Знание-сила, 2006 № 04 (946)

«Спешите быть добрыми!» —^- твердят нам звери

Пятнадцать лет назад, встречая в нашей компании Новый год, Евгений произнес: «Пора жить по принципу ЧЧВ: человек человеку — юл к». Так и стали жить-поживать да добро наживать. Даже не «голые обезьяны», как философствовал известный антрополог, а «голые волки», готовые загрызть друг друга из-за хрустской купюры. Как свободные звери, выцарапавшие добычу. Как звери?

...Все начинается с добычи. Порой в зоопарке можно увидеть, как стая шимпанзе берется делить еду. От обычной иерархии мигом не остается следа. Любая обезьяна вольна подойти и выбрать себе угощенье. Никто не дерется за лучшую долю, не кусает соседа. отнимая присвоенное. Как будто один вид пищн завораживает ворчливых самцов, и те мнгом теряют прежние повадки. Посмотришь на обезьян в такую минуту и чувствуешь, что онн очеловечиваются на глазах.

В подобных сценках в поведении животных вполне отчетливо проступают черты, присущие людям: умение справедливо делить «добычу» и стремление помогать окружающим. Оба эти таланта, наряду с состраданием и способностью вникать в мысли н чувства других людей, составляют основу нашей морали. В последи не десятилетия ученые узнали много нового о поведении человекообразных обезьян (см. «3-С», N° 7, 2002). Стало ясно, например, что в своих поступках они нередко руководствуются чувством справедливости, а ведь долгое время считалось. что эта добродетель и есть один из рубежей, отделяющих род людской от звериного роду-племени.

Теперь граница размыта. Под шкурой зверя бьется сердце, готовое возлюбить ближнего своего.

Предполагают, что умение делиться добытым зародилось у шимпанзе во время облав на мелких обезьян. Швейцарские зоологи Хедвига и Кристофер Беш, наблюдавшие за поведением шимпанзе в естественных условиях, не раз видели, к каким хитрым трюкам те прибегают, чтобы поймать добычу. Среди охотников-обезьян, как и в стаях первобытных людей, царит настоящее разделение труда: одни преследуют врагов, другие окружают их, третьи отрезают путь к отступлению. Когда добыча поймана, первый схвативший ее зверь не улепетывает от собратьев, а садится на землю, поджидая остальных.

«В том случае, если привычка делиться пищей с собратьями была и впрямь обусловлена потреблением мяса, трудно удержаться от соблазна изречь, что мораль человека густо сдобрена кровью зверей, — пишет авторитетный нидерландский зоолог Франс де Вааль в своей книге „Добрая обезьяна“. — Когда мы подаем деньги бродягам, посылаем продовольствие голодающим или заботимся об улучшении условий жизни беднейших слоев населения, мы лишь повинуемся импульсам, зародившимся в ту пору, когда наши далекие предки садились кружком возле охотника, раздобывшего мясо, и тянули к нему руки».

Франс де Вааль годами изучая «обезьянью дипломатию», выяснил, что многое в ней замешано на готовности поделиться с другим существом самым дорогим, что у тебя есть, — едой.

• На «языке пн щи» можно выражать разные чувства, например, сострадание. Так, обезьяны берут шматы мяса и кладут их перед больными или старыми животными, которым трудно дотянуться до положенной им порции.

• В стае обезьян материализуется идиома «дань уважения». Члены стаи спешат поделиться мясом с самыми почтенными сородичами, заискивая перед ними. Старейшина берет усердных дарителей под свою защиту и в любых конфликтах отгоняет от них других обезьян.

