Земля последней надежды. Свиток 2. Время рыжего петуха

Глава 3. У порога

1. Кривская земля. Орша. Лето 1067 года, червень, день десятый

Солнце слепило. Месяц червень – макушка лета, не зря же говорят. Владимир Мономах вскинул руку к глазам, прикрыл их от солнца, вгляделся. На другом берегу Днепра, среди искрящихся на воде солнечных всплесков, едва заметно виднелось мельтешение тёмных точек и чёрточек.

– Ну что там? – спросил за спиной кто-то еле слышно.

– Да вроде едут, – молодой ростовский князь досадливо поморщился – слепило всё равно – и отворотился, роняя руку. Звякнуло кольчужное плетение рукава. Вот тоже – и кто выдумал в этакую жару в бронях париться – не в бой же идти, в конце-то концов!

Война с Всеславом, неожиданно тяжёлая и непонятно жестокая, к середине лета затихла как-то сама собой.

Пока великий князь со Ставкой Гордятичем шёл спасать от Всеславлих загонов своё Берестье, пока гонялся за ними по всей Чёрной Руси (и то без толку гонялся, правду-то сказать!), пока Ярополк и Мономах делали то же самое у Смоленска, ушло такое нужное им время, миновал и травень, и изок. Рати собрали снова, но идти на Полоцк или Новгород было уже поздно – дорога уже была перехвачена. Всеслав совокупил полоцкую рать у Орши, пришли полки от всей Всеславлей земли – от Полоцка, Витебска, Усвята, Плескова и Новгорода. А в голове рати стояли немногие уцелелые после взятия города и побоища на Немиге менчане – те, кто ничего не забыл и не простил. Те, чьи близкие если не сгибли невестимо, так в полон угодили – а с того полона навряд ли кого теперь уже вызволишь – угнали менский полон купцы-рахдониты в Гурган да Мазандеран, а кого – и до самой Палестины или Египта.

Две седмицы стояли рати Ярославичей и Всеслава друг напротив друга, а после началась пересылка гонцами и послами. Войско Ярославичей понемногу растекалось по домам – как, впрочем, и Всеславля рать – и к тому времени, как полоцкий князь согласился встретиться с южными князьями, при них остались только их дружины. Ростовчан насчитывалось сотни три, и Мономах в глубине души содрогался, представляя, сколько воев осталось у иных князей, у тех, где вои навычны не только воевать, но ещё и землю возделывать – у киян и черниговцев. Надвигалась жатва, стояли непрополотыми хлеба. Конечно, у многих – да что там у многих, мало не у каждого воя были и холопы, да только цена холопьему труду всем ведомо какова, без хозяйского-то надзора.

А у отца, в переяславской рати – иная назола. Лето – пора степных набегов. Были у русской межи печенеги, сгинули, пришли торки – не стало торков, теперь новая заноза – половцы. Эти и числом поболее, и вояки посильнее… Потому переяславские вои больше других рвались домой, потому Всеволод скорее иных князей стремился разрешить полоцкую болячку: боем – так боем, миром – так миром.

Владимир Всеволодич знал, что и при Всеславе тоже наверняка осталась только дружина, и числом она южные дружины не превосходит… но то числом… Опричь того, ведал Мономах и то, что в полоцкой рати оставались ещё и немногочисленные бешеные менчане, которые в глубине души надеялись на то, что доведётся всё же переведаться с Ярославичами в бою.

– Едут, – подтвердил рядом гридень Порей, тоже щурясь из-под руки на солнце. Младший сын былого новогородского тысяцкого Остромира Коснятича на Немиге был ранен в правое плечо. Теперь, четыре месяца спустя, рана уже зажила, но нет-нет да и напоминала о себе резкими уколами боли.

Поперёк рябящего солнечного сияния по реке быстро бежала тёмная чёрточка – приближалась. Ехал князь Всеслав. И ехал не один.

Челнок-однодеревка вспарывал мелкие волны. Левый берег приближался.

Днепр у Орши не особенно широк – меньше перестрела. Всеслав хорошо видел на левом берегу стан Ярославичей. Давно южная рать у Орши стоит, успели стан свой обнести и тыном и даже валом – не полевой стан рати уже, а почти что и городок. Только тын невысок – Всеслав и с воды ясно различал в городке шевеление – по валу и за тыном быстро перебегали маленькие издалека люди, кое-где мелькали и всадники.

Ждут.

– Ждут, – негромко сказал за плечом Рогволод, с усмешкой теребя жидкий светло-русый ус.

Старшему сыну пошёл семнадцатый, он был уже самостоятельным князем. И дружина была своя, из своих полочан, из лютичей, глинян и свеев, повоевал Рогволод отдельно от отца – и на Варяжьем Поморье, и на море – мало не взял в полон Мстислава Иязславича, и в свеях, помогая зятю, свейскому конунгу Эрику. Да и весной, в Чёрной Руси – сам забрал у великого князя Нов Городец. Гордость отцова. Сейчас Рогволод был слегка бледен, но спокоен – навык полоцкий княжич верить отцу. Верить отцу и верить в отца, в его ратный и государственный талан, помнил и о Велесовом знаке на отцовой жизни. И не разуверился даже после зимнего поражения – и после менского разорения, и даже после погрома на Немиге.

Второй сын, Борис, названный, в пику киевским князьям (пусть знают, что мы помним, кто кого убил полвека тому!), моложе – ему всего-то четырнадцатый год. Он отлично показал себя на Немиге – и полк в бой водил, и меч окровавил, и от ворогов отбился и ушёл, когда всё рухнуло.

Сейчас Борис изо всех сил старался показать, что и он ничего не боится, ничуть не хуже старшего брата, хотя сам в волнении постоянно то бледнел, то краснел. Шутка ли – трое полоцких князей всего с двумя гриднями да с десятком воев едут в стан киевских Ярославичей. Одни – против всей вражьей рати.

Всеслав, прекрасно понимая, какие мысли одолевают Бориса, незаметно подмигнул ему и коснулся своего неразлучного оберега – зашитого в кожу куска родовой рубашки с Велесовым знаменом. Не робей, мол, Борис, боги с нами, так кто на ны? Сын понял, вспыхнул, сжал зубы, но тут же глянул на отца с благодарностью за то, что не сказал ничего родитель вслух, не стал позорить его при старшем брате – деваться бы потом некуда было от насмешек.

Да и чего бояться-то? Не воевать едут – мириться. Охолонули Ярославичи, поняли, что даже со всей силой совокупной им не одолеть кривской земли с Новгородом вкупе: с войском Всеславлим воевать – это не люд кривский грабить да резать.

Всеслав усмехнулся.

И вдруг подумалось недобро – а правильно ли он сделал? Едет во вражий стан – вражий, вражий, чего там! – и обоих старших сыновей с собой взял? А случится чего? На кого Полоцк останется?

Нет. Не может быть!

Ярославичи клялись ему! Клялись и на мече, и крест свой целовали! Честь княжья должна же быть у них или как?! Тот же Святослав – витязь! И он клялся тоже!

Да и рать на том берегу! И не на пустое же место рать он оставил – воевода Брень там, пестун любимый, да и иные гридни в войском деле не последние.

Всеслав встретился взглядом с каменно-твёрдым взглядом зелёных глаз гридня, Несмеяна. Вот кто сомнений не ведает! Сказал князь воевать против Ярославичей – значит, воевать! Сказал мириться – значит, мириться! Сказал ехать с ним в стан к Изяславу– значит ехать. Скажет голову великому князю отрубить – отрубит!

Второй гридень, Витко, сын самого Бреня-воеводы, друг Несмеянов ближний, не так твёрд, но этот сомнений не ведает тоже – беспечен гридень, мало думает о грядущем – ему и нынешний день хорош.

Невольно вспомнилось прощание с женой – два месяца уже не виделся Всеслав с княгиней. Едва спала распутица, как Всеслав сорвался из Полоцка, понимая – вот сейчас Ярославичи и насядут всей силой. Бранимира тогда смотрела вслед с такой тоской, словно чувствовала что-то недоброе, прижимала к груди новорожденного Ростислава.

Всеслав снова мотнул головой, отгоняя навязчивые мысли.

Княжий чёлн причалил к левому берегу. Брень видел, как сошёл на берег князь – лиц из такой дали было не различить, но княжье корзно видно было хорошо. Видел пестун полоцкого князя и встречающих воев и гридней. И князей тоже видел – корзно на том берегу было не одно и не два.

Ну и правильно… опричь Всеслава Брячиславича там сейчас… трое Ярославичей; да Мстислав, тот, которого мы из Новгорода вышибли; да Ярополк – смоленский князь; да Владимир Мономах – ростовский князь, самый молодой во всём киевском войске. Да и ещё…

Брень оборотился к стоящему за левым плечом гридню:

– Славята Судилич, а скажи-ка… тьмутороканский князь, Глеб Святославич… как мыслишь, там он?

Не стал уточнять, где это – там. И так ясно.

– Глеб? – хищно прищурился Славята, бывший старшой Ростиславлей дружины, и видно было – взяли его за живое слова про Тьмуторокань… хоть и год уже почти, как Всеславу служит Славята, а взяли. Подумал немного новогородец, прошедший за свою службу и Новгород, и Волынь, и Тьмуторокань, и Дикое Поле, и Полоцк, и Немигу. – Вряд ли. Ему оттуда идти далековато. Хотя на Немиге был, да… и сидит он на столе крепко, мог и… – подумал ещё чуть и решительно мотнул головой. – Нет. У него летом в Диком Поле забот хватает. А вот иные черниговские княжичи наверняка там – и Роман, и Давыд… может даже и Ольг! Святослав – стратилат… и детей воеводами растит!

