Зеркала

Реда Хаммада

В моей памяти он, как и Гаафар Халиль, Халиль Заки и Ханан Мустафа, неразрывно связан с нашей старой Аббасией, необъятными просторами ее полей и буйной зеленью садов. Вместе с тем имя его для меня — символ высоких идеалов и несгибаемой воли человека, преодолевающего в упорной борьбе невзгоды и отчаяние. Как и наш друг Сурур Абд аль-Баки, Реда Хаммада — личность выдающаяся. Еще в ту пору, когда мы гоняли футбольный мяч на площадке среди кактусов, он заметно выделялся из всех нас. Это он, один из немногих, смело противостоял Халилю Заки. В начальной школе Реда слыл горячим патриотом. О Сааде Заглуле говорил с большим восторгом, нежели о Хусейне Хигази или Чарли Чаплине. Всем этим он, конечно, был обязан своей семье, выделявшейся в нашем квартале патриотизмом и ученостью. Отец Реды был главным врачом инфекционной больницы, мать — преподавателем, одной из первых женщин, получивших высшее образование. Сестра его училась столь же успешно и была послана в Англию, брат с отличием окончил Юридическую школу.

Однако семья эта стала печально известной и выпавшими на ее долю несчастьями. Мать умерла, когда Реда был еще ребенком. За активную деятельность в партии «Вафд» в первые годы ее существования уволили со службы его отца. Умерла в Англии сестра. В революцию 1919 года погиб его брат. Реда гордился братом и часто вспоминал его. Это страшно злило Халиля Заки.

— Во имя чего погиб этот сумасшедший? — спросил он меня как-то с раздражением.

— Во имя независимости, — ответил я простодушно.

— Можно подумать, что англичане не давали ему житья, — заметил на это Халиль иронически.

Когда я познакомился с Редой, он жил с отцом и старым слугой в их опустевшем доме. Его тяготила унылая обстановка, и сам дом казался ему тюрьмой. Отца он побаивался. После увольнения со службы доктор замкнулся в себе, из дома выходил редко, только когда его приглашали на частную консультацию. Реду он, видимо, хотел воспитать таким человеком, который вознаградил бы его за все утраты. Был с ним весьма строг. Требовал, чтоб сын стал образцом в учебе, поведении, патриотизме. Ни в чем не давал ему поблажки. И Реда вырос безупречно честным, даже аскетом, однако в нем с детства жила потребность в доброте, ласке.

— Расскажи мне о своей матери, — просил он меня, — какие у тебя с ней отношения — любите ли вы друг друга.

Ему нравилась популярная песня, и он часто ее напевал:

Голос Реды дрожал, когда он доходил до строк:

Однажды отец Реды отругал его за что-то тут же, на улице, в нашем присутствии. Реду это как громом поразило. Он молча ушел в дом. Когда появился снова, никто не заметил в нем перемены. И тут внезапно он весь скорчился, судорожно схватился руками за живот и громко вскрикнул. Повалился на землю у дерева и от невыносимой боли стал грызть его обнаженные корни. В испуге мы столпились вокруг него. Подходили люди, кто-то вызвал машину «скорой помощи». Реду отвезли в госпиталь Каср аль-Айни, где выяснилось, что он выпил карболовой кислоты с намерением отравиться. Его с трудом спасли. Этот случай глубоко потряс меня.

— Как же ты решился на такое? — спросил я его, когда все уже было позади.

— А ты разве не слышал, как он оскорбил меня при всех? — тихо сказал он, печально улыбнувшись.

Отчаянный поступок Реды заставил его отца изменить к нему отношение. И у него вызывали уважение редкие способности сына. Он отлично учился в школе и находил время для активного участия в политической деятельности, терявшей, правда, остроту по мере того, как спадала революционная волна. К моменту достижения нами сознательного возраста кровопролитная революция превратилась уже в святую легенду. Память любого из нас хранила какой-то эпизод или образ погибшего героя, зажигательные лозунги, но не больше. Все мы приняли участие в демонстрации, которая была организована Надиром Бурханом в поддержку Саада Заглула (в то время премьер-министра) в его конституционном конфликте с королем Фуадом[38].

