Зет

1

— Я потрясен. Я возмущен, господин Следователь. Разве мог я предположить, что жестокая судьба обрушит на меня такой удар, когда я достигну вершины служебной иерархии и буду стоять всего одной ступенью ниже Супергенерала? Меня, Генерала, обвиняют теперь в том, что я «преднамеренно содействовал непосредственным виновникам преднамеренного убийства человека...». А как я содействовал? «Своим присутствием на месте преступления, обещанием оказать помощь после совершения преступления, сокрытием следов преступления, а также тем, что не преследовал и не задерживал виновных и скрыл орудия преступления». И это кто? Я, человек, который всю свою жизнь отдал родине. Теперь я стал убийцей. Э, нет, не пройдет!

В тот вечер — он точно не помнит, в котором часу, по именно в тот вечер, так как была среда и магазины были закрыты, а он, забыв, что была среда, пошел покупать кальсоны, но так и не купил их, поэтому он хорошо помнит, что это было в тот вечер, хотя с тех пор прошло уже три месяца, а с возрастом, как известно, память слабеет, — итак, в тот вечер он вышел в штатском костюме, ведь не мог же он пойти покупать кальсоны в генеральской форме (он страдает геморроем, и швы на кальсонах для него вопрос первостепенной важности, вот почему он не мог дать своему адъютанту такое поручение, а супруги его не было дома, она ушла на чай в благотворительное общество), — именно в тот вечер в министерстве состоялась лекция о мерах борьбы с пероноспорой. Он сам вырос в деревне — отец его занимался земледелием — и очень интересуется сельскохозяйственными вопросами, а потому, когда его пригласили на лекцию, прочитанную на высшем уровне, о современных методах борьбы с пероноспорой, он с интересом прослушал ее. Ведь, в сущности, он остался крестьянином. У него есть небольшой участок земли недалеко от Каваллы, и его хобби — выращивание табака. На лоне природы он отдыхает душой. Его работа связана с таким умственным напряжением, что только копание в земле приносит ему отдохновение. На склоне лет человек возвращается к истокам своей жизни, завершая таким образом ее круг и точно вычерчивая большой нуль. Он не случайно сказал «нуль», именно нулем, да, именно нулем чувствует он себя сейчас. Происходя из низших, но самых здоровых слоев общества, он достиг Эвереста служебной иерархии, а теперь «коммунисты, подрывающие основы нации», хотят сбросить его с пьедестала. Но это им не удастся. Он ни в чем не виновен. Он не отрицает, напротив, даже гордится тем, что сделал целью своей жизни борьбу с коммунизмом, а также с сионизмом, двумя родственными болезнями, угрожающими греко-христианской культуре. К сожалению, широкие массы не знают, насколько родственны эти раковые опухоли. Но сейчас он не собирается пускаться в пространные рассуждения. Он изложил Следователю некоторые положения, чтобы пояснить, куда направлена стрелка его компаса; он хотел только сказать, что, борясь с этими враждебными силами, камнями-близнецами, «путем их трения добывал он огонь и тепло».

Лекция о пероноспоре задела его за живое. За обедом он поел осьминога с луком — это очень тяжелое блюдо, но жена прекрасно готовит его, — потом поспал, а когда он спит после обеда, то встает с тяжелой, как котел, головой и должен выпить по крайней мере две-три чашечки кофе, чтобы прийти в себя. Вот почему он перепутал дни недели и отправился в среду после обеда на рынок покупать кальсоны. Лекция о пероноспоре пробудила в нем воспоминания о сельской жизни, когда он ставил силки и ловил птиц в Неа-Карвали, в овраге за деревней, вместе со своим другом Зисисом, «несчастной жертвой славянских коммунистов», и поэтому он встал с места и сказал несколько слов о коммунистической заразе, бичующей Грецию. Как?! Неужели это известно Следователю? Откуда? Это же профессиональная тайна! Значит, среди слушателей оказались шпионы? Или, может быть, он узнал об этом от того «отрезвевшего», который руководит теперь выращиванием риса на полях вокруг Нейтрополя? Во всяком случае, сам он после окончания лекции поболтал немного лишь с министерской уборщицей, которая мыла пол, когда он спускался по лестнице. Он давно знает эту женщину, прежде она работала в полиции. Ее мужа растерзали красные шакалы. Она давно уже просила его об одном одолжении — ведь он, Генерал, всегда помогает простым людям... Почему он так часто бывает в министерстве Северной Греции? Потому что Генеральный секретарь его друг. Этот молодой человек, вдохновляемый чистыми идеями греко-христианской культуры, сочувственно выслушивал его теории о пятнах на солнце, пятнах противоположной полярности. Потом он посадил господина заместителя министра в свою машину и повез его на аэродром. Они задержались по дороге, так как под колеса попала курица, и господин заместитель министра чуть не опоздал на самолет. Он сам ничего не мог поделать: шоссе было скользкое, и если бы он резко затормозил, то машина перевернулась бы или налетела на стоящий у обочины трактор. Господин заместитель министра сельского хозяйства, будучи председателем общества по охране животных, попросил его остановиться, чтобы посмотреть, жива ли несчастная жертва. Он выглядел взволнованным и бросил на него осуждающий взгляд. Ему даже в голову не пришло, что виноватой может быть курица, сама угодившая под колеса. Он, Генерал, никогда не верил в приметы, но скоро станет суеверным. Курица явилась дурным предзнаменованием. Через несколько часов его обвинили в покушении на жизнь красного депутата. Но он хочет рассказать обо всем по порядку.

Вернувшись в город, он зашел к себе на службу за билетом на спектакль Большого театра. На билете не было написано, в котором часу начинается представление. Он попросил своего адъютанта позвонить в театр, и тот узнал, что начало без четверти десять. То есть в десять, подумал он. Было только девять часов, и в его распоряжении оставалось еще немного времени. Он позвонил жене и сказал, чтобы она была готова к половине десятого, что он заедет за ней на машине. Потом позвонил префекту полиции, чтобы предложить ему, если он не возражает, вместе отправиться в театр. Дежурный офицер ответил, что Префект недавно выехал в город и находится возле клуба на углу улиц Гермеса и Венизелоса, где собрались на митинг сторонники мира. Так он впервые услышал о митинге и решил поехать к клубу за Префектом.

О, да. Он ждал этого вопроса. Как он, такой ярый противник коммунистов, согласился посетить русский балет? Он решил пойти в театр, конечно, не ради танцев — слава богу, он еще не совсем спятил. Он пошел в театр, чтобы посмотреть на артистов, которые будут сосредоточены безусловно в левой части сцены, изучить их лица, движения. Иными словами, чтобы выполнить свой служебный долг...

Итак, он оставил свою машину возле рынка Модиано и отправился пешком разыскивать Префекта. Какой-то жандарм, узнав его, вытянулся, как по команде «смирно», и доложил, что Префект находится в гостинице «Космополит». Он пошел туда. Префект раздраженно объяснялся с каким-то мужчиной. Почувствовав себя увереннее в его присутствии, Префект продолжал: «Господин Спатопулос, когда сегодня в полдень вы явились в мой кабинет вместе с другими членами комитета защиты мира, то сказали мне, что вы кристально честный человек. Сейчас вы ведете себя нечестно. Вы хотите во что бы то ни стало произвести сенсацию. Слышите громкоговоритель? Народ вне себя. Передают, что вас похитили. Может быть, вы откроете окно своей комнаты и объявите людям, что никто вас не трогал и что вы не подвергаетесь никакой опасности? Или хотя бы позвоните туда, где идет митинг». Спатопулос стал говорить, что в городе, мол, творится безобразие, что на улице настоящие джунгли. Он, Генерал, молча слушал его. Он смотрел на своего противника Спатопулоса и ощущал нарастающую боль в животе. Ему казалось, что осьминог, съеденный за обедом, оживает у него в желудке и своими щупальцами, точно острыми ножами, впивается ему во внутренности. Префект с готовностью согласился пойти с ним вместе к клубу. Так они и сделали.