Брень чуть было не спросил, чего это Славята про своего главного ворога говорит с таким уважением, но смолчал – достало ума, нажитого за долгую жизнь. Только Славята тоже не вчера родился и мысли тысяцкого угадал. Насупился и бросил:

– Святослав… ворог не главный. Не он моего князя сгубил!

И снова смолчал воевода Брень, не сказал – чего же ты, мол, тогда на Тьмуторокани не остался. А Славята опять понял несказанное воеводой.

– Был у меня вой один… мальчишка совсем… Шепелем звали… из донских «козар», так он звал… соберем, дескать, с Дону рать, княжичей Ростиславлих выкрадем из полона… посадим снова на тьмутороканский стол… А потом на Немиге против нас бился… его Несмеян в полон взял.

Гридень по-прежнему молчал, разглядывая левый берег – там князья, постояв мало времени у берега – кланялись да здоровались – гурьбой двинулись к высокому златоверхому шатру. Самого Изяслава шатёр был, не иначе.

– А остаться я там не мог… – говорил за спиной меж тем Славята. – Чего там делать, если господа тьмутороканская иного князя возжелала? А Глебу идти служить… – у него своя дружина есть, и как бы она на нас глядела, после того как мы их из города два раза выгоняли?

Дробный конский топот за спиной заставил вздрогнуть. И ещё оборачиваясь, ещё не видя ни самого всадника, ни лица его, Брень уже понял – беда!

Всадник подлетел, излиха горяча коня, рывком спрыгнул с седла. По чёрному, как смоль, чупруну и тёмным, от матери-гречанки доставшимся глазам оба – и Брень, и Славята – враз признали Мальгу, беглого корсуньского акрита.

– Беда, воевода! – хрипло крикнул он, словно ворон каркнул.

Не положился Брень на клятвы и крёстные целования Ярославичей – разослал во все стороны дозоры, даже и князю своему не сказал ни единого слова про то.

– Ярославичи… – хрипло бросил Мальга, сплёвывая коричневый от пыли комок слюны. – Пять полков, не меньше, тысячи полторы мечей и копий!

– Где?! – от голоса воеводы кровь стыла в жилах.

– Переяславцы с юга идут, кияне – с севера тремя полками! – отчаянно крикнул Мальга. Его шатало. – Меньше полверсты осталось!

Брень закусил губу. У него на стану княжья дружина в полтысячи мечей, да ещё менчане – полторы сотни… Даже если он примет бой… южане сомнут его единым ударом – у них двойное превосходство, а полоцкая рать к бою не готова! Большое предательство готовилось заранее! Кияне вывели полки из стана, но не отправили домой, а окружили полоцкую рать!

И самое главное – князь!

Пока они будут тут биться, киевские вои могут сделать с Всеславом Брячиславичем…

Призрак сгубленных полвека тому киевских князей-братьев в полный рост встал перед Бренем. Неужели Изяслав решится?!

Надо было хоть как-то помочь князю! И как? Пока они сталкивают лодьи – тут как раз рать Ярославичей и подойдёт. Прижмут к реке – никто живым не уйдёт. И князю не поможет Брень, и всё войско сгубит. Хоть знамено какое подать, что ли?!

– Труби сполох! – отчаянно крикнул княжий пестун, понимая, что времени у них осталось – совсем ничего.

Резкий рёв боевого рога прорезал томительную тишину.

Первыми Всеслав увидел на киевском стану молодого ростовского князя Владимира Мономаха и своего посла, боярина Бермяту Судинича – тот уже седмицы две обретался в стане великого князя, договаривался о мире.

– Здравствуй, княже Всеслав Брячиславич, – церемонно сказал молодой ростовский князь. Но глаза его смеялись. Не воспринимал Мономах полоцкого князя как смертного ворога. Пока не воспринимал.

Прошли к шатру. На ходу Всеслав негромко спросил боярина:

– Ну что тут, Бермята?

– Согласны они, господине, – так же негромко и быстро ответил Бермята. – И Новгород в наших руках оставляют, и Плесков. И даже полон обещали воротить менский да немижский.

Всеслав закусил губу – что-то ему не нравилась такая удивительная сговорчивость великого князя.

– Вот прямо так все и согласны?

– Нет, – хмыкнул боярин, покосился на идущего впереди Мономаха. – Мстислав Изяславич был против…

Ну ещё бы – у него же новогородский стол отняли. Конечно, против будет.

– И Святослав Ярославич против был… черниговский князь. Кричал, что дескать, после победы уступать стыдно!

Тоже понятно – на Немиге-то над ратью как раз Святослав и воеводил. Ему тоже забедно, что столько крови – и зазря.

– Вроде как Всеволод-князь всех убедил… вои болтали…

Всеслав нашёл взглядом средь встречающих у золотоглавого великокняжьего шатра переяславского князя. Тот смотрел непонятно – то ли хотел понять что-то, то ли ещё что… полоцкого князя внезапно охватила тревога, он покосился назад…

Нет. Всё было в порядке.

Вои здесь, гридни – неразлучные друзья Несмеян и Витко – тоже. И сыновья – Рогволод и Борис. И вои киевские в стороне держатся…

Вот уже и шатёр рядом.

Великий князь шагнул навстречь, распахивая объятья. Обнялись, хлопая друг друга по плечам.

Вои раскинули полы шатра, открывая жило, которому позавидовал бы и иной боярский терем.

– Проходи, князь-брат.

Всеславу осталось сделать всего шаг, чтобы переступить через порог, когда с того берега – с правого, полоцкого берега! – донёсся рёв боевого рога. В полоцком стане трубили тревогу.

Всеслав метнул взгляд по сторонам, успел увидеть, как исказились лица встречающих князей: на лицах Изяслава и Мстислава возникла досада и злость, во взгляде переяславского князя появилось удовлетворение, словно он не обманулся в каких-то своих мыслях, а вот черниговский князь и Мономах были явно изумлены.

Всеслав вмиг понял всё. Рука метнулась к мечу, но на полочан уже со всех сторон ринули киевские вои. Покатился по войлочному полу сбитый подтоком копья боярин Бермята. В руки и плечи Всеслава вцепились сразу четверо, рванули внутрь шатра, навалились, выкручивая руки и срывая меч с пояса. Не решился-таки киевский князь убить своего ворога, не манила его слава братоубийцы, без колебаний принятая дедом.

Лютый, нерассуждающий гнев восстал внутри князя – частица крови Велеса, Отца Зверья бушевала, била в виски. Четверо воев разлетелись в стороны, как рюхи от удара битой, Всеслав схватил с ковра Рарог, обронённый воями, вырвал клинок из ножен. Ну держись, Изяславе Ярославич! Сейчас я тебя кровью замажу!

Снаружи тоже восстал лязг оружия – невеликая дружина Всеслава билась, не покидая своего князя.

Пятеро воев пали враз. Несмеян прянул назад, полосуя воздух сразу двумя клинками, и оказался в стороне от своих – его окружили.

Отбиваясь, он видел, как рубится, прикрывая княжичей, Витко, как валятся под переяславскими копьями вои.

Видел, как окружённый со всех сторон, друг опустил меч – и коротко мотнув головой, велел сделать то же самое бледным, как смерть, княжичам – не порубили бы кияне и переяславцы вгорячах наследников полоцкого стола.

Их скрутили вмиг.

Видел, как Рогволод, схваченный за руки сразу двумя воями, кричит великому князю прямо в бледное с неровными красными пятнами лицо:

– Вот это твоя клятва, княже великий! И на мече клятва, и целование крестное! И твоя честь княжья! Сукин сын!

Видел каменно-застывшее лицо Святослава – не ждал такого большого предательства прямодушный черниговский князь, наверняка всё замышлялось втайне.

Видел всё.

Первый налетевший вой рухнул под ударом княжьего меча, не успев даже ничего понять, и почти тут же распахнулись полы шатра – на пороге возник киевский гридень Тука.

– Сдавайся, княже! – бросил он торжествующе. – Не то мы и твоих детей, и тебя…

Всеслав увидел в проёме Бориса со скрученными руками, кривой нож в руке Туки, мелкие, едва заметные слёзы в глазах сына.

Тягучей бессильной волной нахлынуло отчаяние.

Меч опустился сам.

Переяславские вои толпой хлынули внутрь шатра, княжич Борис опустил голову и отворотился.

Кончено.

Поняв, что остался один с оружием в руках, Несмеян свалил ближнего воя, проскочил в разрыв меж врагами и бросился к реке. Досягнул берега в несколько прыжков и сиганул в воду. И почти тут же за спиной в воду вонзились стрелы – кияне, наконец, спохватились и начали стрелять.

Неширок Днепр у Орши. Несмеян одолел реку быстро, то и дело ныряя и уходя от стрел.

Выбрался на правый берег, оборотился назад. Стряхнул с чупруна воду, погрозил великому князю мечом. Вдоль берега к нему уже летел конный переяславский дозор – полоцкая рать, огрызаясь стрелами, уходила к ближнему лесу. Гридень сделал в их сторону непристойный знак, отмерив руку до локтя, и нырнул в прибрежные заросли ивы и камыша, густо заполонившие берег.

– Вот отчаюга! – сказал Святослав с восторгом. – Хотел бы я такого воина иметь у себя в дружине.

2. Кривская земля. Витебск. Лето 1067 года, червень

Княгиня Бранимира Глебовна весть о пленении мужа и сыновей встретила достойно – без плача, излишних криков и заламывания рук. Только глянула огромными глазами в тенях на бледном, как-то сразу запавшем лице. И прошептала что-то бескровно-бледными губами.

Несмеяну вдруг показалось, что она знала заранее о чём-то подобном.

После побега из стана великого князя Несмеян едва успел догнать отходящую Всеславлю дружину. Он не винил ни Бреня, ни Славяту – Всеславу они уже ничем помочь не могли, а вот дружину спасти было надо!

– Ушёл?! – только и бросил ему воевода Брень.