В средней школе Реда Хаммада тесно сблизился с Бадром аз-Зияди на почве общности их политических взглядов. Когда к власти пришло правительство Мухаммеда Махмуда, Бадр сказал:

— Раньше у нас был один враг — англичане.

— И король, — добавил Реда.

— Это одно и то же.

— Согласен!

— А вот теперь появился новый враг…

Когда Бадра аз-Зияди убили в школьном дворе, Реда сильно горевал.

— Бадра нет, а Халиль Заки живет! — с горечью сказал он мне.

— И Мухаммед Махмуд тоже жив! — в тон ему грустно сказал я.

Реда все серьезнее занимался политикой. В составе студенческой делегации он заседал рядом с Мустафой Наххасом в парламенте. При правительстве Мухаммеда Махмуда был арестован. Чуть не убит во времена Сидки. Учась на юридическом факультете, стал одним из лидеров студенчества. Не раз слушал я в университетских аудиториях его пламенные речи. Он был убежденный вафдист, искренне верящий в конституцию, независимость и демократические нормы жизни. С негодованием наблюдал он за ходом политической жизни в Египте и в конце концов пришел к убеждению, которое как-то высказал мне:

— «Вафд», а вернее, народ потерял свою ударную силу в тот день, когда были арестованы руководители организации «Черная рука»[39].

— Но ведь «Вафд» призывает к законным действиям! — возразил я.

— Мало ли что они говорят, — засмеялся Реда. — У нас нет другого выхода, кроме как уничтожить монархию и партии меньшинства, а затем единым фронтом выступить против англичан.

Он полюбил Сураю Раафат и, когда учился на юридическом, собирался сделать ей предложение. В то время я об этом ничего не знал, так же как и он не знал тогда о моих отношениях с Сураей. История эта стала известна мне лишь в 1967 году, после поражения. Реда был в кабинете Салема Габра в тот день, когда туда пришла Сурая. Через несколько дней мы встретились с ним у него дома, в Гелиополисе.

— Ты помнишь ту женщину, что была в кабинете Салема Габра? — спросил он.

— Сураю Раафат?

— Когда-то она жила в квартале Сакакини, и я любил ее, — улыбнулся Реда. — Я посватался бы к ней, если бы не…

— Если бы не что?

— Если бы не встретил ее в обществе нашего приятеля Ида Мансура.

Тут и я в свою очередь рассказал ему историю моих отношений с Сураей.

В 1934 году Реда закончил юридический факультет и стал адвокатом. Отец его умер, оставив ему приличное состояние. По мере того как имя Реды приобретало все больший вес в адвокатских кругах, он становился известен и как писатель-публицист. На выборах 1942 года он стал членом парламента. Побоище 4 февраля[40] глубоко потрясло меня и под корень подкосило мои вафдистские чувства. Я откровенно признался в этом Реде.

— Я убежден, что Мустафа Наххас спас родину и трон! — сказал он.

— Трудно даже и вообразить такое — лидер партии становится премьер-министром при помощи английских танков! — с горечью возразил я.

— Да, англичане были нашими врагами, — повторил он настойчиво. — Но нынче они сражаются на стороне тех сил, в победе которых мы заинтересованы.

— Меня не оставляет мысль, что тут какая-то ошибка!

— Ты хочешь, чтобы победил фашизм, как хотят этого все, кто окружает короля? — спросил Реда.

— Конечно, нет.

— Так вот, тогда и рассматривай события 4 февраля именно в этом свете.

В 1950 году Реда снова был избран в парламент от того же округа. Он глубоко переживал тот факт, что «Вафд» утратил свой прежний высокий политический уровень, что мощь партии ослабела и народ не питает к ней былого доверия. И как же он обрадовался в тот день, когда Мустафа Наххас, отменив англо-египетский договор, провозгласил священную войну. По всей долине Нила вновь повеяло тогда духом революции 1919 года. Однако разочарования следовали одно за другим вплоть до июльской революции 1952 года. Реда принял ее с восторгом.