Они вышли на улицу и увидели, что толпа человек в сто пятьдесят выражает свое возмущение лозунгами, которые распространяются через репродуктор, вызывающе установленный на балконе Демократического профсоюзного клуба. Значит, враги опять воспользовались репродукторами, подумал он. Греческий коммунизм уступает в гибкости иностранному. Заграничные коммунисты посылают к нам свой балет, чтобы убедить нас, что жизнь в красном раю — сплошные танцы, а наши коммунисты до сих пор используют для своей пропаганды репродукторы — как во времена оккупации... Во всяком случае, он сразу понял: и речи быть не могло о том, чтобы ехать в театр. Он, конечно, не был обязан оставаться на месте происшествий. Но если, скажем, врач, отправившись со своими друзьями повеселиться в таверне или совершая прогулку на пароходе, скрывает свою профессию, в то время как человек рядом внезапно заболевает и нуждается в его помощи, то у такого врача нет ни стыда ни совести. Точно так же и он. Ведь он ставит свой долг превыше всего. Это зеленый маяк в море кровавых преступлений. По этому он вернулся к себе на службу и сообщил по телефону жене, что по причинам высшего порядка посещение балета Большого театра отменяется. Долг, родина превыше всего! Потом он позвонил по телефону Генеральному секретарю и сказал, что у него есть два билета на балет и, если тот хочет, пусть пришлет за ними швейцара из министерства. Господин Генеральный секретарь действительно хотел получить билет, и не столько для себя, сколько для жены своего приятеля, бывшей балерины, которая из кожи вон лезла, чтобы попасть на балет, и поэтому будет безмерно счастлива. Потом он, Генерал, снова вернулся на место происшествий. Это было приблизительно в десять минут десятого. Возможно, в двадцать минут. В самом начале он заявил, что не может точно указывать время.

Да, конечно, он пришел к профсоюзному клубу уже после того, как избили Пирухаса. Неужели Пирухас утверждает, что видел его там? Он, конечно, не мог его видеть, ему просто померещилось. У Пирухаса навязчивая идея, ему кажется, будто он, Генерал, преследует его еще со времен оккупации, когда оба они участвовали в партизанском движении, но сражались на противоположных склонах гор: тот в рядах подонков из ЭАМ[19], а он в рядах патриотов. С тех пор, стоит завязаться какой-нибудь драке, Пирухасу непременно чудится, что все это затеял его враг, Генерал. Этому ненормальному следует обратиться к психиатру. Как бы то ни было, но он, Генерал, гордится тем, что внушил Пирухасу эту навязчивую идею.

Несомненно, во всем были виноваты репродукторы. Стоит человеку запустить погромче радио, как сосед пишет на него жалобу, или вот, например, проезжает по улице машина, рекламируя через репродуктор новый фильм, и прохожие негодуют: подумайте только, откуда взялся этот крикун в самом центре города! А когда сидящим в зале посоветовали отключить репродукторы, они усилили звук.

Зет он не знал. Даже по газетам. Газет он не читает. Он вообще против греческой печати, находящейся в столь плачевном состоянии. Когда кончились речи и песни, какой-то мужчина, подойдя к Префекту, показал ему синяки, украшавшие его лоб, и весьма раздраженным тоном заявил, что сторонники мира пришли сюда как свободные граждане и уйдут так же. Эта наглая фраза до глубины души возмутила его, Генерала. И он предпочел удалиться, боясь, как бы у него не вырвалось какое-нибудь бранное слово, и, вместо того чтобы быть беспристрастным свидетелем, он не уподобился бы собравшимся в клубе плебеям, рабочим-строителям. Позже он узнал, что этот наглец и был Зет.

Отойдя от Префекта, он оказался возле дверей профсоюзного клуба. В это время под присмотром полицейских сторонники мира небольшими группами покидали здание. Он присоединился к последним, чтобы узнать, каковы их впечатления от митинга и до какой степени подпали они под влияние анархиста Зет. Так, никем не узнанный, шел он в толпе по улице, как вдруг услышал рев мотоцикла. Обернувшись, он увидел, что трехколесный грузовичок сшиб человека и, протащив его за собой несколько метров, с головокружительной скоростью скрылся на улице Венизелоса, где обратное одностороннее движение. Он не придал значения этому происшествию и продолжал идти дальше, прислушиваясь к разговорам сторонников мира. На улице Эгнатия люди начали расходиться, и поэтому сбор информации стал затруднительным. У стоянки такси он повернул назад и пошел по другой стороне улицы. Немного погодя он встретил Префекта, очень встревоженного, и сказал ему, что какой-то прохожий попал под машину. «Мы влипли. Кажется, это Зет», — ответил Префект.

Первой его мыслью было, что произошел несчастный случай. Но и тогда ответственность ложилась на них, на него и на Префекта, потому что коммунисты, которые, вероятно, подстроили несчастный случай, чтобы вменить нам его в вину, — это было второй его мыслью, — так или иначе воспользуются случившимся. Надо было хладнокровно обдумать положение. Взяв Префекта под руку, он довел его до рынка Модиано и посадил в свою машину. Они проехались по ближайшим улицам, чтобы посмотреть, все ли в центре спокойно. В машине они обсуждали, как им надлежит реагировать в будущем на провокационные выступления коммунистов. Префект страшно волновался. Надо было его успокоить. Это был его долг как друга и начальника. Поэтому во время автомобильной прогулки он провел небольшой сеанс психотерапии. В конце концов ему удалось убедить Префекта, что не следует ничего бояться и что его присутствие на месте происшествия, пусть даже случайное, значительно облегчает положение. Он сам будет поддерживать его до конца. Без четверти одиннадцать они приехали в префектуру полиции, а вскоре туда явились прокуроры.

Следователь: Как вы считаете, Генерал, в котором часу прибыли в префектуру полиции два прокурора?

Генерал: В котором часу явились прокуроры суда первой инстанции в префектуру полиции я не могу определить даже приблизительно по той причине, что не я вызывал их. Поэтому могу лишь вывести соответствующее заключение, сопоставляя разные факты. Кроме того, с тех пор прошло более трех месяцев, и мне изменяет память, когда речь идет о вопросах, непосредственно меня не касающихся. А я ведь не был обязан оповещать прокуроров, это не входило в мою компетенцию.

Следователь: Независимо от того, входило это или нет в вашу компетенцию и имело ли отношение к делу, в котором часу вы узнали о присутствии прокуроров в префектуре полиции?

Генерал: Утверждая, что я действительно видел прокуроров в префектуре полиции, повторяю, даже приблизительно не могу определить час их прибытия.

Следователь: Через сколько времени после своего прихода прокуроры обратились к вам с вопросом, арестован или нет виновник ранения Зет, а вы заверили их, что виновник этот, куда бы он ни скрылся, будет непременно задержан.

Генерал: Я не могу определить это даже приблизительно по ранее указанным причинам.

Следователь: Как вы полагаете, с какой целью посетили прокуроры в столь поздний час префектуру полиции?

Генерал: Прокуроры, несомненно, хотели получить информацию относительно ранения Зет и, конечно, узнать, арестованы или нет виновные.

Следователь: Раз и по вашему мнению прокуроров прежде всего интересовало, задержаны или нет виновные, значит, соответствующий вопрос они должны были задать вам и Префекту непременно тотчас после своего прихода. В таком случае, как вы можете объяснить ваш предыдущий ответ, что вы не в состоянии определить время, прошедшее с момента прихода прокуроров до той минуты, когда вам задали этот вопрос?

Генерал: Я не могу знать мыслей прокуроров, которые они не высказали вслух. Ведь не исключено, что, подобно многим людям, прокуроры тогда подозревали, что преступление организовано полицией или, во всяком случае, произошло при ее попустительстве, поэтому они сначала хотели услышать, что мы им скажем, и умышленно медлили ставить вышеупомянутый вопрос.

Следователь: Как, по вашему мнению, не объясняется ли в данном случае подозрение прокуроров в организации преступления полицией тем, что вы своевременно не сообщили им, задержаны или нет виновные?

Генерал: Да, по-моему, подозрение прокуроров в том, что полицейские власти участвовали в совершенном преступлении, отчасти можно понять, если сообщение об аресте виновных было неоправданно оттянуто.

Следователь: Были или нет какие-нибудь обоснованные причины для оттяжки этого сообщения?

Генерал: Были.

Следователь: Имелось ли у обоих прокуроров какое-нибудь основание подозревать, что полиция замешана в преступлении?

