Зелёная кобыла

X

Оноре громко читал: «Дорогие родители. Хочу сообщить вам, что послезавтра я выхожу из лазарета. Я вывихнул себе плечо на лестнице у казначея, когда нес перчатки Аджюдана. Сейчас чувствую себя уже хорошо, но участвовать в параде 14 июля я не смог, о чем, с одной стороны, жалею, однако теперь я уже совсем здоров. Я не хотел писать об этом, чтобы не волновать вас. Перчатки лежали в кабинете у капитана, а я получил таким образом пять дней отпуска и буду рад очутиться среди вас в следующую среду. Я не буду участвовать в маневрах: меня, наверное, переведут в другую роту, и я буду скучать по своей роте, потому что здесь сержант относился к вашему сыну хорошо. Мне повезло с отпуском, и я все объясню вам. А с другой стороны, я рад, что вы все здоровы, и так как я уже вылечил свое плечо, то смогу помочь вам на жатве. Постоянно помнящий вас ваш сын Эрнест Одуэн».

— Мне очень приятно, что он приедет, — сказал почтальон. — Жалко только, что твой брат Фердинан слишком рано уезжает, а то и он тоже порадовался бы встрече.

— Фердинан? Но ведь он же не приезжал сегодня, так что нет основания…

— Если не приезжал, то сейчас приедет. Я видел его кабриолет, стоящий перед домом Зефа.

Лицо Оноре побагровело от гнева. Что за негодник, этот ветеринар. Вот ведь пройдоха, черт побери!

Когда почтальон скрылся из виду, Оноре крикнул:

— Ну-ка дай мне шляпу!

— Лучше не надо, лучше останься дома, — сказала Аделаида. — Дождись Фердинана здесь…

— Шляпу, я говорю тебе!

— Только хуже все получится, когда начнете браниться при людях. Не станет же Фердинан делать что-нибудь плохое.

— В заднице я его видел, твоего ветеринара!

Но пройдя метров сто, Оноре немного поостыл. Он подумал и пришел к выводу, что ссора не только не приведет ни к чему хорошему, а, напротив, укрепит ветеринара, который может заупрямиться в его опасных намерениях.

У Малоре дверь кухни была открыта, и ему даже но понадобилось стучать. Кроме Фердинана и женщин, там никого не было; он разговаривал с Маргаритой тем покашливающим голосом, который у него появлялся во время затруднительных бесед. Когда он увидел вошедшего брата, на лице его появилось раздосадованное и испуганное выражение.

— Я тут проходил мимо, — сказал Оноре, — и увидел твой кабриолет. Ну что же, Анаис, я вижу, твоя Маргарита вернулась?

— Она к нам приехала на три недели, но только ты, конечно, понимаешь, как это мало. Когда дочь дома, три недели пролетят быстро, зато потом время потянется медленно-медленно.

— Она стала красивой девушкой в Париже, — сказал Оноре.

Он изучал ее, разглядывал, сравнивал ее и мать с бесцеремонностью, которая удручала Фердинана. Маргарита была не такой крупной, как Анаис, но на двадцать два года более стройной. Дочь, не такая светловолосая, как мать, не обладала также и правильными чертами ее нежного и кроткого лица, но пито у нее были дерзкие глаза, задорный чувственный смех и своеобразная манера выставлять вперед свою грудь навстречу мужским взглядам. Она была в голубом платье, прикрытом сверху цветастым передником — тем самым, который Аделаиде казался вызывающей роскошью.

Оноре поддерживал разговор с Маргаритой, любезничал с обеими женщинами, смеялся сам, смешил их, хлопал себя по ляжкам. Ветеринар сидел притихший на своем стуле. Анаис вела себя сдержанно — больше из осторожности, нежели из робости; когда не могла удержаться от смеха, бросала быстрый взгляд в окно, чтобы знать, не возвращаются ли ее мужчины. Маргарита поддерживала беседу с Оноре. Они говорили о Париже; Оноре ездил туда в 85-м году за счет коммуны на похороны Виктора Гюго; Филиберу Меслону, который был уже в летах и не мог поехать сам, хотелось, чтобы кто-нибудь представлял там Клакбю вместо него.

