Здесь водятся драконы

V

Египет,

Александрия.

Барон Греве всегда пользовался репутацией человека вспыльчивого, но отходчивого и в общем, не злого. Слуги, как и те, кому пришлось в разное время служить под его началом, барона не боялись, зная, что если он и обматерит кого в запале, то будет это за дело, и тем кара и ограничится.После чего обруганный мог рассчитывать если не на прямое извинение, то на некий знак внимания, выполняющий негласно роль такового.

Но сегодня все — может, за исключением капитана и старшего помощника «Луизы-Марии», быстроходного грузопассажирского судна, использовавшегося четой Греве в качестве роскошной яхты, старались держаться от судовладельца подальше. Среди команды ползли шепотки — конечно, скрыть такое происшествие, как похищение супруги барона, случившееся в Александрии, было немыслимо. Рассказывали о трупах, оставленных налётчиками, о зарезанной служанке баронессы. По счастью, это была не горничная-мулатка, повсюду сопровождавшая баронессу ещё со времён её первого замужества — в вечер перед нападением на особняк, снятый Греве в европейском квартале Александрии, мадам Камилла отправила Лиззи на «Луизу-Марию», чтобы отобрать для хозяйки кое-что из обширного гардероба, хранившегося на яхте, и при госпоже оставалась лишь служанка-арабка, нанятая на время, для ухода за жилищем. Она-то и пала жертвой убийц — как и сторож, нанятый здесь же, по рекомендации сотрудников бельгийского консульства.

Сам барон категорически отказывался говорить на тему этого ужасного происшествия, сделав исключение лишь для секретаря бельгийского консула, доставившего на борт «Луизы-Марии» записку с выражением сочувствия от своего патрона, да троих чинов александрийской полиции, проводящих расследование этого прискорбного происшествия — этих барон едва не скомандовал выбросить за борт, когда один из незваных гостей задал неделикатный вопрос касательно частной жизни супружеской четы. Тем контакты с внешним миром и ограничились — если не считать маленького конверта, доставленного на борт с ежедневной почтой на следующий день после прибытия на судно самого барона. Вскрыв конверт, Греве потемнел лицом, длинно, непечатно выругался по-русски и заперся у себя в каюте, куда вызвал вахтенного матроса и приказал тому отнести в российское консульство депешу — причём адреса на конверте указано не было, и передать его было велено лично в руки консулу, коллежскому советнику по Министерству Иностранных дел Ахтиярову или, буде того не будет на месте, его доверенному секретарю, титулярному советнику Полоскову, непременно истребовав при этом расписку в получении. А всего через час после его возвращения мсье Бувилль, бессменный шкипер «Луизы-Марии» приказал поднимать якоря. Судно проследовало к выходу из гавани, обменялась прощальными гудками со старым клипером «Всадник», оставленным от активной службы и несущим здесь, в Александрии, стационерную службу при русском консульстве. На вопросы о курсе и месте назначения мсье Бувилль молчал, недовольно поджимая тонкие губы. Матрос-вестовой, прибиравшийся в каюте старшего помощника, по совместительству выполнявшего обязанности штурмана, сообщил по секрету всей команде, что видел на столе в каюте карты с курсом Норд-Вест, к архипелагу Южные Спорады, и далее, через Ионическое и Адриатическое моря в крупнейший на Адриатике австро-венгерский порт Триест. Что понадобилось барону во владениях императора Франца-Иосифа, и почему он счёл возможным отправиться туда, не предприняв ничего для поисков похищенной супруги — эти вопросы не давали покоя всем, на борту «Луизы-Марии», от шкипера Бувилля до последнего трюмного матроса. Что касается Греве, то он за время перехода так ни разу не показался на палубе. И только вахтенные матросы, несущие службу на полуюте (на яхте были заведены строгие порядки, позаимствованные из корабельного устава Российского императорского Флота) Видели, как открывалась время от времени крышка иллюминатора баронской каюты и оттуда вылетала бутылка, чтобы кануть бесследно в ультрамариновых волнах Средиземного моря.

— Из-за вас, дорогой барон, мне пришлось проделать изрядный крюк, причём под чужим именем и по чужим документам! — проворчал Остелецкий. — И что же — в Парижеменя уже дожидалось ваше письмо: «так мол, и так, планы изменились, встречаемся в Вене», А это, между прочим, тысяча с гаком вёрст с теми же, заметь, липовыми бумагами! Кстати, ну и местечко вы выбрали для встречи — не могли отыскать что-нибудь поскромнее? Впрочем, извините, у вас, аристократов свои причуды…

Остелецкий имел все основания для недовольства: получив первую, мало что объяснившую телеграмму из Александрии, он немедленно отправился во Францию, в Париж, где и остановился в заранее оговоренном месте — в частном пансионе, в предместье Понтуаз.

