Земля ягуара

Глава восемнадцатая

Ромка стоял напротив высокого человека в забрызганном кровью балахоне и не мог поверить в то, что это его отец, тот самый добрый и сильный гигант, который охранял его от любой опасности в детских снах. Тот самый, кто должен был спасти маму и отвезти их в белый дом на берегу теплого моря. Тот самый!..

– Сынок, – с трудом разлепил враз побелевшие губы Мотекусома.

Он шагнул вперед и облапил сына, царапнув по нагруднику многочисленными бусами и обдав запахом жирного дыма и прелой крови.

– Отец!.. – ответил Ромка и неловко свел руки за спиной мужчины, обнимавшего его.

Несколько секунд они стояли как два деревянных истукана, не решаясь ни покрепче прижать друг друга, ни отпустить.

Мозг Ромки отказывался верить в происходящее. Сердце молотом ударяло в изнанку кирасы, отлетало куда-то в горло и, стремительно падая обратно, с каждым скачком проникалось родственным теплом к этому человеку. По воротнику его куртки скатилась горячая капля и защекотала шею. Просто пот или слеза? Неужели? Ромка чуть отстранился и вгляделся в лицо отца. Оно было спокойно и непроницаемо, но в уголке одного глаза скапливалась предательская влага.

– Отец?! – воскликнул Ромка, пораженный в самое сердце, и уже крепко, от души обнял дона Вилью-старшего, единственного на континенте родного человека.

– Э… Господа! – прокашлялся Кортес, уже пришедший в себя и приведший в порядок одежду. – Не хочется прерывать вашу идиллию, но я думаю, нам надо серьезно поговорить.

Ромка и Мотекусома одновременно повернули головы, уставились на Кортеса так, будто только сейчас вспомнили о его присутствии, и устыдились проявления чувств. Отец отпрянул, и оба замерли, исподлобья глядя друг на друга.

Ромка сотни раз представлял себе, как произойдет их встреча, что он скажет, что спросит, что ему ответит папа. И вот теперь, когда это произошло, в его голове звенела пустота, как в том барабане, на который он давеча налетел.

Кортес со странной ухмылкой оглядел мужчин, замерших перед ним.

– Господа, я понимаю, что очень смущаю вас и препятствую изъявлению родственных чувств, но нам надо решить кое-какие вопросы.

– Какие вопросы вы хотели бы решить? – глухо, как сквозь вату, спросил Вилья-старший.

– Давайте сначала присядем.

Кортес направился к широкой невысокой лавке, поставленной у стены одной из башенок, и уселся, закинув ногу на ногу. Мотекусома, или, скорее, Лже-Мотекусома, присел рядом. Ромка подошел и остался на ногах, с сомнением разглядывая длинные глубокие царапины на сиденье.

Они помолчали. Никто не мог сообразить, с чего начать разговор.

– Сеньор Вилья, – с трудом подбирая слова, проговорил Кортес. – Может, вы для начала расскажете, как сюда попали и каким образом заняли место верховного правителя Мешико?

– Это совсем простая история, – с радостью прервал молчание Лже-Мотекусома. – Если помните, я отправился на материк на небольшой бригантине с командой в восемь матросов и десяток солдат.

– Самоубийственный поход, – вставил Кортес.

– Именно на это и рассчитывал губернатор Кубы, а друзья, которые поддерживали мое выдвижение на его место, почему-то мне не помогли. – Он многозначительно взглянул на Кортеса. – Первоначально мы планировали пристать в устье реки Табаско, но шторм отнес нас значительно севернее и выбросил на рифы. До берега мы добрались вплавь, потом сняли с корабля все, что не подмокло и не разбилось во время шторма, собрались на совет и решили по берегу дойти до обитаемых мест, где дожидаться новой экспедиции. На второй день пути мы наткнулись на дикое племя, которое без разговоров бросилось на нас. Мы убили многих, но силы были неравны. В живых остался только я, смог убежать и около двух недель скитался по лесу. Оборванный и обессиленный, я наконец добрался до какой-то тотонакской деревни, где был вероломно схвачен и препровожден в Семпоалу.

Ромка вспомнил, как зарделись уши толстого касика, когда тот врал, как оказалось, о белом человеке, ушедшем в сторону столицы Мешико.