• В опытах, которые поставили Франс де Вааль и Сара Броснан (смотрите статью А. Бухбиндера в «3-С», N° 2, 2004), капуцины, небольшие обезьяны, живущие в тропических лесах Америки, очень резко реагировали, когда за одинаковые поступки одних животных щедро награждали, а другим пытались всучить что-то невкусное. «Их ярость, — пишет Франс де Вааль, — проистекает нз ощущения несправедливости и, таким образом, относится к эмоциональным основам морали. Конечно, у человека чувства взаимопомощи и справедливости развиты гораздо выше, чем у животных, но все-таки что-то роднит их эмоции с нашими. Можно предположить, что нашим предкам задолго до того, как они овладели речью и принялись разглагольствовать о морали, были ведомы долг и благодарность, возмущение и раскаяние». Короче говоря, мораль родилась задолго до появления современного человека. Ее основы сформировались среди животных, которые вели активную социальную жизнь, стремясь поддерживать порядок в стае.

Утрируя, можно сказать, что мораль — это «животное начало» в человеке. Люди привыкли списывать свою злобу, агрессию, ненависть на рудименты звериного в человеке. Оказывается, человечество унаследовало от зверей не только мизантропию, но и филантропию, не только цинизм, но и альтруизм. От природы мы добры и совестливы, как... звери, и, может быть, скорее от любви к умствованию так рациональны, расчетливы и себялюбивы — звери вели бы себя куда жалостливее по отношению к страдающим собратьям. Нас, людей, все разъединяет — мы люди разных наций, полов, стран, мы разные по образованию и уровню дохода; у каждого свой круг общения, мы не допускаем в него чужаков, а сами изнываем от желания попасть в «высшее» для нас общество, завести шапочное знакомство: кто со светской знаменитостью, кто с актером, а кто и с бандитским авторитетом. А вот простаков-зверюг все объединяет, если они одной стан: в ней они живут по принципу «все за одного и один за всех» или как у Киплинга — «мы все одной крови».

В последнее время ученые открывают то, что веками знали крестьяне: животные умеют дружить между собой

Разумеется, было бы преувеличением воображать, что те же шимпанзе, раскланиваясь и приседая в книксене, протягивают друг другу «roastbeef окровавленный». На такие нежности они не размениваются; они лишь раздирают добычу на куски, отбрасывая их в сторону от себя, туда, где их подбирают другие члены стаи. Сперва делятся с товарищами, участвовавшими в облаве, а потом и со всеми, кто оказался рядом. Как устоишь против жалобных мордашек, унылого бубнежа, выжидательных поз — этого лексикона униженных и оскорбленных? Делиться надо! Прямо какая-то коммуна левеллеров (уравнителей), а не банда пификов (обезьян) под сводом тропического леса. В обществе же «хомо сапиенс» удачливый «добытчик» порой не дает себе труда задуматься об окружающих — скорее, наоборот, демонстрирует всю роскошь добычи, выказывая, что этим владеет он и это недоступно другим «членам стаи» — членам общества. Вот оно — хитроумие людское, не звериное.

Итак, у обезьян достаточно развито моральное начало. «Обращайся с другими так, как хочешь, чтобы обращались с тобой» — это ведь про них сказано, подловатых пификов из средневековых басен. На их печальном примере поколения книжников учились, что «таковая бо есть лукаваго человека ильстиваго кончина». Когда же европейцы воочию, а не по сборникам античных анекдотов, познакомились с поведением обезьян, то убедились, что доброхотства в них больше, чем лукавства и непотребных дел.

Долгое время примеры самоотверженного поведения в мире животных объясняли стремлением особи «сохранить свои гены». Вплоть до 1990-х годов считалось, что только люди способны бескорыстно жертвовать собой ради чужих, только они совершают благие поступки, абы «сделать доброе дело». Теперь примеры «реципрокного (взаимного) альтруизма» все чаще обнаруживают и в мире животных. В последнее время ученые открывают то, что веками знали крестьяне: животные умеют дружить между собой.

