить особое внимание на усиление караулов, так как разведка донесла, что Эстутевиль планирует тайное предприятие против Гранвиля и намеревается совершить нападение со стороны моря с помощью лестниц. Именно это и произошло. Если бы капитан подчинялся непосредственно Толботу, он, несомненно, был бы привлечен к ответственности и сурово наказан, но поскольку он был внебрачным сыном лорда Скейлза и отвечал перед своим отцом, он избежал последствий своего пренебрежения службой.

Бастида Гранвиль была опорным пунктом огромной стратегической важности. Она имела прекрасную естественную защиту, располагаясь на скалистом полуострове, настолько узком, что была почти полностью окружен морем. Когда арманьяки захватили ее в 1436 году, единственным каменным зданием там была приходская церковь Нотр-Дам, которая с древних времен была местом паломничества из-за чудес, в ней происходивших. После того, как Толбот отвоевал бастиду, была предпринята масштабная программа по постройке укреплений, в результате которой на полях вокруг церкви появились город и замок, превратив Гранвиль в "самое сильное и полезное место, главенствующее над всей страной на море и на суше, которое можно было выбрать и найти, чтобы держать в подчинении упомянутую страну Нормандию и соседние земли". Теперь это место было занято людьми из Мон-Сен-Мишель.

Все соседние гарнизоны должны были быть быстро усилены, чтобы противостоять этой новой угрозе и в декабре Эндрю Огард, Симон Морье и Пьер Кошон были посланы Советом в Руане, чтобы обсудить пути и средства возвращения крепости с лордом Скейлзом и Мэтью Гофом. Последнего, у которого уже был отряд из 60 латников и 180 лучников, нанятых на жалованье короля, убедили продлить службу до Пасхи в обмен на единовременную выплату 1.000 т.л. (58.333 ф.с.). Налоги взимались на местном уровне и в масштабах герцогства для финансирования кампании, а виконт Кана был отправлен с миссией на Нормандские острова, чтобы нанять корабли и моряков для блокады этого места. Несмотря на все усилия, они не смогли найти способа вернуть его "силой, неожиданно или иным способом", и Гранвиль так и не был отвоеван[590].

Потеря Гранвиля убедила по крайней мере одного нормандца, Рауля Фонтена, "по прозвищу Цирюльник", дезертировать из соседнего гарнизона с острова Томбелен и присоединиться к гарнизону Мон-Сен-Мишель. Это решение имело роковые последствия для него самого, так как позже он был зарезан в ссоре с другим членом гарнизона после того, как они вместе вернулись из паломничества в Сантьяго-де-Компостела. Однако Фонтен ранее был верным слугой английской короны, и его отступничество в это время вряд ли было единственным[591].

Эстутевилль не терял времени, достраивая укрепления Гранвиля, чтобы предотвратить его захват, назначив капитана и создав резерв людей и запасы продовольствия и артиллерии. Однако из-за изолированности этого места было трудно найти достаточно гражданских лиц для несения службы, что делало его уязвимым для захвата англичанами. О стратегической важности Гранвиля свидетельствует тот факт, что в 1446 году Карл VII откликнулся на прошение капитана и предложил бесплатные дома и земельные участки, а также освобождение от всех военных налогов в качестве поощрения для тех, кто готов поселиться в этом месте[592].

Глава двадцатая. Последнее военное усилие

Падение Гранвиля создало дополнительную серьезную проблему для Толбота, в успешном завершении осады Дьеппа. Это явно не могло быть сделано без помощи крупных экспедиционных сил из Англии. Летние кампании в Нормандии уже давно зависели от прибытия этих подкреплений, и в документе о назначении Йорка генерал-лейтенантом ему было обещано 20.000 ф.с. (10.5 млн. ф.с.) в год для выплаты жалования войскам. Казначейство с самого начала испытывало трудности с деньгами, и к концу 1442 года герцогу уже были должны половину суммы, причитавшейся за этот год, но он и не надеялся получить ее до тех пор, пока в мае 1443 года не была собрана очередная часть субсидии[593].

