Знание-сила, 2005 № 06 (936)

Второе Великое посольство

Самое постоянное в жизни Петра — дорога. «Он проехал к двадцать раз больше, чем любой другой государь до него в целом свете», — писал о Петре один иностранец, и это утверждение — чистейшая правда. Сам царь даже шутил по поводу своего невольного пристрастия. Как-то после тяжелой болезни, еще толком не оправившись, он принужден был отправиться в путь. В дороге полегчало, о чем Петр, не без горечи, сообщил Екатерине: «Обыкновение — вторая натура». Расшифровывается это просто: привычка к дороге избавила от недуга.

Даже перелом в Северной войне не остановил этот бесконечный бег дорожного колеса. До Полтавы царь носился по стране, чтобы получить Полтаву. После Полтавы исколесил пол-Европы, чтобы воспользоваться Полтавой на «пользу Отечества».

Б. Фогель. Петр I. 1711

Очередная поездка царя в Европу в 1716 году была связана с поисками мира. Дорога к нему по-прежнему лежала не через переговоры, а через поле боя. Главная причина все та же — несговорчивость Карла XII. Даже потеря Финляндии не сделала его податливее. Одна мысль о том, что при нем, Карле, Швеция утратила большую часть из завоеванных его великими предшественниками территорий, навевала на короля мрачные мысли. Карл замыкался и пресекал любые разговоры о переговорах. Лишь незадолго до своей гибели он стал проявлять некоторую гибкость. Пока же союзникам оставалось делать ставку на силу, обратившись к разработке крупных морских операций с высадкой десанта на коренной территории Швеции.

Внимание членов Северного союза привлекла южная провинция Швеции Скания, совсем еще недавно принадлежавшая Дании. Именно она казалась наиболее уязвимой и потому пригодной для достижения поставленной цели. Уязвимость, однако, не означала, что провинцию удастся легко вырвать из лап шведского льва. Высадка многотысячного десанта, его снабжение, отражение нападения шведского флота — все это требовало огромных усилий, решительности и твердости. Отсюда — острая необходимость в присутствии на месте русского государя, способного подтолкнуть союзников и внушить им уверенность.

Но на этот раз Петр решил воспользоваться своим пребыванием в Европе еще и для того, чтобы подлечиться. Русский государь часто недомогал, что при его огромных физических и эмоциональных нагрузках, образе жизни, включая неумеренное увлечение крепкими напитками, едва ли может вызвать удивление. При этом Петр толком никогда не лечился, предпочитая одолевать недуги силой воли и словом «надо». С годами болезни стали хроническими, а приступы жесточайшими. В ноябре 1715 года дошло до того, что Петр уже не чаял и подняться. Великое дело Преобразовании повисло на тонком волоске пульсирующей жизни царя. Умрет — и последует несомненный откат, глубину которого трудно представить. Останется в живых — все пойдет по- прежнему.

Царь в который раз разочаровал своих недругов. Он поднялся, и все вновь завертелось и закружилось с удвоенной силой. Во время болезни государя один из царских «медикусов» был отправлен в Голландию и Германию, откуда вернулся с настоятельным советом медицинских светил привезти царя в Пирмонт. на местные чудодейственные источники. Так возникла мысль о совмещении двух дел — организации десанта и лечения.

В конце января 1716 года царь вместе с Екатериной покинул Петербург. Новая поездка в Европу на сей раз была столь продолжительной, что не уступала путешествию 1697—1698 годов. Но это лишь внешнее сходство. На самом деле, разница была существенная. Тогда в Европу ехал никому неизвестный молодой человек, о котором могли только сказать, что он «царь варваров». Сейчас же Европа принимала великого государя, личность которого вызывала не смех и небрежение, а острый интерес, граничивший с немалой долей страха — что еще можно ожидать от этого правителя? Несколько летних недель Петр провел на водах в Пирмонте в Ганновере. Затем, набравшись сил, принялся усиленно хлопотать об организации союзнической экспедиции. Но дело, что называется, не выгорело из- за разногласий между союзниками. Они все меньше доверяли друг другу и все вместе поглядывали на Петра, не без основания подозревая его в намерении зацепиться в центральной Европе. «Болтаемся в туне» — досадовал Петр в письмах Екатерине, которая осталась в Везеле. Единственным утешением стало плаванье в середине августа огромной союзной эскадры под командованием Петра. В море вышло 19 английских, 6 голландских, 23 датских и 21 русских линейных кораблей и фрегатов. Однако и это крейсерство пропало «в туне»: много стягов, еще больше пушек и парусов, от вида которых душа царственного моряка пела и торжествовала, но мало реального дела. Шведы не появились. Союзники же от атаки шведов наотрез отказались — авантюра! В итоге огромная эскадра, выутюжив гладь Балтики, вернулась ни с чем в Копенгаген. Царю осталось лишь сокрушаться: «Будто чужое дело делают!»