– Там меня заперли в клетку, чтоб наутро принести в жертву какому-то их идолу. Но индейцы как дети. Поразительная жестокость парадоксальным образом сочетается в них с наивностью. Они даже не выставили караул. Утром я уже выходил через открытые городские ворота, наряженный в женское одеяние, спрятав лицо под накидкой. Дожидаться испанского корабля можно было года полтора, поэтому я ни секунды не сожалею о том, что решил посетить столицу Мешико.

– Но как же внешность и язык? – воскликнул Ромка.

– Это не так трудно, сынок. – Лже-Мотекусома поднял на него глаза. – Огромная империя объединяет многочисленные народы. Достаточно хорошо загореть и носить местную одежду, чтобы сойти за жителя каких-нибудь отдаленных северных земель. За время общения с местными племенами я успел выучить полсотни тотонакских слов, которых вполне хватало, чтобы объясниться с местными жителями. Если они отказывались меня понимать, то я переходил на испанский, чуть смягчая согласные на местный манер. Они думали, что это какой-то местный диалект, поэтому проблем не было. Ну, кроме одного раза. Меня поймали, но на той клетке замки оказались даже проще, чем в Семпоале, – улыбнулся сеньор Вилья. – Путешествуя от деревни к деревне, я добрался до Чоулы. Там меня снова схватили, но бежать я не стал. До поры. Главный мешикский наместник оказался проницательным человеком и разглядел, что я не похож на других индейцев. Меня арестовали, если это можно так назвать, и сообщили, что отвезут в Мешико, чтобы принести в жертву в самом главном храме. До столицы я доехал с относительным комфортом, в персональной клетке и с неплохой едой. Путь длился дней пять. За это время я узнал полсотни новых слов и научился сносно строить предложения. Под конец пути я мог перекинуться с охранниками парой фраз. В мои намерения входило сбежать до того, как мы проедем городские ворота, но не получилось. То ли мешики что-то заподозрили, то ли они просто менее наивны, чем другие народы. Меня караулили всю ночь. На рассвете я въехал в столицу, созерцая ее великолепие сквозь толстые деревянные прутья. Конечным пунктом стал королевский дворец Мотекусомы. Меня извлекли из клетки, помыли, накормили и препроводили к правителю. Не знаю, кто и каким образом определил, что я не индеец, но он приветствовал меня как чужеземца, пришедшего с востока, и сына бога. На протяжении месяца меня держали в маленьком домике недалеко от дворца, неусыпно охраняли и каждый день приводили на беседы к правителю.

Он расспрашивал меня о жизни в Испании, о том, как я попал сюда. Я отвечал как мог, стараясь, впрочем, не разрушать легенду о том, что я сын бога. Во мне теплилась надежда со временем занять при дворе место достаточно высокое, чтоб меня отправили к побережью в качестве знатока обычаев белого человека. В том, что на континент постоянно будут прибывать новые дети богов, Мотекусома не сомневался.

Так прошло несколько месяцев. Я очень неплохо освоил язык и передвигался по дворцу под присмотром стражи, строго следившей, чтоб ко мне в руки не попало какое-нибудь оружие.

Однажды ночью меня скрутили сонного, приволокли в этот храм и бросили в маленьком дворе под открытым небом. Кормили неплохо и обращались вполне сносно, но на все просьбы отправить меня к правителю или хотя бы сказать ему о моем положении отвечали отказом. Каждый день меня заставляли мыться в большой нефритовой бочке. Несколько раз приходили жрецы и пытались вести со мной какие-то беседы. Язык я тогда понимал уже сносно и уловил, что предназначен для какого-то важного дела. Тогда я и представить не мог, для какого именно, а когда узнал – похолодел. Оказывается, принести меня в жертву захотел сам Мотекусома, причем решил он это, видимо, чуть не сразу, как меня увидел. Проклятый лицемер!

Вилья стукнул кулаком по открытой ладони и продолжил:

– Признаться, я был близок к отчаянью. Одно дело, когда тебя хотят умертвить три-четыре жреца, отродясь не державших в руках ничего опаснее жертвенного ножа и не знавших, что такое сопротивление жертвы. Тут можно побороться. Совсем другое – монарх, которого всегда окружают стража и тучи прихлебателей. Толпы слуг в момент растерзают любого, кого заподозрят в намерении причинить вред их правителю. Я попробовал вырваться, но меня связали и влили в рот какой-то отвар, который подавил волю, но, к сожалению, не отключил разум. До утра я пролежал на соломенной подстилке, глядя на звезды и размышляя о своей жизни, о том, что сделал и что не сделал, о том, кого напрасно убил и кого зря оставил в живых, о близких, о жене и сыне.