Можно сказать, животные, следуя открытому ими закону поведения, — назовем его «Ты — мне, я — тебе», — стремятся платить сородичам той же монетой, что довелось от них получить. Платят добром за добро. Похоже, «бескорыстной дружбы» у зверей, как и у людей, не бывает. Сегодня повезло на охоте тебе, завтра — мне, а пока делимся мясом в надежде на будущую удачу. Ключевое свойство дружбы — «обмен». Помощью, подарками, советами, услугами, добрым словом, ласковым жестом, или даже, если вспомнить лапидарную пушкинскую формулу, «обмен тщеславия, безделья». Эмоциональная коммерция, ставшая основой общежития. Извечная игра с переходящими призами. Сбыт радостей оптом и в розницу. Ожидание предсказуемых поступков ближних твоих. Надежда — становой хребет дружбы. От хорошего друга мы не ждем немедленного ответного подарка, ведь мы рассчитываем дружить с ним всю жизнь, и кто знает, когда и как отзовется щедрый жест, сделанный вчера. Жизнь слишком велика, чтобы не делить ее с друзьями: сегодня все делаю я, а потом... потом твоя очередь.

• В опыте, который поставил над шимпанзе Франс де Вааль, одним животным давали ветки с аппетитными листьями, другим — ни былинки. Как приметил ученый, обезьяны первым делом вспоминали тех сородичей, кто недавно почесывал их, — и делились с ними. Не забывали даже тех, с кем долго не общались, но прежде дружили.

•А вот в отношениях между копытными животными взаимный расчет, кажется, не играет особой роли. К примеру, овцы или козы искренне радуются, случайно увидев сородича. Так, многие из нас готовы торопливо заговорить, встретив в далеком краю земляка. Тщеславная надежда, перехитрив географию, немедленно обрести дружбу выводит нас из привычного равновесия. Мы, не колеблясь, начинаем совершать сумасбродные до некоторой степени поступки.

Похоже, дружба — весьма распространенная в животном мире форма отношений с сородичами. Форма их — рецепции. Это обратная сторона агрессии — типичной манеры поведения по отношению к чужакам. Вот и мы с чужими людьми ощетиниваемся, закрываемся на все застежки, а с близкими — все нараспашку, и мы милы и мягки. Справедливо и обратное наблюдение: чем хуже у нас отношения с близкими людьми — ссоры, скандалы, — тем теплее относимся к незнакомым. Стороны исподволь поменялись местами: оборотная стала лицевой.

А что человек, это нечто другое, чем «голая обезьяна»? Если послушать иных властителей дум, то получится, что любой человек — законченный эгоист, пекущийся лишь о своих шкурных интересах. «Только — мне, мне, и ничего — тебе» — якобы под этим девизом каждый из нас, если не глуп, проживет припеваючи.

Однако в последние годы среди экономистов, например, все более популярен иной взгляд на природу человека. Из бессердечного эгоиста, который готов то обмануть ближнего своего, то прижать его к ногтю, как конкурента, тот самый Homo sapiens переродился в добряка-альтруиста, Homo reciprocans, стремящегося наладить отношения с окружающими.

«У людей, исповедующих философию эгоизма и готовых „с волками жить, по-волчьи выть“, в их умствованиях есть два изъяна, — отмечают критики. — во-первых, никто на свете не сумеет до конца просчитать последствия своих поступков, а потому не вправе судить, окажется ли он в плюсе или минусе. Во-вторых, люди, хоть и пытаются стать кузнецами своего счастья, все равно остаются рабами собственной психологии: рано или поздно каждый человек не выдерживает одиночества и пытается на кого- то опереться, довериться ему. Как ни хорохорятся прожженные циники и себялюбцы, даже они мечтают о родственной душе, ищут ее, стремятся хоть с кем-то делать все сообща, разделив свои тяготы».

В популярной на рубеже XXI века работе экономистов Акселя Оккенфельса и Гэри Болтона «Равенство, взаимные интересы и конкуренция», тот самый добряк-альтруист отнюдь не пытается ради сиюминутной выгоды «перегрызть другому горло» или хотя бы «выкрутить руки». Похоже, доверие к партнерам, прозрачность намерений и корректность действий яапяются важными составными частями процветающей экономики. Там, где нет доверия, где не договориться, ударив но рукам, выше становятся издержки хозяйствования — все приходится делать и проверять самолично. Ненависть к людям оборачивается ненавистью к тебе самому, нелюбимому. Опоры не находится нигде. Так, может, и правы звери наши неразумные, и человек человеку — брат?

Сергей Ильин