Знание-сила, 2008 № 08 (974)

Погода в Иране

Это, безусловно, не рассказ туриста, скользящего взором с одной экзотической достопримечательности на другую. Однако это и не строго научное описание путешествия в географически близкую, соседнюю, но, оказывается, так мало знакомую нам страну. Скорее, это — пристальный, порой пристрастный взгляд, проникающий сквозь яркие детали иноземной жизни в ее внутреннее устройство. Взгляд, освобождающий от стереотипов, поверхностных суждений о государстве с глубокой историей, необычной организацией современного существования и особенным взаимодействием с внешним миром.

Такая позиция автора вроде бы незаметно подводит его — и нас — к сравнениям с отечественной действительностью, а затем и вовсе происходит инверсия объекта его интереса. Становится ясно, что разговор-то вообще идет о том, какими глазами мы смотрим на мир и на свое место в нем. И — способны ли на самостоятельное, не корректируемое пришлыми эскулапами зрение.

Немудрено, что в круг внимания автора — доктора географических наук, ведущего научного сотрудника Института географии РАН, профессора РУДН — попадает и наше многострадальное образование, испытавшее в последние годы сильнейшие потрясения от попыток имплантировать ему новые органы зрения. А вот к чему такие операции могут привести — уже в следующих за этой статьях.

Мы смогли покинуть Иран лишь с огромным трудом: из-за разгула снежной стихии. Дороги были закрыты, добраться из Исфахана в Тегеран было невозможно, пришлось заночевать в Куме, не доехав ста километров. В аэропорт опоздали часов на пятнадцать. Спасло нас то, что вылет задержался на еще большее время. Между Москвой и Тегераном 2—3 рейса в неделю. Последствия могли бы быть очень серьезными.

Путешествие в Иран крайне полезно для развития критического мышления. Оно опровергает, кажется, все расхожие мнения и устоявшиеся представления об этой стране, даже если путешествующий — профессиональный географ и знает, что в Тегеране верблюды не ходят по улицам, как не бродят медведи в Москве. Метро в Тегеране современней и приятней московского, играет спокойная европейская музыка — сочинения современных иранских композиторов. В поездах отдельные вагоны для мужчин и для женщин, семейные пары ездят вместе. Автобусы тоже разделены на две половины.

Положение женщин в Иране так же противоречит любым клише, как и все прочее в этой стране. Правда, лучше считать это недостатком наших клише, а не иранской жизни, дабы не уподобиться нашим старшим братьям по разуму, именно так судящим о положении в России. Они мыслят по принципу: «Если мы не понимаем, что происходит в России, это проблема русских». Я полагаю, что если мы не понимаем происходящего в Иране, это — наша проблема.

Женщины по закону должны носить во всех общественных местах хиджаб — платок, укрывающий от мужского взгляда волосы и шею. Во всех официальных ситуациях, включая и учебу в вузах, надо носить чадру — черный платок специальной формы, сочетающийся с черной одеждой, закрывающей до пят. Представить характер таких туалетов помогает удельный расход материала — около пяти метров. У студенток чадра трансформируется в черный платок, короткий френч и брюки, иногда довольно узкие. Носят чадру и стюардессы — превращение ее в элегантную униформу было явно успешным дизайнерским проектом. Правда, насколько она удобна, было бы лучше спросить самих стюардесс. Паранджу, закрытые до глаз лица и даже маски на лицах женщин можно часто видеть в Бендер-Аббасе — крупном портовом городе на берегу Ормузского пролива, но там уже рукой подать до арабского мира (Оман, ОАЭ) — пролив совсем не широк. Встречается это (кроме масок) и в других крупных городах, но не чаще экзотических причесок на головах молодых людей.

Сравниться по важности с фантастической привлекательностью иранских женщин может лишь полная невозможность усмотреть в них признаки восточной забитости. Стреляющие из-под чадры глаза при надобности могут сразить наповал. Тонкие интеллигентные лица, часто — очки в тонкой оправе и еще чаще хороший английский, — при таком содержании лишь форма и цвет роднят чадру с одеждой монахини. Трудно представить, чтобы иранец, напившись, бил жену — во-первых, в Иране сухой закон, во-вторых, ему, скорее всего, самому придется бежать в полицию искать защиты. Надо видеть иранских мужей, смиренно ждущих, пока их благоверные помолятся в мечети. Большинство разводов происходит по инициативе женщин. Иранки образованны, они составляют 55% студентов, обучение в государственных вузах бесплатное. Сев в российский самолет, они первым делом скидывают хиджаб, не дожидаясь взлета. Впрочем, вечерняя прогулка по главным улицам крупных городов показывает, что и небрежно сдвинутый на затылок хиджаб может быть очень эффектен. Витрины магазинов завлекают глубоко декольтированными платьями — их можно надевать дома, пригласив гостей. Подвенечные платья разрешены и не отличаются от наших.

