Земля ягуара

Глава пятнадцатая

– Ну, сеньор Вилья! – нетвердой от выпитого рукой хлопнул Ромку по плечу де Альварадо. – Голова!

– Да ладно, – отмахнулся осоловевший Ромка. – Все равно вы их разметали бы в пух и прах.

– Да ничего мы не разметали бы! – с пьяной горячностью доказывал кавалерийский капитан. – Фальконеты выкосили первые ряды, а сзади какая силища перла? Тысячи. А он! – Альварадо выпустил Ромку из горячих объятий. – Он вдруг появился на холмике, да как заорет! Смотрите, мол, сын вождя здесь. А там, батюшки мои, и правда – молодой Шик… Шикотенкатль, сын верховного касика. Их зовут одинаково. Этот сынок принялся голосить: «Братья, перестаньте нападать на наших гостей!» А спросите меня, чего он так вопил? – А все оттого, что ему стилет к деликатному месту приставили… Любой бы заголосил.

– Да к спине, к спине, – отмахнулся Ромка. – Нечего сочинять.

– Ладно, к спине, – легко согласился Альварадо. – С того момента главный талашкаланский военачальник и сын верховного касика – наш любезный гость. Наутро караван с едой, напитки, подарки, извинения. Мол, многие годы живем под властью обманщика и хитреца Мотекусомы, а посему не могли поверить вам. Ну, дон Рамон! – Альварадо снова полез обниматься. – Голова!

Под плетеный навес стремительно вошел ординарец Кортеса, бледный, с перевязанной головой и синяками под глазами.

Он оглядел офицеров, с трудом разлепил воспаленные губы и произнес сухим, надтреснутым голосом:

– Господа, к лагерю подходят два каравана. Один со стороны Талашкалы. Судя по штандартам, его возглавляет либо сам верховный касик, либо кто-то из его родственников. Второй – со стороны Мешико. Разведчики докладывают, что в нем не менее пяти видных сановников, несколько сотен носильщиков с тюками, в которых, судя по виду, ткани и прочие подарки. Всем велено немедленно быть около шатра капитан-генерала.

– Подарки?! – переспросил Альварадо, поднимаясь на нетвердые ноги. – Подарки – это здорово. – Он качнулся и чуть не упал.

– Да не про подарки думать надо, – осадил его де Ордас. – А о том, как бы всех сразу не обидеть. Пойдемте, господа.

Конкистадоры вывалились на воздух и побрели в назначенное место.

Кортес уже сидел на своем стуле под наскоро сплетенным навесом. Мрачно взирая на столбы пыли, поднимаемые двумя процессиями, он баюкал руку, продетую в ременную петлю и забранную в шину, наскоро сооруженную из двух дощечек. Рядом несколько солдат помахивали фитилями аркебуз, чтоб не потухли. К коновязи привязали несколько лошадей погорячее. По обеим сторонам артиллеристы пристроили по большому фальконету, направив их прокопченные жерла на незваных гостей. Откуда-то из глубины лагеря солдаты привели касиков, плененных Ромкой, стараясь сохранить хотя бы видимость почтения к их сану.

Кортес обвел сцену мутным желтушным взглядом, с трудом фокусируя его. С капитан-генералом явно что-то было не так. Он скособочился, опустил плечи. Шлем криво сидел на голове, а из-под самого козырька стекала на оба глаза сизоватая опухоль. Рана загноилась или лихорадка одолела? Как ни странно, из почти пятисот человек, высадившихся в Вера-Крус, только Ромка да Мирослав избежали этой болезни.

– Дон Рамон, кажется, наши капитаны не очень тверды в ногах и голове, – слова с трудом проскакивали сквозь вялые губы капитан-генерала. – Поэтому на вас ложится основная ответственность. Посольства люто ненавидят друг друга. Любой косой взгляд, жест способны вызвать кровопролитие. – Кортес помедлил, шевеля губами, будто силился вспомнить нужные слова. – Поэтому выдвиньте своих людей вперед и разделите туземцев, как пастыри разделяют стадо. Внимательно смотрите, чтобы не случилось драки.

Ромка кивнул.

– Кстати, дон Рамон. – Во взгляде Кортеса на миг появился знакомый яростный напор. – А где ваш слуга?

– Сам не знаю. Еще не видел его с момента возвращения, – пожал Ромка плечами, только сейчас сообразив, что Мирослава нет уже второй день.