Йорк также столкнулся с растущей конкуренцией за ограниченные ресурсы Англии в результате успешных кампаний Карла VII в Гаскони. Получив разведанные о том, что Карл планирует возобновить наступление при поддержке кастильцев весной 1443 года и что готовится скоординированное нападение на Нормандию, английский Совет должен был принять решение, достойное Соломона: посвятить ли все силы защите одного герцогства и решительно отреагировать на угрозу, но, возможно, полностью потерять другое, или разделить имеющиеся средства и рисковать потерей одного или обоих. Большинство присутствовавших на заседании, где 6 февраля 1443 года обсуждался этот вопрос, заняли выжидательную позицию, бесполезно советуя направить армию туда, где она больше всего нужна, но союзник кардинала Бофорта, казначей, лорд Кромвель, напомнил им, что деньги, отправленные в Нормандию в предыдущем году, были потрачены впустую. Когда Совет собрался вновь 2 марта, он решил, что с финансовой точки зрения послать две армии невозможно, и что король, его лорды и капитаны должны выбрать одно из двух. Тем временем небольшой отряд под командованием двух рыцарей из Уэсткантри, сэра Уильяма Бонвиля, сменившего Ремпстона на посту сенешаля, и ветерана Джона Попхэма, отплыл в феврале в Гасконь, но, из-за зимних штормов, во время долгого морского путешествия потерял один из кораблей и треть людей[594].

Во время этого кризиса Бофорты снова вышли на авансцену. Джон, граф Сомерсет, еще осенью прошлого года предложил возглавить крупную экспедицию в Гасконь "со всей возможной поспешностью", но его назначение сорвалось, когда Совет отказался удовлетворить просьбу Йорка о субсидировании в пользу кардинала Бофорта, чьи займы должны были финансировать экспедицию. К тому времени, когда Совет собрался вновь, 30 марта, Сомерсет снова согласился служить, но, возможно, по его предложению, была разработана новая радикальная стратегия для решения проблемы выбора между Гасконью и Нормандией.

Неудачи последних нескольких лет диктовали, что "вполне уместно и необходимо, чтобы способ и ведение войны были изменены" с оборонительного на наступательный. Поэтому Сомерсет должен был возглавить самую большую армию, отправлявшуюся во Францию со времен экспедиции Генриха VI на коронацию в 1430 году. Сомерсет должен был пересечь Ла-Манш кратчайшим путем, избежав таким образом участи флота Бонвиля и высадиться в Шербуре, где он был капитаном. Далее граф должен был пройти через Нижнюю Нормандию, пересечь Луару и вторгнуться на территорию арманьяков, чтобы вести "самую жестокую и смертельную войну, какую только сможет". Главной целью экспедиции было выманить Карла VII из Гаскони, заставить его вступить в полевое сражение, устроить ему второй Азенкур или Вернёй, и таким образом заставить сесть за стол переговоров о мире. Даже если это не осуществится, довольно неубедительно объяснял Генрих VI Йорку, огромная английская армия послужит щитом между Нормандией и "противником"[595].

Такая стратегия уже давно имела своих сторонников в Англии. Глостер, например, последовательно доказывал необходимость увеличения численности войск в сочетании с мощным наступлением вместо войны на истощение, которую вели обе стороны. Самым красноречивым ее сторонником был лорд Фастольф, который сражался в качестве скромного эсквайра при Азенкуре, был произведен в рыцари-баннереты на поле битвы под Вернёем и с оружием в руках защищал английское королевство Франция непрерывно с 1417 года. Его знания, опыт и приверженность войне, а также долгая служба в качестве магистра двора Бедфорда и советника Бедфорда, Йорка и Глостера давали ему право на то, чтобы его мнение было услышано. Фастольф горячо возражал против принятия условий мира, предложенных в Аррасе, настаивая вместо этого, в словах, которые нашли отклик в миссии Сомерсета, "что с предателями и мятежниками следует вести другую войну, более острую и более жестокую". Он не был другом Бофортов, и его мнение заметно отличалось от стратегии, которую они теперь проводили, но он тоже выступал за политику выжженной земли на нормандской границе и за прекращение осадных войн, если только какое-либо место можно было легко взять[596].

Условия выдвинутые Сомерсетом для проведения этой кампании были удивительно смелыми. Перед подписанием контракта он должен был получить герцогский титул и первенство над Норфолком (который не проявлял никакого интереса к военным действиям), так что он уступал бы по своему статусу только Глостеру и Йорку. И для поддержания своего нового статуса он хотел получить 1.000 марок (350.000 ф.с.) дополнительного дохода, хотя эта сумма была сокращена до 600 марок (210.000 ф.с.), которые должны были быть взяты из доходов пожалованного ему Бедфордом графства Кендал. Командование Сомерсета должно было быть полностью независимым от Йорка, и он должен был осуществлять все королевские права в любых "странах, землях, городах, замках, крепостях и местах, которые он получит в пределах упомянутого королевства и герцогства и в других местах", включая право приобретать эти места для себя и своих наследников, распоряжаться ими по своему усмотрению и назначать кого захочет на все гражданские и военные должности. Сомерсет также должен был иметь все королевские права на военную добычу, вплоть до трети от их стоимости, которую капитаны могли требовать от тех, кто ее захватил.