Повинуясь внезапному порыву, Ромка присел на скамейку рядом с отцом. Старший Вилья обнял его за плечи.

– Это была одна из самых трудных и честных ночей. Но вот наступило утро. Меня, еще не совсем пришедшего в себя, подняли на ноги и повели наверх. Сто четырнадцать ступеней, – усмехнулся он. – С меня сорвали остатки одежды, привязали пеньковыми веревками к алтарю под идолом Уицилопочтли и оставили одного. Вы уже, наверное, заметили, что правители Мешико предпочитают, чтобы люди держались от них подальше, а если приближались, то не баловали бы вниманием. Они запрещают подданным смотреть на себя, находиться в обеденном зале и опочивальне, мало разговаривают, предпочитая отдавать распоряжения жестами. Я почувствовал, что судьба дает мне шанс, но и предполагать не мог, что дело обернется так удачно. Еще несколько дней назад я нашел обсидиановую бусину, разбил ее и получил осколок с невероятно острым краем. Спрятав его меж пальцами, я стал дожидаться подходящего часа, и вот этот час настал. Чуть не вывернув запястье из сустава, я умудрился подпилить веревку так, чтобы ее можно было оторвать в любой момент, и стал ждать. Минут через десять пришел Мотекусома. Он был один. Если у него и были провожатые, то они остались за дверью и не пытались заглянуть в алтарную комнату. Из-под перьев на шапочке повелитель долго разглядывал меня, потом начал ходить кругами, что-то напевая под нос, остановился и занес над моей грудью нож. Медлить было нельзя. Разорвав последние волоски, удерживающие руку, я стукнул его в солнечное сплетение, вложив в удар всю силу, какую смог собрать в своем усталом теле. Правитель отлетел к стене. Быстро перерезав оставшиеся веревки, я встал. К тому времени он смог вдохнуть, поднялся на ноги и бросился на меня. Мотекусома был крепким мужчиной, но драться совсем не умел, – снова усмехнулся дон Вилья. – Через минуту его шейные позвонки хрустнули, возвестив о том, что законный правитель Мешико отправился в мир иной. Мотекусома был худощавее меня и немного выше, но слегка сутулился. Голос его тоже был чем-то похож на мой, и я не побоялся предстать перед двором Мешико в новой роли, до пят закутанный в заляпанную кровью накидку и со спускающимися на лицо перьями. Руки я специально не стал мыть, чтоб слой крови скрыл разницу в цвете кожи, не такую, впрочем, и заметную.

– А что же случилось с телом Мотекусомы? – спросил Ромка.

– Оно было разделано по всем правилам жреческого искусства. Сердце отправилось в жаровню, руки и ноги – в трапезную, голова угодила на кол, а туловище – на съеденье храмовым зверям. И не смотри на меня так, сын. Он бы меня не пощадил. Никому из туземцев и в голову прийти не могло, что кто-то отважится убить их правителя и занять его место. Первое время пришлось трудновато, надо было все время следить за тем, чтоб походка и жесты были похожи на движения прежнего правителя, я неплохо изучил их за две недели бесед с ним. Постепенно я втянулся.

– И никто не заметил подлога? – удивился Ромка.

– Индейцы верят в своего правителя как в бога, а разве кто-то может убить бога и занять его место? Ну, убить если и может, то стать богом… Это просто не укладывается в их картину мира. Нет, сомневающиеся, конечно, находились, но, – он тяжко вздохнул, – их жизненный путь очень скоро заканчивался на жертвенном камне.

– То есть теперь благородный испанский дон – полноправный правитель империи Мешико? – подвел общую черту Кортес, и глаза его вспыхнули нездоровым блеском.

– Нет, – усмехнулся дон Вилья. – Мешико по-прежнему правит законный государь Мотекусома Второй.

– И вы не хотите разрушить инкогнито? Ну что ж, это я понимаю и принимаю. А теперь, думаю, нам стоит немедля отправиться во дворец, пригласить королевского нотариуса и составить договор о вассальной зависимости всех земель империи Мешико от великого сеньора Испании Карла Пятого. – С этими словами Кортес поднялся на ноги.

Дон Вилья-старший остался сидеть, не стал вставать и Ромка.

– Я думаю, что это несколько преждевременно, – сказал Лже-Мотекусома.

– В каком смысле? – отказался понимать его Кортес.