— Народу на тех похоронах было много, — сказал Оноре, — но сказать, что я что-нибудь там увидел, вряд ли можно. А люди там не очень-то разговорчивые. Ну да ничего, я все же провел тогда в Париже пару неплохих деньков.

Плененный резвыми взглядами девушки и сладостной полнотой груди Анаис, он, вставая, даже и не вспомнил о цели своего визита. Однако, когда Фердинан попытался задержаться еще, он крепко схватил его за руку:

— Пошли, жена ждет нас на ужин.

— Побудьте еще немного, — предложила Анаис. — Зеф вот-вот придет, он с мальчиками жнет в Шан-Дье.

— У меня к нему нет никакого срочного дела, — не без высокомерия произнес Оноре. — Когда мне нужно будет, я сумею его найти.

На улице он взял лошадь ветеринара под уздцы, чтобы дойти до дома вместе с ним пешком.

— Может быть, ты скажешь мне, что это за дела такие ты пришел к ним устраивать вот так, за моей спиной, не предупредив меня.

— Все очень просто, ты поймешь…

— И не подумаю. Не пытайся начинать все сначала.

— Послушай. Сегодня утром я получил одно письмо… письмо от человека, которого ты знаешь…

— От кого?

— Ну, понимаешь, письмо от Вальтье, — ответил ветеринар, понизив голос.

— Тогда так и говори, что от Вальтье, — лошадь-то твоя, наверное, не разболтает?

— Я получил его сегодня утром. Он пишет, что отправил девушку к ее родителям, поскольку сам на месяц отправляется в поездку.

— Он решил, что его избиратели не посмели бы ее…

— Знаешь, я думаю, что люди все-таки преувеличивают. Он просто интересуется девушкой, и все.

— Я тебя слушаю. И он просит тебя устроить все как надо с Зефом в мэрии?

Ветеринар стал возражать, что он пришел просто так, чтобы убедиться, что Маргарита у родных не скучает, как его попросил об этом Вальтье. Он уверил, что никакой другой цели не преследовал, но скрыть своего замешательства ему не удалось.

— Следовать везде за тобой по пятам я не могу, — сказал Оноре, — но не вздумай говорить Зефу об украденном письме. Это письмо принадлежит мне, мне, и никому другому.

После паузы он повеселевшим голосом сказал:

— А она ничего, красивая стерва, эта их Маргарита. О такой не грех поразмышлять.

Фердинан со сдержанным неодобрением качнул головой.

— У этой девушки есть будущее, — ответил он осторожно.

— Не знаю уж, есть ли у нее будущее, но задница точно недурна, а сиськи каковы, черт побери!

— Оноре! Ну ты, Оноре…

— При этом такая свеженькая, а? Смешливая рожица… Когда мы разговаривали, нога у нее приоткрылась по самую икру! Иисус сын Божий! Это зрелище!

Оноре облизнул губы, не столько из похоти, сколько из желания позлить брата. Лицо Фердинана стало пунцовым; он запротестовал:

— Ты не должен говорить подобные вещи, нет, ты не должен… и какой от этого прок?!

— Как ты говоришь: какой от этого прок? Прок такой, что можно себе, например, представить.

Оноре расписывал картину в деталях. Ветеринар багровел: совесть его устраивала ему ужасную сцену. Увлекшись собственной игрой, Оноре воодушевился:

— Я вижу все это как наяву. Подумай только: поработать над одной из бабенок Малоре… Хотя эта задница уже проскочила мимо меня. Живешь, вкалываешь, толкаешь перед собой плуг, а дни идут, и некогда даже подумать…

Он вздохнул и тихо, с озлоблением добавил:

— Впрочем, нет, кое о чем все же думать приходится.

Метров сто они прошли в молчании. Фердинан наводил в своей совести порядок, щупал, спрятав руки за спину, пульс. Оноре шагал более тяжеловесно, и голова его была полна навевающих тоску мечтаний. Он думал о каком-то несостоявшемся приключении, даже не зная, когда именно оно не состоялось.

— Кстати, — сказал Оноре, — ты еще не слышал, что в среду приезжает Эрнест? У него будет пять дней отпуска. Это не много, но все же…

— Надеюсь, Эрнест выберется хотя бы разок к нам в Сен-Маржлон.

— Ну нет! — возразил Оноре. — Пять дней и так пролетят незаметно.