– Сумел! – так же коротко ответил гридень.

– Что князь?

– Схватили князя, – поник Несмеян головой. – И княжичей тоже схватили. И Витко… а остальных – всех порубили.

Лицо воеводы просветлело лишь на миг – сын жив! И князь жив! Впрочем, Витко сейчас жив, а сейчас – нет. Могли и отвести к оврагу, да и смахнуть голову. Но на Несмеяна Брень глянул хмуро, ничего, впрочем, не сказав, хотя мог бы – а ты, мол, чего сбежал тогда? Смолчал. Для князя сейчас лишний друг на воле лучше, чем ещё один погибший за него вой.

– Мы отходим к Витебску, – сказал Брень хмуро. – Биться сейчас нельзя – князя погубить можем. А ты бери с собой воев и лети вперёд нас, предупреди княгиню, пусть решает, что делать дальше.

– И что же теперь ты можешь сказать, гридень Несмеян Нечаевич?

Несмеяна враз будто в ледяную воду окунули – понял, ЧТО хотела сказать княгиня. Но стыда Несмеян не чувствовал – верил, что князь не осуждает своего ближнего гридня за бегство.

– От Орши сюда идёт рать великого князя, а перед ней отступает наша дружина. Решай, что делать, госпожа.

Княгиня глянула с надеждой, но почти тут же поняла, что решать и впрямь придётся ей самой.

– В Полоцк? – предположила она, но Несмеян помотал головой.

– Отступлением дело не решить, – сказал он, как отрезал. – Они и к Полоцку следом за нами пойдут, не отстанут.

Да хотя бы и решило что, – тут же поняла она. – Мыслишь ли ты, княгиня, что полочане не сдадутся, если им к воротам связанного князя приведут или кого из княжичей с ножом у горла?

Бранимира въяве представила, как и ей – ей, жене и матери! – вот так же приведут Всеслава, Рогволода или Бориса…

Вот теперь ей стало страшно взаболь, хоть она и старалась того не показать – не к лицу бояться женщине из древнего волховьего рода.

– У тебя есть где скрыться, княгиня, – с лёгким чужинским выговором сказал стоявший тут же русальский боярин Хотьжер. Русальский полк подошёл к Витебску только нынешним утром – спешили к Орше на помощь Всеславу, да опоздали.

Бранимира глянула на Хотьжера непонимающе, а мгновенно всё понявший Несмеян помрачнел. Князь Русалы – зять Всеслава, на сестре его женат.

– В нашем городе всегда будут рады принять тебя, госпожа, – почтительно продолжил свою мысль боярин, да так, что всякому стало понятно.

– Бежать? – она мало не поперхнулась этим словом. Бежать и бросить всё, оставить Полоцк на милость победителям. В Полоцке усядутся Ярославичи… кто? Роман Святославич? Святополк? Не суть. Главное – её дети будут скитаться изгоями по чужим землям без престолов и вообще без собственного дома.

Бранимира сжала зубы и выпрямилась.

Ну нет!

После того всё завертелось стремительно и неудержимо. Суматошные сборы, плач мамок и нянек, суровое лицо княгини с прыгающими губами, которые она безуспешно пыталась сжать, чтобы придать своему лицу твёрдость. Испуганный взгляд княжича Святослава – четыре года доходит всего мальчишке, только весной подстягу прошёл, а ныне со страху ударился в слёзы (Ростислав и вовсе нынче рождён, в один день с Несмеяновым Жихорем, он пока только глядит несмысленно, а десятилетний Глеб – у шелонян, добро хоть его нет здесь). Бешеная скачка через леса в сторону Мяделя – сама княгиня оставалась в Витебске, а княжичей отай отослала в Полоцк.

И даже не столько в Полоцк…

– Да ты хоть скажи, куда мы едем-то? – в отчаянии спросила нянька Святослава на одном из коротких привалов, когда со стонами пыталась разогнуть занемелую спину. Несмеян следил за ней с лёгкой беззлобной усмешкой – отвыкла от простой жизни за двадцать-то лет около княжьей семьи.

– К Полоцку скачем, – ответил Несмеян, когда вопросительная складка на лбу няньки уже начала перерастать в гневную морщину. А сам про себя подумал, что если и не удержат княгиня с воеводой Витебск, то княжичей можно и в Мяделе спрятать, в Моховой Бороде тестевой, где сейчас опять жила его жена с младшим сыном, и куда прибились сбеги из Менска. Там и войский дом на Нарочи в лесах…

Иногда ему вдруг приходило в голову страшное, – а ну как Мстислав прознает, да отправит погоню, да не один загон, а пять-шесть, а то и десять.

Ничего.

Не прознает.

Войско великого князя вышло к Витебску на третий день после Несмеяна. И почти сразу же к Мстиславу Изяславичу (он был главным воеводой над оставшимся войском) примчались дозорные.

– Они здесь, княже!

Но Мстислав уже и сам всё видел.

Из лесов около Витебска там и сям подымались столбы дыма, на поле у городских ворот стояли на скорую руку построенные шалаши (разноцветные шатры Всеславля войска остались на берегу Днепра около Орши), обнесённые невысоким забором, а над ним реяло знамя Всеслава – алое полотнище с белой волчьей головой.

Кто его знает, сколько там сейчас народу, – мрачно подумал Мстислав Иязславич. – Не меньше полутысячи уж, наверное. А то и больше. Да ещё и в лесах… – он вновь покосился на дымы… – вполне может быть столько же.

А у него?

А у него три дружины – отцовская, своя и брата Ярополка. И всё.

Сам великий князь и Всеволод с переяславской дружиной увезли в Киев драгоценных пленников, а Святослав, возмущённый нарушением слова, увёл всю черниговскую рать. Мономах со своими ростовчанами и суздальцами тоже ушёл обратно в своё Залесье – посторожить возможный приход вятичей с Корьдна.

И как теперь обернётся война – кто знает…

Мстислав с досадой стукнул кулаком по колену.

Отец не понимает!

Он думает, что достаточно схватить Всеслава и всё, война выиграна. Думает, что всё дело в полоцком оборотне. А нет. Придётся повозиться ещё и с женой Всеслава, и с детьми его… и с Полоцком, этим кублом языческим. Не будь их, долго бы этот полочанин навоевал против всей Русской-то земли.

Мстислав сжал кулаки, почти въяве слыша, как хрустят суставы.

Он ненавидел.

Он ненавидел этого полоцкого оборотня и всё его семейство. И полочан. И вообще кривичей. Почти всех без разбора. Даже тех, кто ходили под его рукой в Новгороде, пока он был там князем. А потом… а потом предали его.

Густой чёрный дым стоял столбом, словно стрела пробивал густую листву берёз и уходил в небо.

Гридень Рах пошевелил веткой угли в костре, пламя вспыхнуло жарче, но жадному огню не дали разгореться сильнее – Мстивой бросил в пламя охапку сырых веток с листвой, огонь притих, прижатый ветками, и выбросил новый клуб дыма.

Дружина Рогволода скрывалась в лесу невдали от городских ворот. Воевода Брень и княгиня Бранимира решили не забивать всю рать в городские стены.

Мстивой протяжно вздохнул, поворачивая над огнём ивовый прут с насаженными на него кусками вяленого мяса. От огня тянуло запахом пригорелого мяса.

– Что-то как-то ты вздыхаешь непонятно, – насмешливо заметил Рах. Он возился с небольшой липовой чуркой – резал из неё ложку. – Как будто гривну где потерял.

– Была бы та гривна – уж я бы не потерял, – хмуро бросил в ответ Мстивой, вновь поворачивая мясо и отхлёбывая из кожаной фляги. Поморщился, глянул внутрь фляги, словно ожидал увидеть там какую-нибудь гадость, вроде раздавленного паука или дохлой мыши. – От воды уже в кишках бурчит. Пива бы…

– И грядинки бы свеженькой… – всё так же насмешливо поддакнул Рах. – И бабу бы… ноешь?

– Да нет, – вновь вздохнул Мстивой. – Я понимаю… война… Я вот подумал – далековато же меня занесло от дома. И похоже – навсегда…

– Прикидываешь, не прогадал ли, выбирая князя? – в голосе Раха вдруг сквозь насмешку прорезался холод – словно острое лёзо ножевое альбо шило высунулось на миг из комка шерсти. – Удача Рогволожа маловата показалась?!

На гладко выбритой челюсти Мстивоя шевельнулись острые желваки, словно каменные глыбы дрогнули. Он метнул на Раха неприязненный взгляд – словно два ножа воткнул.

– Нет, – каменно-твёрдо уронил он. – Не показалась. И не прикидываю. Просто не понимаю, почему мы стоим здесь, а не спешим следом за… эээ… великим князем, чтобы отбить своего господина.

– Будет и это ещё, погоди, – проворчал Рах, отворачиваясь. Ему тоже было поперёк горла это сидение в Витебске, но с волей воеводы Бреня не поспоришь. Да и понимал гридень Рах, что по-другому нельзя. Уйди-ка попробуй вниз по Днепру – здесь-то что будет?

Мстивой несколько мгновений сверлил Раха взглядом, потом негромко сказал:

– Ещё раз спросишь у меня подобное… – и умолк. Рах не стал переспрашивать – понятно было и так, что хочет сказать глинянин.

Помолчав, он спросил:

– А семья у тебя есть, гриде Мстивой?

– А то как же, – неохотно откликнулся тот. – Жена есть, и двое сыновей, старшему четырнадцать… был ещё один, нынче двадцать исполнилось… бы.

Рах только глянул на него и тут же отвёл глаза. Вновь не стал спрашивать. Мстивой пояснил сам:

– Погиб он. Два года тому.

Помолчали. Потом Мстивой сказал, глядя в сторону:

– Верно ты угадал. Я семью свою год почти не видел. И у других воев в дружине нашей – тоже семьи есть.