Генерал: На этот вопрос лишь прокуроры могли бы дать исчерпывающий ответ. Я погрешил бы перед лицом истории, если бы даже подумал, что у них могли быть такие подозрения.

Следователь: Говоря «полиция», я имею в виду не всю полицию, а вас лично.

Генерал: Спросите их самих.

Следователь: Не замечали ли вы прежде, что прокурорский надзор с недоверием относится к полицейским властям Нейтрополя?

Генерал: Ничего подобного я никогда не замечал.

Следователь: Был ли в тот вечер в префектуре полиции помощник прокурора апелляционного суда?

Генерал: В тот вечер не помню. Но я хорошо помню, что в один из этих дней, не могу сказать, в какой именно, я лично приветствовал в кабинете Префекта помощника прокурора апелляционного суда и беседовал с ним; не помню о чем, по предполагаю, что разговор должен был вертеться вокруг событий, связанных с ранением Зет. Не исключено, что встреча эта имела место ночью двадцать второго мая.

Следователь: Слова «не помню» противоречат словам «не исключено».

Генерал: Во всяком случае, Префект сообщил прокурорам об аресте виновного, но это произошло в мое отсутствие, минут через пять, самое большее через семь после того, как в моем присутствии был поставлен соответствующий вопрос.

Следователь: Разрешите мне опять заметить, что «отсутствие» и «присутствие» два противоположных понятия. В вашем присутствии был задан вам вопрос, и в вашем отсутствии на него ответил другой человек. Почему он побоялся ответить при вас?

Генерал: Я и сам не понимаю. Видно, он но хотел ставить меня в неловкое положение.

Следователь: Может быть, он подозревал, что вы хотите скрыть нечто, нечто такое, о чем даже он не знал, и поэтому хранил молчание?

Генерал: Только сам Префект может ответить на ваш вопрос.

Следователь: Может быть, вы как старший по чипу приняли на себя его обязанности, а он всячески старался угодить вам? Может быть, вы лишили его права вмешиваться в вопросы безопасности? Ведь как иначе объяснить тот факт, что он, зная об аресте виновного, не возражал вам, когда вы сказали, что виновный еще только будет задержан.

Генерал: Судя по тому, что я слышал позже от Префекта, в ответ на сообщение об аресте виновного прокурор Продромидис выразил ему свое недовольство. Он встал со стула и, бросив гневный взгляд на Префекта, сказал ему буквально следующее: «Уже второй раз вы поступаете так со мной». Он имел в виду случай, когда во время предвыборной кампании 1961 года полицейский убил какого-то коммуниста, убил неумышленно — такое решение вынес потом уголовный суд. И тогда тоже прокурор был поставлен в известность об этом факте с неоправданным опозданием.

Следователь: Значит, у него были основания для подозрения. В первом случае неумышленное убийство, во втором — несчастный случай на улице...

Генерал: Я наложил бы на себя руки, если бы мне не казалось, что вся наша беседа лишь грубый фарс.

Следователь: К сожалению, в последнее время так много разговоров о самоубийствах высших полицейских чинов, что это перестало уже быть оригинальным. А где вы находились в этот семиминутный отрезок времени между вашим присутствием и отсутствием в кабинете Префекта?

Генерал: У меня начались колики в желудке из-за того, что за обедом я съел осьминога. Он был перемороженный.

Следователь: Впервые слышу о том, что осьминог может быть перемороженным.

Следователя срочно вызвали куда-то. Он ушел, отложив допрос до вечера. Генерал удалился вслед за ним, проклиная в душе сионистское движение и его представителей. Если бы Следователь оказался масоном, то...

Вечером Генерала подстерегала новая опасность: отсутствовал его защитник. Он волновался: что же теперь будет, вдруг он допустит какую-нибудь оплошность. Адвокат его, как и он сам, был масоном и даже более высокого ранга, поэтому только в его присутствии Генерал чувствовал себя в какой-то мере уверенно. Казалось, Следователь на этот раз решил довести дело до конца.

Следователь: Кто был во главе полиции вечером двадцать второго мая?

Генерал: Не могу ответить на ваш вопрос, поскольку, повторяю, в тот день я как верховный инспектор жандармерии не являлся командующим. Понятия не имею, кто согласно соответствующему приказу префектуры был поставлен во главе полиции.

Следователь: В материалах следствия имеется копия приказа. Во главе полиции был поставлен Помощник префекта. Но в районе митинга вместе с ним находился и Префект. Кто из них в таком случае несет ответственность?

Генерал: Поскольку этот приказ не был отменен на месте другим, устным приказом находившегося там же Префекта, всю ответственность за поддержание порядка несет Помощник префекта, хотя согласно уставу жандармерии это не исключает общей ответственности и Префекта как лица, независимо от места своего пребывания непосредственно отвечающего за порядок.

Следователь: Каким образом могла произойти отмена приказа?

Генерал: Отмена могла произойти двояко, в абсолютно четкой форме, письменно или устно.

Следователь: Если Префект не принял на себя фактически всей ответственности за поддержание порядка, то чем объясняете вы его дальнейшее присутствие в районе митинга?

Генерал: Митинги в закрытом помещении, такие, как данный митинг сторонников мира, обычно проходят под надзором соответствующего районного участка асфалии и специальных служб Управления безопасности. Как правило, для наблюдения за порядком назначается небольшой полицейский отряд. Насколько мне известно, Префект имеет обыкновение, когда ему позволяют служебные дела, лично посещать места, где проходят небольшие митинги, чтобы иметь собственное представление о положении дел. То же самое произошло вечером двадцать второго мая. Это нельзя истолковать как доказательство того, что он принял на себя ответственность за поддержание порядка. Прибыв в район митинга, он оставался там до конца; это вполне естественный и, можно даже сказать, неизбежный поступок, потому что Префект оказался на контрмитинге инакомыслящих.

Следователь: Если все обстояло так, как вы говорите, то есть митинг сторонников мира был одним из тех митингов, которые привлекают внимание только соответствующего районного участка асфалии, в таком случае чем объясните вы появление приказа под номером 39/25/8712, согласно которому предписывалось быть в полной боевой готовности:

а) двум капитанам и сорока рядовым Первого полицейского управления;

б) всему составу Четвертого участка асфалии;

в) одному капитану, еще двум офицерам и двадцати рядовым Третьего полицейского управления;

г) всей первой роте Четвертого батальона жандармерии.

Генерал: Как вам известно, владелец клуба «Катакомба» категорически отказался предоставить свой зал сторонникам мира. Благодаря исключительной энергии Зет митинг мог состояться под открытым небом даже без соответствующего разрешения властей. Я предполагаю, что этим была продиктована необходимость привести в готовность соответствующее количество полицейских, способных без труда разогнать собравшихся на митинг.

В дверь постучали, и в кабинет вошел адвокат. Генерал сразу приободрился. До сих пор он сидел как пришибленный, напоминая попавшего в капкан зверя. Теперь он непринужденно откинулся на спинку стула и слегка распустил ремень, потому что от газов у него распирало живот. Адвокат по-масонски приветствовал его и постучал пальцем по своему портфелю, точно говоря, что там у него есть нечто чрезвычайно важное. Потом Генерал попросил у Следователя воды и, бросив в нее щепотку питьевой соды, выпил залпом целый стакан.

Следователь: Раз вы пришли к клубу, где проходил митинг, чтобы разыскать Префекта и поехать вместе с ним на балет Большого театра, и ради служебных интересов сочли необходимым остаться там, отменив посещение спектакля, почему во имя служебных интересов вы не выяснили, кто же несет ответственность за поддержание порядка и безопасности в районе митинга?

Генерал: Я слышал, как Префект отдавал офицерам приказы сдержать натиск инакомыслящих. Но я не могу сказать, что бездействовал Помощник префекта или что он не отдавал соответствующих распоряжений своим подчиненным.

Следователь: Как это вы до сих пор не потрудились узнать, кто же, наконец, нес ответственность?

Генерал: Я мог бы ответить на этот вопрос, если бы был в тот день назначен командующим. Но я находился в районе митинга как простой наблюдатель.

Следователь: И как простой наблюдатель что вы отметили?