Отношение к арабам после ираноиракской войны не слишком теплое, но к армянам относятся прекрасно.

Иран — многонациональное государство, всем народам разрешено иметь национальные школы, хотя преподавание там должно вестись только на фарси. Армянские школы — исключение: там обучение ведется на двух языках. Несмотря на сухой закон, христианам официально разрешено употребление вина во время религиозных церемоний. В других случаях они пьют его неофициально. Впрочем, мусульмане тоже выпить не дураки, а купить виски — нет проблем. Главное — пить дома. Стукачество, видимо, не в национальных традициях, а личная жизнь считается неприкосновенной. Это прежде всего побуждает считать Иран авторитарным, а не тоталитарным государством, хотя многое в нем и напоминает брежневские времена. Другой важный аргумент — свободный выезд за границу.

Иран — полусоциалистическое государство с раздутым и неэффективным государственным аппаратом и огромным госсектором в экономике. Долю последнего оценить трудно: иранская статистика доверия не внушает. Чиновники в привилегированном положении: имеют бесплатную медицинскую страховку (все прочие должны ее покупать сами), не перегружают себя работой — почтамт в Ширазе открыт только до двух часов. Почти не найти почтовых ящиков, да и путеводители не советуют их использовать. Вся страна покрыта сотовой связью — звонить можно и посреди пустыни, и с борта судна в Персидском заливе. Ресторанный счет, как правило, распечатан на компьютере (иногда даже по-английски), компьютеров — не меньше, чем у нас. На главных улицах полно банкоматов, но принимают они только карты местных банков.

Нам и мечтать не приходится о таком уровне обслуживания, как в Иране на внутренних авиарейсах. Авиаперевозки субсидируются — в стране, втрое превосходящей по территории Францию, с густой сетью внутренних авиалиний, стоимость самого дальнего перелета — не больше 50 долларов. Субсидируется и бензин, поэтому заправиться непросто. Средняя зарплата в Иране порядка 400 долларов, в Тегеране — в полтора раза выше, но субсидированное горючее и всевозможные дотации — это дешевые (и весьма качественные) продукты. Государство взвалило на себя громадные социальные обязательства. Вынесет ли оно их при падении цен на нефть? Вопрос не праздный и для некоторых других стран.

Войска НАТО в Косово

Самым неприятным для автора в Иране был стыд за плохой английский. Девушки в чадре, приходившие на помощь на базаре или на улице, говорили куда лучше. Молодые люди сами предлагали помощь, даже если она не требовалась — иранцы общительны и доброжелательны к иностранцам. Прекрасно говорят по-английски и многие немолодые иранцы, явно учившиеся до революции. На английском можно объясниться почти с каждым торговцем, кроме совсем простых людей. Все дорожные указатели и большинство вывесок — на двух языках при весьма скромном числе туристов. Кажется, страна не закрылась после исламской революции, а лишь на время прикрыла дверь, причем это время проходит, и могильщики «белой революции» шаха могут, по Марксу, оказаться ее душеприказчиками.

Никто не скажет точно, кому принадлежит власть в Иране. Президент Ахмадинежад явно не воспринимается как политический тяжеловес. Портреты его встречаются крайне редко. Повсеместно висят портреты аятолл Хомейни (1903—1989) и Хаменеи, но сведущие люди говорят, что и последний — не самая тяжелая фигура. Иран — совсем не закрытая страна. Иранцы свободно общаются с иностранцами и часто приглашают к себе домой, иностранцы свободно ездят по стране. Но механизмы принятия важнейших политических решений еще менее прозрачны, чем в нашем политбюро, по крайней мере, состав и биографии членов которого были известны. В Иране политическая элита скрывает даже самое себя, никто не знает точно ее состава, распределения функций и весов. Вот где политика вершится действительно закулисно. Несколько лет назад эмигрировавших после исламской революции иранцев пригласили посетить страну и, если понравится, инвестировать в нее. Но дело не заладилось — несколько человек по прибытии арестовали. Вряд ли это было сознательным вероломством — скорее, приглашали одни, а сажали другие.