– И они тоже по ним скучают, – послышался рядом насмешливый голос. Оба гридня вздрогнули и оборотились.

Из вечерних сумерек соткался тёмный силуэт – воронёная кольчуга поверх крытого тёмно-зелёным сукном стегача, худое лицо с короткой светлой бородкой и усами, клёпаный островерхий шелом, меч в ножнах зелёного сафьяна с серебряными накладками. Новогородский боярин Гюрята Викулич, воевода новогородского и плесковского полка, легко перескочил через поваленное дерево, уселся на него, напротив, Раха, покосился на подрумянивающееся в огне мясо и поставил в траву жбан, даже на вид тяжёлый. Пахнуло добротным ячменным пивом, и оба гридня заметно оживились.

– Ну да, – согласился Мстивой, сглотнув и вновь поворачивая мясо. – Именно так.

Со стороны ворот донёсся рёв рога, и все трое разом подняли головы.

– Сташко! – зыкнул голосом Мстивой – сторожу несли его люди. – Что там такое?

– «Мстиславичи» махальных выслали, с белым полоном, – отозвался с верхушки ближней сосны молодой, почти мальчишеский голос. – Наверное, говорить о чём-то хотят.

– А наши? – Рах уже стоял на ногах. – Наши что?

– Наши тоже отмашку дали. Вроде как согласились разговаривать.

– Брось, – Мстивой и не подумал подыматься, вытащил из огня прут, потрогал кусок мяса, покачал головой и сунул обратно к углям. – Пусть княгиня и воевода Брень говорят, не наше дело. Наше – сражаться.

А с воротной вежи уже кричали подъехавшему к воротам Треняте:

– Проходи мимо, не подаём!

Гридень сделал каменное лицо, притворяясь, что все эти ансмешки его совершенно не трогают. Наконец, крики и свист стихли, и с верхушки вежи послышался чей-то властный голос – не было никаких сомнений, что его обладатель может и имеет право приказывать:

– Говори, гриде Тренята!

Ого, да этот полочанин его знает! Тренята вскинул голову, и тут до него дошло, что и ему этот голос знаком тоже.

Воевода Брень, пестун оборотнев!

– Князь Мстислав Изяславич поговорить хочет с княгиней Бранимирой! Приглашает в свой стан!

С вежи ответили многоголосым гулким хохотом и свистом. Не верили полочане больше обещаниям Ярославичей. Оно и понятно, – подумал Тренята, криво усмехаясь. – Кто ж поверит после того, что в Орше сотворилось? Сам он того, что сотворили с Всеславом, вестимо, не одобрял, и потому прекрасно понимал полочан. Не по-войски было. Но предложи Брень сейчас приехать в Витебск для переговоров Мстиславу – он, Тренята, откажется. И Мстислав откажется. Княгиня Бранимира, может, слово и не нарушит, да и Брень тоже… но к чему давать полочанам столь сильное искушение заполучить такого заложника для торга и обмена, как старший сын великого князя?

В конце концов, сговорились, что встретятся у ворот, на одинаковом расстоянии от витебских стен и от войска Мстислава.

Солнце нависло над головами, залило огненными потоками стол, застеленный браной скатертью (и стол, и скатерть принесли вои из княжьего терема), скамьи и сидящих на них людей.

Двое напротив друг друга.

Мстислав.

И Бранимира.

Беглый новогородский князь. И волхвиня, имеющая право на новогородский престол.

И трое стоящих за их спинами – воеводу Бреня со стороны полочан и гридня Треняту со стороны рати Мстислава и Ярополка.

Средний сын великого князя бросил на Бранимиру взгляд и невольно залюбовался – полоцкая княгиня и сейчас, в конце четвёртого десятка, сохранила и стать, и стройность, и красоту, невзирая, что совсем недавно (доносили слухачи!) родила седьмого ребёнка – так, словно всё ей было нипочём. Должно, не всё чисто тут, – подумал неволей Ярополк, – недаром волхвиня она, демонская служительница. В следующий миг княгиня глянула на него, и у Ярополка занялся дух – казалось, взгляд Бранимиры проник в самую глубь княжьей души, заметил то, что Ярополк прятал сам от себя. Он вздрогнул и от того сказал резче, чем обычно, почти перебивая и старшего брата и саму княгиню:

– Не может быть никакого спора, Бранимира Глебовна. Новгород надо воротить!

– Кому? – ровно спросила Бранимира. Впрочем, по её лицу было видно, что новогородский престол занимал её меньше всего. Хоть и был когда-то вотчиной её предков.

– Законнным владельцам! – напыщенно ответил Мстислав и слегка смутился, понимая, что вышло глуповато. Озлился и бросил. – И Плесков тоже!

– Может быть, мне и моим детям и вовсе из Полоцка уйти, куда-нибудь за море, Мстиславе Изяславич?

Мстислав замялся.

У него не было договорённости с отцом и дядьями о том, что следует делать с полоцким престолом – оставить ли его за Всеславлим семейством альбо следует назначить туда киевского, новогородского ли наместника. С одной стороны, недорубленный лес вырастает, а с другой – было бы безлепо совсем лишить полочан князя, а полоцкий княжеский дом – вотчины. Тем паче, что полоцкие князья, как ты ни прикидывай да ни крути – родня. Всеслав им, Изяславичам – троюродный брат! Детям их, вестимо, уже и породниться можно будет, а пока… Старшие сыновья Всеслава всё одно в полоне, престол негоден занять даже Глеб – ему всего десять лет.

Новгород. Вестимо, придётся отдать, – думала про себя Бранимира, разглядывая братьев-князей.

Стремительный могучий Мстислав, уже испытавший и войны, и бури на море, глядел почти с ненавистью. Да и как ещё будешь глядеть на жену того, кто тебя с престола выгнал? На мать того, кто тебя по Варяжьему морю гонял и едва в полон не взял?

Ярополк глядел иначе. Теребил едва начавшие пробиваться светлые усы и смотрел на княгиню с заметным любопытством – с этим пожалуй, можно было бы и договориться, коль нужда придёт.

Их, понятно, Новгород с Плесковом волнуют, да Нов Городец…

– Я готова уступить и Новгород и Плесков… и даже Нов Городец, – по-прежнему ровным голосом сказала Бранимира, стараясь сохранить спокойствие. – Но взамен великий князь должен отпустить моего мужа и сыновей!

Если они согласятся, то наплевать и на Новгород. И на Плесков! Будучи на воле, муж и сыновья воротят всё сторицей! Всё равно сейчас Ладога в руках Мстиславичей, а оттуда до Новгорода рукой подать, и они дожмут Новгород всё равно, с двух-то сторон, от Ладоги да Смоленска.

Братья-Изяславичи понимали это не хуже неё.

Мстислав сжал зубы. Она ведёт себя так, словно не они победили в этой войне, а она!

– Когда он сам решит, тогда и отпустит, – рубанул он сплеча. – В залоге останутся у великого князя! А будешь упрямиться – смотри как бы не получить вместо них их головы!

Ярополк глянул на брата с лёгким испугом – видно было, что ни о чём подобном между ними не было условлено, и Мстислав сейчас совсем потерял края от ненависти и злобы.

Крутые брови Бранимиры сошлись над переносьем, тонкие вырезные ноздри раздулись, глаза метнули гнев, и на стол, на браную скатерть пал туго сжатый сухой кулак княгини, гулко пристукнув по Божьей Ладони.

– Не испытывай моего терпения, христианин! – казалось, сейчас грянет гром и расколется земля – такое пламя полыхало в глазах княгини. – А не то – давай повоюем и поглядим, чьи полки лучше, да у кого удачи больше! Может тогда и найдётся, на кого обменять моего мужа и сыновей без Новгорода да Плескова!

Ярополк уже был готов принять брошенный Бранимирой вызов (юность не любит рассуждать!), но Мстислав молчал, обдумывая и прикидывая.

Его войско сейчас – как в западне. Во всех трёх дружинах едва-едва наберётся тысяча-полторы воев. А сколько у неё, у Бранимиры? Всеславля дружина, да уцелевшие менчане, которые глотку зубами готовы грызть его воям за менский разор да Немигу. Да дружина Рогволода – лютичи, глиняне, свеи. Да ротальская дружина – кто-то из воев, бывавший в Ротале, уже успел рассказать Да скоро наверняка городовая полоцкая рать подоспеет – тысяцкий Бронибор не оставит в беде своего князя. А с ними – кто? Свеи конунга Эрика? Он Бранимире и Всеславу – зять, может и помочь, если уже со своим соперником Стенкильсоном разделался.

И тут уж и вправду – невестимо, с кем будет больше удачи. Хоть при полоцкой рати князя и нет, да только никуда не девались старые вояки Бронибор и Брень, да и бешеная дружина Рогволода, которая за год прошла на Варяжьем Поморье да в Свеарике огонь, воду и медные трубы…

В конце концов, сошлись на том, что полочане воротят Новгород и Плесков, Всеслав, Рогволод и Борис останутся в залоге до решения великого князя, Менск воротится под руку Полоцка («Толку-то в нём, разорённом», – мстительно подумал Мстислав).

– Я согласен даже оставить за Полоцком Нов Городец, – внезапно сказал Мстислав. – Но при одном условии – ты, княгиня, примешь в Полоцк киевского наместника. Он не будет собирать с твоего города дани, не будет вмешиваться ни во что. Он будет только следить, чтобы ты не замыслила ничего против Киева и Новгорода.

Бранимира подумала несколько мгновений, потом подняла голову и кивнула. В глазах у неё стояли слёзы.

Горе побеждённым.

3. Поднепровье. Лето 1067 года, червень

Днепровский берег был пуст.