Но на этот раз посещение Парижа не затянулось — не успев толком окунуться в неповторимую атмосферу столицы «ля белль Франс» уже на следующий день он получил на почтамте письмо «до востребования». Штемпель указывал на то, что депеша была брошена в почтовый ящик в Триесте, всего два дня назад — почта в старушке Европе работала отменно, и автор письма поостерегся на этот раз доверяться телеграфу. Вскрыв письмо, Остелецкий замысловато выругался по-французски и принялся собирать свой невеликий багаж. Не прошло и часа, как он катил на фиакре к Лионскому вокзалу, откуда отправлялся поезд до Мюнхена. Там он сделал пересадку на экспресс, следующий в Вену, и вскоре уже входил в роскошно отделанный вестибюль отеля «Стефания», одного из самых фешенебельных в столице Австро-Венгерской Империи.

Греве не принял предложенного шутливого тона — он был непривычно сосредоточен, не осталось и следа от его обычной весёлости и жизнерадостной манеры держаться, и если бы Остелецкий не подозревал, что случилось нечто очень скверное — полученная корреспонденция ясно на это указывала, обходя, однако, подробности, — он решил бы, что барона подменили.

В номере Греве, где, собственно, и состоялась встреча, они не задержались — спустились в вестибюль, барон велел портье вызвать экипаж, и два приятеля четверть часа колесили по венским бульварам, пока не остановились перед ажурными воротами парка Фольксгартен. По-имперски солидный служитель в расшитой ливрее — в парк, несмотря на название, «Народный сад», пускали далеко не всякого — почтительно склонился перед посетителями и сделал приглашающий жест рукой. Друзья неспешно проследовали по центральной аллее, свернули на одно из боковых ответвлений, где в этот час не было посетителей, и только там барон заговорил о том, ради чего так спешно вызвал собеседника в Вену.

Рассказ занял не менее получаса, и всё это время Остелецкий слушал, не перебивая. Греве в деталях описал, как прибыл на «Луизе-Марии» в Триест, как остановился в гостинице, указанной в письме. Как прожил там три дня, терзаемый самыми чёрными подозрениями, пока, наконец, посыльный не принёс к нему в номер конверт. В содержащейся в конверте записке ему предлагалось вечером того же дня прогуливаться по набережной — непременно в одиночестве, иначе встреча, в которой она сам заинтересован, не состоится.

(16)

Барону оставалось только выполнить требования, изложенные в послании. В назначенный час он прогуливался по набережной. Он был один, как и требовал анонимный автор, но отнюдь не с пустыми руками — в элегантной трости (чёрного африканского дерева с набалдашником из слоновой кости) скрывался острый, как бритва, дамасский клинок длиной в два с половиной фута. Кроме того, в протезе левой кисти (свою барон потерял несколько лет назад, во время морского бой у берегов Занзибара) пряталось хитроумное стреляющее приспособление вроде миниатюрной митральезы, с несколькими стволами, заряженными револьверными пулями — подарок супруги, однажды спасшие ему жизнь. Но интуиция подсказывала Греве, что эти меры предосторожности излишни и служат, скорее, для собственного успокоения — его вызвали сюда отнюдь не ради покушения на его жизнь.

— Назначенная встреча была обставлено в лучших традициях авантюрных романов. На набережной ко мне подошёл какой-то господин и протянул записку. Её содержимое предлагало мне следовать за подателем сего, не задавая лишних вопросов. Так я и поступил, и посланник проводил в кофейню неподалёку. Сам он туда не пошёл, передав на попечение гарсону, и тот проводил меня в отдельный кабинет. Помещение было затемнено — несмотря на вечернее время, лампы не горели, и лишь скудные толики света проникали через щель между сдвинутыми занавесями. Его хватило лишь на то, чтобы я разглядел маску на лице мужчины, сидящего между мной и окном — знаете, эдакое чёрное домино под низко надвинутым цилиндром, как у персонажа дешёвой оперетке… Тем не менее, кое-что в визави показалось мне знакомым, а именно — голос. Говорили мы по-французски, причём он обходился без малейшего акцента, однако я голову готов заложить, что этот язык ему не родной. Кроме того, в середине беседы он встал и подошёл к окну, чтобы раздвинуть занавеси пошире — на улице стало совсем уж темно, — и мне показалось, что я узнаю эту мягкую, кошачью манеру двигаться.

— И кто же это был — вы сумели понять? — спросил Остелецкий. Слушая рассказ барона, он раз за разом убеждался, что свойственная старому другу жизнерадостность и юмор бесследно испарились. Впрочем, оно и неудивительно — при нынешних обстоятельствах…

— Не имею ни малейшего представления. — Греве развёл руками.