– Любезный дон Эрнан, – мягко и вкрадчиво начал Мотекусома. – Все время, пока ваша экспедиция добиралась до моей, – это слово он произнес с нажимом, – столицы, я думал, что делать. Пускать или не пускать? Приказать убить на дальних подступах? Мне было трудно переступить через то, что вы все-таки мои братья по крови, соплеменники. Наверное, вы заметили мои терзания?

Кортес молча кивнул.

– Моя нерешительность привела к тому, что вы пришли сами. Терзался я и еще одним вопросом. Открываться или не открываться? Не знаю, зачем я это сделал. Ведь я прекрасно понимал, что когда вы обнаружите, кто занимает трон, обязательно предложите, просто потребуете от меня, чтоб эти земли были присоединены к владениям испанской короны.

– А как иначе? – недоуменно спросил Кортес. – Вы что, отказываетесь?

– Да, я отказываюсь. Во-первых, Мешико – богатая независимая страна, которой незачем становиться вассалом Испании. Во-вторых, лично у меня имеются нелады с испанским двором и отдельными его представителями. Если официально закрепить эту зависимость, то они сделают все, чтоб я перестал быть правителем этой страны. Так что, пока я жив…

– Это можно поправить! – взревел Кортес и схватился за меч.

– И что потом? Вы даже не спуститесь отсюда. А если и спуститесь, то через полчаса вернетесь сюда, но уже связанным, и прямиком отправитесь на один из этих камней. – Де Вилья махнул рукой за спину.

Кортес опустил эфес. Плечи его поникли, потом снова развернулись.

– Тогда я возьму вас в заложники и буду диктовать свои условия под страхом смерти! – Он снова потянулся за оружием.

Прежде чем Ромка успел моргнуть, Вилья-старший оказался на ногах. Одна рука его накрыла яблоко меча и вдавила его обратно в ножны, другая поднесла нож к небритому кадыку капитан-лейтенанта.

– На вашем месте я бы не был столь самонадеян, – промолвил Лже-Мотекусома.

Губы его улыбались, но глаза смотрели холодно и жестко. Не приходилось сомневаться в том, что если Кортес шелохнется, то у него под челюстью появится вторая улыбка. От уха до уха.

Капитан-генерал разжал пальцы и под шипение заползающего в ножны меча чуть развел руки в стороны, давая понять, что глупостей делать не собирается.

– Отправляйтесь в свои казармы и сидите там, пока я не придумаю, что с вами делать. – В голосе правителя Мешико зазвучали царственные нотки.

Кортес уставился на него глазами, напоминавшими стволы фальконетов, в которых разгорается порох, готовящийся вытолкнуть из ствола смертоносный заряд, и промолвил:

– Хорошо, мы уйдем. Пойдемте, дон Рамон.

Ромка вздрогнул. Только что свой выбор сделал отец, навсегда отрезав себя от родины, теперь не менее сложный выбор предстоял ему.

То, что он не сможет вернуться в Испанию, его не смущало. Своей родиной он считал вовсе не ее, а Русь. Молодой человек страшился предать людей, с которыми он несколько месяцев пробивался сквозь эту негостеприимную страну, спал под одним одеялом и ел из одного котелка. Как на него посмотрит мудрый де Ордас? Что скажет колкий на язык Альварадо? А уж сам Кортес… Ромка любил и уважал капитан-генерала, ценил то, чему от него научился. Оставлять его сейчас ради человека, которого он знает чуть больше получаса? Нет, это уму непостижимо. Но ведь этот человек – его отец, которого он искал долгих семь лет и только что обрел. Предать отца, остаться в стане его врагов?

От этого всего парню хотелось закричать, броситься вниз и удариться головой о камни, чтобы выбить из нее беснующиеся мысли, наскакивающие одна на другую. Господи, укрепи.

– Дон Рамон де Вилья! – резанул по перепонкам голос Кортеса. – Вы идете?

Ромка посмотрел на пылающего гневом капитан-генерала, потом перевел взгляд на отца. Тот сидел молча, глядя куда-то вдаль, за величественную панораму огромного города. Он понимал, какой трудный выбор стоит перед его сыном, знал, какой вес имеет любое слово, сказанное им, и не хотел его произносить.

– Так ты идешь? – вскипел Кортес. – Или мы будем вечно торчать тут?!

Его грубость холодным потоком обдала Ромку, снимая налет пустых размышлений и придуманных страхов.

– Я остаюсь, – одними губами прошелестел он.

– Что? – Глаза Кортеса налились дурной бычьей кровью. – Что ты сказал?