Впрочем, Ходимир знал об этом заранее – ещё за тридцать вёрст до Орши, поднимая дружину с утра, он отправил вперёд разведку. Невзирая на юность и горячую душу, корьдненский князь вовсе не был неосмотрительным и не собирался переть напролом, чтобы со своей сотенной всего дружиной нарваться на совокупные силы Ярославичей на Левобережье. А обходить по большой дуге, чтобы переправиться через Днепр на полоцкую сторону где-нибудь в верховьях – терять слишком много времени. Ходимир не хотел опоздать.

Но когда в полдень разведка воротилась, стало ясно, что он всё-таки опоздал на помощь тестю – рассказали, что у Орши на Днепре никого нет, только следы от большого войского стана. Приехали, привезли с собой местного рыбака, он, поупрямясь перед незнакомым князем, всё-таки рассказал, что там произошло.

Ходимир опоздал всего на седмицу. След простыл уже и от соединённого южного войска Ярославичей, и от полоцкой дружины. Только высились невысокие валы, накопанные кривичами на правом да южной ратью на левом берегах Днепра, с частоколами (к зиме эти частоколы местные мужики растащат на дрова), да чернели в вытоптанной траве кострища.

Слишком далека была дорога от Корьдна до Орши, слишком долго пришлось им добираться сюда. Сначала лодьями долго шли вверх по Угре, а коноводы гнали налегке коней вдоль берега, потом сошли на берег – сели верхом. Потом таясь в лесах, пробирались мимо Смоленска, вплавь перебирались через Десну, Остёр и Сож, ломали конские ноги в дебрях.

И вот – опоздали.

Ходимир подъехал к прорезанной в валу браме, поглядел, играя плетью. Два высоких дубовых столба, могучих, неподъёмных, корявая, суковатая перекладина над ними (вестимо, нашлись бы в войске Ярославичей плотники, чтоб любовно выгладить топором дерево, так, чтоб любо-дорого поглядеть – да только зачем, если потом всё равно бросать мужикам на поживу?). Два ворона деловито возились на перекладине, поклёвывая подсыхающий уже, очищенный ими добела конский череп.

Христиане, а языческий оберег воздвигнуть на браму не забыли, – презрительно скривился Ходимир, но промолчал – говорить что-то не было нужды.

Ворон с брамы презрительно покосился на князя, но улетать и не подумал, словно говоря: «Ну князь ты – и что? Настанет день, и твои косточки поклюю». Ходимир шевельнул челюстью, ощущая, как вспухают под кожей желваки, чуть приподнял руку с плетью, словно собираясь стегнуть тяжёлое дерево. Остановил замах, уловив на дубовых стволах едва заметные резы, сделанные топором.

Воронам достало и этого ленивого взмаха – оба тяжело поднялись в воздух, с недовольным карканьем подались в сторону ближайшего леса. Впрочем, князь в их сторону уже не смотрел – не до того было. Подъехав к браме вплоть, вгляделся. Да, резы. Точно такие же, как чертит на наличье оконном или на причелинах и полотенцах избы топор плотника, сберегая хоромы от зла, прячущегося в ненастных ночах, там, за порогом человеческого мира, на Той стороне. Только там резы сделаны глубоко со старанием, а тут – наспех черкнуто топором. Не из страха того, что увидит кто – из той же уверенности, что постройка недолговечна.

Вдругорядь скривился, и вновь тронул коня, проезжая внутрь киевского стана.

Колья и столбы шатров.

Чёрные пятна кострищ.

Вытоптанные дружинными конями пастбища.

Такая же наспех сооружённая коновязь у большой проплешины в траве, только уже не вытоптанной, а выкошенной – небось, княжий шатёр стоял.

Сооружённая из нескольких брёвен вышка рядом с коновязью.

Где-то здесь и схватили кияне тестя, князя Всеслава Брячиславича. Крутили руки мальчишкам, братьям Витонеги.

Князь оборотился, бросил быстрый взгляд на свою дружину – они рассыпались по стану, кто-то разглядывал следы, которых было множество, кто-то что-то нашёл в траве, кем-то из киян, черниговцев или переяславцев утерянное. Двое уже волокли найденную в траве лестницу и приставляли к вышке; дружинный старшой, гридень Житобуд вприщур глянул на неё, явно намереваясь влезть наверх. Пойманный разведкой мужик стоял, покорно опустив голову – ждал, что решит князь. Что убивать его никто не будет, он понял почти сразу – сдалась тому вятицкому князю его рыбацкая жизнь.

– Пустите его, – велел князь стороже. Рыбак обрадовано вскинул голову, встряхнул освобождёнными руками. Ходимир бросил ему куну. Глядя, как тот подымает куну из травы (руки затекли, не смог поймать на лету), сказал:

– Сыщешь лодью, на тот берег переправиться – получишь гривну.

Рыбак готовно кивнул:

– Сыщу, княже, как же иначе…

Ходимир уже хотел было спросить, как мужик понял, что говорит с князем, но глупый вопрос сам по себе затих прямо на губах. Мало ли… Может, слышал, как вои Ходимира так называют… а может правы те, кто говорят, что князя видно издали, по печати богов, лежащей на них.

На другом берегу Ходимир нашёл точно такой же стан. Такой же тын, такой же вал. Такая же резьба на столбах и череп на браме. Можно было подумать, что против Всеслава у Орши стояли не христиане, а такие же язычники, как он, как сам Ходимир. Один в один.

Ходимир вдруг понял, что так оно и есть. Просто одни язычники, те, которые держат руку киевского князя, считают себя христианами и ходят в церковь ставить свечки Белому Богу, а те, которые держат руку Всеслава – нет.

Ходимир приложил руку к столбу брамы. Коснулся пальцами рез, словно хотел что-то понять, услышать от охраняющих духов, как всё было, как всё случилось.

Впрочем, он уже и так знал… пусть и не подробно, но знал.

– Княже! – голос гридня Житобуда хлестнул, словно плетью. Ходимир вздрогнул, оборотился, отнял руку от столба. Житобуд улыбался, словно гривну на дороге нашёл. – Княже, там, чуть выше по течение, в версте наверное – стан чей-то. И лодьи. Много. Можно посмотреть поближе. Может, у кого язык длинный…

Ходимир несколько мгновений смотрел в глаза старшого, – в них плясали весёлые искорки.

– А давай, поглядим, Житобуде…

В вечерних сумерках Житобуд весело блестели белками глаз и зубами.

– Посмотрели, княже, – сказал он быстро. – Их там не больше полусотни всего. Двое дозорных. А лодей – десятка три, не меньше. Можно попытать счастья.

– Знамено над станом чьё? – Ходимир мгновенно остудил задор старшого. – Видел?

– Вестимо, – Житобуд утирал со лба пот (ночь была тёплой и душной, где-то на северо-востоке полыхали беззвучные молнии и громоздились огромные груды грозовых туч) и давил на влажной коже комаров. – Ярополка Изяславича знамено, смоленское. А лодьи, небось, всей рати великого князя.

Ходимир раздумывал всего несколько мгновений.

– Не наследили там? Не нашумели? – отрывисто спросил он. Житобуд насупился – дружинный старшой был вдвое старше своего князя и иной раз воспитанник ставил его в тупик обидными вопросами.

– Обижаешь, княже, – холодно сказал он.

– Ладно, Житобуде, прости, – Ходимир покусал губы, подумал ещё какое-то время. И решился, наконец. – А давай! Распоряжайся, где кому стать!

Над Днепром плотной стеной стоял туман. Колыхался серыми космами над берегом, уползал под обрывы, стелился длинными щупальцами по песчаным косам.

Стан «ярополчичей» был невелик – несколько полотняных шатров небелёного льна и плетень в рост человека.

– Дозорные где? – одними губами спросил князь. Летние ночи светлы и коротки, и из леса, в котором засели вятичи, было уже хорошо видно и шатры, и плетень. Житобуд молча ткнул пальцем раз и два, и Ходимир подивился – хорошо учёны вои Ярополка, не стоят на виду. Житобуд резкими движениями пальцев и рук указал, кому куда стать.

Две тройки воев крались вдоль опушки в разные стороны, на разные концы стана.

Тройной выкрик кукушки пролетел над Днепром с южной опушки, а с северной – тройным кряканьем ответил коростель. Князь и Житобуд переглянулись – пора! Старшой кивнул стоящим рядом воям, кто-то из них глухо загудел выпью. Ни на что не похожий тяжёлый мычащий звук разнёсся над берегом – и в ответ со свистом взлетели стрелы. Оба дозорных не успели даже крикнуть. И сразу же следом за стрелами из леса к плетню рванулись вятичи с копьями наперевес и нагими мечами в руках.

Молча.

С треском рухнул прорубленный в нескольких местах плетень, хрипло заорал кто-то бессонный, подымая тревогу, заполошно выбегали из шатров вои.

Поздно!

Схлестнулись.

Железо в железо, в мат, в крик, в тупое сопение и яростное хаканье, с которым рубят топором альбо мечом, в пронзительные крики.

Прямо перед Ходимиром возник смоленский гридень – в этой суматохе он успел не то что надеть сапоги и стегач – кольчугу вздеть успел. Вздеть, но не застегнуть, и теперь она моталась вокруг него как палщ на ветру при каждом его движении. И так же вился влажный от тумана смоляно-чёрный чупрун на бритой голове – шелом гридень надеть не успел тоже. А только от его меча уже рухнуло двое вятичей, гридень орал что-то неразборчивое в общем шуме боя – должно заставлял своих биться дружней и держаться тесней.

Но было уже поздно – на каждого смолянина приходилось самое меньшее по двое вятичей.

Ходимир шагнул гридню навстречь, два меча сшиблись, высекая искры с глухим лязгом. Щит гридня тоже валялся где-то позади, в каком-то из шатров, но он был так быстр, что и без щита успевал отбить любые удары Ходимира, и сам то и дело целил достать княжьи глаза поверх щита. И юный князь уже понимал, что гридень этот и сильнее, и быстрее, и опытнее его, и оставалось надеяться только на удачу.