Сомерсет также потребовал, чтобы, как и его собственный контракт на службу, 7-летнее назначение его брата на должность генерал-капитана и губернатора Анжу и Мэна было скреплено Большой печатью Англии, а не Франции, что означало бы, что тот больше не будет подчиняться Йорку, и когда этот срок закончится, или если Совет Йорка в Нормандии успешно отменит назначение, как он уже пытался это сделать, тогда Сомерсет должен был занять место своего брата. Он также хотел получить для себя графство Алансонское. Как следует из этих условий, Сомерсет был так же заинтересован в личном обогащении и старой схеме Бофорта по получению наследства Бедфорда во Франции, как и в защите Нормандии. Гасконь, похоже, вообще не фигурировала в его замыслах, разве что в качестве вспомогательного элемента плана побудить Карла VII отступить из герцогства, чтобы противостоять армии Сомерсета.

Сомерсет прекрасно понимал, что условия, на которых он согласился возглавить эту экспедицию, выходят далеко за рамки тех, к которым когда-либо стремились предыдущие капитаны. Они также были прямым вызовом авторитету герцога Йорка как генерал-лейтенанта. Сомерсет уже предупредил, что любые полномочия, предоставленные ему самому, будут неэффективны, "поскольку милорд Йорк обладает всей полнотой власти над всем упомянутым королевством и герцогством", и он отказывался служить, если не получит одобрения и "согласия" самого Йорка. (Ни он, ни его брат не служили во Франции после назначения Йорка генерал-лейтенантом, так что к этой угрозе не стоило относиться легкомысленно). Чтобы Йорку было сложнее отказаться дать свое согласия, Сомерсет убедил податливого короля написать герцогу лично, сообщив о новых договоренностях.

Чтобы не злить Йорка, Сомерсет получил громоздкий титул "лейтенанта и генерал-капитана нашего герцогства Гасконь и нашего королевства Франция в тех областях, где наш очень дорогой и любимый кузен герцог Йорк не осуществляет власть, данную ему от нашего имени". Это было настолько неопределенно, что в общем-то не имело смысла. Означало ли это, что если Сомерсет вернет Дьепп или Гранвиль, например, то эти места будут принадлежать ему, а не вернутся под власть герцогства и Йорка? Козырем Сомерсета было согласие короля на независимый статус его миссии, так чтобы никто "ни в этом королевстве, ни за морем" не мог приказать ему сделать что-либо, противоречащее его "собственной воле и намерениям"[597].

Одной из причин, по которой Сомерсет добился таких необычных уступок, было то, что 21-летний Генрих был искренне заинтересован в укреплении согласия между членами королевской семьи. Сам он еще не был женатый и был бездетным, не имел законнорожденных кузенов и плодовитые Бофорты были его ближайшими кровными родственниками, хотя их внебрачное происхождение от Джона Гонта лишало их права на трон. Генрих считал, что происхождение Сомерсета дает ему право командовать, несмотря на отсутствие у него военного опыта. Более весомой причиной было то, что кардинал Бофорт был готов профинансировать экспедицию — если ее возглавит его племянник. За три года с 1439 года он дал в долг всего 13.000 марок (4.55 млн. ф.с.), а для экспедиции Сомерсета он одолжил 20.000 ф.с. (10.5 млн. ф.с.), чтобы выплатить жалование армии за 6 месяцев, и 1.167 ф.с. (612.675 ф.с.), чтобы она смогла переправиться через Ла-Манш. Это была самая большая сумма, которую он когда-либо давал в долг за один год, и она превосходила 5.250 ф.с. (2.76 млн. ф.с.), которые составляли общую сумму всех других займов[598]. Слабость характера Генриха вновь позволила личным и фракционным амбициям его придворных восторжествовать над нуждами его Французского королевства.

Новость о назначении Сомерсета и необычной широте его полномочий была с тревогой воспринята Йорком и Советом в Руане, с которыми не посоветовались по этому важному вопросу, так близко затрагивающему интересы герцогства. В июне Йорк отправил солидную делегацию во главе с Толботом, Эндрю Огардом, казначеем Джоном Стэнлау и королевским секретарем Жаном де Ринелем, чтобы получить официальные разъяснения относительно полномочий Сомерсета и, в случае необходимости, заявить официальный протест. Йорк также потребовал 20.000 ф.с., обещанных ему по контракту, и получил ответ "набраться терпения на некоторое время", поскольку экспедиция Сомерсета была очень дорогостоящей и не оставляла средств на другие предприятия. Очевидно, что для отвоевания Дьеппа, Гранвиля, Лувье или Эврё, что было в приоритете герцогства, не будет ни денег, ни людей. Делегация призвала короля пересмотреть решение или, по крайней мере, ограничить полномочия Сомерсета, но ее мольбы остались без внимания. Полномочия Сомерсета осталось в силе, а Толбот, который должен был в то время усилить осаду Дьеппа, смог добиться лишь обещания предоставить в его распоряжение один небольшой военный корабль для поддержки своего предприятия[599].

