Золотая братина: В замкнутом круге

Глава 47 Арест в Боливии

Третьи сутки мела метель, и столица державы была засыпана снегом по окна первых этажей – никакая техника не справлялась, все вокруг бело-серо-коричневое; пробки на дорогах; в московских дворах полно детворы – с санками, на лыжах, на коньках; стаями летают снежки; звонкие голоса, смех, азартные крики. Праздник.

Глеб Кузьмич Забродин любил снегопад, скрип свежего снега, первозданную белизну по утрам, когда выйдешь на крыльцо – и зажмуришься. Вспоминалось детство в пору, которая сейчас казалась невероятной, почти мистической, жизнью на другой планете: Куоккала, их двухэтажная дача в соснах среди серых валунов, замерзший Финский залив, сугробы под окнами. Жарко топятся печи, молодая мама хлопочет у праздничного стола, ей помогает горничная Наталья, совсем юная девушка, светловолосая, с нежным румянцем на щеках, в белом переднике, и шестилетний Глебушка тайно влюблен в нее. За окнами смеркается, из белых они постепенно становятся голубыми, потом синими. Из кухни аппетитно пахнет пирогами с рыбой и вязигой. Скоро появится папа с покупками, и начнут съезжаться гости. Почему гости приглашены на дачу? Наверное, это сочельник. Или, может быть, Масленица. Глебушка носится по комнатам, он возбужден, радостен, все его любят, и он всех любит. Ощущение полного, безмятежного счастья.

«Боже мой! Неужели все это было со мной? И это был я? И такой была Россия?…»

– Деда! Я еще раз скачусь с горки вон с тем мальчиком, можно? У него нет санок.

– Конечно, Катенька. Только смотри, ты уже вся извалялась в снегу, наверно, варежки промокли.

– Нет, деда! Мне жарко.

Пятилетняя внучка, похожая в красном меховом комбинезоне на божью коровку, катит санки к снежной горке, у которой копошится целая туча ребятни. Катенька, внучка, – самая большая, ревнивая любовь пенсионера Глеба Кузьмича Забродина. Ей посвящает он почти все свое время: прогулки, поездки за город, чтение, игры. И рядом с ней забывается все пережитое, начинает казаться, что счастье вернулось в его жизнь и цель ее теперь – в Кате, ее воспитании. Пусть она вырастет честной, свободной, доброй. Пусть!..

На пенсию Забродин ушел сразу, как только настал пенсионный возраст, – Глеб Кузьмич был в конфронтации… Нет, не с начальством… В конфронтации с системой. Три года назад, в день круглого юбилея, располагающего к подведению итогов, шестидесятилетний Забродин окончательно и навсегда сказал себе (только себе): «Государственная система моей страны преступна. Коммунисты, руководители страны, – преступники. Моя жизнь, моя работа – все напрасно, впустую, зря. Кроме одного дела – кроме „Золотой братины“. А теперь смысл моей жизни – Катенька».

Пять лет назад Глебу Кузьмичу и его семье дали большую трехкомнатную квартиру в новом доме на проспекте Вернадского. И там жили они теперь впятером: он, жена Надежда Ивановна, тоже пенсионерка, дочь Нина, ее муж Вадим, инженер, который работал в НИИ оборонной промышленности (в «ящике»), и внучка Катенька. Семья жила дружно, только слишком немногословно – каждый был занят чем-то своим. И пожалуй, всех объединила, сплотила Катя – это маленькое существо, ставшее эпицентром их семейной жизни.

– …Деда! Деда! Смотри, бабушка с балкона нам давно кричит и размахивает.

Глеб Кузьмич поднял голову: действительно, на балконе шестого этажа стояла Надежда Ивановна, белея непокрытой головой, в пальто, накинутом на плечи, и призывно махала руками, что-то крича, но не было слышно. «Или случилось что?»

– Пошли, Катенька. Перегуляли. Сейчас бабушка нам наподдаст.

– Деда! Еще! Еще один разок, а?

– Вечером погуляем. – И он берет в руку крохотный кулачок в мокрой варежке. – Пошли, моя радость.

Лифт медленно, поскрипывая и сердито гудя, поднимается вверх, а сердце уже бьется учащенно, редко обманывающее предчувствие: сейчас что-то произойдет, случится. Важное. Огромное. Надежда Ивановна встречает мужа и внучку в передней.

– Глебушка! Дважды звонил Николай Александрович. Ты им зачем-то нужен. Просил, как придешь, сразу ему позвонить. Номер телефона я записала, у тебя на столе.

