Знахарь-2, или Профессор Вильчур

Глава 8

Люция смеялась звонким беззаботным смехом.

— Вот видите, и здесь пригожусь, — говорила она, открывая чемодан и вынимая оттуда аккуратно завернутые в вощеную бумагу бутерброды. — Ослабели бы от голода.

— Вы и об этом подумали? — удивился Вильчур.

— Вовсе не думала. Я просто позвонила в железнодорожную справочную и узнала, что в этом поезде нет вагона-ресторана, а отсюда уже нетрудно было сделать выводы. Поскольку я также знала, что из дому выехали вы очень рано, конечно, без завтрака, то предусмотрительно подготовила все это.

— Но это же целая кладовая.

— Не беспокойтесь, пан профессор. На ближайшей большой станции есть буфет, но поезд там будет только в одиннадцать. Уверяю вас, что до того времени немного останется от этой кладовой.

Предсказания Люции полностью оправдались. Хорошему аппетиту способствовало не только раннее утро и путешествие, но и настроение обоих. После короткого замешательства и серии упреков, которые Вильчур высказал Люции, он вынужден был согласиться со свершившимся фактом. Согласиться ему было легче еще и потому, что в сущности, хотя он самому себе не признавался, его безгранично обрадовало ее непослушание.

Он внимательно слушал ее планы на будущее. Она не собиралась ограничивать свою работу в деревне только помощью Вильчуру. Она уже составила для себя полный план действий. Прежде всего она займется более широкой пропагандой гигиены, особенно в домах. В свою очередь, Вильчур познакомил ее с условиями, ожидающими их на месте, рассказал ей о людях, отношениях, обычаях, сохранившихся на мельнице, в городке и в округе.

Они были так заняты беседой, что не расслышали звука легко отодвинувшейся двери купе и не заметили на миг просунувшейся руки, которая ловко нырнула во внутренний карман пальто Вильчура, неосторожно повешенного здесь же у двери.

Хозяин руки бесшумно вытащил ее с содержимым кармана и также бесшумно закрыл дверь. Не теряя времени, быстро покинул вагон, предусмотрительно прошел еще через два и в третьем остановился в пустом коридоре. Внимательно осмотревшись, он вынул из-за пазухи довольно толстый бумажник. Увидев большую пачку банкнот, свистнул, затем ловким движением спрятал ее в карман. Внутри бумажника остались только бумаги, не представлявшие никакой ценности. Он уже хотел было выбросить его в окно, но вдруг обратил внимание на зеленый листочек, напоминающий доллар. Вытащив его, прочел: "Получено от профессора Вильчура злотых…"

Рука, уже готовая сделать движение, застыла в воздухе. Он снова свистнул. Запустил пальцы в бумажник: паспорт, удостоверение, визитные карточки… Не было сомнений в том, кому принадлежал бумажник.

Он не спеша достал из кармана минуту назад реквизированные банкноты и положил их на прежнее место, затем сунул бумажник в карман и уже значительно медленнее двинулся в обратную сторону. Без труда отыскал нужное купе: через раздвинутые занавески было видно коричневое пальто.

На этот раз, не соблюдая осторожности, открыл дверь и вошел в купе.

Вначале они не узнали его. На нем был почти элегантный синий в серую клетку костюм и лишь незначительно помятый котелок. В такой одежде они его еще не видели.

Профессор Вильчур с минуту недоверчиво вглядывался в него, а потом воскликнул:

— Емел!

— Ха, узнал, император. Сложно. Идентифицирован. Все труднее становится в этой Польше путешествовать инкогнито. Приветствую вас, пани. Что это за медицинская экспедиция? Едете в провинцию кого-нибудь зарезать? А может, не хватает уже мяса в Варшаве?..

Внимательно присмотревшись, он спросил, поднимая свой котелок над головой:

— Эй, а возможно, это самый подходящий случай для поздравлений? Пек бакко! Это похоже на свадебное путешествие.

Вильчур покраснел, а Люция рассмеялась.

— К сожалению, нет.

— Нет?.. — как бы с большим облегчением произнес Емел и, удобно усаживаясь, сказал: — В таком случае, не унижая своего достоинства, я могу остаться с вами.

— А куда же вы едете? — спросила Люция.

— Есть такое модное сейчас "путешествие в неизвестное". Оригинальность мою доказывает тот факт, что регулирующим фактором, действительно, становится случай, то есть тот момент, когда контролеру удастся доказать, что у меня нет билета. Контролеры имеют какие-то предрассудки, что в поездах ездить могут только люди с билетами. Постоянно во время летних каникул пытаюсь убедить их в обратном. К сожалению, эти люди не способны впитывать новые понятия, и поэтому зачастую я вынужден высаживаться на самых неожиданных станциях. Правда, в этом есть своя положительная сторона: я постепенно познаю свое милое отечество; есть, разумеется, и недостатки: некоторые его районы становятся недоступными.