Но почему этим интересуется Кортес? Впрочем, на думы времени не было. Желая первыми предстать перед новым богом, посланцы Мешико и Талашкалы как на скачках гнали своих людей вперед.

Потные и запыхавшиеся, они остановились на почтительном расстоянии от «трона», на котором восседал капитан-генерал, и снова перешли на чинный шаг. Ромкины бойцы выбежали вперед и построились в две шеренги спина к спине, не давая процессиям сойтись в чистом поле.

Пока сановники пытались отдышаться, с ненавистью поглядывая друг на друга поверх щитов и шлемов конкистадоров, слуги занялись подарками. Мешики раскатали на земле несколько тюков тончайшей ткани и начали выкладывать на нее золотые безделушки, статуэтки богов, какие-то хитрые пластины и диски, покрытые астрологическими и мистическими символами, и россыпь медалей и брелоков. Талашкаланцы выложили на радужное покрывало из мельчайших птичьих перьев корзины с кукурузными лепешками, деревянные блюда с птицей, выставили сосуды с местным вином..

Сановники Мешико были как на подбор низенькие, крутобокие, с постными лицами, в великолепных одеждах, увешанные тяжеленными золотыми цепями. В едином движении шагнули они к Кортесу. Ромка чуть не прыснул со смеху, до того они напоминали семейку крепких ядреных боровиков из осеннего леса. Прижав руки к вискам, они поклонились, выпрямились, и один из них заговорил. Ромка прислушался к переводу, который делал один Агильяр. Марина была тут, но держалась в стороне и прятала заплаканные глаза с темными кругами.

Посол говорил, что смиренный Мотекусома готов стать вассалом великого императора Испании и платить ему ежегодную дань золотом, серебром, каменьями и тканями, причем право назначить ее размер остается за великим королем Карлосом. Потом посол минут пять расписывал, как далек, горист и безводен путь в столицу. Даже сам Мотекусома не в силах устранить эти препятствия. После этого он прямо сказал, что испанцам приходить туда не стоит, и закончил свою речь обычными уверениями в почтении и дружбе.

Кортес величественно кивнул. Послы поклонились и отступили к горам подарков, которые уже измеряли и взвешивали жадные взгляды конкистадоров.

Вперед выступила группа посланцев Талашкалы, среди которых ростом и статью выделялся верховный вождь Шикотенкатль-отец. Он сурово оглядел группу плененных военачальников в красных одеждах, надолго задержав взгляд на сникшем, осунувшемся сыне, и заговорил.

Он рассказал, что пришел от имени всех касиков Талашкалы с изъявлением покорности и послушания. Талашкала, окруженная жадным и злобным врагом, привыкла отбиваться и не верить словам. Приняв испанцев за союзников этого врага, старейшины Талашкалы допустили прискорбное столкновение, о чем они теперь искренне сожалеют. Теперь же они убедились, что белые люди непобедимы, и хотят стать вассалами великого императора дона Карлоса, чтоб спокойно жить со своими женами и детьми, не боясь коварного Мотекусомы. Затем Шикотенкатль попросил испанцев немедля прибыть в столицу Талашкалы, где великие касики и весь народ ожидают их с нетерпением.

От «грибницы» отделился один из мешиков. Подпрыгивая от негодования, он что-то затараторил писклявым голосом, обращаясь то ли к Кортесу, то ли к самому Шикотенкатлю.

– У этих земель есть только один повелитель, – переводил Агильяр. – Это Мотекусома, и только он вправе заключать союзы и признавать или не признавать чье-то подданство.

Изрытое шрамами лицо талашкаланского вождя пошло красными пятнами. Повернувшись в сторону мешика, он выдал длинную проникновенную тираду. Смысл ее сводился к тому, что страну надо сначала завоевать, а потом уже ею распоряжаться. Если Мотекусома не смог сделать этого со своими бесчисленными армиями, то и говорить не о чем. Ромка чувствовал, как нарастает напряжение, и понимал, что только тонкая цепочка его солдат не дает туземцам броситься друг на друга.

Шикотенкатль открыл было рот, но Кортес поднял руку, призывая к тишине, и оба индейца замолчали.

– Друзья мои, – обратился он к послам из Мешико. – Я очень рад пониманию и заботе о нас, которые проявляет великий Мотекусома. Окончательный ответ я смогу дать ему только после того, как сам войду в столицу Талашкалы, потому прошу вас не покидать нас до тех пор. Любезный Шикотенкатль, я готов принять ваше предложение, но горечь одолевает меня, когда я вспоминаю недавние нападения. Непостоянство людей и ненадежность мира не дают моему сердцу обрести покой и веру.

