Зеркала

Сафа аль-Кятиб

Дворец семейства аль-Кятиб был одним из самых старых в Аббасии. Внушительного вида, окруженный садом, он занимал большой участок в восточной части квартала — от одной трамвайной остановки до другой. Мы часто проходили вдоль его стены, направляясь на пустырь, где обычно играли в футбол. Из-за стены виднелись лишь верхушки деревьев, заросли жасмина и окна с задернутыми шторами. Неподалеку от стены я встретил как-то экипаж, съезжавший по восточной дороге на главную улицу квартала. В нем заметил старуху с сонными глазами и рядом девушку, очаровательную в своей юности. Едва я глянул в ее прекрасное лицо, сердце мое затрепетало, словно из распахнутых врат рая в него потоком хлынул сладостный нектар любви. Шаарауи аль-Фаххам, лучше нас знавший обитателей восточной части квартала, сообщил:

— Это Сафа́, дочь владельца дворца.

А Халиль Заки, который довольно часто наведывался в сады на этой стороне, чтобы полакомиться гроздью винограда или плодом манго, сказал:

— Ей двадцать лет.

Гаафар Халиль, заметивший перемену в моем лице, прошептал мне на ухо:

— А тебе пятнадцать!

Как ни странно, но внешность девушки, возбудившей во мне такое сильное чувство, совершенно стерлась в моей памяти. Я не мог ясно представить себе ее черты даже в то время, когда находился в плену ее очарования. Не запомнил цвета ее волос и глаз, не знал, какого она роста. Она вся лучилась обаянием, и оно как бы размывало отдельные штрихи, из которых складывался ее облик.

Как я ни пытался вызвать его в воображении, мне это не удавалось, я ощущал лишь его присутствие в своем сердце — так аромат, доносящийся из-за стены сада, создает представление о розе. Сердце мое отзывалось трепетным стуком на все, что было хоть в малейшей степени связано с ней. Да и потом, когда прошли годы, в каждой звезде экрана — в ее чертах, жестах, мимике — я старался найти что-нибудь, что напомнило бы мне эту девушку. Женское лицо могло понравиться мне, только если в нем были — или мне казалось, что были, — ее черты.

Эта внезапная любовь заставила меня пережить сладкие муки и неизведанные ранее тревоги, хотя — что самое удивительное — она не сопровождалась никакими событиями, о которых можно было бы вспоминать. Я увидел Сафа в экипаже, и этих нескольких секунд оказалось достаточно, чтоб я стал другим человеком. Еще так недавно я был влюблен в Ханан Мустафа, а в это мгновение понял, что тогда ошибался, понял, что именно теперь полюбил впервые в жизни. Только сейчас я обнаружил, что человек может одновременно находиться в одном месте, а мыслями быть где-то далеко-далеко, может спать и в то же время бодрствовать, может петь в одиночестве среди толпы и радоваться мукам. Я без устали бродил вокруг дворца Кятибов, окна которого были всегда закрыты и занавешены, а из его обитателей на улице показывались лишь бавваб[67], садовник да слуги. Однажды я услышал нежный голос, зовущий бавваба. Сердце мое гулко забилось, я решил, что этот голос — ее. Второй раз я увидел Сафа при весьма печальных обстоятельствах — в окне дома на улице Мухаммеда Али, где собрались несколько женщин, чтобы наблюдать за похоронами Саада Заглула. Я заметил ее уже после того, как катафалк миновал дом. Сквозь слезы разглядел ее прелестное лицо — она вытягивала голову из окна вслед катафалку и утирала глаза. Сердце мое вздрогнуло от неожиданности, однако тяжесть утраты была столь велика, что настоящей радости я не ощутил. Потом я увидел ее уже в ту минуту, когда она в наряде невесты сходила по ступенькам дворца, чтоб сесть в машину, которая должна была везти ее в дом жениха. Я стоял в толпе на тротуаре против дворца. Все события совершились немногим меньше, чем за год. Но это был удивительнейший год в моей жизни.

Все друзья знали о моей любви. Насмешники потешались надо мной и дразнили «Меджнуном Сафа». Остальные советовали мне образумиться и подавить в себе это напрасное чувство. Мы были еще подростками, и все наши наивные представления о любви были почерпнуты из романов и известных нам произведений арабской классики.

— Не поддавайся чувству, иначе сойдешь с ума, как Меджнун из-за Лейлы, — сказал мне Сурур Абд аль-Баки.

— Твоя любовь доказывает, — добавил Реда Хаммада, — что ты любил ее еще в далеком прошлом, может быть, в эпоху фараонов, как пишет Райдер Хаггард[68].

Любовь явилась мне в облике властной, неодолимой силы, поработившей душу и тело. Принесла с собой жестокие муки. Она буквально преобразила меня, я превратился в какое-то существо, страстно влюбленное в жизнь, тянущееся ко всему, что есть в ней истинного и прекрасного. И после исчезновения из моей жизни той, что возбудила это чувство, любовь жила во мне еще добрых десять лет и была словно безумие, от которого нет исцеления. Затихая со временем, она затаилась где-то в уголке души. Однако случайно услышанная мелодия, когда-то увиденный пейзаж снова пробуждали во мне эту любовь, не подвластную забвению. Вспоминая те дни, я всякий раз прихожу в изумление и пытаюсь найти объяснение тому, что мне довелось пережить. Было ли это и в самом деле безумием? Я испытываю глубокое сожаление от того, что любви моей не суждено было пройти испытания жизнью. Как бы мне хотелось, чтоб в неистовом вихре любви небеса встретились с землей, чтоб моя способность любить, любить по-настоящему, была проверена грубой и жестокой реальностью. Как прав был Реда Хаммада, когда сказал мне (тогда мы уже были взрослыми, зрелыми людьми):

— Сафа сыграла в твоей жизни роль провозвестника. Она была как символ, тебе нужно было разгадать его, чтоб проникнуть в то, что за ним скрывалось…

— Мы привыкли смеяться надо всем в жизни, но те дни я не хочу вспоминать с насмешкой, — ответил ему я.

— С насмешкой? Разве может человек смеяться над лучшими днями своей жизни?!

В шестидесятых годах мне случилось проходить по улице, где стоял когда-то дворец семейства аль-Кятиб. Он был разрушен, и рабочие разбирали руины, готовя участок для строительства четырех жилых зданий. Глядя на эту картину, я горько улыбался. Вспомнил Сафа, которую видел последний раз в платье невесты и о которой с тех пор ничего не слышал. Жива ли она? Счастлива ли? Как выглядит в свои шестьдесят лет? Однако, как бы ни прожила она жизнь и что бы ни думали о ней люди, она должна узнать, что ее почитали как божество и что именно она пробудила к жизни сердце, которое и по сей день начинает биться сильнее при одном воспоминании о ней.