Знание-сила, 1997 № 04 (838)

Логика открытия или психология исследования?

* Опубликовано в сборнике «Критицизм и рост знания» (Criticism and the growth of knowledge). Кэмбридж, 1970.

Я хотел бы здесь сопоставить свое понимание процесса развития науки, изложенное в книге «Структура научных революций», с более известными взглядами председателя нашего симпозиума, сэра Карла Поппера. Обычно я избегаю подобных сопоставлений, ибо, в отличие от сэра Карла, не очень- то верю в полезность открытой полемики. Но на сей раз хочу попытаться. И вот почему.

Сэр Карл убежден, что «рост» научного знания происходит в первую очередь не путем постепенных прибавлений, а через революционное ниспровержение принятой теории и замену ее лучшей. Он характеризует научную деятельность как таковую в терминах, применимых только к се отдельным революционным этапам. Его акцент на этом так естествен и привычен: подвиги Коперника или Эйнштейна выглядят привлекательнее того, что делали Браге или Лоренц. Сэр Карл не первый, кто ошибочно полагает, будто то, что я назвал «нормальной наукой», не интересно само по себе. Однако ни наука, ни развитие знания скорее всего не будут поняты, если рассматривать научное исследование исключительно через призму революций, которые случаются время от времени. Именно нормальная, а не экстраординарная наука — это то, что лучше всего выделяет науку среди прочих видов деятельности. Если вообще существует критерий демаркации (я думаю, нам не стоит искать слишком строгий или окончательный критерий такого рода), то он может заключаться как раз в той особенности науки, которую игнорирует сэр Карл.

Никакая деятельность по решению головоломок[** Кун использует слово «головоломка», чтобы избежать слово «проблема». Перед трудностями стоит ученый, а не его теория.] невозможна, если те, кто ею занят, не разделяют критериев, которые (для данной группы и данного времени) определяют, когда эта головоломка может считаться разрешенной. Те же самые критерии с необходимостью определяют и неудачу в достижении цели. Конечно, любой ученый может рассматривать свою неудачу как неспособность теории выдержать проверку. Обычно, однако, она не рассматривается подобным образом. Виновником считается только ученый, но не его инструменты. И лишь в особых условиях, которые вызывают кризис в данной профессии, мнение группы может измениться.

Рассмотрим астрологию — наиболее часто используемый сэром Карлом пример «псевдонауки». Он пишет: «Делая свои интерпретации и пророчества достаточно неопределенными, астрологи способны объяснить все, что могло бы оказаться опровержением их теории, если бы она и вытекающие из нее пророчества были более точными. Чтобы избежать фальсификации, они разрушают проверяемость». Подобные обобщения что-то улавливают. По если к ним подойти буквально — что и следовало бы делать, если они выступают как критерий, - с ними невозможно согласиться. История астрологии на протяжении тех столетий, когда у нее еще был интеллектуальный авторитет, знает многие предсказания, которые потерпели решительную неудачу. Даже самые убежденные и страстные сторонники астрологии не сомневались в том, что такие неудачи периодически повторяются. Д значит, астрология не может быть исключена из числа наук только на основании неопределенной формы, в какой делаются ее предсказания.

Она также не может быть исключена и по способу, каким ее представители объясняют свои неудачи. Астрологи всегда отмечали, например, что предсказания чьего-то индивидуального будущего — чрезвычайно сложная задача, требующая величайшего мастерства и крайне чувствительная к малейшим ошибкам в тех данных, которые для этого нужны. Взаимное расположение звезд и восьми планет постоянно меняется; астрологические таблицы, которые использовались, чтобы рассчитать будущее на момент чьего-либо рождения, были несовершенны; немногие знали момент своего рождения с требуемой точностью. Нет ничего удивительного поэтому в том, что предсказания часто не сбывались. Лишь после того как астрология перестала вызывать доверие, стало казаться, что эти аргументы блокируют спорные вопросы. Кстати, точно такие же арку менты регулярно используются и по сей день при объяснении, например, неудач в медицине или метеорологии. В периоды затруднений они применяются и в точных науках, в таких как физика, химия, астрономия. Ничего ненаучного в том, как астрологи объясняли свои неудачи, не было.

Почему же астрология не является наукой? Где критерий? Сегодня очевидно, что она была ремеслом, одним из практических искусств, очень похожим на инженерию, метеорологию и медицину в том виде, в каком они существовали еще менее столетия назад. Параллели с современным психоанализом представляются мне самыми тесными. В каждой из этих областей общепринятая теория создаст (или создавала) доверие к дисциплине, давала основание различным стандартам практического действия. Эти стандарты доказывали свою полезность, но никто из тех, кто их применял, не предполагал, что они достаточны для того, чтобы предотвратить возможные неудачи. Требовалась более тщательно проработанная теория и более точные правила. Но было бы абсурдом отказываться от вызывающей доверие и испытанной в нужде дисциплины, традиционно приносившей определенный успех, просто потому, что она не могла всякий раз удовлетворить все пожелания.

Сравним ситуации астронома и астролога. Если прогноз астронома не подтвердился и его расчеты натолкнулись на препятствие, он может надеяться поправить положение. Возможно, данные были ошибочны; можно перепроверить старые наблюдения и сделать новые измерения — это задачи, создающие множество расчетных и инструментальных головоломок. Или, может быть, теория нуждается в коррекции либо путем манипулирования с эпициклами, эксцентриситетами, эквантами и пр., либо путем более фундаментальной реформы астрономической техники. На протяжении более чем тысячелетия астрономическая традиция складывалась вокруг теоретических и математических головоломок вместе с их инструментальными аналогами.