Генерал: С удивлением выслушал я заявление Помощника префекта, что после появления Префекта он слагает с себя ответственность, хотя прежний приказ и не был отменен. Как мне кажется, Помощник префекта допустил оплошность, решив, что появление Префекта равноценно снятию ответственности с него самого. Очевидно, он ложно истолковал то, что было санкционировано уставом жандармерии. То есть появление префекта полиции в районе митинга и его действия не могут быть истолкованы вопреки уставу жандармерии как принятие им на себя ответственности за поддержание порядка на данном митинге.

Следователь: Поскольку Префект объективно не был ответственным лицом, а Помощник префекта субъективно считал себя неответственным, то полицейские силы в тот вечер остались без командующего. Я спрашиваю вас, что предприняли вы в такой ситуации?

Генерал: Прежде всего заявление Помощника префекта о том, что он в присутствии Префекта слагает с себя ответственность, я услышал не в тот вечер, а позже, во время одного из разговоров с ним. Впрочем, повторяю еще раз, я не могу утверждать, что бездействовали Префект, его помощник или кто-либо другой, обязанный поддерживать порядок. Положение, которое я наблюдал, нельзя было охарактеризовать как бездействие со стороны полиции. И нельзя было сделать вывод, подобный вашему, что полицейские силы остались без командующего. Все офицеры, переходя с места на место, пытались по мере сил сдерживать толпу.

Следователь: Принимая во внимание огромную толпу инакомыслящих, нападение на Зет перед входом в клуб, его речь на митинге, нападение на Пирухаса и других граждан, бомбардировку камнями зала и выкрики, — принимая все это во внимание, как вы, при наличии вашего огромного опыта работы в полиции, не расценили положение как чрезвычайно серьезное?

Генерал: Если положение можно было бы определить как чрезвычайно серьезное, тогда согласно девятому пункту устава жандармерии я действительно был бы обязан принять на себя лично командование. Но такие нарушения порядка, как вышеупомянутые, обычное явление на митингах. Бывали даже такие случаи, когда присутствовавших на митинге прокуроров коммунисты забрасывали камнями, и все-таки положение не могло быть расценено как чрезвычайно серьезное. В данном случае следовало бы это сделать, если бы мы предвидели, что будет тяжело ранен Пирухас и смертельно ранен Зет. Но как можно было это предвидеть? Признаюсь, в нашей практике мы очень редко встречались с нападением на санитарные машины Красного Креста. За все время моей работы в полиции я помню только один случай, когда во время партизанской войны бандиты напали на санитарную машину. И опять-таки, если бы я стоял на углу улицы Спандониса и видел, как мне навстречу несется трехколесный мотоцикл с кузовом, разве пришло бы мне в голову, что это умышленное нападение на меня? Такие средства политического убийства не слыханы в эпоху, когда человек осваивает морские глубины и готов полететь на Луну.

Следователь: Таково и мое мнение.

Генерал: Впрочем, приняв на себя лично ответственность за поддержание порядка, я не сделал бы более того, что сделал Префект. В Нейтрополе в течение шестьдесят первого, шестьдесят второго и первой половины шестьдесят третьего годов состоялось тысяча пятьсот сорок митингов в закрытых помещениях, большей частью коммунистических, на которых никогда не обходилось без небольших беспорядков. Спрашивается, если бы на всех этих митингах я принимал на себя инициативу, разве не были бы осуждены на долговременное бездействие префект полиции и подчиненные ему офицеры? Отстранение от командования без серьезного на то основания равноценно оскоплению и известным образом отражается на общественных интересах.

Следователь: По мнению многих лиц, если бы в тот вечер вы приняли на себя командование, то благодаря вашему авторитету и большому служебному опыту достигли бы лучших результатов.

Генерал: Нет. Хотя мне и льстит вышесказанное, я должен заметить, что служебный опыт зависит главным образом от длительности службы офицера. А Префект служит в полиции на пять лет больше, чем я. Следовательно, у него и опыта больше. О нем всегда отзываются как о прекрасном офицере, и он действительно прекрасный офицер, несмотря на то что в данном случае он проиграл сражение. Это офицер с огромным авторитетом.

Следователь: Были ли в районе митинга транспортные средства полиции: машины, мотоциклы и так далее?

Генерал: Не помню.

Следователь: Когда был ранен Зет, попытался ли кто-нибудь из полицейских задержать виновного?

Генерал: Как мне сообщили, пытались многие. Кто и каким образом, я не спрашивал.

Следователь: Знали вы раньше Янгоса Газгуридиса?

Генерал: Очень возможно, что я знал его раньше, но только в лицо, то есть мне были неизвестны его паспортные данные, ведь речь, очевидно, идет о человеке, которому в прошлом я оказывал некоторые услуги. Впрочем, из уважения к жандармерии я всегда понимал свою миссию гораздо шире, чем обычная служба, и постоянно старался помочь всем, обращавшимся ко мне с различными просьбами, даже если при этом я вынужден был иногда использовать свое влияние и связи в обществе. Вот чем завоевал я любовь народа, тем более что я помогал людям независимо от их политических взглядов и даже сторонникам левых. Таким образом я направлял несчастных и заблудших на путь служения родине и вместе с тем доказывал, что государство, одну сторону деятельности которого я представляю, сочувствует нуждающимся гражданам.

Следователь: Принимал ли Янгос участие в охране генерала де Голля?

Генерал: Не исключается, что он принимал участие в охране генерала де Голля, потому что для этого были использованы все антикоммунисты, предлагавшие свои услуги.

Следователь: И за это потом вы угощали их в приморском ресторане в Ареце жареной рыбой?

Генерал: Абсолютная ложь, ничего подобного не было. Этим, видно, похвастался Янгос, чтобы козырнуть знакомством со мной, человеком, занимающим высокое положение в городе и в обществе.

Следователь: А Главнозавра вы знаете?

Генерал: Однажды, четыре года назад, я получил приглашение на новогодний праздник организации греческого сопротивления. В государственных интересах я счел целесообразным присутствовать на нем, потому что праздничная церемония должна была происходить в Верхней Тумбе, как известно бедном квартале, где левые имеют некоторое влияние. Главнозавр, о котором идет речь, вызвал у меня симпатию, представившись как командир национального сопротивления, поскольку и я в период немецкой оккупации командовал партизанским отрядом. Однако как- то раз он прислал мне экземпляр своей газеты под названием «Греческая экспансия»; из-за этой воинственной газеты прогерманского содержания я заинтересовался его личностью и установил, что он коллаборационист, офицеришка из нейтропольских батальонов Пулоса, против которых я воевал в годы оккупации. Он продолжал посещать меня в моем служебном кабинете, и из соображений благопристойности я, конечно, не прогонял его, но был с ним очень сдержан и холоден.

Следователь: Во время вашего пребывания в районе митинга видели вы, как швыряли камнями в окна клуба?

Генерал: Нет. О бомбардировке камнями я был уведомлен дня через два, возможно, даже несколько позже. Мне тогда сообщали, что в окна клуба бросали и куски асфальта, отодранные от тротуара.

Следователь: Судя по вашим словам, голос из репродуктора был слышен на улице вполне отчетливо, что же в таком случае вы предприняли, когда Зет, назвав по имени также и вас, обратился с призывом спасти ему жизнь?

Генерал: Этого призыва я не слышал, хотя и не исключаю, что он имел место. Помимо всего прочего, я основываюсь на том, что Зет был человек гордый, смелый, мужественный и не стал бы взывать о спасении своей собственной жизни, даже подвергаясь опасности.

Следователь: Как, по вашему мнению, были ли лозунги, распространяемые через репродукторы, так зажигательны, что могли собрать толпу инакомыслящих?

Генерал: Лозунги действительно были зажигательные. Во всяком случае, по личной инициативе или подстрекаемые кем-то...

Следователь: А кто, как вы полагаете, подстрекал инакомыслящих, кто собрал их на площади?

Генерал: Я не в состоянии ответить на ваш вопрос. Не могу этого знать.

Следователь: Не был ли отдан соответствующий приказ районными отделами Главного управления безопасности?

Генерал: Не знаю, поскольку не распоряжаюсь такими делами и не вмешиваюсь в них. Во всяком случае, по-моему, это исключается.

