Знание-сила, 2000 № 11 (881)

Торжество истины над здравым смыслом

Давно уже стало немодным цитировать классиков марксизма-ленинизма по поводу и без, да и самих этих классиков, слава 6oiy, нет более. Тем не менее вряд ли стоит забывать остроумное замечание Ф. Энгельса о том, что здравый смысл является весьма почтенным спутником в четырех стенах домашнего обихода, но начинает испытывать самые удивительные приключения лишь только отважится выйти на широкий простор исследования.

Действительно, наука, по сути дела, начинается там, где мы не можем более обходиться здравым смыслом, потому как вынуждены вступить в область неведомого. Сплошь и рядом современное общество крутится как белка в колесе в кругу привычных представлений именно потому, что колесо это стало для него размером со Вселенную и возможность выхода за его пределы даже не рассматривается. Нынешнее пренебрежение к науке связано в значительной мере с трагическим забвением этого положения и твердым убеждением в том, что в наших практических делах здравый смысл был, есть и будет единственной надежной опорой.

У нас на глазах формируется новая наука, обладающая своей исследовательской программой. Эта программа основана на представлениях о фундаментальном единстве эволюционных процессов, протекающих как в природе, так и в обществе. Как заранее предуготованный дар она получает теоретический и математический аппарат синергетики.

Глубокая перестройка научного мировоззрения, импульсы к которой исходят из самой науки, привела к радикальному перераспределению внимания научного сообщества в пользу неравновесных процессов, к отказу от классических представлений о причинности не только в области микромира (квантовая механика), но и во многих других областях, несравненно более близких к нашему повседневному опыту.

При этом новая научная революция разворачивается в предельно неблагоприятных для развития науки условиях, в условиях общего кризиса рационализма, снижения авторитета научного знания и уровня образования, распространения нелепейших суеверий даже в самых образованных слоях общества и, как следствие, утраты интереса и уважения к фундаментальным исследованиям.

Неблагоприятная социальная обстановка оказывает заметное влияние на постановку даже самых фундаментальных научных проблем, и как следствие – они могут теперь серьезно обсуждаться только в контексте решения прикладных задач. Географии и экологии никоим образом не было суждено избежать обшей участи, и хотя авторы приложили прямо-таки героические усилия для того, чтобы от этого уйти, им это удалось не вполне, и центральные вопросы, на которые они пытаются дать ответ, поставлены проблемами современного общества, а не выросли из логики развития самой науки. Прогресс знания тормозится регрессом социальной практики.

Авторы рецензируемой монографии (А.Д. Арманд, Д.И. Люри, В. В. Жерихин, А.С. Раутиан, О.В. Кайданова, Е.В. Козлова, В.Н. Стрелецкий, В.Г. Буданов) поставили перед собой задачу которую без преувеличения можно назвать грандиозной, – предложить концепцию самоорганизации, приложимую как к природно-географическим, так и к социально-географическим явлениям. А одновременно – продемонстрировать плодотворность этой концепции при решении фундаментальных и прикладных задач, стоящих перед географической наукой. Кризисы при этом интересны не столько сами по себе, сколько как звено, позволяющее вытянуть цепь, то есть решить значительно более масштабные научные задачи, хотя уже от самой идеи рассмотреть кризисы в эволюции – от звезд до цивилизаций – и выявить в них общие закономерности у человека с не до конца атрофировавшейся любознательностью должно захватывать дух.

Впрочем, и мировоззренческое значение самих кризисов проанализировано глубоко и нетривиально. Кризисы понимаются авторами как необходимое условие эволюции в природе и обществе, как события, которые только и делают возможной структурную перестройку системы. Это относится и к экономическим кризисам, к которым мы наименее склонны относиться философски и которые совсем не склонны анализировать с финалистских позиций, то есть как процессы, подобные природным в том смысле, что они детерминированы конечным состоянием, а не начальными условиями. «Если зарождение кризиса определяется физическим и моральным устареванием техники, то выход из него подготавливается заранее фактором, имеющим идеальную природу. Научные открытия, идеи могут возникнуть как угодно давно, но если во второй половине предшествующего цикла они оказываются доведенными до состояния технологических разработок, то во время кризиса имеют шанс получить массовое признание, применение на практике и послужить восстановлению экономического равновесия. Здесь очевидна аналогия с общественно значимыми идеями, способными организовать массы в период пассионарного толчка, открывающего новый цикл этногенеза (с. 115)».