Выслушав перевод, Шикотенкатль приложил руку к сердцу и клятвенно пообещал, что нападений больше не будет, а он сам, его сын и все люди, пришедшие с ним, могут сопровождать испанцев и остаться с ними рядом все время их пребывания в столице.

Ромка вздрогнул. Раньше ему казалось, что само понятие «заложники» жителям этих земель незнакомо. То ли они быстро учатся, то ли талашкаланцы более других поднаторели в военной хитрости. Но в любом случае это было довольно опасно – а ну как индейцы начнут захватывать испанцев и чего-то требовать за их освобождение?

Вперед снова выступил один из мешиков. С нескрываемой злобой поглядывая на Шикотенкатля, он намекнул, что богоподобного Кортеса и его воинство хотят заманить в ловушку, а если непобедимый и неустрашимый все же пойдет в Талашкалу, то он нижайше просит повременить хотя бы неделю, пока они пошлют кого-либо к Мотекусоме и получат его ответ.

Немного подумав, Кортес кивнул.

– Хорошо, великий посол государства Мешико, – ответил он. – Мы подождем, пока гонец отправится к великому Мотекусоме и вернется с ответом. А теперь я попрошу доблестного Шикотенкатля-сына возглавить людей, возвращающихся в город, а многомудрого Шикотенкатля-отца – быть нашим гостем до возвращения послов.

Мешики немедленно приступили к обустройству лагеря. Они засуетились, раскатывая полотнища шатров, выкладывая каменные очаги и таская воду.

Кортес подозвал Альварадо.

– Дон Педро, – тихо проговорил он ему в ухо. – Отправьте в Вера-Крус надежного человека. Пусть он расскажет Эскаланте обо всех наших победах и успехах, то же скажет тотонакам и добавит, что я прошу друзей устроить всеобщее празднование. Да пусть захватит с собой подарков, сколько сможет взять. А меня унесите. Не хочу, чтоб меня стошнило прямо на глазах у новых подданных.

Лес просыпался. Тяжелый ночной дух растворялся в утреннем свете. Листья стряхивали с себя капли ледяной росы. Разноцветные птички расправляли крылья, расчесывали клювиками перья и пробовали охрипшие за ночь голоса.

Прикрывая рукой срамное место, чтоб не хлестнуло веткой или не зацепило корягой, Мирослав пробирался по чащобе, размышляя о вечном. Вот если идешь по лесу в портках, то та же ветка или коряга может нанести естеству не меньший урон, а почему-то не боязно. Впрочем, сейчас было бы поделом ему! Доигрался, касатик, вот и пришлось сбегать из лагеря, попутно дав по голове самому капитан-генералу. Неаккуратно получилось. Возвращаться в испанский лагерь смерти подобно. Кортес, конечно, не станет рассказывать всем и каждому, что женщина изменила ему с диким слугой с востока, но найдет способ поквитаться.

Хотя, признаться, гнев Кортеса его беспокоил мало. Сурового воина волновала судьба парня, порученного ему. Конечно, Ромка возмужал, стал умнее и постоять за себя может. Но молод он еще, слишком горяч. А сейчас что ни день, то драка с пальбой. Как тут присмотришь, когда ходу к нему нет? Даже ножа нет, не говоря уж обо всем прочем. Надо поискать хоть талашкаланский меч или дубину с острыми осколками.

Ладно, сначала надо себя обустроить, потом и о дальнейшем подумать. Он внимательно высматривал подходящее дерево и наконец заприметил одно, похожее на пальму, на самом берегу ручейка, весело журчащего в траве.

– Матерь божья! Ты посмотри на это. – Мускулистый детина с короткой окладистой бородкой толкнул в бок своего спутника, до горла закутанного в глухой плащ, и протянул ему небольшую подзорную трубу. – Глазам поверить не могу!

Высокий выпростал из-под плаща руку в черной перчатке, взял трубу и прильнул к окуляру.

– В чем мать родила! Гол как сокол.

– Уже не совсем. Одежу мастерит.

– У него даже ножа с собой нет.

– Надо его прихлопнуть, пока он тут с голым задом!..

– Не горячился бы ты. Парня вон тоже собирался в два счета, а на деле что вышло? Хорошо, что он тебе в ногу попал, а не еще куда.