– Я и так его помню…

В своей комнате, служащей и спальней, и кабинетом, он сел в старое кресло у письменного стола, придвинул к себе телефонный аппарат, пару раз глубоко вдохнул, поднял трубку и набрал номер.

– Голубятников у аппарата, – прозвучал в трубке знакомый энергичный голос.

– Здравствуйте, товарищ генерал-майор, – сказал Забродин, не сумев скрыть волнения.

– А! Глеб Кузьмич! Рад вас слышать. Приветствую. Первый и главный вопрос: как здоровье?

– Не жалуюсь. Все в норме.

– В таком случае… – генерал-майор Николай Александрович Голубятников помедлил, – пусть это будет для вас сюрпризом…

– Что-что? – перебил Забродин.

– Глеб Кузьмич, – как бы не слыша вопроса, продолжал Голубятников, – сейчас без двадцати два. Если вы не возражаете, в три за вами подъедет машина.

– Я готов.

– Вот и прекрасно. В три у ворот вашего дома. Черная «Волга». Не забудьте взять паспорт. Итак, до встречи.

– До встречи, Николай Александрович.

Приоткрылась дверь, в комнату просунулась русая головенка внучки.

– Деда! Приятности или неприятности?

– Еще не знаю, Катенька.

Без пяти три он уже стоял у арочных ворот во двор своего дома. Ровно в три к нему подрулила, разбрасывая в стороны светло-коричневый снег, черная «Волга», остановилась. Из машины вышел молодой человек лет тридцати, в добротном зимнем пальто мышиного цвета и меховой шапке (шофер остался сидеть за рулем), подошел к Забродину, сдержанно улыбнулся:

– Здравствуйте. Глеб Кузьмич?

– Так точно.

– Извините, если можно…

– Да, да! – Забродин протянул молодому человеку свой паспорт.

– Все в порядке. Прошу вас, Глеб Кузьмич. – Перед Забродиным распахнулась дверца «Волги», и он сел рядом с шофером.

Улицы и площади зимней Москвы проскользнули, казалось, мгновенно. И вот огромное желтое здание КГБ. Какой страшный дом! Какое проклятое место!.. И он, Глеб Забродин, русский интеллигент, проработал в этом ведомстве тридцать пять лет! Исключая два года пребывания «в местах не столь отдаленных».

Формальности мгновенны, пропуск оформлен заранее. Лифты быстры и бесшумны, переходы и коридоры пустынны. Его сопровождает вежливый молчаливый молодой человек, теперь в черном безукоризненном костюме, следуя на полшага впереди. Вот и знакомая дверь, обитая коричневой кожей. Сам Николай Александрович, раздавшийся в плечах, пополневший, с седыми висками, шел навстречу Забродину с напряженной улыбкой на лице. Они обнялись.

Глеб Кузьмич спросил:

– Ну и?…

– Если сразу к делу…

– Сразу, сразу! – перебил генерал-майора Забродин.

– Тогда в просмотровый зал. Там нас ждут.

Небольшой кинозал с мягкими удобными сиденьями был слабо освещен несколькими лампами; в его глубине белел квадрат экрана. При появлении Голубятникова и Забродина с передних рядов поднялись человек восемь. Некоторых из них Глеб помнил. Но большинство – в основном молодых людей – он видел впервые. Знакомство заняло две-три минуты.

– Что же, приступим, – сказал Николай Александрович. – Садитесь рядом, товарищ подполковник.

Голубятников и Забродин сели в первом ряду. В центре зала стоял проекционный аппарат. На экране вспыхнул яркий белый квадрат, потом на нем возник цветной снимок: за массивным письменным столом сидит представительный старик, совершенно седой, с короткой стрижкой, в рубашке с закатанными рукавами. Черты лица смутны. Слева на стене картина: обнаженная женщина, метиска. Справа – круглая чаша или большая тарелка, которая воспринимается круглым темно-желтым пятном.

– Журнал «Вечернее чтение», – начал свои комментарии молодой человек с указкой. – В Боливии весьма популярный. Выходит два раза в месяц в Ла-Пасе. – На экране возникла обложка журнала с красоткой в бикини на яхте, в белых хлопьях пены. – Журнал развлекательный, пестрый, в меру информации, больше о светской жизни. Немного умеренной порнографии. Комиксы с продолжением, реклама. Тридцать процентов иллюстраций, главным образом фото. – На экране промелькнуло несколько самых разных фотографий. – Никакой политики. По первому чтению. Хотя…

– Костя! – перебил Николай Александрович. – Ближе к делу!