У астролога, напротив, таких головоломок не было. То, что неудачи случаются, он мог объяснить. Но отдельные неудачи не подталкивали его к исследованию головоломок, поскольку никто, какими бы способностями он ни обладал, не смог бы использовать их для конструктивного пересмотра астрологической традиции. Слишком много возможных источников этих затруднений, причем большая часть — за пределами знаний, контроля и ответственности астролога. Чьи-то отдельные неудачи не были информативными, не ставили под сомнение компетенцию предсказателя в глазах его коллег. Хотя астрономией и астрологией занимались, как правило, одни и те же люди, в том числе Птолемей, Кеплер, Тихо Враге, у астрономической традиции решения головоломок никогда не было эквивалента в астрологии. А без головоломок, способных, во- первых, бросить вызов, а во-вторых, подтвердить искусность отдельных мастеров, астрология не могла стать наукой. Даже если бы звезды действительно влияли на судьбы людей.

Короче, несмотря на то, что астрологи давали поддающиеся проверке предсказания и признавали, что некоторые из них иногда не подтверждаются, они не занимались и не могли заниматься такой деятельностью, которая характерна для любой признанной науки. Сэр Карл прав в том, что исключает астрологию из числа наук. По его чрезмерная концентрация на случавшихся время от времени в науке революциях не дает возможности понять причину этого.

Все это, в свою очередь, может объяснить другую странность: многие теории, например, птолемеевская, были заменены другими раньше, чем онн фактически были проверены. Положение астрономии в XVI веке было скандальным. Большинству астрономов между тем казалось, что нормальные корректировки базовой птолемеевской модели исправят ситуацию. Лишь некоторые, в том числе Коперник, подозревали, что трудности коренятся скорее в птолемеевском подходе как таковом, нежели в частных версиях. Результаты этою убеждения известны. Такая ситуация типична. С проверками или без них традиция, опирающаяся на решение головоломок, может подготовить замещение теории в своем собственном стиле. Полагаться на проверку как на отличительный признак науки — значит не замечать того, что ученые делают в большинстве своем, то есть наиболее характерную черту их работы.

...Давайте договоримся, что именно требует объяснения. Не то, что ученые открывают истину о природе, и не то, что они все более приближаются к истине. Если мы просто определяем приближение к истине как результат того, что делают ученые, то мы не можем распознать прогресс в продвижении к этой цели. Нет, скорее, мы должны объяснить, почему наука — самый бесспорный для нас пример полноценного познания — развивается так, как развивается, и выяснить, как это фактически происходит.

Па удивление мало мы еще знаем о том, как отвечать на этот вопрос. Мы, например, почти ничего не знаем о том, чем готова пожертвовать группа ученых ради достижения выгод, которые, как правило, предлагает новая теория. Так же мало мы знаем об исторических изменениях в цел о куп ноет и наук. Почему, несмотря на отдельные впечатляющие успехи, коммуникация через границы между научными специальностями становится все хуже? Если единство наук явно представляет собой ценность для ученых, то ради чего они от него отказываются? Или, с другой стороны, хотя объем научного знания отчетливо возрастает со временем, то что мы должны сказать о незнании? Проблемы, разрешенные за последние тридцать лет, за столетие до этого вообще не существовали в качестве нерешенных вопросов. В любом столетии научное знание, уже имеющееся в наличии, в сущности, исчерпывает то, что необходимо знать. Очевидные головоломки остаются лишь на горизонте существующего знания. Не является ли возможным, или даже вполне вероятным, что современные ученые меньше знают из того, что надо знать о своем мире, чем ученые XVIII века знали о своем? Научные теории соотносятся с природой только здесь и теперь. И может быть, зазоры между точками этого соотнесения теперь гораздо более крупны и многочисленны, чем когда-либо раньше.

Пока мы не сможем ответить на подобные вопросы, мы не знаем, что такое научный прогресс, и следовательно, не можем надеяться объяснить его.

Для ученого решение сложной концептуальной или инструментальной головоломки — главная цель. Его успех вознаграждается признанием со стороны других членов профессиональной группы специалистов. И только их. Практическая выгода от его решения — ценность в лучшем случае второстепенная. А одобрение людей, стоящих за рамками группы специалистов,— ценность отрицательная или же вообще не ценность.

Именно эти ценности, во многом диктующие форму нормальной науке, значимы и тогда, когда надо сделать выбор между теориями. Опытный решатель головоломок захочет сохранить как можно больше прежних решений, достигнутых его группой, а также сделать максимальным число головоломок, которые могли бы быть решены. Но даже эти ценности часто приходят в конфликт между собой, а существуют ведь и другие, еще более осложняющие проблему выбора. Именно в этой связи изучение того, чем ученые готовы пожертвовать, наиболее важно. Простота, точность, согласованность с теориями, используемыми в других областях,— значимые для ученых ценности, но не все они диктуют один и тот же выбор и не все одинаково применяются. Поскольку это так, важно также, чтобы единодушие внутри группы было первостепенной ценностью, заставляющей группу сводить к минимуму поводы для конфликтов и быстро воссоединяться вокруг простого набора правил для решения головоломок даже ценой дробления специальности или исключения продуктивного в прошлом члена группы.

Я не говорю, что это правильные ответы на проблему прогресса науки. Я говорю лишь, что это типы ответов, которые надо искать. •

Сокращенный перевод с английского Ольги Балла.