– Это случайность была, – надул губы детина. – Повезло просто. Он в меня шпажкой своей исподтишка ткнул, когда я с другими разбирался. Давай сначала этого шлепнем, а потом уж до парня доберемся и до папаши его.

– Ладно, действуй. Поосторожнее там.

– Не извольте беспокоиться.

Детина отвесил шутовской поклон, поправил на ремне кривую саблю, проверил, легко ли выходит из-за голенища небольшой нож, и заскользил вниз по склону.

Мирослав наскоро обмыл в ручье лицо и плечи, накрутил на бедра самодельную повязку и стал присматривать подходящий стволик. Он выгнул дугой одно деревце, помял в пальцах кору другого и наконец остановил внимание на смолистом звенящем стволике с шапкой листьев на самой маковке.

Мирослав захрипел, выдернул из земли белесые черви корней, переломил ствол у основания, оторвал вершки и со свистом рассек воздух получившимся шестом. Теперь надо бы обточить концы о камень, на костерке обжечь, а потом хоть на медведя, хоть на человека.

Воин замер. Шестым или седьмым чувством он уловил присутствие чужой недоброй воли. Крутанув палку, Мирослав пристроил ее вдоль руки, как показывал когда-то щуплый узкоглазый мастер, и огляделся. Ни души.

«Заметил? – мелькнуло в голове у притаившегося в кустах мускулистого человека с окладистой бородой. – Вроде нет, смотрит в другую сторону. Но что-то его встревожило!»

Чем дольше он смотрел на рельефно перекатывающиеся под кожей мускулы, спокойную повадку и уверенные движения русича, тем меньше ему нравилась собственная затея. Но делать нечего, сам напросился.

Мирослав не видел врага, но чуял, что тот совсем рядом. Он покрепче перехватил палку за середину, чтобы метнуть ее на манер дротика либо отбить копье или камень. Он был уверен в том, что это будет не пуля. Его чуткие ноздри не улавливали характерного запаха тлеющего фитиля.

Из кустов, торчащих на той стороне ручья, медленно поднимался человек. Он высился, рос. Разворачивались холмистые плечи, могучие руки с пудовыми кулаками. Раздвигая молодую поросль, бугрились мускулами мощные кривоватые ноги.

Мирослав опешил. Таких крепких батыров он видел только в заволжских степях да в стане крымского хана, но те были низкорослые, приплюснутые к земле весом собственных мускулов. Нарочито неторопливо детина спустился к ручью, перешагнул узкий поток и остановился перед Мирославом на таком расстоянии, чтобы его нельзя было достать одним движением шеста.

– Ну что, пришло твое время?!

Мирослав чуть растянул в улыбке тонкие губы. Он слышал немало подобных слов, а до сих пор жив.

– Сейчас я тебя!.. – проговорил детина и осекся, понял, что такими дешевыми приемами человека, стоящего перед ним, не напугать.

Говорить было больше не о чем, да и незачем. Обоим было понятно, что живым с этой поляны уйдет только один.

Гигант сбросил плотную дорожную накидку, спокойно, без картинных рывков и широких взмахов достал из ножен короткую саблю. По многочисленным разводам на кривом лезвии брызнули капельки света. Дамасская сталь!

Мирослав выставил вперед тонкий конец шеста и перенес вес на ногу, отставленную назад. Такая сабля легко перерубит его тростинку, поэтому встречать врага надо тычками.

Мирослав не хотел начинать первым. Покрепче утвердившись на ногах, он ждал, когда гигант кинется в атаку. Но и тот не спешил. Забирая вправо, батыр обходил русича по дуге, с каждым шагом приближаясь на вершок. Самого движения вперед было не видно, но Мирослав знал, что это именно так. Сейчас он нападет.

Со стремительностью, удивительной для такого большого человека, гигант качнулся вперед и выбросил руку в глубоком выпаде. Мирослав сделал полшага в сторону и стукнул кончиком шеста по пальцам, сжатым на эфесе. Детина отскочил как ужаленный, остановился, поймал равновесие и снова двинулся по кругу. Еще выпад, свист, треск. Шест Мирослава стал на пару вершков короче.

Отскок. Новая атака.