Следователь: А как вы объясните тот факт, что двое жандармов, одетых в штатское, были сфотографированы репортерами в тот момент, когда, размахивая руками, они вместе с другими гражданами выражали свое возмущение митингом сторонников мира?

Генерал: Я полагаю, что эти жандармы, забыв о своем долге и совершая серьезное нарушение дисциплины, если не уголовное преступление, участвовали в выступлениях против Зет по собственной инициативе. Ведь я не могу допустить, чтобы офицер или даже разумный рядовой толкнул этих жандармов на подобный поступок, выставляющих их на посмешище.

Следователь: Видели вы возле клуба Мастодонтозавра?

Генерал: Да, я видел его; он был в штатском. Во всяком случае, насколько помню, я не разговаривал с ним.

Следователь: Он стоял вместе с полицейскими?

Генерал: Я не обратил внимания.

Следователь: В списках офицеров, вызванных для поддержания порядка, не упоминается имя Мастодонтозавра. Как он оказался там?

Генерал: В бытность мою префектом полиции была разработана целая система, при которой отделы Главного управления безопасности, предназначенные для борьбы с коммунизмом, могли действовать в любой части города. Если это до сих пор остается в силе, Мастодонтозавр был вправе находиться в районе митинга, если считал свое пребывание там целесообразным и отвечающим интересам службы.

Следователь: Какого рода службу имеете вы в виду?

Генерал: Слежку, наблюдение за людьми и их действиями.

Следователь: А теперь последний вопрос. Я вас очень утомил, понимаю, но следствие должно получить детальные сведения. Как, по-вашему, можно объяснить все происшедшее?

Генерал: С радостью отвечу на этот вопрос. Занимаясь долгое время астрологическими изысканиями, я научился по движению планет и по пятнам на Солнце предсказывать заранее некоторые события. Я могу определить закономерность явлений, происходящих во Вселенной, и телеологически обосновать их. Иногда я определяю какое-нибудь явление, сопоставляя его с другим явлением, на первый взгляд совсем иного порядка. Так, более месяца назад, исходя из даты создания государства Израиль и учитывая коммунистическую заразу, подтачивающую нацию, я пришел к мысли о фронтальном наступлении врагов на греко-христианскую культуру. Их составляющая на земной поверхности совпала с Нейтрополем. Умножив дату на семь и разделив на возраст пресвятой девы, родившей младенца Иисуса, я увидел, что из глубин океана всплывает число двадцать два. Затем, при наведении телескопа на Луну и правый верхний угол Большой Медведицы, появилось число десять. Что и требовалось доказать. Я предсказал событие, действительно имевшее место двадцать второго мая в десять часов пополудни.

И довольный собой, Генерал поднялся со стула. Тут же встал его адвокат. Простившись со Следователем, они вышли из кабинета. На улице их обступили репортеры. Целых семь часов тянулся допрос, и журналисты жаждали узнать новости. Молча отстранив их, Генерал и адвокат удалились.

Ночь закинула свою петлю над заливом. Для торжественной встречи Генерала на улице собрались крестьяне с плакатами. Повелительным полицейским жестом Генерал приказал им расступиться. Со стороны выставки в воздух взлетели фейерверки. В дверях театра появились известные киноактеры, приглашенные на фестиваль, приуроченный, как всегда, к открытию выставки. Генерал с адвокатом пошли в кофейню, где их ждал Префект. Когда они сели за столик, Префект спросил, как прошел допрос. Генерал заказал двойной коньяк. Они подробно обсудили, как им следует вести себя впредь. Завтра очередь Префекта предстать перед Следователем, и его показания не должны противоречить показаниям Генерала.

— Лучше нам уйти отсюда, — сказал Генерал, — чтобы не давать лишнего повода для разговоров.

Вдруг в кофейне сверкнул блиц. Префект вскочил с места и кинулся за фотографом, но тот успел исчезнуть в ночном мраке. Тогда Префект бросился его разыскивать. Он метался по узким кривым улочкам пустынного квартала, где нетрудно было заблудиться. Фотограф то и дело нажимал на кнопку фотовспышки, и темная улица на секунду озарялась волшебно белым светом, а очертания немых зданий, точно чудовища, всплывали во тьме. Стоило сверкнуть белой молнии, как Префект устремлялся за ней, но поймать ее так и не смог. Отдуваясь, он вернулся в кофейню.

Всю ночь Генерал беспокойно ворочался в постели. Его неотступно преследовало лицо Следователя, и он часто вздрагивал, точно по телу его пропускали электрический ток. Ему не давали покоя дымчатые очки, за которыми не видно было глаз Следователя. Генерал считал, что такие очки носят те, кому есть что скрывать, робкие люди, страдающие комплексом неполноценности. Какая слабость у Следователя? Где его ахиллесова пята? Генералу казалось, что он съел морского окуня и ему в горло впился крючок, попавший к рыбе в желудок. Этот крючок до крови раздирал ему горло. Тогда еще он не мог даже предполагать, что через три дня ему предстоит отправиться отдыхать в тюрьму.

2

Если Префект в чем-нибудь и уступал Генералу, так это в изворотливости. Генерал был угрем, Префект — каракатицей. А каракатицу выдает коричневый след, который она оставляет за собой. Дожидаясь вызова Следователя, Префект от волнения чуть не получил язву желудка. Впервые пожалел он, что рядом с ним нет верной подруги. Он не был женат и никогда не жалел об этом. Наконец его вызвали к Следователю. Перед дверью следовательского кабинета Префекта сфотографировал какой-то журналист. И решив, что это тот самый, который дразнил его ночью своей фотовспышкой, разъяренный Префект кинулся на журналиста, вырвал у него из рук аппарат, а его отвел к прокурору, требуя, чтобы засветили пленку, так как съемка была произведена без разрешения.

— Если меня посадят в тюрьму, — заявил он журналисту, — публикуйте какие угодно фотографии. Но до тех пор ни одной, слышите, ни одной, иначе я с вами разделаюсь.

Мысль о том, что он попал в категорию обвиняемых, приводила его в ужас. Ему казалось, что он жрец, которого другой жрец ведет на заклание. И до него вдруг дошло, через какие муки прошли все его жертвы.

Префекту предъявили те же самые обвинения, что и Генералу. Пять страниц, написанных на машинке. Префект все отрицал и, прежде чем изложить события так, как сам их понимал, сказал, что он тридцать шесть лет прослужил в полиции, на протяжении всех этих долгих лет честно, добросовестно выполнял свой долг и самое большое удовлетворение получал не столько от благожелательных отзывов о нем служебного начальства, сколько от признания его заслуг со стороны общества.

— Последние неприятности, связанные с событиями двадцать второго мая, — продолжал Префект, — конечно, огорчили меня, но я был несколько утешен тем, что отовсюду, где я когда-либо служил, ко мне посыпались слова сочувствия, все выразили готовность помочь мне. Прослужив многие годы, я занимал всегда ответственные посты. Мне приходилось сталкиваться с многочисленными трудностями, но я всегда успешно справлялся с ними. Я имел дело с огромными демонстрациями рабочих и студентов, представителей разных политических партий, и благодаря моему методу — методу убеждения — мне всегда удавалось добиться спокойного роспуска всех собраний без применения насильственных мер, так что даже кровь из носа ни у кого не пошла. Наверно, благодаря этой тактике, вытекающей из особенностей моего характера, меня любили все люди, независимо от их политических убеждений.

После этого краткого вступления Префект перешел к сути дела. Он рассказал обо всем, что произошло двадцать второго мая начиная с полудня: об отказе Зубоса предоставить зал, о посещении его кабинета членами комитета защиты мира и самого Зет, о неудобствах зала «Катакомбы», затем о телефонных звонках Мацаса, о приказе привести полицию в боевую готовность, о новом звонке Мацаса, просившего, чтобы полицейские охраняли вход в профсоюзный клуб, о полученном им сообщении, что инакомыслящие нарушают порядок, и, наконец, о его решении выехать в район митинга посмотреть самому, что там происходит. Он сел в свою служебную машину и примерно в половине девятого был уже на углу улиц Гермеса и Венизелоса. Он слышал распространяемые через репродукторы подстрекательские лозунги коммунистов: «Долой базы смерти!», «Долой «Поларисы»!», «За выход из НАТО!», «Мир, амнистия!» — и ответные крики инакомыслящих: «Прирезать вас надо!», «Сволочи болгары!», «ЭДА в Болгарию!»; он слышал, как сторонники мира, прильнув к окнам и выйдя на балконы, кричали собравшейся толпе: «Шпионы, продажные твари, коллаборационисты!», а с улицы им отвечали камнями и кусками асфальта; но он решил, что ситуация не чревата опасностью и не следует применять насильственные меры для разгона контрмитинга, то есть что имеет место обычная перепалка между политическими противниками. Потом он отдал приказ, чтобы прибыло подкрепление полицейских, потому что нельзя было поручиться, что безопасное положение не перейдет в опасное.