– Слушаюсь, товарищ генерал-майор! – Молодой человек продолжал с еле уловимой обидой в голосе: – Есть рубрика: «Эмигранты в Боливии». – На экране возник разворот журнала под этой рубрикой. Снова сидящие в зале увидели фотографию старика, увеличенную во весь экран. – Это статья в восемнадцатом номере за прошлый год. Называется «Русские – везде русские». Суть статьи: Валентин Иннокентьевич Дунаев оказался в Боливии после Второй мировой войны. Сейчас хозяин яхт-клуба «Емеля» и ресторана при нем. Собственно, знаменит он своим рестораном с русской кухней. Предприятие популярно, процветает.

Снимок разросся во весь экран – возникло лицо старика.

– Не может быть… – прошептал Глеб Кузьмич.

– Дунаев несколько раз категорически отказывался дать интервью журналу «Вечернее чтение», – продолжал молодой человек с указкой. – Корреспондент проник к нему под видом заказчика свадебного ужина. Корреспондент – наш человек. Снимок сделан скрытой камерой. Хозяин ресторана «Емеля» ставит своим клиентам единственное условие: в его заведении никаких фото– и киносъемок. Снимок в кабинете Дунаева сделан тоже скрытой камерой. Кстати, за публикацию фотографии Дунаев собирался на журнал «Вечернее чтение» подать в суд, но потом передумал…

– Еще раз! – попросил Забродин. – Лицо старика.

И опять во весь экран возникло лицо хозяина яхт-клуба «Емеля».

– Никита Толмачев… – сказал Глеб Кузьмич чужим, сдавленным голосом.

– Он! – подтвердил генерал-майор Голубятников. – Впрочем, для нас он не Никита Толмачев… Вернее, не только Толмачев, а прежде всего военный преступник Пауль Кауфман, обер-лейтенант войск СС. И есть прямое доказательство, что это именно он, Толмачев-Кауфман. Собственно, от него мы и шли… Володя! – повернулся Николай Александрович к молодому человеку, стоящему у проектора. – Покажи!

И на экране, заполнив его полностью, возникла чаша на стене в кабинете «Валентина Иннокентьевича Дунаева», которая висит справа от письменного стола. Желто-багряный цвет золота, «уточка» сбоку, орнаментные изображения: на человека могучего склада, с кувалдой в руке, наседают три всадника в высоких шапках… Над поверженным противником, сбитым с коня, занес пику мужик богатырского сложения – для смертельного удара…

– Братина… – прошептал Забродин, на мгновение теряя ощущение реальности. – Братина… Сам… Я должен сам…

– Для того и званы, Глеб Кузьмич, – пояснил генерал-майор Голубятников. – С начальством согласовано. Была б ваша воля.

«Немедленно позвонить Кириллу, – подумал Забродин. И тут же остановил себя: – Нет, нет… Потерплю. Пока не осуществится… То-то Любин возрадуется, Господи!..»

– Что же вы молчите, товарищ подполковник?

– Когда лететь? – спросил Забродин.

В эту ночь Глеб Кузьмич спал плохо, хотя принял с вечера снотворное, на что решился только здесь – он бы убежденным противником всяких лекарств. Надо было выспаться перед ответственным днем, – может быть, самым ответственным в его жизни. В номере отеля было прохладно, бесшумно работал кондиционер, вмонтированный в стену над холодильником, забитым прохладительными напитками и алкоголем. Широкое окно было задернуто жалюзи из бамбука. Под утро что-то снилось, неприятное, тяжелое, но что именно – вспомнить было невозможно. Глеб Кузьмич лежал на спине под тонким ласковым одеялом («Интересно, что это за материя?»).

Итак, сегодня…

Он взял с тумбочки свою трубку, придвинул железную коробку из-под китайского чая с табаком… Самый вожделенный миг… Раскурил трубку, глубоко затянулся. Потом посмотрел на часы, лежащие рядом на столе, – было четверть одиннадцатого. Все! Вставать. Под душ. Завтрак. У посла надо быть в час.

В двенадцать часов тридцать минут за ним на посольской машине приехал Владимир (тот самый, что в просмотровом зале на Лубянке стоял у проектора). Они были командированы в Боливию вдвоем, и Владимир, помимо всего прочего, был его телохранителем (Забродин это постоянно чувствовал).