Палка, описав хитрую восьмерку, взъерошила гриву гиганта. Лезвие сабли чиркнуло по тому месту, где только что была нога русича. Хитрый финт, удар. Комель палки врезался в солнечное сплетение, на секунду сбив дыхание монгола. Противники отскочили друг от друга и замерли, напряженно ловя движение врага.

Гигант бросился вперед. Целя в ноги, он проскочил под ударом шеста, проехался на заду и снова оказался на ногах. Не оборачиваясь, детина дернулся в сторону, пропуская над темной головой размочаленный кончик шеста, выбросил ногу, целя в колено, но не попал. Обтекая его огромный сапог, русич ударил сам и улыбнулся уголками губ, когда услышал глухой стук и хаканье, с которым противник принял на ребра секущий удар и еще один, уже по плечу. Бугристая рука монгола дернулась, повисла плетью, тут же вскинулась, но двигалась с чуть меньшим проворством.

Человек в плаще оторвал глаз от подзорной трубы. Происходящее ему нравилось все меньше. Склонившись, он достал из мешка резное деревянное ложе и изогнутую металлическую дугу, соединил их, извлек на свет божий толстую витую тетиву из воловьих жил и накинул ее на специальные петли. Потом владелец плаща продел ногу в упорную скобу и потянул. Щелкнула на взводе поворотная гайка, сцепившись со спусковым рычагом. Толстая стрела с густым оперением легла в костяную канавку ствола.

Он поднял арбалет, пристроив длинную рукоять под мышкой, и прицелился.

Сабля прошла вскользь, срезая с порядком укоротившегося шеста тонкую стружку. Мирослав отшатнулся, качнулся обратно и ударил ногой в бок гиганта, добавил палкой и услышал знакомое хеканье.

Сабля плашмя опустилась на плечо, чуть не вбив Мирослава в землю. Зубы свело от накатившей боли. Почти не глядя, воин выбросил вверх руки. Конец палки, распустившейся острой щепой, ткнулся детине под подбородок, разрывая кожу и выворачивая голову. Тот отпрыгнул. И утерся, размазывая кровавые узоры по бороде и скулам.

Что-то шевельнуло волосы русского воина и глухо бухнуло в соседнее дерево. Мирослав втянул голову в плечи и бросился за ствол от греха. Детина, неожиданно выросший рядом, навалился сверху, стараясь подмять, переломать хребет. Ноздри забило тяжелым духом мокрой псины. Блеснула в траве отброшенная сабля, острие ножа уперлось Мирославу почти в зрачок. Перехватив руку врага, Мирослав скрутил ее вниз и дернулся назад, всеми силами стараясь избежать встречи с ножом. Лезвие со скрипом проехалось по животу, взрезая кожу и щекоча мышцы, сведенные ожиданием боли. Монгол не смог ударить сильно.

Русич махнул локтем навстречу гриве черных волос. Он почувствовал, как ломаются хрящи широкого носа, как разлетается каплями кровь, и ударил еще раз. Гигант взревел, выронил нож и облапил Мирослава смертоносным медвежьим объятием. Почувствовав горячее дыхание на шее, тот откинул голову назад и опять ударил локтем. Хватка ослабла. Опершись о могучую грудь шатающегося великана, русич оттолкнулся, взвился в воздух, развернулся на лету и приземлился лицом к врагу. Толкнувшись с обеих ног, он снова взлетел и обрушил на его голову костистый кулак, собрав в нем весь свой немалый вес.

Гигант содрогнулся. По его телу прошла ударная волна, перетряхивая внутренности и в брызги разнося мозг о внутренние стенки черепа. Он зашатался и стал медленно оседать. Мирослав подобрался для нового прыжка, но понял, что больше не потребуется. Глаза противника закатились, плечи обмякли, и он упал, вздымая тучи мусора и пыли. Воин склонился над поверженным врагом, чтобы выяснить наконец, кто ведет за ними такую долгую охоту.

В землю возле самой ноги Мирослава воткнулась арбалетная стрела. Мирослав подхватил рукоять сабли и рванулся в сторону.

С откоса, почти не поднимая пыли и не страгивая с места мелких камней, спустился человек, до горла закутанный в черный плащ. Не подняв ни единого фонтанчика брызг, пересек ручей. Оскальзываясь мокрыми подошвами сапог, выбрался на другой берег и присел над лежащим. Замер, прислушиваясь и приглядываясь к окрестным кустам. Не заметив никакого движения, отложил в сторону взведенный арбалет с примотанной к пятке подзорной трубой и склонился над телом. Положил руку на шею, ловя пальцами ниточку пульса, оттянул вниз веко, прислушался к прерывистому, поверхностному дыханию.