Когда через репродукторы объявили, что неизвестна судьба Спатопулоса, он послал жандарма к нему в гостиницу, но вскоре, не дождавшись возвращения жандарма, пошел туда сам. Он позвонил по внутреннему телефону в номер Спатопулоса и разговаривал с ним в довольно резком тоне. Спатопулос спустился в вестибюль. Тут в гостинице появился Генерал, который заметил ему, Префекту: «Напрасно ты стараешься его переубедить, все они такие». Он сам проводил Спатопулоса до клуба. Позже, когда ему сказали, что тот перед началом своей речи выразил ему благодарность, он даже расчувствовался.

Сторонники мира отказались отключить репродукторы, по он подумал, что не стоит применять к ним насильственные меры, ведь он немного бы выиграл, добившись таким путем выполнения приказа и рискуя при этом вызвать сопротивление участников митинга и беспорядки; он же хотел, чтобы «даже кровь из носа ни у кого не пошла», а потому не стал препятствовать и репродукторы остались включенными на полную громкость. Однако сам он не слышал воззваний Зет, возможно потому, что в это время хлопотал об автобусах для участников митинга; впрочем, вскоре Зет от этих автобусов отказался. Потом где-то сзади раздался рев мотоцикла, и, обернувшись, он увидел человека, распластавшегося на мостовой.

Он совсем забыл рассказать о Пирухасе; тот шел сам к санитарной машине, никто ему не помогал, а инакомыслящие, собиравшиеся его избить, были оттеснены полицейскими, которые образовали плотное кольцо вокруг санитарной машины и охраняли ее, пока она не тронулась; лишь позже узнал он, что этот депутат был избит, но, кстати сказать — это излюбленное выражение Префекта, — Пирухас тогда находился уже в районе, который не контролировала полиция, на расстоянии целых четырех кварталов от профсоюзного клуба.

Но пора вернуться к Зет. Человек, во весь рост растянувшийся на мостовой, находился в точке, образуемой пересечением мысленного продолжения левого тротуара улицы Венизелоса и северного тротуара улицы Гермеса, на перекрестке вышеназванных улиц и улицы Спандониса.

Тут какой-то мужчина прыгнул на ходу в кузов грузовичка, и он, Префект, предполагая, что это полицейский, переодетый в штатское, перешел на противоположный тротуар, откуда легче было разглядеть номер грузовичка, но ему не удалось этого сделать, потому что машина с головокружительной скоростью пронеслась мимо и въехала на улицу Венизелоса, где, как известно, обратное одностороннее движение. Затем к нему подошла группа полицейских, часть из них была в форме, часть в штатском; он отдал приказ: «Бегите за грузовичком» — и вслед им послал одного служащего из Главного управления безопасности, лицо которого было ему знакомо. Тот действительно пустился вдогонку, но с тех пор как сквозь землю провалился. Потом он направился туда, где на мостовой лежал человек, и увидел, как его погружают в фольксваген, сложив ему на животе руки, чтобы не прищемить их дверцей. Он спросил, кто пострадал, и ему ответили: «Зет». Тогда он подумал: «Лучше бы несчастный случай произошел с кем-нибудь другим, потому что из-за Зет с его особой миссией в Нейтрополе поднимется страшная шумиха». То есть его первой мыслью при виде случившегося было, что это несчастный случай, ведь если бы речь шла об умышленном преступлении против Зет, как мог бы он подумать, что лучше пострадал бы кто-нибудь другой, кто-нибудь из сторонников Зет, в окружении которых он шел.

С такими мыслями он, Префект, ходил взад и вперед по тротуару, стараясь предупредить новые беспорядки. Примерно через десять минут полицейский сообщил ему, что водитель грузовичка задержан и уже препровожден в участок асфалии. Вскоре он встретил на улице Генерала и сказал ему о ранении Зет, но умолчал об аресте виновного, хотя задержание виновного — обстоятельство немаловажное, считая, что тому и так все известно. Позже выяснилось, что Генерал не имел ни малейшего представления о случившемся. Приблизительно в половине одиннадцатого на машине Генерала они проехали по соседним улицам, чтобы посмотреть, не возникли ли где-нибудь еще беспорядки. Почти все время они молчали. Оба были напуганы мыслью о том, что коммунисты отыграются за этот несчастный случай. Затем он отправился в префектуру и по служебным делам два раза звонил по телефону в Афины, но, кстати сказать, вместо того чтобы разговаривать с Афинами самому, передавал трубку Генералу. Не теряя времени, он послал капитана жандармерии в театр за Прокурором. Спектакль еще не кончился, и капитану пришлось подождать у входа; но он встретил не одного, а двух прокуроров и обоих посадил в джип и привез в префектуру.

И тут произошло недоразумение. Один из прокуроров спросил о виновном. Но, прежде чем он, Префект, успел открыть рот, Генерал сказал ему дословно следующее: «Он еще не арестован, но, куда бы ни скрылся, будет непременно задержан». Его удивил и обеспокоил ответ Генерала. Удивил, ибо он подумал, как может Генерал не знать об аресте виновного. Обеспокоил, ибо он подумал, что получил в районе митинга неточные сведения. Он буквально сорвался с места, прибежал в кабинет адъютанта и позвонил в участок асфалии. Дежурный офицер доложил ему, что виновный задержан, а он категорическим тоном приказал ему: «Смотрите за ним!», имея в виду, что следует принять строгие меры для охраны виновного.

Потом он распорядился, чтобы офицер переправил к префектуре грузовичок Янгоса, и вернулся в свой кабинет, где уже не было Генерала (не переварившего слишком сильно замороженного осьминога). Он сообщил прокурорам, что виновный находится в участке асфалии, и тогда второй прокурор вне себя от возмущения вскочил со стула и закричал: «Вы прячете его от меня! Уже второй раз вы поступаете так со мной».

— Я промолчал, — заключил Префект, — считая, что не обязан давать ему объяснения, раз Генерал, а не я сказал, что виновный еще не задержан.

Следователь: Странно, как могло это произойти: регулировщик уличного движения, задержавший Янгоса, ничего не знает о совершенном им преступлении, а в участке, хотя Янгос еще не успел появиться там в сопровождении патруля, уже известно, что убийца Зет арестован, и вас оттуда тотчас извещают об этом?

Префект: События столь огромной важности молниеносно передаются из одной полицейской службы в другую. Более подробного объяснения не могу вам представить.

Следователь: Через десять минут после ранения Зет полицейский, имя которого осталось неизвестным, сообщил вам, что человек, арестованный на улице Карла Дила, то есть на расстоянии полукилометра от места происшествия, и есть виновный, сбивший на грузовичке Зет. Где этот полицейский находился раньше? Ведь если он был в районе митинга, он не знал бы, что Янгос задержан. Если же он находился там, где был задержан Янгос, он не мог знать — как не знали ни регулировщик, ни пожарный, — что арестован именно тот, кто сбил Зет. Следовательно, анонимный полицейский, должно быть, явился из какого-то другого места, некоего центра, где было известно, что два на первый взгляд совершенно различных происшествия тесно связаны между собой. И таким местом может быть только участок асфалии.

Префект: Не могу знать, откуда анонимный полицейский имел такую информацию. Во всяком случае, вести о подобных событиях передаются с молниеносной быстротой и...

Следователь: Если вести передаются с молниеносной быстротой, почему же Генерал не узнал ничего до половины первого?

Префект: Упоминая выше об источнике информации, вы назвали вероятный, предполагаемый источник. Ничего конкретного не могу к этому добавить.