Встреча Петра I с французским королем Людовиком XV в Париже 7 мая 1717 года.

Зиму Петр провел в Амстердаме, который не посещал со времен первого Великого посольства. Однако вести прежний подвижный образ жизни не удалось. Лихорадка вновь уложила Петра в постель. В начале января 1717 года из Везеля пришло известие о рождении сына Павла. Петр ответил радостным письмом: «Господь Бог нас так обрадовал, что другова рекрута даровал». В радостном восклицании царя — целое мировоззрение. Бог послал рекрута — еще одного члена царской фамилии, предназначение которого — служба Отечеству. Интересно, что фраза по-строена так, что самый «старший рекрут» — царевич Алексей из службы исключен. Ведь «другой рекруг» — это не Алексей Петрович, а сын Петра и Екатерины. Петр Петрович.

Вопрос о достойном преемнике неотступно преследует паря, и появление еще одного сына — еще одна надежда, что может быть младшие сумеют продолжить дело его жизни. Но на следующий день гонец привозит новое послание из Везеля: Павел, не прожив и дня, скончался. Подобные удары уже не единожды обрушивались на Петра. К моменту смерти Павла он успел похоронить пятерых детей. Для того времени смерть ребенка — дело обычное. «Я получил твое письмо о том, что уже знал, о неожиданной случайности, переменившей радость на горе, — писал в эти дни Петр Екатерине. — Какой ответ могу я дать, кроме ответа многострадального Иова? Бог дал. Бог и взял, да будет благословенно имя Божие. Я прошу тебя так думать об этом; я стараюсь, насколько могу». Чувствуется, однако, что сам Петр с трудом находит утешение в библейской притче. Он уговаривает не столько Екатерину, сколько себя: «Я стараюсь, насколько могу». Старание не особенно получалось. Болезнь, которая «слава Богу, час от часу уменьшается», после смерти сына вновь усилилась, приковав царя еще на месяц к постели.

Поднявшись, Петр устремился по местам первого путешествия. Побывал в Саардаме, посетил верфи Ост- Индской компании. Оказалось, что этот железный человек не был чужд сентиментальности. Как и всякий смертный, на вершине успехов он вспоминал о том, что было особенно дорого, — о молодости и начале пути.

Провал высадки десанта осенью 1716 года в Швецию, по сути, означал начало развала Северного союза. В этой ситуации следовало озаботиться поисками новых союзников и приоритетов. Взгляд был брошен на страну, до сих пор мало доступную для русской дипломатии. Франция — традиционный союзник Швеции, Франция, которая при жизни великого Людовика XIV открыто пренебрегала Россией, привлекла внимание царя. В свою очередь, и во Франции появилась заинтересованность в России. Потому желание Петра побывать в Париже встретило положительный отклик. Через Антверпен, Брюссель, Брюгге и Остенде царь устремился в Париж.

Петр надеялся установить дружественные отношения с регентом Франции, герцогом Филиппом Орлеанским. Регент учел печальные итоги правления своего дяди, Людовика XIV, и отказался от воинственной прежней политики, которая разорила и сильно обезлюдила блистательную Францию. Филипп Орлеанский взял курс на сближение с Англией, что создало совершенно новую ситуацию в Европе. Она включала, в частности, и охлаждение традиционных союзнических отношений со Швецией. Петр тотчас уловил открывшуюся перспективу: лишившись поддержки Франции, Швеция должна была поневоле задуматься о перспективах войны с Северным союзом. В Петербурге также исходили из того, что версальский двор в своем вековом противостоянии с Империей вынужден будет искать нового союзника на Востоке Европы. Так почему бы место Швеции не занять России? Размышляя об этой перспективе, Петр готов был скрепить сближение стран династическим браком — принцессы Елизаветы с королем Людовиком XV.