Лицо человека в наглухо запахнутом плаще затвердело в профиль патриция на римской монете. Вытянув из-за пазухи стилет, он чуть повернул подбородок лежащего в сторону. Наискось, чтоб не попасть в артерию, молниеносно воткнул его раненому в шею. Придержал дернувшуюся голову и бережно, как новорожденного ребенка, уложил ее на траву. Поднялся на ноги, постоял несколько секунд, едва заметно шевеля губами. Еще раз взглянул на убитого и, коротко кивнув головой, скрылся в лесу.

Испанцы входили в столицу Талашкалы как победители, под рев труб и барабанный бой, с гордо поднятыми головами и взглядами, устремленными на полотнище флага, развевающееся впереди колонны. Даже раненые и больные приободрились.

Улицы города были полны народа. Балконы и террасы ломились от множества ликующих женщин и детей. Местные жители украшали солдат и капитанов цветами, бросали лепестки под ноги гарцующим коням.

Впереди гордо выступали Кортес, ведущий свою лошадь в поводу, и старый Шикотенкатль в парадных одеждах. Их сопровождали несколько солдат и десяток телохранителей из охраны верховного касика. Следом отдельной группкой семенили послы Мотекусомы. Кортес пригласил их с собой, дабы они сами убедились в чистоте намерений талашкаланцев, и пообещал самому говорливому, что никто не посмеет их тронуть. Но послов это не очень успокоило. Они то и дело озирались и втягивали головы в плечи.

Ромка шагал впереди своих меченосцев, впервые за долгие дни пребывая в прекрасном расположении духа. Не было повода опасаться за свою жизнь. На завтрак он съел курицу и запил это дело глотком местного вина. Вот только где Мирослав?

Он отсутствовал уже три дня, и никто в лагере понятия не имел, куда он девался. Молодой человек не опасался за жизнь своего спутника. Должно произойти что-то невообразимое, чтобы Мирослав сгинул. Но куда он запропастился, как продолжать без него свое многотрудное дело?

На главной площади собралась толпа. Люди жались к стенам, оставляя середину гостям и великим касикам, прибывшим со всех концов страны, которые вышли на площадь единой пестрой группой и склонились пред Кортесом.

Колонна остановилась перед правителями.

Старик Шикотенкатль подошел к ним и заговорил:

– Малинче! – так все индейцы теперь звали Кортеса, поскольку его всегда сопровождала Марина, которую они прозвали Малинчин. – Много раз просили мы у тебя прощения за содеянное и объяснили тебе, почему так поступали. Знай мы тебя так, как теперь знаем, мы поспешили бы тебе навстречу к самому берегу моря. Теперь же, когда ты простил нас, мы пришли к тебе, чтоб вместе с тобой направиться в нашу Талашкалу. Оставь же все свои дела, иди с нами! Ведь мы очень боимся, как бы мешики не нашептали тебе всякой скверны. Не верь им, а верь нам!

– Мы почитаем талашкаланцев отважным прямым народом, – ответил Кортес. – И не прибыли в столицу не по наущению мешиков, а лишь потому, что не имели людей для переноса нашего скарба.

– Из-за таких пустяков ты не мог нас посетить! И что же ты нам раньше не сказал об этом! – Лицо старика просветлело, касики за его спиной и люди у стен криками выразили свою поддержку.

Ромка понимал, что весь этот спектакль заранее придуман и даже отрепетирован, но все равно поразился искренности и теплоте, прозвучавшей в словах касика. Похоже, он так ненавидит мешиков, что, несмотря на былые распри, готов по-братски принять любого, кто может побить их.

После обмена любезностями старый Шикотенкатль пригласил Кортеса и его обычную свиту в крепко охраняемый дворец. Ромка во все глаза пялился на тщательно пригнанные стыки, на колонны, на золотые подсвечники тончайшей работы. Он поневоле сравнивал их с каменными наконечниками копий охраны и их тряпичными панцирями и думал, что все это великолепие создали совсем другие люди, а не теперешние дремучие людоеды.

Старый Шикотенкатль от имени всех касиков попросил Кортеса принять подарок и положил на разостланную циновку пять или шесть кусочков золота, несколько цветных камней и кусков полотна.