Убежденный, что он может превзойти качество и количество армии, которая сопровождала Йорка в Нормандию в 1441 году, Сомерсет предложил набрать 1.000 латников, из которых 4 были бы баронами, 8 баннеретами и 13 рыцарями. Совет мудро сократил это предложение до 800 латников, и в итоге Сомерсет смог набрать только 758, а его столь желанный аристократический контингент состоял из одного баннерета, сэра Томаса Кириэлла, и всего 6 рыцарей. Для замены отсутствующих дворян пришлось привлечь дополнительных лучников. Планы Сомерсета по сбору кораблей были не менее амбициозными. Когда он, 8 апреля, подписал контракт, дата сбора и отплытия армии была назначена на 17 июня. Сомерсет, справедливо оценив срочность экспедиции и дважды предлагал более раннюю дату, но ничего не получилось ни к 17 июня, ни в более поздний срок. Задержка стоила еще 500 ф.с. (262.500 ф.с.) в день, и многие из тех, кто прибыл на службу, немедленно дезертировали, забрав с собой королевское жалованье, а другие отправлялись на службу дважды в разные места, что позволило им обманным путем получить жалованье дважды. Наблюдая этот хаос и задержки, Совет, наконец, потерял терпение и 9 июля приказал Сомерсету немедленно отплывать, "прекратив все отговорки". Но даже после этого приказа, он отплыл с армией только в конце июля, окончательная численность которой до сих пор оспаривается, но, согласно спискам, она состояла из одного баннерета, 6 рыцарей, 592 латников и 3.949 лучников[600].

В начале августа флот из 300 кораблей переправил эту огромную армию в Шербур вместе со всем багажом, лошадьми, припасами и огромным артиллерийским обозом, включая двадцать повозок с рибадекинами (средневековый вариант пулемета с 12-ю стволами, стреляющими одновременно залпом), новую пушку и наплавной мост из бочек, который Сомерсет приказал сделать для него за счет короля "для переправы через реки, которые он встретит на своем пути". Но еще до того, как он добрался до первой реки, Сомерсет столкнулся с трудностями, так как у него не оказалось достаточно телег и повозок, чтобы перевезти все свое снаряжение. Поэтому он решил взимать charroy, местный налог, предназначенный для таких случаев, в шести виконтствах, через которые он проходил, что позволило ему реквизировать весь имеющийся транспорт, даже из церковного имущества, и собрать деньги на оплату труда возчиков. Поскольку Сомерсет имел грамоту от короля, предписывающую всем королевским чиновникам в королевстве Франция и герцогстве Нормандия неукоснительно подчиняться его приказам, они так и поступали, но выражая протест, поскольку виконты, бесспорно, находились в юрисдикции Йорка и не имели от него никаких указаний[601].

Подробности кампании Сомерсета отрывочны и путаны. К 17 августа он был в Авранше, в 73-х милях к югу от Шербура и собрал в виде charroy 120 повозок, необходимых ему для следующего этапа. Затем, согласно плану, он проследовал через Мэн и Анжу, где в какой-то момент к нему присоединились его брат, Эдмунд Бофорт, и Мэтью Гоф. Как и Сомерсет, они оба имели значительные земельные владения в Мэне. Объединив силы, они опустошили и сожгли Анжу вплоть до стен Анжера и там остановились. Река Луара находилась всего в двух милях к югу, но они не предприняли никаких попыток форсировать ее или вторгнуться на вражескую территорию. Вместо этого они отступили на 39 миль на северо-запад в северную часть Анжу, чтобы осадить Пуансе, город, принадлежащий герцогу Алансонскому. Возможно, что, достигнув Анжера, армия слишком далеко и слишком быстро продвинулась в своей опустошительной кампании, поскольку в приказе от 17 августа о взимании charroy в Авранше местом назначения сбора обоза был указан Пуансе[602].

Какой бы ни была причина, осада Пуансе оказалась бесплодной, если только ее настоящей целью не было выбить герцога Алансонского из его главного оплота в Шато-Гонтье в 25-и милях отсюда. Несомненно, армия помощи действительно собралась там, и когда шпионы принесли эту информацию в Пуансе, Мэтью Гоф был отправлен с большим отрядом, чтобы перехватить ее. Застигнув французов врасплох, он сумел разбить их и освободить несколько пленных. Хотя это была несомненная победа, это не был очередной Азенкур или Вернёй, никто из знатных людей не был взят в плен, и в первую очередь сам герцог Алансонский[603].