Объективная истина — всегда первая жертва политической борьбы. Иран проводит антизападную политику, поддерживает международный терроризм, а Запад бьет Иран своим оружием, создавая имидж отвратительного тоталитарного государства, логова религиозного фанатизма, от которого надо держаться как можно дальше. В этой ситуации иранское «коллективное руководство» сделало беспроигрышный ход, взяв курс на развитие туризма. Это не только возможность создать новые рабочие места в стране, где безработица, по официальным данным, 13%, это грядущая победа в информационной войне на уничтожение мифов противника. У Ирана важные козыри: интереснейшая страна с неплохой инфраструктурой, низкой стоимостью жизни, а главное — образованным и доброжелательным народом, жизнелюбивым и ничуть не фанатичным в основной массе. Пусть победа придет нескоро — на Востоке умеют ждать.

Мы много проигрываем от того, что смотрим на мир глазами Запада и бьемся лишь над теми вопросами, которые он счел нужным включить в повестку дня. Наша эмансипация в мире требует от нас не только глубоких структурных реформ, но и ревизии нашего мировоззрения.

Разве не странно, что Запад, провалившись за последние полтора десятилетия везде, где только мог — в Косово, Боснии и Герцеговине, Ираке и даже в Афганистане, не испытывает комплексов в этой связи и продолжает самоуверенно всех поучать? Разве наша верность историческому выбору Петра не должна нас побуждать к эффективному отстаиванию национальных интересов?

Запад изменился за последнюю четверть века, возможно, даже глубже, чем за два с половиной столетия после Петра. Он отказался от принципов рационализма. Фундаментальный принцип информационного общества — замена манипулирования социальной реальностью манипулированием представлениями о ней. Это снижает предсказуемость и еще более — интеллектуальный уровень принимаемых решений.

Первая чеченская война была крайне непопулярна внутри страны, как и подобает колониальной войне.

Но Запад не видел этого в упор, опасаясь ослабления позиций Ельцина и коммунистического реванша. Западные СМИ все спускали на тормозах. Бомбардировки Сербии опять же были непопулярны именно у нас — при всей мерзости режима Милошевича угрозы безопасности странам Запада он все же не представлял, а идеализировать какую-то одну из сторон косовского конфликта явно не было оснований. Но глупости цивилизованных людей не лучше глупостей варваров. Хватило же ума у Запада, благополучно пережившего типично колониальную первую чеченскую войну, отбомбившись по Сербии, поднять в СМИ невиданную по масштабам антироссийскую кампанию в ходе второй чеченской войны, чисто оборонительной и имевшей целью воспрепятствовать созданию «халифата от Черного моря до Каспийского»!

Но даже эта отвратительная кампания, поставившая ведущие газеты западных стран на одну доску с брежневской «Правдой», не смогла глубоко изменить вектор российской внешней политики. Это стало очевидно сразу после событий 11 сентября 2001 года.

Впрочем, и выстраивание чисто функциональных отношений сопряжено с огромными трудностями. Вспомним кампанию в британской прессе, когда Газпром пожелал участвовать в приватизации газораспределительных сетей Centrica. Что тут началось! Газпром стали обвинять в стремлении удушить Англию газовой блокадой, солидные газеты и даже парламентарии стали требовать пересмотра законодательства, что для старой доброй Англии совершенно не типично. Понятно, что Газпром счел за лучшее отказаться. А ведь при малейшем проблеске разума очевидно, что для удушения Англии ни в коем случае не следует приобретать в этой стране газораспределительные сети и увеличивать таким образом свои собственные убытки. Реальный интерес Запада — в том, чтобы возможно крепче привязать Газпром и Россию в целом к своей экономике, дабы любые перебои в поставках газа били по самому поставщику как можно сильней.

Закат разума можно было отчетливо наблюдать и на политическом уровне, когда высшее государственное руководство Великобритании разыграло недостойный спектакль с требованиями изменить российскую конституцию и высылкой дипломатов. Разумеется, профессиональные дипломаты обеих стран ничуть не заблуждались относительно подлинной цены подобных действий, и вместо высланных дипломатов в скором времени были назначены другие. Но чего ждать в будущем, если политику вершат не профессиональные политики и дипломаты, а телевидение и бульварная пресса, сначала морочащие головы народным массам, а потом идущие у них же на поводу?