– Я остаюсь, – так же тихо ответил Ромка, а потом прибавил громче: – Остаюсь с отцом.

– Ты подданный испанского короля! – закричал Кортес, потом обреченно махнул рукой, развернулся на каблуках и, гордо неся голову, стал спускаться с вершины пирамиды по длинной лестнице без перил.

Несколько минут отец и сын смотрели ему вслед, не произнося ни слова.

– Ты же не прикажешь его убить?

– Ну что ты, сын, – ответил старший Вилья и положил руку Ромке на плечо. – Конечно, нет.

Мотекусома отвернулся, стараясь сдержать улыбку. Именно так он и собирался поступить, но не смог.

«Идиот, дурак! – тут же выругал он себя. – Кортеса необходимо убить, причем сейчас, когда он один, вдалеке от своих конкистадоров. Но разве можно сделать это на глазах у сына и разрушить все, что обрел? Правы были даосские мудрецы, когда говорили, что добиться чего-то по-настоящему большого может только человек, свободный от привязанностей».

Кортес стремительно, почти бегом пересек храмовый двор и скрылся за воротами, услужливо распахнутыми перед ним.

Мотекусома задумчиво погладил бородку. Конечно, он ожидал непонимания испанцев, длительных переговоров, запугиваний, уступок и заключения союзнического договора между странами. Но напор и несгибаемая воля Кортеса бросили вызов целому народу, хотя он имел под началом едва ли четыре сотни израненных бойцов. В силах ли кто-то такое предвидеть? Да и появление сына совсем выбило отца из колеи. Кстати…

– Ну что, Рамон, – обратился он к парню, разглядывающему пустой двор. – Теперь нам можно спокойно поговорить. Пойдем, тут есть отличное место, – сказал он, натягивая на голову шапочку со спускающимися на лицо перьями.

Через несколько минут они подошли к маленькой дверце, ведущей в коридор, едва освещаемый одним светильником. В его неровном свете Ромка заметил, что стены испещрены причудливыми знаками. Коридор привел их в небольшую комнату.

Отец отодвинул тяжелый табурет и сел за стол.

– Рассказывай, как дела у князя Андрея? – сказал он вдруг на неплохом русском, медленно, но почти без акцента.

– А откуда ты узнал про князя?

– Так это прямо на тебе написано. Вернее, на перевязи.

Ромка ахнул. Вот, значит, что сделал хитрый князь! Разрисовал перевязь тайными знаками и вручил ее в качестве подорожного подарка. Кто обратит внимание на узор? Он и сам постраннее видел. Оружие мужчина хранит как зеницу ока и никогда с ним не расстается, а висит оно именно на перевязи. Чаянья князя оправдались с лихвой. Его письмо было в целости и сохранности доставлено адресату.

– Сними, пожалуйста, я прочитаю, а то эти иероглифы разобрать непросто.

– Китайская грамота?

– Она самая, – ответил сеньор Вилья, разложил перед собой перевязь, придвинул поближе лист бумаги и хитрую чернильницу, сделанную в форме черепа ребенка, а может быть, и из настоящего черепа. – А ты пока расскажи, что делал все эти годы.

Он заскрипел пером, вглядываясь в сложные знаки, представляющие то отдельные буквы, то слова, а то и целые понятия.

Ромка стал рассказывать про нападение на подмосковной дороге, про пропавшую маму, про доброту и суровость князя Тушина, про его задание, про путешествия, про людей, пытавшихся убить их по дороге. С каждым словом сына на лицо отца все отчетливее падала горькая тень. Но дело было явно не в рассказе, дело было в письме князя.

Ромка замолчал на полуслове, а его отец, даже не заметив этого, продолжал переводить. Закончив, он перечитал получившийся текст и брезгливо, как ядовитую змею, отшвырнул от себя листок.

– Князь! – покачал головой Мотекусома. – Я другом тебя считал, а ты вон как! – Правитель Мешико вскочил, смахивая полой одеяния листы со стола, шагнул к стене, уткнулся в нее, постоял с минуту и упал обратно на табурет.

Он уронил голову на руки, просидел так несколько секунд и снова вскочил.

– Папа, что случилось-то? – осторожно спросил его Ромка.

– Случилось?! – взревел Мотекусома. – Этот негодяй знал, что твоя мать жива!

– Так это ж здорово! – воскликнул Ромка и тоже вскочил на ноги.