Разумеется, специалисты могут задним числом объяснить крах нью- йоркской биржи в 1929 году и все, что за ним последовало, сугубо экономическими причинами, да и часто ли возникают в науке и в жизни ситуации, когда что-то не удается объяснить задним числом? Иногда такие объяснения бывают ошибочными, но, как правило, они просто не являются единственно возможными. Дело вовсе не в том, что нам более не следует доверять тому, что написано о Великом кризисе в серьезных монографиях и хороших учебниках, а в том, что, образно говоря, на этом месте что-то должно было случиться, и более адекватная экономическая политика могла бы просто смягчить удар, но избежать длительной депрессии не сумели бы ни Кейнс, ни Хайск.

Методологической основой этой грандиозной по замыслу работы служит представление о единстве эволюционных процессов в природе и обществе. «Неравномерный, импульсивный характер развития жизни на земле, как и развития человеческой культуры, позволяет предполагать, что оба явления относятся к классу систем, изучаемых синергетикой. Для сложных эволюционирующих систем разной природы оказывается типичным после длительного спокойного периода развития переход к режиму с обострением… Вполне возможно, что всплески формообразования живых организмов в вендекембрии, силуре, перми, олигоцене и четвертичном периоде могут изучаться как фазы обострения эволюционного процесса.

Так же как верхнепалеолитическая, неолитическая, бронзовая, античная и новейшая (научно-техническая) революция человеческой истории (с. 100)».

Две конкретные разработки позволили блестяше реализовать этот подход. Первая – построение филогенетического дерева для явлений культуры по аналогии с классическими представлениями эволюционной биологии. Явления культуры эта смелая гипотеза наделяет способностью к саморазвитию в направлении возрастания сложности и разнообразия, что позволяет организовать наши знания об их эволюции теми же способами, какие мы применяем для представления эволюции живого.

Вторая – сопоставление темпов видообразования в природе и культуре, результаты которого представлены на интереснейшем графике (с. 100). Идея состоит в том, что анализ эволюции техники и предметов быта может дать ключ к реконструкции биологической эволюции, прежде всего событий, предшествовавших возникновению новых видов, ввиду структурного сходства этих процессов. «Пожар привлекает всеобщее внимание, когда огонь уже пылает вовсю. И все-таки сохраненные человеческой историей факты гораздо полнее освещают эти предкризисные моменты, что может бросить отраженный свет и на события биологической истории (с. 87)». При этом в биологическую эволюцию вводится Творец, но можно сказать, перефразируя Лапласа, что он – лишь нужная нам гипотеза. Наука при этом сохраняет полную автономию от религии, а каждый ученый – полную свободу религиозных или атеистических убеждений.

Занимающий в монографии видное место анализ экологических кризисов представляет особый интерес. Он ценен уже хотя бы убедительным развенчанием чрезвычайно модной и совершенно бессодержательной идеи устойчивого развития, чье триумфальное шествие по всему миру стало возможным только в условиях крайнего ослабления научной критики и потому может рассматриваться практически как официальное подтверждение глубокого общественного пренебрежения к научной истине.

Отнюдь не умозрительные рассуждения, а исследования природопользования Черноземной зоны за два с половиной столетия, опыта многих стран за меньший период позволили сделать однозначный и вполне обоснованный вывод на этот счет. «При такой высокой чувствительности системы общество-природа к внешним дестабилизирующим воздействиям широко пропагандируемый путь «устойчивого развития» оказывается крайне неустойчивым. Любой из перечисленных выше процессов рано или поздно приведет к нарушению равновесия и подтолкнет человечество навстречу соблазнам очередного кризисного виража. По- видимому, такая ситуация связана не с преходящей недостаточностью наших знаний и возможностей, а с фундаментальными законами поведения сложных неравновесных объектов (с. 163)».

Возможные траектории экологических кризисов анализируются весьма подробно. Подобно экономическим кризисам, они неизбежны и могут быть лишь смягчены, а также имеют во многих случаях положительное значение, ибо позволяют человечеству вернуть взятый у природы «кредит».