Удача не обманула.

Повезло Ходимиру – в очередной раз пытаясь достать его мечом, гридень поскользнулся на сырой от утренней росы траве, на миг (всего на миг!) застыл в неустойчивом равновесии – и меч корьдненского князя стремительно отворил ему жилу на горле.

Бой окончился быстро – солнце ещё не успело выглянуть из-за Оковского леса, а вятичи уже стали хозяевами Ярополча стана. Из смоленских воев уцелело всего двое, и сейчас они стояли плечо к плечу, обезоруженные и оборванные, в крови и грязи, и смотрели угрюмо и обречённо, уже понимая, что в живых им всё равно не бывать.

Ходимир несколько мгновений смотрел на них, раздумывая – ему было понятно, что нужных ему сведений отн от них не узнает, даже если запытает обоих насмерть. Доводилось ему слышать, что принято пытать более крепкого и стойкого, чтобы сломался тот, кто послабее. А как тут определишь, кто крепче, а кто слабее, если они оба изранены и только потому оружие держать не могут. Да и… пытать? воев? своих почти? В чём разница между вятичем и кривичем, между словенином и киянином? Одинаковая одежда, одинаковое оружие, одинаково бреют головы и бороды, отпускают усы и чупруны – русский навычай оставлять чупрун утвердился даже среди вятичей.

Подошёл Вадим Козарин, глянул на пленных косо, сказал вслух то, что Ходимир думал про себя:

– Железо калить?

Ходимир молча дёрнул усом, одновременно чуть приподняв плечо, словно хотел защититься от неприятного решения. Бросил пленным (они слышали, о чём говорят враги и только побледнели слегка, – не боли боялись, боялись той боли не выдержать):

– Жизнь велю вам оставить – будете говорить?

Тот, что постарше только скривил губы в ответ, а молодой бросил:

– А зачем она такая жизнь-то? В позоре?

Ходимир покивал, разглядывая пленных и чуть вытянув губы трубочкой.

– Ну а если смерть подарю быструю и почётную? – вдруг спросил он.

– Это какую? – молодой сглотнул и поднял голову. Он придерживал одной рукой другую, по плечу его струилась кровь, быстро пропитывая вспоротую чьим-то мечом рубаху – не успел смолянин вздеть ни стегач, ни доспех.

– С оружием в руках? – хрипло спросил старший. В его глазах зажглась надежда.

– С оружием в руках, – подтвердил Ходимир.

– Что тебе надо знать? – спросил старший.

– Что здесь было? Где полочане? Где ваш господин и вообще вся рать великого князя?

Старший молчал несколько мгновений, раздумывая, потом кивнул-таки:

– Ладно. Скажу, коль так. Его, – он кивнул на младшего¸ – отпустишь живым. Мне – смерть с оружием в руках.

– Но… – молодой вскинул голову с обидой, но старший только цыкнул в ответ:

– А ну тихо! – помолчали оба мгновение. – Живи, Моторе, да помни меня. А я своё пожил и повоевал, и князю послужил. И ты послужи… – он незаметно надавил на последнее слово голосом.

И молодой понимающе кивнул.

Итак, тесть со старшими сыновьями в полоне, а полки Ярославичей разошлись в разные стороны. Сыновья великого князя ушли на север к Витебску ловить тёщу и младших Всеславичей, а сам Изяслав с братьями увезли драгоценного пленника в Киев, на юг.

Ходимир бросил в огонь сломанную ветку, задумчиво взял вторую.

Теперь надо было решать, в какую сторону идти ему.

Жалко, что с Мономахом разминулись, – Ходимир закусил губу. Этот мальчишка-переяславец ему не понравился сразу же, ещё тогда, прошлой осенью – слишком шустр. Тогда, осенью, его дружина была почти такой же, как и у него, Ходимира, а теперь – втрое, по словам пленника. Однако ж можно было попытаться… глядишь, и поменяли бы переяславского племянника великого князя, внука царьградского базилевса, на кого-нибудь из полоцкой родни. А то и на всех разом. А теперь уже не догнать ростовского князя – его дружина, небось уже и в лодьи на Волге погрузилась. А сунуться с сотней мечей воевать Ростов… он, Ходимир, не трус, но и не полоумный. Это не засаду на лесной дороге устроить.

Тёща Бранимира, слышно, укрепилась в Витебске с сильной ратью, и против неё всего три княжьих дружины. Выстоит, небось, со всей силой полоцкой-то земли.

Стало быть, надо идти вниз по Днепру, следом за войском великого князя. Есть возможность настигнуть и попытать удачи.

За плечами Бранимиры целое княжество сейчас, а у Всеслава сейчас нет никого. А если его освободить, то Бранимиру можно спасти, и всё проигранное отыграть назад.

Лодьями? Конями?

А для чего ж целых три десятка лодей на берегу Днепра стоят? А дозор можно и конно по берегу пустить, дело привычное.

Серый обомшелый камень на перепутье высился угрюмой грудой. Ходимир остановил коня, разглядывая чудовище – казалось, что это не камень, а голова какого-то великана, велета. Острый глаз князя ухватил в выступах камня нос, щёку, высокий лоб. Казалось, присмотрись – и увидишь, как причудливая вязь трещин слагается в слова. Как в тех баснях? Направо пойти – богатым быть, налево пойти – женатым быть, прямо пойти – убитым быть. Ходимир криво усмехнулся – та баснь ныне не про него, он не очертя голову по свету бредёт, не наобум.

Послышался размеренный конский топот – кто-то скакал навстречь. Ходимир прислушался – скакал даже не один, скакали двое – возвращалась пущенная вперёд разведка. Может и они вот так же, как князь, стояли над этим камнем, решая, в какую сторону поехать – налево, к Днепру, или направо, к Десне. Или прямо, к Чернигову.

Сзади подъехал Житобуд.

– Княже…

Ходимир оборотился. И натолкнулся взглядом на сотню пар глаз – вся дружина глядела на него из-под шеломных наличий, ждала, что решит князь, в какую сторону велит поворотить. Сотня кольчуг, стегачей, сотня ярко раскрашенных щитов.

Житобуд раздёрнул завязки на чешуйчатом доспехе, обнажив мокрую рубаху на груди – в летней жаре (червень на дворе!) тело под доспехом томится и так и просится окунуться в воду.

– Что велишь, княже? Куда поворотим?

Ходимир чуть было не пожал плечами, но вовремя спохватился. Не хватало ещё, забравшись так далеко в чужие земли, чуть ли не к волку в пасть, в сотне вёрст от Чернигова, города самого Святослава Ярославича, среднего из Ярославлей троицы, показать воям, что он не знает, что надо делать. И как ещё о сю пору боги оборонили, и их никто не заметил, не соследил – не такими уж и глухими тропами пробирались «ходимиричи» вдоль Днепра, разве что через реки переплавлялись не в общепринятых местах, а по-степному, вплавь, держась за гривы коней.

На счастье Ходимира, подскакали дозорные.

– Дальше неможно идти, княже, – торопливо сказал один. – Там сплошь сёла, деревни, хутора. Попадём как мухи в тенёта. А войско великого князя уже ушло вниз по Днепру, к Киеву. Давно ушло, с седмицу назад. Шли бы мы быстрее, как раз бы под мечи к «святославичам» угодили – Святослав Ярославич всего пять дней тому как с войском к Чернигову прошёл через эти места. Там тоже войско немаленькое.

Ходимир только покивал в ответ. Дозорный был прав. Князю советов не дают, если он их не спрашивает, и слова дозорного во многом были дерзостью, но в войской среде простительно многое. Княжья дружина – это содружество, братство, и князь тут не владыка, а первый среди равных.

– Откуда узнал? – отрывисто спросил он. – Про войско?

– Парень какой-то коней в ночное гнал, – дозорный помялся. – У него выспросил. Он вроде ничего не заподозрил, но глядел подозрительно. Как бы не довёл куда выше, в Чернигов или Любеч.

Это верно. Попадёшь не то, что как мухи в тенёта, попадёшь как кур в ощип. И всю дружину под черниговские мечи подведёшь.

Войско Ярославичей разделилось. Попробуй теперь узнай, где кто из полоцких пленников. Небось уже и до Киева дотащили их. Теперь задуманное от отчаяния наобум дело Ходимира стало не просто трудным – невозможным.

Князь снова взглянул на своих людей и тяжело вздохнул.

– Поворачивай коней, – велел он. – Возвращаемся в Корьдно.

4. Русская земля. Днепр. Берестово. Лето 1067 года, червень

Днепр Славутич неторопливо нёс лодьи с ратью великого князя, покачивал на волнах, баюкал. Скрипели вёсла, тянулась над речной гладью песня воев. Кияне, черниговцы и переяславцы были довольны. Известно, доволен будешь – война окончена, ворог повержен, взят в полон, вражья столица захвачена… Чего бы и не радоваться.

Всеслав скривил губы – настолько горьки были внезапно пришедшие мысли. А чего не так, княже Всеслав, что неверно. Ворог, то есть ты, и впрямь повержен, мало того (Всеслав звякнул цепями) – закован в цепи и в скором времени будет посажен в поруб. Или вовсе…

Всеслав мотнул головой – думать о смерти не хотелось. Не верилось. Он, потомок Дажьбога и Велеса… погибнет в плену…

Нет!

Не посмеют, – подумал Всеслав с лёгким холодком в груди. Нет. Не посмеют.

Полочанин хорошо знал великого князя – не решится Изяслав на кровь. Раз уж его не убили сразу… это было бы проще и легче.