— Вы очень любите путешествовать? — спросила Люция.

— Путешествия совершенствуют, — пояснил он. — Я, собственно, всегда увлекался туризмом, поскольку весьма общителен. Встречая везде плакаты, написанные большими буквами: "Знакомься с Польшей!", "Познай свой край!", — как я мог не воспользоваться?

— Но плакаты, — заметила Люция, — не призывают путешествовать зайцем.

— Это только по недосмотру, — заявил Емел. — В конце концов, какая разница между ездой "зайцем" и ездой с билетом? Кель диферанс? Люди с упрощенным способом мышления одно называют бродяжничеством, другое — туризмом. Ну, а тот, кто путешествует тем или другим способом, разве он от этого изменится? Нисколько. Разницу определяет только его карман, бумажник. Человек, занимающийся туризмом без кошелька, — бродяга; человек, бродяжничающий с кошельком, — турист. Чтобы доказать вам, как неточно такое определение, а с научной точки зрения оно не выдерживает критики, кое-что покажу…

Он не успел закончить. В купе вошел контролер и традиционным тоном объявил:

— Попрошу предъявить билеты для контроля.

Прокомпостировав билеты Люции и Вильчура, контролер обратился к Емелу, глядя на него с недоверием:

— Ваш билет?

— Шарон, коварно эксплуатирующий творческое изобретение Стивенсона во благо низких целей капитализации штата. Не пробуждается ли в тебе непроизвольное порицание этих тенденций цивилизации, которые вплелись в обычай наушничества, парализующего либерализм передвижных средств и интенсивное межрегиональное проникновение?

Озадаченный контролер окинул взглядом сидящих и произнес уже совсем неуверенным тоном:

— Мне все равно. Будьте любезны, предъявите ваш билет.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Емел. — Ты действительно тешишь свою душу сладкой иллюзией о том, что у меня может быть нечто подобное?

— Я пришел сюда не для шуток, — возмутился контролер. — И не тыкайте, потому что мы с вами вместе свиней не пасли. Предъявите билет или я высажу вас на ближайшей станции.

— Не получится это у тебя так легко, ца-риссиме, потому что я знаком с законами, которым ты должен рабски подчиняться и которые гласят, что пассажир, не успевший купить билет, может сделать это в вагоне с определенной незначительной доплатой. Я как раз такой пассажир.

Сказав это, он с пренебрежительным выражением лица достал из кармана толстый бумажник Вильчура, вынул из пачки один банкнот и вручил его контролеру.

Внушительное содержание бумажника привело контролера в замешательство. Это было полной неожиданностью, поскольку своим опытным взглядом, уже входя в купе, он оценил этого пассажира в котелке, приняв его за бродягу без гроша в кармане. Сейчас он подумал, что, возможно, это какой-то чудак.

— Вы тоже едете в Людвиково? — вежливо поинтересовался он.

— В Людвиково? — заинтересовался Емел. — Да, приятель, ценю твою интуицию. Я, действительно, еду в Людвиково, но буду тебе безгранично благодарен, Архимед, если ты скажешь мне, какого дьявола я туда еду.

Контролер подал ему билет и пожал плечами.

— Вы как-то странно разговариваете со мной. Когда он ушел, Емел с облегчением вздохнул:

— Вот видишь, генерал, сам того не ведая, ты выкупил мне билет до какого-то паршивого Людвикова. А это прими от меня в подарок как скромный реванш.

Сказав это, подал Вильчуру бумажник.

— Но… но это мой бумажник, — удивился профессор.

— Да, — согласился Емел, — и как раз этому обстоятельству я благодарен за то, что он не стал моим. Ах, фараон, ты возбудил слабость в моем львином сердце. Ладно уж. Осмысленно возвращаю тебе этот опасный предмет, добытый ценою богатого опыта и некоторой ловкости пальцев. А на будущее, Мидас, не советую тебе вешать пальто у самых дверей купе.

Вильчур явно был смущен всем этим происшествием, а Люция посматривала на Емела с нескрываемым беспокойством. Не обращая на это внимания, он не переставал ораторствовать и в следующую минуту спросил:

— Почтенные господа едут в этот Людвиков?

— Да, — подтвердила Люция.

— Во всяком случае, я прошу вас предупредить меня, когда будет эта станция, потому что я должен распорядиться, чтобы запаковали мои многочисленные сундуки.

— У вас довольно много времени, — пояснила Люция. — Еще каких-нибудь двенадцать часов.

— Ах, так? Значит, это где-то недалеко от Северного полюса.

— Нет, приятель, — засмеялся Вильчур. — Не доедем даже до Полярного круга.