Увы, любые стандарты служат прежде всего тем, кто их устанавливает — будь то стандарты по уровню шума от самолетов, демократии или соблюдения прав человека.

Выборы в Грузии, Ираке, Киргизии или на Украине не показались мне более демократичными, чем выборы в России. Хотя положение с правами человека здесь ниже всякой критики, трудно отделаться от мысли, что наше руководство смогло бы быстро улучшить положение в этой сфере, договорившись с европейцами о доступе их компаний к нашим газодобывающим активам, а с американцами — об ужесточении российской позиции по отношению к Ирану.

Думается, делать всего этого не надо. Ничто не должно доставаться бесплатно ни США, ни ЕС, ни Ирану или Китаю. Надо даже не вырвать знамя из рук Запада, а просто поднять его, и вместе с ним — правозащитное движение в нашей стране на хоть сколько-то пристойный уровень, сделав его социальной опорой в муках рождающегося среднего класса.

Непонятно, почему правозащитники ни в горбачевские, ни в ельцинские, ни в путинские времена не обращались с призывами о пожертвованиях, всегда довольствуясь внешними источниками финансирования. Ведь если хотя бы миллион наших сограждан пожертвует на правозащитные цели в среднем по тысяче рублей в год, получится уже серьезная сумма, позволяющая вести серьезную работу — и со СМИ, и с отцами-законодателями. А ведь проведенные через банк пожертвования — это еще и плебисцит, воистину позволяющий сказать: «За нами миллионы!»

Пора уже трезво взглянуть и на себя, и на Запад, у которого не осталось не только великих принципов, но и способности разумно преследовать свои фундаментальные интересы. Теоретики информационного общества всегда готовы объяснить нам, что все идет штатно, становление информационного общества неизбежно предполагает закат демократии (М.Кастельс, Ф.Уэбстер, Ю.Хабермас), а мы просто сильно отстали и потому еще не отрешились от идеалов Просвещения, верим в разум, когда все над ним смеются, все время хотим о чем-то спорить с Западом, который давно уже спорить ни о чем и ни с кем не желает.

Но как отделить друг от друга верность идеалам Просвещения и выбору Петра? Не исключено, что России придется искать свой путь, если, конечно, ставится задача занять хоть сколько-то достойное место в мире. Ведь подлинно догоняющее развитие может быть только обгоняющим. Подражая, можно в лучшем случае не отстать еще больше, хотя и это маловероятно: жители Восточной Азии куда проворней нас и всегда больше преуспеют в копировании.

Наши преимущества в мире должны основываться не на запасах углеводородов, а на поддержании более высокого интеллектуального уровня, чем у наших основных соперников. В условиях интеллектуальной деградации Запада это уже вполне реально. Но мы не пользуемся появляющимся шансом: нет эмансипированности, смелости идти своим путем.

Типичный пример — реформа высшего образования. В нашей стране совершенно стихийно сложилась система, идеально отвечающая потребностям отечественного рынка труда и образовательных услуг: традиционная подготовка специалистов, как правило, на протяжении пяти лет, в сочетании с «болонским процессом» — 4+2 (бакалавриат и магистратура). Возможность выбора давала студентам огромные преимущества. Ориентированные на работу за границей или в российских филиалах западных компаний, а также стремящиеся максимально повысить рыночную стоимость своих дипломов без обучения в аспирантуре выбирали «4+2». Более традиционно настроенные студенты — их было большинство — предполагавшие продолжить учебу в аспирантуре, работать в российских компаниях или на государственной службе, выбирали традиционные «5».

Теперь бизнесу предложено сформировать спрос на бакалавров. Зачем они ему в условиях катастрофического падения уровня образования? А чего еще ждать, если в вузы поступает больше народу, чем оканчивает школу, притом в школе не могут научить даже вычислять проценты?