За полотняными стенками шатра качнулись тени – сторожевые вои старались вести себя около Всеслава тише воды, ниже травы. Полоцкий князь усмехнулся – его слава оборотня и потомка Велеса даже тут говорила сама за себя. Вои ходили на цыпочках и буквально боялись дышать. Но стража около шатра стояла немаленькая – не меньше десятка. Похоже, великий князь взаболь боялся, что Всеслав обернётся птицей или рыбой и сбежит с лодьи. И стража, и цепи…

Полоцкий князь вздохнул.

Жаль, но ничего такого он сделать не мог. Один раз удалось оборотить дружину волками – воля Велеса была с ним. Сейчас он такой силы в себе не чувствовал.

Глупцы! – Всеслав сжал зубы. Крепче цепей, крепче чего иного его держало другое – то, что его сыновей не было рядом. Его самого вёз на своей лодье великий князь, сыновей – Святослав. Отчего решили так, и кто на том настоял – Всеслав не знал. Но решили умно – нипочём полоцкий князь не шевельнётся, пока не будет знать, что дети его в безопасности.

Или – шевельнётся?

Или смог бы полоцкий князь бежать, если бы были у него для того силы? Бежать – и покинуть в полоне обоих старших сыновей?

Всеслав не знал.

И не особенно хотел знать.

– Нас убьют? – губы Бориса кривились словно сами собой.

– Не хнычь, – поморщился старший брат, хотя самому только что больше всего на свете хотелось заплакать. Удивительно дело – некоторым людям стоит только понять, что рядом есть люди, которым гораздо страшнее, как они тут же перестают бояться. – Хотели бы убить – уже бы убили.

– А может нас в жертву хотят принести, – трезво возразил вдруг младший. – Христианскому богу…

– Пресвитер Анфимий говорил, что христианскому богу жертвы не нужны… – не совсем уверенно сказал Рогволод. И впрямь – кто его знает… какая жертва может быть более угодна, чем вражеский князь и его дети?!

– Слушай его больше! – запальчиво бросил Борис. – У них в священной книге то и дело один другого в жертву приносят!

– А ты откуда знаешь? – удивился старший. – Читал, что ли?

– Читал, – нехотя ответил младший. Первоначальный запал уже проходил.

– А ну как отец прознает? – ехидно прищурился Рогволод.

– А он знает, – Борис повёл плечом. – Вместе и читали.

– Для чего это? – Рогволод удивлённо… да что там удивлённо – изумлённо! испуганно даже! – распахнул глаза. И впрямь, для чего потомку Велеса и Дажьбога читать священную книгу чужой веры?

– Отец сказал – врага надо знать! – Борис выпрямился, голос его зазвенел, и старший брат поневоле в какой-то миг даже залюбовался младшим. – Их бог у одного иудея как-то потребовал, чтобы тот сына своего в жертву ему принёс…

Старший брат хотел было пожать плечами – и такое мол, бывает…

– Не для того, чтобы свой народ спасти или там для чего такого ещё! – всё таким же звонким голосом продолжал Борис. – Не для того, чтоб засуху прекратить или в войне победу добыть! А чтоб показать, что он того бога любит! Что предан ему, а не какому-то иному богу!

Рогволод подавленно молчал – ясно было, что младший брат знал, о чём говорил. И когда это он успел упустить в учении такое?

Да что удивительного?

Паче учения, паче трудной науки управлять любил Рогволод-княжич молодецкие забавы – скакал на коне наперегонки с дружинными воями, гонял по лесам с луком и копьям, охотясь на кабанов и медведей, бился на кулачки и в схватку на зеленовато-пузырчатом двинском льду, иной раз брался и рубить дрова или пахать, но не взаболь, а так… ради забавы, из любопытства.

Вот и пролетел мимо важного учения старший полоцкий княжич.

Впрочем… с того он от отца дальше не стал.

Да и то сказать – то, что младшему давалось долгим упорным учением, старший постигал мгновенно, каким-то внутренним чутьём, которое, верно, передалось Рогволоду от матери, Макошиной волхвини.

– Он потом у того иудея сына прямо на алтаре на барана подменил, – продолжал меж тем Борис.

– Да что это меняет?! – вспыхнул Рогволод.

– А я про что говорю? – пожал плечами младший брат. – Опричь того много иных случаев было… и не всегда он отказывался от жертв…

– А ещё они отца сломить хотят, – угрюмо сказал старший. – Пока мы у них в руках, отец не сможет попытаться бежать.

Братья мрачно посмотрели друг на друга.

Святослав теребил ус, смотрел куда-то в сторону. Подымал на Всеслава глаза и снова их отводил.

Маялся Святослав.

– Не сумуй, Святославе, – усмехнулся полоцкий князь, глядя на него чуть исподлобья. – Ты не виноват.

– Все виноваты, – отрезал Святослав. – Все мы, Ярославичи – виноваты. Мы тебе крест целовали, что не тронем… ты даже с сыновьями приехал… ну разве можно быть таким доверчивым, Всеславе?!

Полоцкий князь вздохнул, покачал головой:

– Не в доверчивости дело, князь-брат, – братом ему Святослав не был, скорее дядей, но тут имелось в виду не родство даже, а равенство. Святослав не стал возражать. А Всеслав не стал пояснять. Черниговский князь насупился и отворотился.

– Разговаривать не хочешь, – пробурчал он себе. – Носа дерёшь передо мной…

– А чего бы и нет, – усмехнулся Всеслав почти весело. – Я клятв не нарушал…

Если бы не Всеславли оковы, можно было бы и перепутать, кто из них пленник – так уверенно держался полочанин и так стеснительно вздыхал черниговец. Мучила Святослава нечистая совесть, вот и комкал витязь большими и сильными руками застилающее лавку рядно.

– Я – тоже не нарушал! – вскипел Святослав. – Это Изяслав и Всеволод задумали!

Всеслав кивнул.

– Так почему же ты?!

– Не в доверчивости дело, – повторил Всеслав сумрачно. – Вы, Ярославичи, не просто пообещали меня не тронуть… Вы крест целовали, вы перед богом своим клялись! Перед богом, не передо мной! Вы! Князья! Ты понимаешь, ЧТО это значит?!

Святослав ошалело мотнул головой.

– Князь – не просто человек… – Всеслав говорил каким-то скучающим голосом. – Князь отвечает перед богами за свой народ, предстоит перед ними…

– Бог один, – поправил черниговский витязь.

– Пусть перед богом, не суть важно, – отмахнулся полочанин. – И если князь, властелин поступит… как это вы говорите… греховно, нарушит закон божий, клятву ли… понимаешь?

– Кара постигнет народ? – помертвелым голосом спросил Святослав, начиная понимать.

– Вот именно, – Всеслав играл резной деревянной ложкой, крутил её в пальцах. – Понимаешь теперь, отчего я вам поверил? Не думал я, что вы, князья Ярославичи решитесь нарушить клятву перед лицом божьим.

– Всеволод сказал – клятва перед язычником недействительна, – пробормотал Святослав, словно это всё объясняло.

– Не мне ты клялся, Святославе. И Изяслав, и Всеволод – тоже. Не мне.

– Бог милостив, – мотнул головой Святослав.

– А не у вас ли сказано, что грехи отцов падут на их детей даже и до седьмого колена? – вкрадчиво спросил Всеслав.

Святослав отшатнулся – странно и даже страшно было слышать Священное писание из уст язычника. Колдуна! Оборотня!

– Не мы начали эту войну, – бросил он, ища хоть какое-то оправдание. – Ты не имел прав на великий стол!

– То верно, Святославе, не вы, – кивнул Всеслав. – Я не собираюсь перед тобой оправдываться… хотя права эти придумали вы! Нас, изгоев, не спрашивая!

– Изгоев, то ты верно сказал!

– Мне права свои Судислав Ольгович передал, ещё живым будучи! – бросил Всеслав черниговскому князю страшные слова. – И по праву, если вы уж такие правдолюбцы да праволюбцы, на столе-то великом – ему бы сидеть! Ему! Не Изяславу!

Такие разговоры происходили меж черниговским и полоцким князьями уже не в первый раз. Почти каждый день, пока лодьи тянулись от Орши к Киеву, переходил Святослав на лодью великого князя и говорил, спорил, иной раз и до хрипоты с владычным пленником. Говорили почти всегда про одно и то же.

– И ещё так скажу тебе, Святославе, – глаза полоцкого оборотня светились в полумраке шатра странноватым, пугающим огнём. – Наши законы мертвы, пока их земля не одобрит. И живы, пока их земля не отринет. А если земля закон отринула, так он мёртв, ты его хоть на харатье напиши, хоть на камне высеки – народ его всё одно растопчет, с дороги сметёт, и по-своему поступит! И свои законы установит!

– Наш закон – от бога!

– От какого бога? – Всеслав усмехнулся. – А верует в него народ, в вашего бога-то? Да и вы сами?

Святослав отодвинулся и, отгоняя искус, размашисто перекрестился под кривую усмешку Всеслава.

– Вот Изяслав-князь… если бы верил, разве б он нарушил клятву, данную на кресте? Да и ты сам, Святославе… крестишься, в церковь ходишь, Христу поклоны кладёшь… а голову бреешь, чупрун оставляешь, как Святослав Игоревич, наш общий пращур, по которому ты и назван! А ведаешь ли откуда тот обычай?! Испокон веку воины, те кто ратное служение своей земле сделал жизнью, жертвовали свои волосы Перуну! Жизнь свою ему отдавали взамен на удачу ратную! То пойми, Святославе!

– А сам-то ты чего тогда волосы Перуну не пожертвовал? – ехидно бросил Святослав, чтоб хоть как-то уязвить полоцкого оборотня.

– Я Велесу посвящён, мне его облик достоит, – Всеслав смолк, отворотясь, словно сказав – да о чём говорить-то с тобой?!

Но капля камень точит!