– Сегодня с утра, Глеб Кузьмич, в тени тридцать два градуса. Кошмар. Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Тогда вперед!

Глеб Кузьмич сел рядом с шофером, Владимир вольготно расположился сзади – его крупное боксерское тело требовало простора. В салоне машины было прохладно – работал кондиционер.

Забродин рассеянно смотрел на быстро несущуюся мимо него жизнь чужого южноамериканского города. Широкие улицы в пальмах и с бесконечными магазинами, бойкая торговля прямо на тротуарах, красочная, яркая, переливающаяся всеми красками толпа (похоже, жара всем этим людям нипочем). Площади с памятниками времен конкистадоров, много памятников воинственным полководцам. Тенистые тропические парки. Кварталы роскошных домов самой современной архитектуры. Плотные вереницы машин. Смуглые полицейские в белой форме, в соломенных шлемах. Путаница узких улочек, где уже просто пир, неистовство, торжество торговли, и даже в закрытую машину просачивается терпкий запах жаровен и кухонь… Каналы с темной водой, в которой величаво плавают белые лебеди. Опять тенистые парки…

Боже мой! Как беспределен наш мир! И как прекрасна планета, данная Провидением людям для жизни!..

Советское посольство помещалось в старинном особняке, в тихом, даже патриархальном переулке, чем-то неуловимо похожем на уголок Одессы. Пожилой человек с дряблыми щеками, в светлом костюме, без галстука, проводил Забродина и Владимира в просторную комнату.

– Располагайтесь, товарищи. Посол просит извинения, задерживается на пять-десять минут.

Комната была обставлена мягкой удобной мебелью. На низком столике бутылки с напитками, кувшин со льдом в форме сдвоенных шариков и ваза с фруктами: некоторые из них, диковинных форм и окрасок, Глеб Кузьмич видел впервые. «Надо понемногу всего этого чуда Катеньке привезти, если таможня пропустит».

Посол, Юрий Петрович Соболев, представительный мужчина лет сорока пяти, с офицерской выправкой, вошел в сопровождении двух молодых людей, которых уже знали Забродин и Владимир – две минувшие недели они вместе работали над планом предстоящей операции.

– Здравствуйте! И прошу прощения, – сказал Юрий Петрович, – задержал телефонный разговор с Москвой. Располагайтесь. – Все сели в кресла вокруг стола. Владимир по-хозяйски налил в хрустальный бокал апельсиновый сок, опустил в него два шарика льда. – И сразу приступим к делу. Цейтнота нет, но со временем считаться надо.

– Министр может подвести? – спросил Забродин. Юрий Петрович еле заметно усмехнулся:

– Министр иностранных дел Боливии – человек пунктуальный. Аудиенция мне назначена на четырнадцать тридцать. И она состоится в четырнадцать тридцать. Как вы знаете, в суть проблемы министр посвящен. Это удалось сделать нашему консулу по культуре на вернисаже молодых художников. Вроде бы без посторонних глаз и ушей. Принципиальное согласие дано. Вчера с одобрения правительства все полномочия на арест получила полиция. Только не названа персона, нас интересующая. Министр иностранных дел узнает имя сегодня, и мною будут представлены соответствующие документы. Такова предварительная договоренность…

– Плюс телевидение, – вежливо добавил один из молодых людей, высокий и худой; его звали Анатолием Семеновичем.

– А телевидение не подведет? – спросил Забродин.

Снова, на этот раз открыто, усмехнулся Юрий Петрович Соболев и произнес:

– Простите, Глеб Кузьмич, вы мыслите… как бы это сказать… несколько по-советски…

– Да уж, при нашем разгильдяйстве… – не выдержал Забродин.

– Раз договоренность состоялась, – спокойно, ровно продолжал Юрий Петрович, – все будет точно. Редакция демократическая, прогрессивные журналисты. Передача пойдет по шестому каналу в пятнадцать часов. В это время я попрошу посла включить телевизор. Главное – мы должны следовать, строго и неуклонно, временному графику. Я ориентируюсь на то, что вы у Толмачева появитесь без четверти, еще лучше – без десяти минут три. Десяти минут вполне хватит. И в это обеденное время господин Дунаев всегда в своем кабинете. У вас, Глеб Кузьмич, есть какие-нибудь вопросы?

– Я просил выяснить…

– Сделано, – перебил посол и посмотрел на Анатолия Семеновича.