— «Вафд», несомненно, вернется к жизни! — сказал он мне.

В первое время после революции он надеялся, что новое руководство будет опираться на массы, которые поддерживали «Вафд». Но когда было принято решение о роспуске политических партий, он понял, что надежды его напрасны.

— Мы идем к военному режиму, и только один аллах ведает, во что это выльется, — сказал он мне.

Я искренне посоветовал ему оставить политику и заняться адвокатурой.

— Да, видно, другого выхода у меня нет, — засмеялся он.

Однако его преданность Наххасу и коллегам по партии постоянно навлекала на него подозрения, и его не раз арестовывали. В 1940 году он женился. Жена родила ему единственного сына, вскоре она заболела, и детей у нее больше не было. Сын Реды мне очень нравился, это был умный и живой мальчик. Он тяжело переживал арест отца и дискредитацию его имени. Обостренная чувствительность привела к нервному кризису. Мальчик бросил школу, перестал выходить из дому. Здоровье его все ухудшалось, так что Реда вынужден был поместить сына в больницу для душевнобольных. Мать не перенесла такого удара. Ее разбил паралич, и в том же году она умерла. На склоне лет Реда остался один — и его не миновало проклятье, тяготевшее над их семьей.

И я сказал себе, что для Реды все кончено.

Однако я ошибся. Из своего квартала Реда переехал в Гелиополис. Всю энергию он отдавал теперь адвокатуре и своей библиотеке. Без преувеличения можно сказать, что последние десять лет были самыми плодотворными в его жизни. Сегодня он — известнейший юрист. Упорно работает над составлением так называемой «Энциклопедии уголовного правоведения». В уже написанном им предисловии он высказал столь зрелые философские взгляды и обнаружил такие обширные познания в области психологии, что не будет преувеличением назвать его ум энциклопедическим, а его способности как мыслителя — блестящими. Для меня все это не ново. Я не раз слушал его споры с Махером Абд аль-Керимом, Салемом Габром, Зухейром Кямилем и другими корифеями науки. В них он обнаруживал блистательную эрудицию в философии, политике и литературе. Что же касается юриспруденции, то в ней он — непререкаемый авторитет. Но наибольшее восхищение вызывает во мне нравственная сторона его личности. В этом отношении я не могу никого поставить с ним рядом, кроме, пожалуй, Кямиля Рамзи и Сурура Абд аль-Баки. Высокая нравственность в моих глазах имеет особую ценность, поскольку мне довелось жить в эпоху невиданного обесценивания всех моральных норм и идеалов. Порой мне даже представлялось, будто живу я не в обществе, а в огромном публичном доме. Реда Хаммада всегда оставался человеком безупречным в своих мыслях и поступках. Всю жизнь он искренне верил в принципы свободы и демократии, верил в культуру и религиозную доктрину, в основном очищенную от каких бы то ни было наслоений фанатизма и суеверия.

Правда, он занял отрицательную позицию по отношению к сторонникам левых взглядов, не сумел быть на уровне времени. В молодости я знал его как революционера, в старости же он стал убежденным консерватором, хотя и не признает этого. С упорством твердит он, что либерализм — последнее, священное слово в политической истории человечества. Возможно, именно его высокая нравственность помогла ему выдержать обрушившиеся на него испытания, служила ему опорой в жизни в период, когда он терял все, что было у него самого дорогого: принципы, свободу и демократию, своих близких — жену и сына. Однако Реда не сдался. С удвоенной энергией принялся он за работу, противопоставив невзгодам стальную волю, сохранил связи с друзьями, продолжал появляться в обществе.

Всякий раз, как я вижу его прямую высокую фигуру и седую голову, когда наслаждаюсь беседой с ним, ко мне возвращаются ощущение радости жизни и бодрость духа, и я не устаю восхищаться им как великолепным творением щедрой природы.