Когда несколько недель осады не смогли убедить Пуансе сдаться, Сомерсет решил сократить потери и попытаться достичь успеха в другом месте. В 15-и милях к северу, сразу за бретонской границей, находился городок Ла-Герш, который также принадлежал герцогу Алансонскому. Арманьякский гарнизон этого замка досаждал английским владениям в Мэне, включая те, что принадлежали Бофортам. В 1438 году брат Сомерсета Эдмунд ненадолго захватил его и выторговал у герцога Алансонского 4-летнее перемирие. Теперь это перемирие подходило к концу, а Сомерсет мог также утверждать, что перемирие с Бретанью, которое он сам, будучи генерал-лейтенантом, заключил в июне 1440 года, также технически истекло. Мало того, что старый герцог умер в августе 1442 года, так еще и существование гарнизона герцога Алансонского в Ла-Герш было нарушением бретонского обязательства не укрывать врагов Англии.

Поэтому Сомерсет без колебаний осадил город: его жители сдались, а те, у кого были связи с арманьяками, были арестованы. Люди Сомерсета разграбили окрестности, а их командующий, действуя как живодеры, потребовал у нового герцога Бретани Франциска I выкуп в размере 20.000 салюдоров (1.6 млн. ф.с.), за возвращение Ла-Герш и продление перемирия. Половина этой суммы была выплачена 16 октября, а оставшаяся часть должна была быть выплачена после Рождества[604].

Поскольку Генрих VI уступил Сомерсету свое королевское право на доходы от войны, последний получил солидную прибыль, что создало крупный дипломатический инцидент. Разъяренный герцог Бретонский, который предложил свои услуги в качестве посредника на мирных переговорах с Карлом VII и содержал в то время посольство в Англии для этой цели, выразил протест через своих послов и потребовал репараций. Генрих VI был особенно огорчен всем этим, поскольку глава посольства, Жиль Бретонский, сир де Шантосе был братом герцога. Генрих VI немедленно отрекся от действий Сомерсета, предложил возместить ущерб и осыпал Жиля подарками, включая пенсию в 1.000 марок (350.000 ф.с.), две "книги песен для его часовни", принадлежавшие недавно умершему Луи де Люксембургу, и золотой кубок со 100 ф.с. (52.500 ф.с.). Сомерсету был направлен официальный выговор от Совета, который подписал даже кардинал Бофорт[605].

Из Ла-Герш Сомерсет перебрался в Мэн, и предпринял осаду Бомон-ле-Виконт, важной арманьякской крепости, контролировавшей главную дорогу между Алансоном и Ле-Маном, где его брат раньше был капитаном. Хотя Бофорты снова ожидали, что противник пришлет армию помощи, этого не произошло, и крепость капитулировала. Это была последняя победа в кампании, поскольку, хотя контракт Сомерсета был заключен на год, жалованье его людям не было выплачено до конца полугодия, которое уже истекло. Один из пунктов его чрезвычайного контракта позволял ему вернуться домой, если выплата жалованья будет задержана, что он и решил сделать. В конце декабря Сомерсет распустил свою армию в Нормандии, где часть людей присоединилась к гарнизону в Фалезе, а часть осталась жить за счет сельской местности, к большому огорчению местного населения. Печально известный артиллерийский обоз, транспортировка которого вызвала столько проблем, позже был обнаружен там, где его Сомерсет и оставил, вместе со своим лейтенантом, в Авранше[606].

Сомерсет вернулся в Англию в начале января 1444 года и обнаружил, что он опозорен. Его экспедиция не была полным провалом, но и не была триумфом, на который он рассчитывал. Стратегия и ход войны не претерпели кардинальных изменений и несмотря на все ожидания и влитые в нее драгоценные ресурсы, его кампания мало чем отличалась от тех, что всегда велись на границах. Бофорты получили больше выгоды, чем королевство или герцогство. Еще более пагубным было то, что Сомерсет нанес глубокую обиду герцогам Бретонскому и Алансонскому, подтолкнув их в объятия Карла VII в то время, когда оба они были потенциальными союзниками Англии.