– Здорово-то здорово, – успокоился Вилья-старший и опустился на стул. – Да только она у него в плену, и сиятельный князь прозрачно намекает, что если я не буду с ним сотрудничать, то он ее убьет.

– Неужели князь Андрей на такое способен? – удивился Ромка, от волнения перейдя на русский, и сам себя оборвал, поняв, что вполне способен. – Папа, что же теперь делать-то?

– Не знаю, сынок, не знаю, – грустно ответил тот. – Если бы не Кортес со своими головорезами, то можно было бы составить договор о дружбе на века, подарков приложить и послать с тобой в Москву, посулив князю золотые горы, если он отпустит Марию.

– А отпустит?

– Отпустит, если все сделать правильно. Князь Андрей не жесток, если это не идет на пользу государству. Ведь он полагает, что я до сих пор на Кубе, а тут такой сюрприз. Мешико! Но меня больше беспокоит Кортес. Этот человек абсолютно непредсказуем, неимоверно силен и невероятно удачлив. Я и представить себе не могу, что он может совершить. – Вилья-старший грустно опустил голову.

– Так что же делать, папа? Неужели придется… – Ромка аж замер от постигшей его мысли.

– Можно и не убивать, но обезопасить надо. Главное, чтоб до князя Андрея дошли известия, что я жив, занимаю трон и смотрю не в сторону Мадрида, а гораздо севернее. Кстати, как там белокаменная?

Они проговорили до самого вечера.

Ожидавшие капитан-генерала капитаны, отшатнулись, когда он метеором влетел в комнату. По-кошачьи топорща усы и что-то шипя, Кортес отстегнул от перевязи ножны с мечом и с грохотом бросил их в угол. Усевшись за стол, он схватил долбленую тыкву с местным пойлом, залпом ополовинил ее, посидел немного, смотря куда-то в пространство, и наконец сфокусировал взгляд на людях. В его зрачках горели огоньки ярости и безумия.

– Господа, – сказал он, едва справляясь с ходящей ходуном нижней челюстью. – Дон Рамон де Вилья оказался предателем. Он отказался подчиниться приказу и перешел на сторону врага. Более того, он оказался сыном Мотекусомы. Да не смотрите на меня как на идиота, Мотекусома – это Алонсо де Вилья.

– Тот самый? Вице-губернатор Кубы? – изумился де Ордас.

– Бывший. Но тот самый. Этот мошенник умудрился убить настоящего Мотекусому и занять его место, а Рамон предпочел остаться с отцом.

– Он его давно искал… – протянул де Ордас.

– Да и черт с ним, – влез Альварадо. – Мы клад отыскали!

– Какой клад? – опешил Кортес.

– Бартоломе де Ольмедо надоело ждать, когда индейцы выделят место для храма, вот он и распорядился ставить часовню прямо во дворе. Стали место выбирать, стены осматривать на предмет камнем поживиться и заметили недавно замурованную дверь. Вскрыли, конечно. А там схоронены сокровища Ашаякатля, отца Мотекусомы. Камни, золото, серебро в слитках, куча украшений. Всего и не перечесть. Эти богатства Мотекусома нам не отдаст ни в коем случае.

Кортес оглядел лица собравшихся и потер щетинистый подбородок.

– Мне кажется, вы уже все обдумали?

– Есть такое дело, – ответил за всех Альварадо.

– В этом городе мы точно в западне, – опять взял слово де Ордас. – Сегодня Мотекусома добр, а завтра все может измениться. Пусть не будет нападения, но он может лишить нас еды и воды. Помощь извне, хотя бы из Талашкалы, не придет, ибо мы отрезаны от мира дамбами и мостами. Надо бы нам захватить самого Мотекусому, не откладывая этого ни на один день.

– Захватить Мотекусому? А не слишком ли смело, господа? Ведь народ может подняться и защитить своего властителя.

– Думаете, кто-то способен любить этого кровавого тирана? – неожиданно подал голос Гонсало де Сандоваль, офицер безупречно смелый, но крайне неразговорчивый.

– Тираны всегда пользуются большей любовью масс, чем либеральные правители. Вспомните историю Римской империи, – ответил начитанный де Ордас.

Сандоваль только кивнул в ответ.

– А может, нам захватить его вновь обретенного сына? Мне показалось, что отец близко к сердцу воспринял его обретение, – вслух подумал Кортес.

– А это мысль! – восхитился Альварадо. – И не заметит никто, и папашу возьмем латной перчаткой за срамное место.

– На том и порешим.