И не зря же почти каждый день приходил к нему Святослав.

– Сыны мои там как? – спросил Всеслав о другом.

– Здоровы, – отозвался Святослав. А что ещё скажешь? Сидят, мол, в шатре, в цепи закованы, как и ты же? Так про то Всеслав и сам знает.

– Витко!

Скрипят в руках дюжих гребцов крепкие сосновые вёсла, шелестит в парусе ветер, плещет волнами, бьёт в лодейные борта.

– Витко! – горячий шёпот Бермяты бьёт по ушам.

– Чего? – отозвался, наконец, гридень, оборачиваясь от щели меж досками.

– Попить дай.

Гридень, звеня цепями, переполз – иначе под низкой кормовой палубой не протиснешься – ближе к боярину, наклонил у него над губами небольшой долблёный жбан.

– Пей, боярин.

Когда под Оршей дрались у великокняжьего шатра, боярина Бермяту ещё в самом начале боя с маху ударили подтоком в затылок. Не был Бермята воином, не навык постоянно быть готовым к бою, не носил брони с шеломом, как Витко или ещё кто из княжьей дружины. Был Бермята послом.

И до сих пор, седмицу уже спустя, не встал боярин на ноги, лежал под кормовой палубой вместе с закованным Витко, горел жаром и бредил порой, едва ворочая налитыми кровью белками глаз.

Боярин сделал несколько глотков, откинул голову назад.

– Благодарствуй, Витко…

– Не на чем, боярин, – усмехнулся гридень. – В одной лодье…

Он смолк, чувствуя, что говорит что-то не то…

– Истинно, в одной лодье плывём… – боярин бледно усмехнулся. – Как же так просчитались-то мы, Витко?

Просчитались!

Витко досадливо стукнул кулаком по колену и отворотился. Вестимо, просчитались! Нельзя было верить Ярославичам!

И ведь знали!

Был уже горький опыт – смерть Ростислава Владимирича. Нет! Не вняли! Рассудили, что грек пришлый Царьграду в руку сыграл! А только про то забыли, что там, в Царьграде на подлых делах – собаку съели! И каждым ходом своим побивают разом две-три тавлеи!

И понятно уж, таким ходом, как смерть сопредельного князя, одной цели всяко добиваться не станут. Не одному только Царьграду в руку играл Констант Склир, вестимо, и Киеву тоже.

Боярин снова улыбнулся – всё так же бледно. Кровь медленно возвращалась к щекам и губам.

– Ты тоже думаешь так же, как и я, Витко?

– То всё сейчас не важно, – махнул рукой гридень. – Тут другое… Далеко до Киева, как мнишь?

– Завтра к пабедью должны добраться, – почти неслышно ответил Бермята.

Витко кивнул, указывая на что-то за спиной боярина. Бермята поворотил голову – из борта лодьи торчал загнутый железный костыль.

– У меня в цепях одно звено слабое. За костыль этот зацепить…

– Готов?

– Готов, Рогволоде!

Пола шатра откинулась – возник вой с корзиной. Сидящий у самого входа Рогволод ударил – и вой повалился с ног, держась за низ живота. Опрокинулась корзина, посыпалась снедь – хлеб, копчёное сало, печёная репа, ветряная рыба. Звеня цепями, кошкой прыгнул сверху на воя Борис, вцепился в горло, Рогволод схватился за рукоять меча. Первое дело – цепи разомкнуть!

Чьи-то сильные волосатые руки рванули старшего княжича за плечи, вывернули из рук меч. Борис успел вовремя отпрянуть, но споткнулся о сапог лежащего воя, упал, ушиб плечо и бок.

В шатре разом стало вдруг людно, тесно от закованных в железо людей, от нагого острожалого железа. Сваленный княжичами вой вставал, откашливаясь и разминая горло.

– Ишь, оборотнево отродье, – прогудел чей-то голос. Странно как-то сказал – как-то одобрительно даже что ли? Рогволоду было некогда понимать. Да и разглядывать, кто именно сказал, тоже не очень хотелось. Попытка сорвалась, и теперь стражу усилят. А так хотелось отцу помочь – если бы они сбежали или хоть бы погибли, у отца бы руки были развязаны, мог бы и сбежать!

В распахнутом проёме входа возникла бритая голова на крепкой шее – князь Святослав. Он оценил и понял, что произошло в шатре за один взгляд:

– Молодцы! – восхитился он, глядя на взъерошенных и растрёпанных словно воробьи, полоцких княжичей. – Вот так и надо за отцову честь воевать, хвалю!

Рогволод зыркнул в ответ волчиным взглядом – нужна, мол, мне твоя похвала, княже… как собаке пятая нога!

Бермята ошибся. До Киева добрались совсем не к пабедью. К утру добрались.

Вскоре после утренней выти лодья мягко ткнулась носом в берег, возник гам и гомон, топот ног.

– Приплыли, – тихо шепнул Витко.

Чуть погодя пола шатра откинулась.

– Выходи! Оба.

Гридень помог боярину подняться, вышли из шатра. От яркого света закружилась голова, Бермята шатнулся опираясь на плечо Витко.

– Решился? – спросил одними губами.

– Решился, Бермята – так же тихо ответил гридень, помогая боярину выпрямиться. Огляделся.

Синь била в глаза – месяц червень, макушка лета. Широкая речная гладь чуть рябила, бросая блики. Пологий берег плавно подымался к невысокому частоколу.

– Неуж у вас в Киеве такая стена плёвая? – насмешливо бросил Витко стоящему рядом киевскому вою.

– Деревенщина, – ответил тот так же презрительно. – Это не Киев, это Берестово.

Вон чего, – понял Витко, щурясь на солнце и разглядывая берег. – Не захотел князь Изяслав тащить оршанский полон в Киев, в Берестове решил высадить.

С лодьи сбросили на берег сходню.

– Ступай!

Всеслав, Рогволод и Борис уже стояли на берегу. Вид у обоих княжичей был понурый и их со всех сторон окружали вои с мечами наголо. Витко хищно усмехнулся – видать в отцову породу мальчишки, не дали страже жить спокойно.

У самой сходни у боярина подломились ноги, он повалился на борт. Разом двое воев шагнули к Витко – помочь. Гридень выпустил боярина из рук, рванул руками в стороны – разогнутое звено цепи лопнуло пополам – и словно волчара матёрый метнулся, звеня цепями!

Оба воя полетели в стороны, роняя оружие, Витко подхватил обронённый меч, свистнул оцел, рухнул, пятная сходни кровью, третий вой. Гридень, хохоча, мазнул себя по лбу окровавленным клинком, протянулась красная полоса.

– Княже!

Но вои вокруг князей вскинули луки, острожалые бронебойные стрелы и срезни сорвались с тетив, свистнули змеино. Рвануло грудь Всеславля друга, сына воеводы Бреня, нестерпимой болью, шатнулся гридень на сходнях, рухнул в воду, ступив мимо сходен, расплылось кровавое пятно на мутной прибрежной днепровской воде. Вои сбежались, тыкали в воду копьями, высматривали в воде что-то… какое там? С таким-то течением… унесло, небось, уже на перестрел.

Великий князь разжал каменно стиснутый на рукояти меча кулак, вздохнул облегчённо. Всеслав же только отвёл глаза, шевельнул губами, шепча напутствие верному гридню. Да будет тебе славный приём в вырии Перуновом, друже Витко…

За семьсот вёрст, в доме Витко вскочила с лавки Божена. Упала под ноги корзина, стукнули костяные вязальные иглы, раскатились по полу клубки шерстяных ниток. Сердце колотилось бешено, как пленная птица.

– Мама… – Словиша стоял на пороге, сдвинув брови. – Что-то случилось?

– Да нет, сыне, – медленно сказала Божена, глядя в окно, словно хотела там что-то увидеть. – Примстилось, будто зовёт меня кто…

И потёрла под левой грудью – саднило и ныло там невестимо с чего.

В Берестове у полоцких князей стоял родовой терем – ещё со времён битвы на Судоме и с тех пор, как мирились Ярослав Хромец с Брячиславом. Тут останавливался Брячислав в свои редкие приезды в Русскую землю, здесь останавливались и полоцкие послы, наезжая в Киев.

К этому терему и привели пленного полоцкого князя (и Бермяту с ним!). Похоже киевский князь не осмелился посадить Всеслава в поруб, и собирался содержать с почётом. Видно, и великого князя грызла совесть за порушенное слово, не одного только Святослава.

Впрочем, Всеслав нимало не обманывался – содержать его будут строго, охранять – ещё строже, о прислуге полоцкой и мечтать нечего… сбежать будет трудно. Если удастся вообще. Будешь сидеть тут, княже всю жизнь, а то отпустят – взамен за стол твой полоцкий, сынов в залог оставят – и будешь остаток дней где-нибудь в Брячиславле или Изяславле править… из руки великого князя кормиться.

Более того, сыновьям дозволили только мельком увидеться с отцом, а после того вновь заставили воротиться на Святославлю лодью – хомут для Всеслава был прочен – к чему ослаблять?

С рук сбили цепи, стража расступилась, пропуская князя к крыльцу. Ступени скрипели под ногами, терем не чинили давно – давно не бывали и полоцкие князья в Киеве. Всеслав и сам был тут последний раз шесть лет тому, когда шли на торков. Обратно полоцкий князь воротился мимо, не заезжая – в отцовом тереме было пусто, сыро и пыльно, прислуги почти не было, даже прибрать было некому.

Князь прошёл в сени, дверь за спиной затворилась со скрипом и лязгом. Всеслав сел – ноги не держали – прислонился к стене, и наконец-то дозволил прорваться скупой слезе.

Неужели всё рухнуло?

Всё?

Нет!

Полоцкий князь выпрямился, не дозволяя слабости одолеть себя даже один на один, не на виду у врага.

Не дождутся!