Следователь: А почему в таком случае вы вызвали к себе в полночь регулировщика? Зачем он вам понадобился?

Префект: Чтобы выяснить окончательно, он или кто- то другой задержал Янгоса. Ведь журналисты начали уже передавать сообщения в газеты, что виновный задержан гражданами. И чтобы поддержать престиж полиции, я хотел...

Следователь: Понимаю. Скажите, вас известили в полдень, что существует план убийства Зет?

Префект: Ко мне не поступало никаких заявлений относительно того, что жизнь Зет подвергается опасности. На следующий день я узнал от своего адъютанта, что ему по этому поводу звонил Прокурор, но, кстати сказать, он забыл передать мне об этом, считая опасения Прокурора смехотворными. Однако для порядка адъютант сообщил обо всем в Главное управление безопасности, и в агентстве аэрофлота «Олимпиаки» были приняты надлежащие меры.

Следователь: Слышали вы, как Зет через репродукторы просил защиты лично у вас?

Префект: Ничего подобного я не слышал. Если такое воззвание действительно передавалось, я был бы рад услышать его, потому что оно дало бы мне повод для применения соответствующих мер безопасности.

Следователь: Когда Зет, выйдя из клуба, подошел к вам и сказал, что его жизнь в опасности, заверили вы его, что никакой опасности не существует?

Префект: Ни в чем подобном я никогда еще никого не заверял.

Следователь: Был ли контрмитинг организован заранее?

Префект: Не думаю. Хотя речь идет о людях, возможно даже неграмотных, не исключаю, что они друг от друга узнали о прибытии Зет и решили собраться на площади и выразить ему свое возмущение.

Следователь: Ваше мнение об этом преступлении?

Префект: Место имеет коммунистический заговор. Находившийся в кузове грузовичка бывший эласит — коммунист подговорил своего приятеля и кума Янгоса Газгуридиса убить Зет для того, чтобы опорочить полицию. Но, кстати сказать, никому, кроме как самим себе, они не навредили.

3

«Когда я вместе с господином префектом полиции прибыл на место происшествия, обстановка там, по общему признанию, была далеко не благоприятной. События развивались стихийно и бурно. Число собравшихся перед профсоюзным клубом росло с каждой минутой, вернее, с каждой секундой. Этому значительно способствовали распространяемые через репродукторы лозунги, оскорбительные для собравшихся на площади, коих вначале было относительно немного; такие воззвания возбуждают обычно умы и вызывают стечение людей, стремящихся из протеста выразить неодобрение или просто побуждаемых любопытством, которым, к несчастью, мы, греки, щедро наделены».

Он видел, как они проходили перед ним, жалкая вереница гусениц, растянувшихся по мостовой; ведь он, Следователь, вскрыл пакет, и оттуда вывалился клубок гусениц, цепляющихся друг за друга, но теперь они вышли из-под защиты заплесневевшего участка асфалии и других служебных контор, досье и приказов в выцветших папках; во главе шествия под номером один следовал надменный Генерал, под номером два Префект, затем прочие офицеры жандармерии — зигзагообразно извивающаяся колонна, которая, сама того не подозревая, образовала на асфальте огромную букву «Зет».

«Стороннему наблюдателю может показаться, будто произошло то, что не должно было произойти, или не произошло то, что должно было произойти. Но в подобных случаях принятие или непринятие какой-либо меры расценивается не объективно, а субъективно и, кроме того, с точки зрения целесообразности. Ведь несвоевременное или неосмотрительное действие, не учитывающее всех обстоятельств, может привести к противоположному результату, как это особо отмечается в статье двести девяносто шестой устава жандармерии. Я должен особо сказать об арестах; в уставе, статья двести шестьдесят первая, параграф пятый, говорится, что следует избегать арестов, когда речь идет о незначительном проступке или об угрозе нарушения порядка. Да будет мне позволено заметить здесь, что никто бы не пытался возложить на полицию ни малейшей ответственности, если бы не случилось несчастья с депутатом Зет. Что же касается избиения депутата Пирухаса, то заявляю, я этого депутата не знаю даже в лицо. Помнится, полицейский сообщил мне, что Пирухас не был ранен, а что с ним случился сердечный припадок и его в санитарной машине Красного Креста отправили на Пункт первой помощи».

Он видел, как они проходят перед ним на темном фоне его кабинета, изолированные от людей, вызванные по одному на допрос, и их мозг, серое вещество, словно прилипает к стене и сливается с ее темным фоном. Они проходили перед ним стандартные, как полицейская форма, в которую были одеты, ничем не отличающиеся друг от друга, выстроенные в ряд по уставу жандармерии. И Следователь, вооружившись линейкой, убедился, что все они независимо от звания одинаковой толщины, одинаковой высоты, и душа его омрачилась.

«Насколько это было в рамках моей служебной компетенции... после демонстрации Зет своих синяков, я заверил его, что подобное повториться не может и, спустившись по лестнице, занял опять свой пост перед входом в здание... Когда Пирухас шел к санитарной машине, точнее говоря, к ее задней двустворчатой дверце, — он почему-то не попросил разрешения сесть рядом с водителем, — в это время, очевидно, сотрудник Красного Креста — не помню, был ли он в белом халате, — открыл заднюю дверцу и Пирухас или кто-то из его сопровождающих крикнул: «Долой убийц!»; услышав это, человек десять возмущенных граждан двинулись с расположенной напротив остановки автобусов, идущих в Нижнюю Тумбу... Решив, что грузовичок и его водитель будут безусловно задержаны, я успокоился... Потом один из полицейских сказал мне, что мы не должны забывать и о случае в греко-советском обществе...»

Он видел, как они проходят перед ним и оставляют на его письменном столе «этого я не помню», «этого не знаю», «об этом не могу судить», «нет, нет, нет...», все отрицают, ссылаясь на провалы памяти, и ему казалось, что он имеет дело с фотоаппаратом, где нет пленки и весь механизм рассчитан на дураков. Но он, Следователь, фиксировал совершенно конкретные обстоятельства дела, которые смывали своей «слюной» гусеницы, тьма-тьмущая гусениц, не оставляющих после себя никакого следа, кроме «слюны» — жидкости вязкой, точно смола у сосны, чьи иглы колют, как самые ужасные угрызения совести, и только гусеницы ухитряются скользить по иголкам, ничего не ощущая, потому что у этих бесчувственных существ нет ни костей, ни нервов. Они абсолютно стандартны и меняют форменную одежду два раза в год, а у офицеров, кроме того, имеется парадная форма на случай коронации и похорон. И они словно не замечают вокруг себя ни обилия цветов, ни обилия венков.

«После прибытия новых полицейских отрядов мы, как обычно, в соответствии с обстоятельствами применяли меры, отвечающие полицейской тактике, то есть прибегали сначала к просьбам, а когда это не действовало, к угрозам, потом к ненасильственному разгону толпы и затем к насильственному и следили за тем, чтобы не вызвать недовольства и возмущения граждан; наконец нам удалось с огромным трудом ценой сверхчеловеческих усилий рассеять собравшихся на площади и создать таким образом вокруг здания клуба безопасную зону протяженностью от ста до двухсот метров. Зона эта была полностью очищена от людей и всякого транспорта, включая ручные тележки... Янгос Газгуридис содержался под стражей в канцелярии участка, — как мне доложил кто-то, не помню, кто именно, — потому что в камере предварительного заключения была испорчена электрическая проводка и, кроме того, там хранились лотки торговцев бубликами, преследуемых за нарушение санитарных норм...»

Он видел их в темной лаборатории на рентгеновских снимках, видел кости без мяса, кровь, струящуюся по жилам уставов, и сердце, бьющееся в ритме звонка служебного телефона; это было божество с сотней рук, которые переплетались, как ветви деревьев, приводились в движение одним нервным центром и подчинялись командующему, некой высшей силе, что все направляла и называлась... Тут Следователь прикусил язык.

«Прежде чем закончить настоящую докладную записку, да будет позволено мне излить горечь, переполняющую мою душу, ведь на протяжении тридцатилетней службы в полиции я ни разу не получил ни одного дисциплинарного взыскания, а теперь на закате лет злая судьба уготовила мне столь жестокое испытание. Меня утешает лишь вера в то, что справедливый суд, господин Следователь, оправдает меня. С почтением...»