Джавахарлал Неру и Индира Ганди

Я с осторожным оптимизмом смотрю на перспективы улучшения отношений между Ираном и Западом. Отрекшийся от великих принципов рационализма Запад становится для Ирана куда более приемлемым партнером. При всех мерзостях колониализма «бремя белого человека» не было только идеологическим извращением: именно Запад нес в отдаленные уголки планеты представления о ценности человеческой жизни и правах человека. Отец Тейяр де Шарден (1881 — 1955), выдающийся исследователь и гуманист, писал: «...все народы, чтобы остаться человечными или стать таковыми еще больше, ставят перед собой упования и проблемы современной Земли в тех же самых терминах, в которых их сумел сформулировать Запад». Задолго до изобретения политкорректности Джавахарлал Неру (1889 — 1964) не стеснялся называть себя последним англичанином, управляющим Индией, поскольку получил образование в лучших университетах Англии и специализировался по английской истории. И разве не вызывает ностальгического восхищения «железнодорожный империализм», как называли на Западе сто лет назад экспансию России в Сибирь, Маньчжурию и Среднюю Азию?

Отказавшись от великих принципов рационализма, Запад утратил основания для претензий на универсализм. Теперь взаимодействовать с Исламской Республикой будет не Разум, а Христианство, потрепанное и поблекшее, не имеющее в достаточном числе не то что фанатичных, а вообще сколько-нибудь преданных адептов. Такое взаимодействие вполне приемлемо для теократического государства, где за три десятилетия тоже поубавилось фанатизма, хотя и остается гораздо больше, чем в Западной Европе или Северной Америке. Если у обеих сторон уже нет мессианства и претензий на великие универсальные принципы, отчего бы им спокойно не поделить сферы влияния? Стремящийся к модернизации Иран вполне может найти общий язык если не с США, то, по крайней мере, с ЕС.

Но речь не столько об Иране, сколько о России.

Не поторопились ли мы счесть, что закат (как минимум, глубокий кризис) западной цивилизации невозможен? Самодовольство всегда чревато глубоким кризисом. Этому достаточно примеров в истории.

Как-то я был в мемориальном музее Марии Кюри (1867 — 1934) в Латинском квартале. Молодой эрудированный экскурсовод рассказал много интересного о жизни Марии Кюри и ее времени. Мне тоже захотелось поведать ему кое-что о наших физиках- ядерщиках. Услышав, что академик Я.Б.Зельдович (1914 — 1987), не имея высшего образования, получил разрешение ВАК в порядке исключения защищать кандидатскую диссертацию, мой слушатель не выдержал и воскликнул: «Incroyable!» («Невероятно!»)

Наверно, именно тогда у меня зародились первые сомнения в том, что переход от варварства к цивилизации (в западном ее варианте) всегда ведет к повышению эффективности.

Советская модель организации науки и высшего образования не уступала по эффективности зарубежным аналогам. Фундаментальное заблуждение наших реформаторов — в игнорировании того, что, идя путем заимствований, мы приобретаем все недостатки цивилизованных стран, увы, без их достоинств. Вместо того чтобы экспериментировать в поисках национальных моделей организации науки и высшего образования, мы лишь заимствуем западные образцы вроде пресловутого ЕГЭ, эффективность которых не бесспорна даже в тех странах, откуда они заимствуются, и тем более проблематична у нас.

Если варвары посредственны и/или трусливы, для них нет другого пути, кроме заимствований. Но если они ставят перед собой честолюбивые цели, они должны быть яркими, смелыми, решительными, способными сделать то, что не под силу цивилизованным людям, связанным по рукам и ногам узаконениями и общественным мнением. В этом — конкурентное преимущество их страны. При таком подходе и временное отсутствие демократии может стать важным ресурсом догоняющего развития, позволяющим провести непопулярные, но необходимые реформы в области образования, пенсионного обеспечения и в других областях. Увы, этот исторический шанс бездарно упущен.

Вместо того чтобы поднять уровень обучения в средней и высшей школе, создав задел для будущего рывка вперед, мы наблюдаем наш дальнейший откат на все более низкие места во всемирной табели о рангах (образовательных). Властям с их скромными амбициями не приходит в голову сказать родителям правду о подлинном образовательном уровне их детей, чтобы люди не возражали против жестких мер по восстановлению утраченного порядка. А какими еще мерами можно заставить школьников и студентов учиться? Даже отбор наиболее любознательных и заинтересованных требует куда более высокого уровня и социального статуса образования.

Увы, наши СМИ уделяют тем меньше внимания общественным проблемам, чем они серьезней. Это тоже зримый признак упадка духа, ибо четкая постановка задач всегда предшествует их решению. Нам нужно не ждать у моря погоды, а смело говорить о подлинных проблемах, стоящих перед страной, и искать пути их решения. Свои пути — не такие, как в США, ЕС или Иране.

Печатается в сокращении.

Олег Смолин