Царь, конечно, не знал, что его планы вызывали бурный протест аббата Гийома, истинного творца внешней политики Франции в первые годы регентства. Аббат опасался не только за судьбу новоиспеченного англо- французского союза. Он принялся запугивать герцога неопределенной будущностью России: «Царь страдает хроническими болезнями, а его сын никаких обязательств отца выполнять не станет». Замечание не лишено было смысла: ведь именно в это время в семье российского государя разыгрывалась трагедия под названием «Бегство царевича Алексея». И было совсем не ясно, чем все это завершится!

Походная аптечка Петра I

Петр вызвал живой интерес у французов. Любопытно сравнить их впечатления с тем, что писали иностранцы о Петре во время его первой большой поездки в Европу. По-прежнему всех поражал рост государя. Царь «очень высокого роста, сутуловат, имеет привычку пригибать голову» — сообщал маркиз Либуа, которому было поручено встретить царя и выведать о всех его намерениях и пристрастиях. «Кажется, он наделен живым умом, и все схватывает на лету», — добавляет далее маркиз. В свое время об этом писали принцесса Софья и голландец Витсен. Но здесь есть все же разница. В 1697 году за Петром еще не числились великие дела, которые могли бы дать основания говорить о его незаурядности. В 1717 году во Франции появился государь, сокрушивший могущество Швеции. Едва ли такое можно было совершить, не обладая умом и талантом. Тем не менее в реплике Либуа легко уловить некоторое высокомерие, рожденное небрежением к далекой стране: он как бы поражен тем, что в Московии может быть государь с «живым умом».

Далее вновь множество совпадений: все улавливали в лице Петра свирепость и отмечали порывистость и несдержанность. При этом мемуаристы признают, что царь внушает невольное уважение. Знаменитый герцог Сен-Симон, человек очень проницательный, это преподнес так: «При всей его простоте нельзя было не почувствовать природной его величавости». Вообще, простота в лексиконе французского вельможи — понятие с оттенком осуждения. Но здесь оно приобрело иной смысл. Царь очень естественен и лишен всякого лицемерия. Естественность на этот раз подкреплена у Петра уверенностью. В отличие от первого посещения Европы, царь уже не закрывает в отчаянии лицо руками и не бежит от толпы, а держится уверенно и спокойно.

Петр поражал хозяев своими привычками и манерами. Он непостоянен и может высказать интерес к тому, на что другой монарх даже не взглянет. «Воля и планы его царского величества меняются ежечасно. Никакой возможности составить заранее программу или какой-либо распорядок» — жаловались французы.

Царь «привередлив», но на свой манер. Покои в Лувре его не устроили — слишком роскошны. Он предпочел более «скромный» отель Ледигьер. Однако и здесь Петр приказал поставить походную кровать чуть ли не в помещении для слуг.

Скромность в обиходе дополнена скромностью в костюме. Привычка вельмож менять платье вызывает у него лишь насмешку. «Видно, молодой человек никак не может найти портного, который одел бы его вполне по вкусу?», — дразнил он маркиза Либуа, который частой сменой платья выказывал свое уважения высокому гостю. Даже на прием к королю Петр явился в скромном сюртуке из толстого серого баракана (род материи), без галстука. манжет, кружев, и — о ужас! — в не припудренном парике. «Экстравагантность» московского гостя так потрясла Версаль, что на время вошла в моду. Придворные щеголи облачились в простые платья, названные нарядом «дикаря».

И. Б. Мишель. Петр I в Саардаме. 1858

В Париже Петр, обычно равнодушный к ритуалу, делал все для того, чтобы поднять статус России- Он настоял на том, чтобы король первым посетил его. Для этого пришлось выдержать добровольное трехдневное заточение, что для Петра, горевшего желаем осмотреть Париж, было почти подвигом. Его «каприз» был выполнен. Тринадцатого мая королевская карета остановилась у парадной лестницы. Петр вышел и, к ужасу придворных, поднял и расцеловал семилетнего короля. Кажется, царю доставляло удовольствие носить Людовика XV на руках. Несколько позже, отдавая ответный визит в Тюильри, Петр вновь поднял «здешнего карал ища» (выражение Петра) и понес его наверх по лестнице. «Всю Францию несу на себе» — восклицал довольный Петр, демонстрируя свое неизбывное «монархическое мировоззрение», где короле — живое воплощение своей страны.