— А записки его сохранились? Мы могли бы изучить почерк…

— Да, все три — письмо, полученное в Александрии, записку из Отеля и ту, которую мне передали на набережной. Но поверьте, друг мой, вы только зря потратите время. Все три документа написаны разными людьми, это я совершенно точно установил.

— И, скорее всего, ни одна не принадлежит перу человека в маске. — Остелецкий кивнул, соглашаясь с бароном. — Сукин сын осторожен, простите мой французский… Ну, хорошо, и что было дальше?

В нескольких фразах Греве изложил суть условий, поставленных похитителем. Остелецкий, дослушав, удивлённо покачал головой.

— Признаюсь, барон вы… вернее сказать, ваш таинственный знакомый сумели меня удивить.

— Я и сам ушам своим не поверил. Отправиться в Россию, втайне набрать там людей для команд двух построенных в Германии броненосцев — тех самых, которые если верить газетам, были перекуплены правительством Республики Перу, — переправить «рекрутов» в Штеттин, принять корабли и уже в море передать их новым владельцам, китайцам! Не слишком ли замысловато?

Остелецкий поискал глазами скамейку.

— Давайте-ка присядем барон, такое лучше осмысливать, находясь в неподвижности. И держите-ка, сейчас это, пожалуй, полезно…

Он извлёк из кармана сюртука крошечную плоскую фляжку и протянул Греве. Тот отвернул крышку, понюхал — во фляжке был отличный шотландский виски.

— Пожалуй… — барон сделал глоток и передал флягу товарищу. Тот последовал его примеру.

— Вообще-то, идея с выкупом у Перу построенных в Германии броненосцев не так уж и плоха. Скажу сугубо по секрету: мы и сами подумывали о чём-то подобном, ведь получив эти броненосцы вдобавок к далеко не слабому Бэйянском флоту, китайцы могут устроить нашим французским… хм… партнёрам приличный сюрприз!

Переспрашивать кто эти «мы», барон не стал — ему давно было известно, что старый друг сменил карьеру морского офицера на работу в разведывательном департаменте Адмиралтейства…

— В самом деле, раз уж один раз удалось — то почему бы и не повторить? Тем более, что уговорить перуанцев труда бы не составило, слишком многим они нам обязаны. Но Государь, когда мой патрон доложил ему план операции, согласия своего не дал, решив, что стоит так уж откровенно дразнить французов — хватит с них той операции, что проворачивает сейчас наш дорогой друг Серёжка Казанков!

— Что за операция? — немедленно насторожился Греве.

— Стоп! — Остелецкий вскинул в предупреждающем жесте ладонь. — Пойми меня правильно, Гревочка, я и так сказал больше, чем следовало. В своё время всё узнаешь, и в подробностях, а сейчас — извини!

Барон снова приложился к фляжке, крякнул — виски был хорош. Остелецкий наблюдал за ним с одобрением.

— Между прочим, это продукция старейшей в Шотландии винокурни, она уже лет пятьсот, как начали поставлять виски шотландскому, а впоследствии и британскому королевскому двору. Это, чтобы ты, Гревочка, понимал, где-то между их Хартией Вольностей и нашей Куликовской битвой.

Барон хмыкнул, сделал ещё глоток, потряс фляжкой — и вернул опустевший сосуд владельцу.

— Ну, хорошо, предположим, я соглашаюсь и перегоняю эти два корыта в Вэйхайвэй. Но, насколько я помню — а я внимательно слежу за корреспонденцией с этой войны, — Бэйянский флот не выделил ни единого корабля, чтобы помочь защитникам Формозы или Фуцзяньскому флоту, призванному оборонять Тонкинский залив! С чего же вы решили, что теперь, после разгрома при Фунчжоу, они поступят иначе? Адмирал Дин Жучан, командующий Бэйянским флотом, если верить тому, что пишут о нём в Европе — хитрый лис, с чего ему таскать каштаны из огня для губернаторов южных провинций Китая?

Остелецкий проводил глазами двух конных жандармов, процокавших копытами по аллее — за порядком в Фольксгартене и спокойствием его посетителей следили неукоснительно.

— Насчёт хитрости Дин Жучана ты прав, но не следует скидывать со счетов и честолюбие — как самого адмирала, так и его покровителя, Ли Хунчжана. Герой подавления восстания тайпинов, он сейчас занимает пост наместника столичной провинции Чжили, что в Империи Цин является высшей государственной должностью. Но если адмирал в добавок к прежним заслугам запишет на свой счёт ещё и победу над «ян гуйцзы», «заморскими дьяволами», то сможет подумать и о возвышении — особенно, если кто-то нашепчет ему на ухо о такой возможности. Мало, что ли, в истории Китая прецедентов, когда удачливые полководцы свергали императора и занимали его место? Так что, дело за малым — передать Дин Жучану в дополнение к его и без того немаленьким силам два германских броненосца. Таким образом, англичане убивают сразу двух зайцев: получают нового правителя Поднебесной, обязанного им своим положением, и публично обвиняют Россию в том, что она приложила руку к тайной помощи Китаю. В этом случае отношения между Парижем и Петербургом будут испорчены надолго. Только на этот раз господа с Даунинг-Стрит просчитались, игра пойдёт по нашему сценарию.