— Превосходно, потому что я не взял с собой упряжных собак, саней и эскимосов. Но не могли бы вы мне сказать, какого черта вы туда едете. На отдых? А, император?…

— Нет, приятель. Это — переселение, и отчасти ты являешься виновником этого. Опротивел мне город…

— Убедил я тебя, май диа, открыл глаза на город. Человек обладает массой пристрастий, скрытых капризов, симпатий и антипатий. Рояль стоит, как глупая корова, и ничего не знает о своих внутренностях, о тех сотнях струн, которые способны издавать самые разнообразные звуки. Однако если к этому ящику подойдет виртуоз, он умелыми манипуляциями добудет из него и ад, и рай. Так и я принимаюсь за людские души. Мораль: оставайся со мной и познаешь себя.

Вильчур усмехнулся.

— Ничего не имею против.

— Против чего?

— Против того, чтобы оставаться с тобой. Поезжай с нами, приятель, и останься.

— А, извините, на кой черт?

— Ну, хотя бы в качестве виртуоза. У тебя же нет семьи, ничто не заставляет тебя возвращаться в Варшаву. Посидишь в деревне среди других людей. Вот-вот! Там ты воочию убедишься, сколько есть добрых людей. Ты не хотел верить в их существование.

После коротких пререканий Емел согласился. В конце концов, ему было все равно, где проводить время, а беседы с Вильчуром доставляли ему все-таки удовольствие, и он сказал:

— Ну, что ж, милорд, на какое-то время я могу воспользоваться твоими предложениями.

Профессор успокоился.

— Вот видишь, приятель, наша команда укрепляется, и я убежден, что, познакомившись с этими краями, ты не захочешь их покидать. Мне кажется также, что тебе надоест безделье, и вместе с коллегой Каньской ты будешь помогать мне…

— С кем?

— С доктором Люцией Каньской, — сказал Вильчур, движением руки указывая визави.

Шутовское и циничное выражение лица Емела приобрело вдруг сосредоточенный и серьезный вид. Взгляд его долго блуждал по внешности Люции.

— Ваша фамилия Каньская?.. Я не знал этого.

— С рождения, — улыбнулась несколько озадаченная его тоном Люция.

— Вы… вы из Сандомежа? — он не спускал с нее глаз.

— Нет. Я из Меховского, но в Сандомеже у меня были родственники.

Воцарилось молчание.

— Вы знаете те края? — спросила Люция.

Емел долго не отвечал. Наконец, пожал плечами и сказал:

— Человек болтается везде.

Однако было ясно, что фамилия Люции вызвала в нем какие-то глубокие воспоминания, так как с этого момента он умолк и сидел сгорбившийся и хмурый.

— Я когда-то был в Сандомеже, — начал Вильчур, как бы не замечая перемены настроения приятеля. — Это было еще в студенческие годы. Милый городок. Старые дома… Помню ратушу… Красивая ратуша, и улочка направо, и дом из красного кирпича, весь утопающий в зелени. Там мы остановились с другом… А потом купили небольшую лодку и уже на лодке отправились вниз по Висле до Варшавы. В те времена это была настоящая экспедиция, и мы безмерно гордились собой. Это, наверное, одни из самых замечательных каникул, какие я помню. Тогда я учился на первом курсе. Потом пришли годы тяжелого труда. Лето использовалось для практики в заграничных клиниках или просто для зарабатывания денег, чтобы было чем оплатить квартиру и содержание в учебном году…

Поезд остановился на какой-то небольшой станции.

— Вы знали пани Эльжбету Каньскую? — тихо спросил Емел.

Люция кивнула головой.

— Это моя тетя.

— Тетя, — повторил Емел. — Так, значит, Михал Каньский был вашим дядей.

— Да, — подтвердила Люция. — Вы знали их?

— Настолько, насколько один человек может знать другого… Михал Каньский… Ученики называли его тапиром. Сейчас, наверное, выглядит как носорог, толстея и похрюкивая в теплом болоте мещанского гнезда.

Люция покачала головой.

— Его не стало уже двадцать лет назад. Я была маленькой девочкой, когда он умер. Оба умерли. Несколько лет назад умерла и тетя.

Она помолчала, а потом добавила:

— Я очень любила ее и очень ей благодарна. Это была самая интеллигентная женщина, которую я знала.

Она сказала это с желанием защитить память покойной от каких-то неуместных шуток Емела. Но он откликнулся коротким неприятным смехом.

— О, я тоже ей весьма благодарен.

После этого, однако, он отодвинулся в угол купе и погрузился в молчание. Вильчуром тоже овладели какие-то мысли или воспоминания. Люция вынула книгу и стала читать. Поезд шел среди волнистых холмов, поросших молодым лесом и кустарником. Изредка среди них мелькали ярко-зеленые всходы и серые мшистые крыши деревень.

Солнце уже клонилось к западу. Его лучи длинными струями падали в купе.