Обмен визитами открыл возможность Петру свободно перемещаться по Парижу. Русскому монарху было с чем сравнивать. На своем веку он успел побывать в Лондоне, Амстердаме, Копенгагене, Вене, Дрездене, Берлине. Но Париж оказался ни на что непохожим. Шесть тысяч пятьсот свечных фонарей освещали его улицы — для других европейских стран, не говоря уже о Петербурге, это была настоящая иллюминация.

Так же, как и Петр Москву, Людовик XIV не особенно жаловал свою столицу. Версаль — вот объект его честолюбивых архитектурных притязаний. Впрочем, к моменту приезда Петра Париж переживал нечто вроде возрождения — регент вернул свое расположение городу. Так что перед Петром Париж предстал как столица мира. И если из Амстердама можно было вывозить мастеров и моряков, то из Парижа — архитекторов и художников. Не случайно для превращения Петербурга в европейский город вскоре был приглашен француз Леблан.

По своему обыкновению царь сам выбирал то, что ему хотелось осмотреть. Когда же гостеприимные хозяева пытались предложить высокому гостю свою «культурную программу», получился конфуз. Как-то регент повез Петра в оперу. Зная незамысловатые вкусы и пристрастия Петра, нетрудно предугадать, что из этого вышло. Проскучавший царь покинул зал в четвертом акте, объявив, что голоден. Зато на осмотр обсерватории, мануфактуры гобеленов, шпалерной и зеркальной фабрики он не жалел времени. С той же тщательностью им были осмотрены Большая галерея Лувра с макетами вобановских крепостей, анатомический театр, ремесленные мастерские, обсерватория географа Делиля (с ним еще была и беседа). Целое утро Петр провел на монетном дворе, где в честь него выбили медаль с надписью на латыни: «Петр Алексеевич, царь, Русский император». Наблюдал Петр за англичанином Вулгаусом, который в присутствии гостя удалил катаракту у шестидесятипятилетнего ветерана. Наконец, заглянув в дом инвалидов, Петр обследовал место обитания ветеранов и даже отведал суп, признав его вполне съедобным.

Посещение Французской академии наук заставило Петра задуматься о создании подобного научного учреждения у себя на родине. Надо заметить, что царь, всегда охотно встречавшийся с учеными, в этой поездке был особенно к ним расположен. По- видимому, это не было случайностью. В его сознании будущность России все теснее оказывалась связана с наукой и образованием. Здесь он видел много дальше современников, ухитряясь заглянуть за горизонты своего времени.

Не обошел царь вниманием пригороды Парижа — Сен-Сир, Трианон, Марли, Фонтенбло, Сен-Клу, Версаль. В Версале Петра привлекла прежде всего планировка парков и фонтаны. Управлять рукотворной водной стихией — это было совершенно в духе царя. Фонтаны Версаля, даже порядком запушенные после смерти Людовика XIV, произвели сильнейшее впечатление, и намеренье создать нечто подобное под Петербургом лишь окрепло.

Зато совершенно равнодушно он отнесся к сокровищам, вид которых, по замыслу регента, должен был внушить мысль о неисчислимых богатствах французской короны. Скользнув ровным взглядом по драгоценностям ценою в тринадцать миллионов ливров, царь признался, что в этом мало что понимает.

Царь передвигался по Парижу и его пригородам со скоростью, приводившей французов в отчаянье. Он мог вскочить в первую попавшуюся карету и умчаться, не мало не заботясь о своих брошенных спутниках, включая хозяина «угнанной» кареты. Но когда надо было, Петр умел сдерживаться. Матушку регента он очаровал. «Я нахожу, что у него очень хорошие манеры, — объявила мадам, сумев подметить совсем не свойственную французскому обществу черту. — Он лишен всякого притворства». Справедливости ради надо признать, что большинство дам, которым Петр бесцеремонно отказал в приеме, едва ли согласились бы с такой оценкой.