— А они сумеют… обвинить? — барон нахмурился. — То есть, обвинить-то могут, для этого большого ума не надо, а вот доказать свои обвинения?

— А зачем англичанам, по-твоему, понадобилось твоё участие и вообще русские моряки в командах этих германских калош? У Китая и своих, небось, хватает!

Барон скривился.

— Значит, ты считаешь, что мне следует пока действовать в соответствии с планами похитителей баронессы? Я всё понимаю, но… уж больно неохота уступать этим мерзавцам! Кстати, ты не догадываешься, кто бы это мог быть?

Остелецкий пожал плечами.

— Ясно, что за столь сложным и масштабным замыслом стоит держава — частное лицо, пусть и обладающее возможностями графа Монте-Кристо на такое не способно. Я бы подумал о китайцах, но это уж совсем немыслимо. Несмотря на имеющиеся в Поднебесной богатые традиции шпионажа — об организации агентурной разведки писал ещё Сунь Цзы, — у них полностью отсутствуют какие-либо возможности на европейском континенте. Да и модус вивенди нашего неведомого контрагента наводит на мысли…

Барон согласно кивнул.

— Да, образ действий человека в маске — будем пока считать, что он и есть главный организатор и похищения и операции с броненосцами — подозрительно знаком. Особенно то, как решительно онрасправился с наёмниками-арабами в Александрии.

Остелецкий прищурился.

— Я всё думал, Гревочка, заметишь ты это или нет. Обратил внимание на способ, которым они были убиты?

— Ножом, как ещё? Троим перерезали глотки, а третьему распороли печень. По крайней мере, так мне рассказывали в Александрии…

— Вот именно, печень! Арабы предпочитают вскрывать своим жертвам гортань, а такой удар, да ещё и снизу вверх, наискось, явно из нижней стойки… ничего не напоминает?

Греве задумался на миг, потом щёлкнул пальцами.

— Мексиканская школа ножевого боя, а как же! Знавал я одного знатока и любителя…

— В корень зришь, дружище. — подтвердил Остелецкий догадку собеседника. — О нём я и подумал, причём сразу, как только ознакомился с докладом, полученным из Александрии — наши сотрудники, состоящие в штате консульства, расстарались и раздобыли материалы расследования. Недавно мне пришлось пересечься с этим господином и в краях не столь уж отдалённых. В Абиссинии, если тебе интересно.

— Инцидент в Таджуре? — барон хлопнул себя ладонью по колену. — Я так и думал, что ты имеешь к этому отношение!..

— Как видишь, не я один.

— Я только вот чего понять не могу. Ну, хорошо, поножовщина в Вальпараисо, потом резня в Александрии…

— Прибавь сюда ещё и парочку трупов в Новой Москве. — добавил Остелецкий. — Этот господин себя не ограничивает.

Пусть так. — барон помотал головой. — Всё это дело, в общем, обычное. Но — похищать подданную бельгийской короны, аристократку, со связями при всех дворах Европы?

— Как будто в первый раз! Помнишь, как Серёжка в семьдесят восьмом потерял свою невесту? А ведь взрыв, убивший её, Государя и ещё немало народу как раз англичане и устроили! Вот теперь и до Камиллы твоей дотянулись…

— Типун тебе на язык! — барон, обычно не слишком религиозный, перекрестился на католический манер слева направо. — Накаркаешь ещё… баронесса, слава богу, жива и, надеюсь, живой и останется!

Ну, извини! — Остелецкий виновато развёл руками. и, кстати — помнишь такую поговорку: 'Джентльмен к западу от Суэца не отвечает за то, что делает джентльмен к востоку от Суэца? Уверяю тебя, любой из руководителей нашего общего знакомого, узнав о том, что он вытворяет, разумеется немедленно возмутится и заявит, что Британия не имеет к этому отношения. Но на самом деле…

— Англичанка гадит?

— Как обычно. Стравить благодаря истории с броненосцами Париж и Петербург — задумано, что и говорить, талантливо, а что ради этого придётся закрыть глаза на пару-тройку гнусностей — что ж, политика вообще дело грязное, а теневая, тайная политика, так и тем более. А что касается баронессы — даю слово, я её сумею найти её и вырвать из лап этих мерзавцев, кем бы они ни были!