То, что Сомерсет настаивал на полном личном контроле над своей экспедицией, теперь вышло ему боком. На него возложили всю ответственность за то, что она не достигла больших успехов. Хотя против него не было выдвинуто никаких официальных обвинений, Сомерсет, возможно, был удален из Совета, поскольку навсегда уехал в свои личные владения в Уимборне (Дорсет). Он умер там сломленным человеком, в возрасте 40-а лет, 27 мая 1444 года: ходили слухи, что он покончил жизнь самоубийством. Еще до его смерти было начато официальное расследование "преступлений, убийств, увечий, злоупотреблений, грабежей, мародерства, поборов и других правонарушений и бедствий", совершенных солдатами, которых он бросил в Нормандии. Посмертно Сомерсета обвинили в незаконном и чрезмерном взимании charroy: в 1446 году в ходе очередного расследования выяснилось, что он получил от этого чуть более 5.210 т.л. (303.917 ф.с.), а его душеприказчиков донимали за деньги, которые он получил от короны на свои расходы и снаряжение[607].

Сомерсет явно не подходил для руководства крупным наступлением не только из-за отсутствия военного опыта, но и потому, что еще до отъезда из Англии у него было слабое здоровье, и он не был готов к суровым условиям полевой кампании. Несомненно, он отправился в экспедицию, полагая, что она отвечает интересам Англии и Нормандии — интересам, которые он считал тождественными интересам Бофортов по сохранения их владений в Мэне. Поэтому иронично, что отвлечение ресурсов на его экспедицию и, более того, его настойчивое отстаивание своего права на независимое командование нанесли непоправимый ущерб Нормандии.

С момента высадки в Шербуре в августе 1443 года и до своего окончательного отъезда пять месяцев спустя Сомерсет ни разу не вступил в контакт с герцогом Йорком или Советом в Руане. Поэтому он не знал, что 12 августа Дофин Людовик, Орлеанский бастард, Рауль де Гокур и граф де Сен-Поль вошли в Дьепп с подкреплением в 1.600 человек. Это была третья и самая большая колонна с подкреплением, вошедшая в город с тех пор, как Толбот построил здесь свою бастиду, а капитан Дьеппа, Шарль Демаре, уже имел на службе несколько сотен человек, включая Гийома де Рикарвиля, который в 1432 году захватил замок Руана. Однако прибытие такого огромного отряда помощи было явным признаком того, что вскоре будет предпринята попытка прорвать осаду[608].

В восемь часов утра 14 августа 1443 года Дофин приказал сигналом трубы, начать штурм английской бастиды. Он привез с собой пять или шесть деревянных мостов на колесах и несколько подъемных кранов, чтобы с их помощью перебросить мосты через рвы, окружавшие бастиду. Благодаря этому его люди смогли ворваться на стены бастиды, но встретили шквал снарядов и стрел со стороны гарнизона, в результате чего было убито до сотни нападавших и ранено еще несколько сотен. Побуждаемые Дофином и ободренные прибытием от 60 до 80 больших механических арбалетов, привезенных жителями Дьеппа, французы возобновили штурм и после ожесточенной рукопашной схватки одержали победу. Более 300 защитников были убиты, а Дофин приказал казнить всех оставшихся в живых коренных французов как предателей: 8 латников, 4 лучника и два канонира были должным образом повешены. Среди пленных были сэр Уильям Пейто, сэр Джон Рипли и Генри Толбот. Дофин приказал разобрать бастиду, а всю найденную там артиллерию перевезти в Дьепп, чтобы пополнить городской арсенал[609].

Этой катастрофы можно было бы избежать, если бы Сомерсет направил свою армию под Дьепп — и, отбив Дофина, он мог бы одержать крупную победу, которая позже ускользнула от него в Анжу. Вместо этого осада, длившаяся 9 месяцев, была прервана, и попыток продолжить ее больше не предпринималось. Дьепп, как и Гранвиль, Лувье и Эврё, навсегда останется в руках арманьяков.

Решимость Сомерсета поступать по-своему означала, что Йорк и Совет не были информированы ни о его местонахождении, ни о его планах. Бретонская разведка, вероятно, сообщила им о захвате Ла-Герш, так как в конце октября из Лизье в Бретань был отправлен гонец, чтобы найти Сомерсета, узнать что делает его армия и сообщить обо всем в Руан. Единственный контакт между английской администрацией и Сомерсетом был неофициальным и опосредованным: в декабре посол герцога Орлеанского, направлявшийся на аудиенцию к Йорку в Руан, встретился и проехал некоторое время с Сомерсетом, когда возвращался домой из Фалеза в Кан[610].