Петр многое подмечал. От его взгляда не ускользает бедность простонародья: «А сколько дорогою видели, бедность в людех подлых великая». Кажется, эта мысль его даже успокоила — и во Франции столь же бедно, как в России. Французская гвардия, маршировавшая на Елисейских полях, Петра разочаровала. «Я видел нарядных кукол, а не солдат», — без обиняков объявил он. Окружавшие его расточительство и роскошь навеяли на грустные мысли о будущности монархии. «Жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши» — пророчествовал гость за семьдесят с небольшим лет до начала Великой Французской революции.

Знакомство с жизнью Франции не заслоняла главной цели, с которой Петр прибыл в Париж. Он делал все, чтобы разрушить союз Франции со Швецией. Сближение с Россией, по уверению Петра и его дипломатов, сулило Франции куда большие выгоды. В своей восточноевропейской политике регент мог опереться на державу, силы и возможности которой во многом превосходили Швецию. Усилия Петра дали бедные всходы. Царю не удалось переубедить регента и установить столь лелеемую им «генеральную тишину» в Европе. Заключенный в Амстердаме малозначительный договор между Россией, Пруссией и Францией походил более на декларацию о добрых намерениях и не содержал никаких обязательств. Франция не столько из-за Швеции, сколько из- за Англии не желала ничего кардинально менять в своей внешней политике. Англия же занимала в отношении России враждебную позицию и выказывала большую готовность воевать с ней до последнего шведского солдата.

Таким образом, еще не родившись, союз с Францией благополучно скончался. Похоронены были и планы на брак восьмилетней принцессы Елизаветы и семилетнего короля Людовика XV. Но удивительны в своем сплетении судьбы монархов! Впоследствии Елизавете станут приискивать иных женихов — и все неудачно. Людовику же достанется дочь Станислава Лещинского, к низложению которого с польского престола более всего приложил руку Петр. Король «эмигрант» найдет приют во Франции, где и произойдет встреча его дочери с «чудо-ребенком». Свадьба состоится в год смерти Петра I, а через несколько лет, при поддержке зятя, пятидесятишестилетний Лещинский вновь вернется на польский престол. Но это второе явление Лещинского в 1733 году окажется еще более коротким, нежели первое, сотворенное давно уже канувшим в Лету Карлом XII. «Гаранты» польских вольностей — Австрия, Пруссия и Россия — спустя несколько месяцев лишат его короны и выдворят из страны, чему немало поспособствует племянница Петра, императрица Анна Иоанновна, объявившая Лещинского «Русскому государству отъявленным неприятелем».

Все это случится в будущем, которое для Петра останется неизвестным. Пока же он, щедро отблагодарив хозяев и их слуг за гостеприимство (стремление соответствовать статусу заставило даже Петра стать расточительным!), устремится в Петербург.

Хорошо известно, с каким настроением Петр появился в Москве после своего первого путешествия: он весь сгорал от нетерпения сделать страну похожей на Европу. Знаменитое брадобритие и укорачивание платьев — лишь внешнее проявление этой горячки. Приезд из Парижа не обернулся столь видимыми для русских людей переменами. Тем не менее общее есть. Каждое возвращение из-за границы вызывало у реформатора стремление переделать повседневность. Только в 1717 году он намеревается осуществить свой план с куда большей основательностью и масштабностью. Франции Россия обязана, например, появлением знаменитых ассамблей.

Этим, впрочем, не исчерпываются итоги поездки Петра во Францию. Несмотря на известный скептизм российского императора, Франция произвела на него огромное впечатление. Но поскольку Петр образца Второго посольства сильно отличался от Петра эпохи Первого посольства, Реформатор уже не столь бурно выражал свои эмоции. Он сдержан и более осмотрителен. Тем не менее влияние Франции на петербургскую атмосферу становится ощутимо. В новой столице появляются французские архитекторы, художники, дипломаты. Это еще не «экспансия» французской культуры и французского языка, случившаяся во второй половине столетия. Но это уже пролог, предуготовление.

Перемены коснулись и Франции. От прежнего полнейшего равнодушия к России не остается и следа. Отныне Россия — неотъемлемая часть конструкции европейской системы, которые с завидным упорством строят и рушат дипломаты Людовика XV. Разумеется, основа этого нового «строительного материала» — вполне реальное могущество Российской империи, сумевшей доказать, что ей по силам укрощать чужие великодержавные амбиции. Но чисто человеческий интерес к далекой стране пробужден не одной ее силой, а и людьми. Любопытно. потому что так любопытен Петр, государь столь же странен, сколь и успешен.