«Сегодня после полудня Следователь и Прокурор в полном единодушии заготовили приказ об аресте и предварительном заключении четырех офицеров жандармерии, а именно: Генерала, Префекта, его помощника и капитана. Они обвиняются в пособничестве предумышленному убийству и умышленному нанесению опасных увечий, в преступном злоупотреблении своей властью, а также в нарушении долга».

4

Издание приказа о заключении в тюрьму высших офицеров жандармерии сопровождается обычно довольно странными формальностями. Сначала бумагу отправляют в канцелярию заместителя министра внутренних дел, оттуда Супергенералу и затем, в случае если обвиняемые находятся в другом городе, пересылают префекту местной полиции. Так как этот приказ был заготовлен в субботу, воскресенье он пролежал без движения, в понедельник был послан в Афины и только в среду вернулся в Нейтрополь.

В соответствии с установленным порядком обвиняемые явились в префектуру полиции, где и «были уведомлены...». Бывшему префекту, который увидел, что другой человек сидит за его служебным столом и изображает из себя префекта, на секунду почудилось, будто сам он лишился рассудка. На стекле стола, хранившем еще отпечатки его пальцев, лежал нож для разрезания бумаги, подарок афонского игумена. А когда новый префект встал с места, чтобы проводить арестованных до двери, в глаза бывшему префекту бросилась вмятина на кресле, соответствующая размерам его собственного зада. Все в кабинете напоминало о нем. Разве мог он входить сюда как посторонний человек?

Четверо обвиняемых попросили, чтобы их отправили в тюрьму Геди-Куле, но новый префект отказал им в просьбе, сославшись на то, что имеет право содержать их только в военной тюрьме, да и то лишь при наличии соответствующего решения. А пока что, продолжал он, согласно уставу жандармерии ой обязан препроводить их на гауптвахту в Главное управление безопасности. Там их ждут комнаты, специально для них приготовленные и снабженные всеми удобствами. Потом обвиняемые попросили, чтобы их отпустили на несколько часов домой для сборов и прощания с родными.

Генерал был страшно расстроен. Сотрудники префектуры, всегда дрожавшие перед ним, теперь, не замечая его, равнодушно проходили мимо. Даже буфетчик не отнесся к нему с должным почтением. Он подошел к Генералу и шепнул ему в утешение: «Все утрясется. Что поделаешь!» Но по глазам буфетчика Генерал понял, что тот его больше не боится.

Генерал вернулся домой. Беспрерывно звонил телефон. Последние дни, когда он ждал ареста, журналисты своими телефонными звонками буквально сводили его с ума. Казалось, они измываются над ним, чтобы окончательно его доконать. Сейчас опять звонил один из журналистов. Генерал сразу узнал его по голосу.

— Как, по-вашему, что я должен взять с собой? Несколько пар пижам, бритвенный прибор и много книг... Да, я буду писать исследование к вопросу об упрочении греко-христианской культуры... О чем именно? Переосмысление суда над господом нашим Иисусом Христом...

— Не кажется ли вам, что вы жертва судебной ошибки, подобно Дрейфусу? — спросил журналист.

Как могли сравнить его с евреем коммунистом! Эта свинья просто издевается над ним! Генерал бросил трубку.

У Префекта был свой маршрут. Он отправился в церковь Божьей Матери, что возле Арки, и, поставив свечку, помолился от всей души. Ему хотелось поплакать. И он поплакал в церковном полумраке. Потом он пошел на Благовещенское кладбище и помолился на могиле своего предместника, префекта полиции города Нейтрополя, которому всем был обязан: у него он учился, будучи помощником префекта, а когда в позапрошлом году старик умер от разрыва сердца, в жизни его образовалась пустота. Купив букетик цветов, он возложил его на могилу и, опустившись на колени, запричитал:

— Дорогой мой Спирос, теперь на старости лет предстоит мне посидеть в кутузке! Хорошо, что тебя уже нет в живых и ты не увидишь моего позора. О, если бы у меня хватило мужества наложить на себя руки!.. Ну и следователь попался мне, Спирос! Он совсем запутал меня! Я не хотел сдаваться... Неужели я должен за все отвечать, когда ни больше ни меньше как сам Генерал при сем присутствовал и наблюдал за происходящим? А я не знал, что должно произойти, дорогой мой Спирос, клянусь на твоей могиле, не знал и, как только почуял, послал человека предупредить водителя грузовичка, чтобы тот не трогался с места, но было уже поздно, грузовичок помчался и... теперь здесь, над твоим последним приютом, плачу я горькими слезами! Ах, Спирос! Я тебе многим обязан. Единственное, чему ты меня не научил, — это как уберечься от лисиц, которые портят виноградники!.. Спирос, я не перенесу всего этого! Придай мне сил! Виноват, во всем виноват Генерал!..

Чьи-то рыдания прервали его на полуслове. Обернувшись, он увидел неподалеку женщину в трауре, которая, обливаясь слезами, тоже беседовала с покойником.

Новости, как гром среди ясного неба, поразили Нейтрополь. Приложения к газетам и журналам, воззвания, объявления на улицах, казалось, затмили венгерский цирк и кинофестиваль. Солнце в тот день точно переродилось, думал молодой журналист, снова приехавший в Нейтрополь по случаю фестиваля, оно стало солнцем правосудия. С раннего утра дежурил он перед кабинетом Следователя, но ни Следователь, ни Прокурор не показывались до самого полудня. Оба они, запершись у себя, совещались.

Около двенадцати к ним в кабинет ворвался адвокат Генерала.

— Их арестовали, — испуганно пробормотал он и моментально скрылся.

Антониу вместе с другими журналистами ждал появления этих легендарных лиц, Следователя и Прокурора, которые осмелились, несмотря на нажим и угрозы, подорвать устои государственной власти. Первым показался Следователь. Он потащил журналистов в кофейню, расположенную в Галерее. Хотя за последнюю неделю ему пришлось проделать огромную работу, он не выглядел усталым. Вкратце рассказал он, на каком основании подвергнуты предварительному заключению четыре офицера жандармерии и потом исчез со словами: «До свидания, господа». Большое впечатление произвело на Антониу невозмутимо спокойное лицо Следователя. Лицо, которое ни разу не исказила гримаса, на котором не дрогнул ни один мускул, оставалось все время застывшим и слегка оживало, лишь когда Следователь поправлял на носу дымчатые очки. Прокурор, кругленький и добродушный, сказал: «Вам все изложил Следователь, мне нечего к этому добавить». Обманчивая маска добродушия и железный кулак, подумал про него молодой журналист, знавший теперь всю подноготную о следователях, прокурорах и судьях.

Вечером по городу распространились листовки.

«Гордый Генерал... Ваша борьба была борьбой нашей нации, борьбой за продление жизни греческого народа. Несколько убогих деревянных табуретов, чужая крыша над головой, единственный сын — тоже жандарм, защитник родины, множество высших знаков отличия и орденов, дарованных Вам благодарной Родиной, — это Ваши заслуженные награды за Честь, Доблесть и Верность долгу. Генерал, Вы пожертвовали всем. Теперь Вы жертвуете и своей личной свободой. В оковы можно заключить тело, но душу — никогда. Верноподданные студенты».

Вскоре новые листовки закрыли слой предыдущих:

«Патриоты, демократы! Четыре офицера, соучастники подлого убийства первомученика, борца за мир Зет, стали уже обитателями тюрьмы и составляют одну компанию с янгосами, вангосами, варонаросами, главнозаврами и мастодонтозаврами. План подлого убийства зародился наверху, в высших сферах, там он разрабатывался, оттуда направлялся. Кто прячется за спиной Генерала и ему подобных?»

Пачки этих листовок, как сообщала на следующий день газета «Македонская битва», были найдены в канцелярии ЭДА. И затем следовало:

«Пусть несчастные не забывают, что, помимо следствия — одного следствия, — существует и народное мнение. Когда на выборах победит патриотически настроенная партия, настанет время...»

При торжественной раздаче фестивальных наград места Генерала и Префекта в первом ряду партера в государственном театре оставались незанятыми.