– Знаю, Малинче, что наша нищета несет тебе мало радости, но все ведь у нас отняли коварные мешики, – говорил он. – Смотри не на цену подарка, а на сердце дарящего.

– Эти приношения нам дороже целой горы золота, ибо сделаны от чистого сердца, – ответил Кортес.

– Малинче! – продолжал старик. – Чтобы окончательно уверить тебя в нашей дружбе, прими еще один дар. Мы решили отдать наших дочерей, чтоб они были вашими женами и чтоб у нас с вами выросло общее потомство. Мы хотим слиться со столь храбрыми и добрыми людьми. У меня самого красивая дочь, ее я предназначаю тебе.

Другие касики закивали и заговорили все разом. Щеки Марины, которая снова стала держаться рядом с Кортесом, расцвели пунцовыми цветами.

Кортес поблагодарил за высокую честь. Кто-то хлопнул в ладоши, и в комнату вошли пять богато одетых девушек. У испанцев перехватило дыхание. Здешние женщины, как правило, были низкорослые и ширококостные, эти же – высокие, тонкие в кости. Прекрасная кожа светились. Своей красотой они могли соперничать с изображениями на картинах итальянских мастеров и даже с Мариной.

А та, играя румянцем на нежных скулах, переводила речи Кортеса о том, что всей Талашкале придется отказаться от идолов и восславить истинного бога. Туземцы вскоре поймут всю выгоду такой замены, ибо бог даст им здоровье и удачу, а полям – хорошую погоду и урожай. Их же проклятые идолы – лишь дьяволы. Они не могут дать, а только отнять, не спасти, но погубить.

– Малинче, – покачал головой Шикотенкатль. – Все это мы уже слышали от тебя и охотно верим, что ваш бог и его мать – благие и добрые. Но не забудь, что мы совсем недавно узнали о них. Если из любви к вам мы, старики, вдруг примем ваши обычаи, то что скажут наши молодые, особенно воины? Да и жрецы грозят, что нас постигнут голод, мор и военные бедствия!

Лицо Кортеса вспыхнуло.

Падре Ольмедо придвинулся к капитан-генералу и зашептал ему на ухо:

– По столь откровенному и бесстрашному ответу ясно, что всякие настояния пока напрасны. Они предпочтут смерть отказу от идолов. Да и негоже силой привлекать к христианству. К тому же люди должны иметь хоть кое-какие предварительные сведения о нашей святой вере.

– Хорошо, – дернул плечом Кортес. – Переведите им, чтобы одна из пирамид была очищена от идолов и вновь побелена, дабы мы могли превратить ее в христианский храм. Скажи ему, что мы в Талашкале часто натыкаемся на строения вроде клеток. В них сидят мужчины, женщины и дети, которых, как мы узнали, откармливают для жертвенного заклания. Когда мы разрушаем эти стойла и освобождаем несчастных, они боятся отойти от нас хотя бы на шаг. Пока мы рядом, их не трогают, но стоит нам отвернуться, как все идет по-прежнему. Жестокости творятся повсюду.

Касики покивали, обещали все это прекратить, но искренности в их словах было на ломаный эскудо.

Почувствовав это, Кортес только сокрушенно покачал головой.

– А теперь настало время поговорить о делах земных, – произнес он. – Расскажи нам, что ты знаешь о войске Мотекусомы.

– О! – закатил глаза старый касик. – Численность его достигает ста пятидесяти тысяч. Отбиться Талашкала может лишь с величайшим напряжением. Много беды мы видели и от соседней Чоулы, большого города, откуда Мотекусома обыкновенно обрушивался на нас. Войска расположены в разных провинциях, каждая из которых платит тяжкую дань золотом, серебром, перьями, драгоценными камнями, хлопчатобумажными материями и особенно людьми. Дворцы Мотекусомы полны сокровищ, ибо он владыка всех богатств подвластных ему стран. Его желание – закон.

Касик кипел, когда рассказывал о блеске придворных Мотекусомы, о его женах, коими он иногда наделяет своих приближенных, о размерах его столицы, которую нельзя взять ни силой, ни измором. Он сказал, что оружие мешиков состоит из дротиков, наконечники которых имеют по две зазубрины, копий и мечей с великолепно отточенными кремнями, прекрасных хлопчатобумажных панцирей и широких щитов. В армии Мотекусомы множество отличных лучников и пращников, мечущих старательно обточенные камни. Касик не только объяснял все это на словах, но и показывал рисунки, искусно выполненные на полотне.