Однако, в отличие от экономических кризисов, которые в конце концов разрешаются выходом на более высокий уровень развития, они имеют одну опасную особенность – деградация среды может в некотором случае оказаться столь полной, что выхода из кризиса уже не будет. Интересно отметить, что вопреки распространенным представлениям безвозвратно теряемые ископаемые источники энергии «составляют менее 1 процента всего объема ресурсопользования. В принципе они заменимы и потому не играют главной роли в возникновении и протекании кризисов (с. 142)». Насколько преувеличены страхи по поводу исчерпания источников энергии и сырья – предоставляем судить читателям.

Главной же бедой человечества, провоцирующей экологические кризисы, является отнюдь не бедность ресурсами, а наоборот, их богатство. «Небольшие запасы ресурсов стали причиной устойчивого развития животноводства в Египте, земледелия в Голландии, Абхазии и др., где увеличение объемов ресурсопользования сопровождалось необходимым расширением регенерационных вложений* Ресурсный дефицит не останавливает материальную эволюцию общества, Он лишь заставляет человека развивать ресурсопользование по равновесному пути. Богатая ресурсами система, как автомобиль без мощных тормозов, может не вписаться в крутой поворот и рискует закончить прохождение кризисного виража катастрофой. Интересно отметить, что эта закономерность проявляется не только в сфере экологических кризисов. Есть мнение, что именно благодаря огромным запасам сырья, в первую очередь нефти, СССР долгое время мог двигаться по известному пути, который и привел к современным потрясениям (с. 162)».

В заключение хочется опять вернуться к одной мысли Ф. Энгельса из работы «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», которую всем нам приходилось сдавать, по крайней мере, всем, получившим высшее образование в СССР. «После революции 1848 года «образованная» Германия дала отставку теории и перешла на практическую почву… Но в той же мере, в какой спекуляция, покидая кабинеты философов, воздвигла себе храм на фондовой бирже, в той же мере и образованная Германия теряла тот великий интерес к теории, который составлял славу Германии в эпоху ее глубочайшего политического унижения, – интерес к чисто научному исследованию, независимо от того, будет ли полученный результат практически выгоден или нет, противоречит он полицейским предписаниям или нет. Правда, официальное немецкое естествознание стоит еше на высоте своего времени, особенно в области частных исследований. Но, но справедливому замечанию американского журнала «Science», решающие успехи в деле исследования великой связи между отдельными фактами и в деле обобщения этой связи в законы достигается теперь преимущественно в Англии, а не в Германии, как прежде. Что же касается исторических наук, включая философию, то здесь вместе с классической философией совсем исчез старый дух ни перед чем не останавливающегося теоретического исследования. Его место заняли скудоумный эклектизм, боязливая забота о местечке и доходах, вплоть до самого низкопробного карьеризма».

Чтобы вспомнить с сочувствием эти слова, не обязательно быть коммунистом, напротив, лучше им не быть. Надо просто исходить из необходимости возрождения сильной и авторитетной науки как социального института, причем не только путем изменения отношения к науке в обществе, но и путем восстановления нравственных основ самой науки.

Не из благородной любознательности власть предержащие по обе стороны железного занавеса финансировали фундаментальные исследования в самых различных областях – опыт научил их, что отставание в фундаментальных исследованиях может быть чревато ослаблением позиций в военном противостоянии. Крохи с накрытого широкой рукой стола доставались и тем фундаментальным исследованиям, которые никоим образом не могли укрепить оборонную мощь государства, однако даже эти крохи в условиях высокого социального статуса науки могли питать интенсивную и плодотворную исследовательскую работу.

Если в условиях демократии наука может выжить, только убедив почтенных налогоплательщиков в необходимости хотя бы скромных ассигнований, ей надо произвести революцию в господствующем и общепринятом мировоззрении, показать обществу нищету его философии и трагические последствия этой нищеты.

Для нас может служить источником некоторого оптимизма то обстоятельство, что научная революция распространилась из областей, бесконечно далеких от повседневной жизни людей, на области, в высшей мере важные для их процветания или простого выживания.