Хотя Сомерсет был подотчетен только английскому правительству, его отказ даже пообщаться, не говоря уже о сотрудничестве, с нормандской администрацией был предосудительным. Разочарование в Англии по поводу того, что он не добился особых успехов в своей кампании, было ничто по сравнению с горечью в Нормандии. Авторитет Йорка и его Совета был подорван, а личное обогащение Сомерсета насыпало соль на рану. Йорку все еще не выплатили 20.000 ф.с. (10.5 млн ф.с.в) за год, и напряженное финансовое положение отражалось на всех военных операциях на территории герцогства. Например, в конце октября 1443 года лорду Скейлзу лично задолжали 600 т.л. (35.000 ф.с.) за его собственные усилия и более чем в десять раз больше в виде жалованья 51 латника и 318 лучников, которых он вывел из гарнизонов в других частях герцогства для полевой армии, чтобы сдержать набеги гарнизона Гранвиля. Ничто так ясно не иллюстрирует необходимость сбора средств из всех доступных источников в этот период, как тот факт, что, учитывая "нынешнюю нужду и скудость наших финансов, он снисходительно согласился" принять единовременную выплату в размере 3.000 т.л. (175.000 ф.с.), две трети которой должны были поступить из нормандских источников, а треть — из денег Йорка (не выплаченных) из Англии[611].

Экспедиция Сомерсета действительно стала поворотным пунктом в ведении войны, но не так, как он надеялся. Бретонское посольство, прибывшее в Англию в августе 1443 года, привезло приглашение от герцога принять его посредничество для возобновления мирных переговоров. Несомненно, это было сделано с предварительного одобрения Карла VII, а выбранное время позволяет предположить, что, открыв дипломатические каналы для заключения мира, которые он держал крепко закрытыми после освобождения Карла Орлеанского, он надеялся подорвать или даже предотвратить любой военный успех армии Сомерсета. Генрих VI ухватился за возможность заключения мира, когда тот был впервые предложен, ведь он всегда был миролюбивым по натуре. Неспособность Сомерсета навязать военное решение убедила даже самых отпетых ястребов из Совета в том, что единственным выходом является урегулирование путем переговоров. Через несколько недель после бесславного возвращения Сомерсета официальный мирный процесс начался заново.

1 февраля 1444 года король и его Совет приняли судьбоносное решение отправить Уильяма, графа Саффолка, во Францию для заключения мира или перемирия с "нашим дядей из Франции" и обсуждения брака Генриха VI с французской принцессой. Теперь Саффолк был одной из самых влиятельных фигур при дворе, его звезда взошла на фоне упадка влияния престарелых Глостера и кардинала Бофорта. Как магистр королевского двора он приобрел влияние на молодого короля, разделяя его интересы, но при этом он умело избегал вражды других придворных. Его военная служба во Франции с 1415 по 1429 год и, наконец, в 1435 и 1436 годах, а также участие во многих предыдущих мирных посольствах, включая Аррасский конгресс, свидетельствуют о его убеждении в необходимости сохранения французских владений Англии с помощью военной силы и в пользе стремления к миру с позиции силы.

Однако после экспедиции Сомерсета англичане не находились в сильной позиции, и Саффолк сильно сомневался в том, что готов взять на себя руководство делегацией, тем более что французы специально просили его об этом. Осознавая, что он сам роет себе яму, и помня пример Сомерсета об опасности личной ответственности, Саффолк протестовал против своего назначения в Совет. В конце концов, по настоянию короля, он согласился на эту роль, но только после того, как получил королевскую грамоту, дающую ему абсолютную гарантию от ответственности за все, что он сделает из лучших побуждений, выполняя приказы короля в отношении заключения мира или брака. Другими словами, вся ответственность за миссию и ее результат возлагалась на короля[612].

Нежелание Саффолка возглавить делегацию было искренним и вполне обоснованным. Это было незавидное назначение. Его инструкции исходили лично от короля, который был настроен на мир почти любой ценой, и он должен был вести переговоры с другим королем, само выживание которого зависело от его коварства. Саффолк добивался назначения опытных помощников и получил их в лице Адама Молейнса и сэра Роберта Рооса. Молейнс, был профессиональным юристом и дипломатом, хранителем Тайной печати (с 11 февраля 1444 года), известным гуманистом, чье знание латыни "было лучшим в Англии со времен Петра из Блуа", а в свободное время — епископом Чичестера[613].

15 марта английские послы высадились в Арфлёре. Они направились сначала в Руан, предположительно для консультаций с генерал-лейтенантом и Советом, а затем в Ле-Ман в Мэне. Вандом, где, в конце концов, было решено провести первые встречи 8 апреля, находился на вражеской территории, но примерно на равном расстоянии от английского Ле-Мана, Орлеана (герцог которого должен был принять участие в процессе) и Тура, где Карл VII в это время находился со своим двором. Из Вандома делегатов проводили в Блуа, где их встретил бывший пленник Саффолка, Карл Орлеанский, а затем 16 апреля в Тур, где уже ждали герцоги Анжуйский, Бретонский и Алансонский, чтобы на следующий день представить их Карлу VII. Бургундская делегация прибыла в Тур 3 мая, но сам герцог не присутствовал, так как его намеренно отодвинули на задний план по инициативе Карла, который, что должно было стать предупреждением для англичан, уже отказался от обещаний, данных им в Аррасе. Последним прибыл человек, который не имел абсолютно никакого права голоса, но без которого не было бы мира, этим человеком была Маргарита, 14-летняя дочь Рене, герцога Анжуйского, которую Карл VII выбрал в качестве невесты для Генриха VI[614].

В какой момент была предложена кандидатура Маргариты, неясно, но быстрота заключения соглашения после ее прибытия позволяет предположить, что оно обсуждалось и было одобрено еще до того, как Саффолк покинул Англию. Почему именно ее сочли подходящей женой для короля Англии и Франции, также неясно. Она была принцессой из дома Валуа, поскольку являлась правнучкой Карла V, но лишь племянницей жены Карла VII. Ее отец и дядя, Рене и Карл Анжуйские, пользовались привилегированным и влиятельным положением при дворе, поскольку воспитывались вместе с Карлом, но ее бабушка, грозная Иоланда Арагонская, умерла в ноябре 1442 года. Маргариту, что было бы более уместно, уже называли потенциальной невестой для графов де Сен-Поль, де Шароле и де Невер, но переговоры ни к чему не привели, не в последнюю очередь из-за скудности средств ее отца и его неспособности реально подтвердить свои претензии на блестящее наследство — королевства Сицилию, Неаполь, Арагон и Майорку (по праву жены), а также герцогства Лотарингию и Бар[615].

Более подходящей невестой, с точки зрения англичан, была бы одна из собственных дочерей Карла. Старшая, Екатерина, уже в 11 лет была выдана замуж за сына Филиппа Бургундского, графа Шароле, а третья, Иоланда, еще до своего второго дня рождения была обручена с принцем Пьемонта. Жанна, еще одна Жанна и Мадлен в возрасте от 9-и до одного года были доступны, и их молодость не делала их неприемлемыми, ведь в конце концов, Ричарду II было 29 лет, когда он, преследуя ту же цель — мир с Францией, женился на 6-летней сестре Карла VII Изабелле. Существовало два возражения против брака с дочерью Карла. Первое, которое можно было преодолеть, заключалось в том, что с точки зрения англичан договор в Труа лишил наследства эту ветвь семьи Валуа, и женитьба на одной из принцесс негласно восстановила бы законность их притязаний. Вторая, непреодолимая, заключалась в том, что сам Карл не собирался разрешать брак, который неизбежно привел бы к формальному разделу Франции и даже поставил бы под угрозу престолонаследие его собственного сына[616].

Так несчастная Маргарита стала жертвой, принесенной на алтарь мира. Только это был не постоянный мир, на который надеялись англичане, и даже не "полумир", 20-летнее перемирие, которое французы предлагали ранее. Независимо от притязаний на корону, ни одна из сторон не собиралась уступать право на полный суверенитет над Нормандией, Гасконью и Кале. Все, о чем можно было договориться, — это общее военное перемирие на 22 месяца, начинающееся 1 июня 1444 года и заканчивающееся 1 апреля 1446 года. Два дня спустя был составлен брачный договор, а еще через два дня после этого, 24 мая 1444 года, в церкви Сен-Мартен в Туре состоялась официальная помолвка[617].

Церемонию у алтаря проводил папский легат, а Саффолк выступал представителем Генриха VI. Свидетелями церемонии были два потенциальных короля, Карл VII и Рене Анжуйский, и будущий неоспоримый король, Дофин Людовик, вместе со своими женами и многочисленной французской знатью. Заметно было только отсутствие Рено де Шартра, архиепископа Реймса. Потеряв трех братьев при Азенкуре и отца при захвате Парижа бургиньонами в 1418 году, он посвятил свою жизнь мирному процессу, пытаясь примирить арманьяков и бургиньонов, англичан и французов. Рено приехал в Тур, чтобы помочь в переговорах, но перед самым их началом потерял сознание и умер[618].

На празднике негласно присутствовал и второй призрак. В часовне за хором лежало тело маршала Бусико, чья прославленная на весь мир жизнь великого героя-рыцаря Франции резко оборвалась после его пленения при Азенкуре. Шесть лет спустя Бусико бесславно закончил свои дни в качестве английского пленника в безвестном поместье в Йоркшире[619]. Он дожил до договора в Труа и триумфа англичан, а теперь, после смерти, стал свидетелем события, которое должно было привести к их окончательному поражению.