– За две последние недели, – начал Анатолий Семенович, по-московски растягивая слова и акая, – Валентин Иннокентьевич Дунаев ведет себя как всегда. Никаких признаков беспокойства, внешних, во всяком случае. Словом, убежден: хозяин яхт-клуба и ресторана «Емеля» ничего не подозревает. Дважды соотечественники заказывали у него ужин, один раз – празднование дня рождения, второй – встреча ветеранов минувшей войны. Так что подобные заказы для него обычное явление…

Посол взглянул на часы, налил себе в бокал минеральной воды, отпил глоток.

– И последнее. Министр иностранных дел, Глеб Кузьмич, человек прогрессивных взглядов, ратует за расширение советско-боливийских отношений, яростный враг всяких профашистских группировок, которые есть в стране. Но его окружение… Есть там люди, мягко говоря, не лучшие друзья Советского Союза. А в кабинете министров – уши, и не исключено…

– Я понимаю.

– И поэтому, Глеб Кузьмич, – продолжал Юрий Петрович Соболев, – я обратился за помощью к товарищу Мануэлю Асанья. Просто страховка. Люди Мануэля прибудут туда через пять минут после вас, то есть без пяти три. Никаких действий с их стороны, они только фон. Но если возникнет экстремальная ситуация…

– Надеюсь, она не возникнет.

– Я тоже надеюсь. – Посол легко, по-военному, поднялся из кресла, взглянул на часы: – Сейчас без двадцати два. В нашем распоряжении час. На дорогах Ла-Паса во время ленча бывают пробки, поэтому не будем искушать судьбу и без суеты – в путь. Лучше где-нибудь вблизи от цели переждать в машине.

Глеб Кузьмич тоже поднялся из кресла. Некая тяжесть ощущалась в затылке. Наверное, опять прыгнуло давление. Не до того. Не обращать внимания.

– Что же, товарищ посол, – сказал Забродин, – как говаривали в старину, с Богом!

– С Богом, Глеб Кузьмич…

Министерство иностранных дел Боливии находилось в старом районе Ла-Паса, застроенном еще во времена испанской колонизации. Оно помещалось на небольшой площади с фонтаном в центре, с католическим собором, белая паперть которого была в этот полуденный час раскалена солнцем. Министерство занимало величественное здание с колоннами из серо-коричневого прохладного гранита. У широких ступеней министерства остановилась черная «Волга» с красным флажком на корпусе. Из машины вышел молодой человек в светло-сером костюме, при галстуке, распахнул дверцу, и из «Волги» появился посол Советского Союза Юрий Петрович Соболев, в безукоризненном светло-коричневом костюме, тоже при галстуке, с кожаным «дипломатом» в руке. В кабинете его встретил министр иностранных дел Боливии, тучный мужчина («Чем-то он похож на Бальзака», – подумал Забродин), в его облике не было ничего официального, он дружески улыбался.

Они расположились у окна, на широком диване, недалеко от стола секретаря, который, не поднимая глаз, сосредоточенно работал, углубившись в какие-то бумаги. Юрий Петрович щелкнул замком кожаного «дипломата».

– Сначала, господин министр, я ознакомлю вас с некоторыми дополнительными документами. Они, как мы убеждены, рисуют полный облик человека, нас интересующего. Начнем, если вы не против, с фотографий. Я их прокомментирую. И еще красноречивее их прокомментируют некоторые тексты.

Двухэтажное здание в стиле русской дворянской усадьбы XIX века было выстроено на набережной канала, который впадает в реку Рио-де-ла-Пас. Немалых хлопот и, главное, средств стоило эмигранту из России Валентину Иннокентьевичу Дунаеву, появившемуся в Ла-Пасе в 1945 году, построить этот дом в аристократическом районе города. Но что не сделают деньги… Над левым крылом усадьбы красочная вывеска: «Яхт-клуб „Емеля“». Собственно, яхт-клуб господина Дунаева находится на озере Титикака, куда из Ла-Паса надо добираться поездом или по скоростной автостраде. Там у Валентина Иннокентьевича с десяток яхт, которые он сдает в аренду, вышколенный персонал, и заправляют всем делом трое русских, тоже, естественно, эмигранты.

Впрочем, Анатолий Семенович, который не раз бывал на озере в яхт-клубе господина Дунаева, говорит, что среди русских есть там один поляк по кличке Лях, появившийся с полгода назад. Этого Ляха вся обслуга боится как огня, на нем держится весь порядок: свиреп, скор на расправу, закон для него – собственный кулак. Хотя сам он, похоже, замешан в темных делах, связанных с наркотиками, – в этой связи им интересовалась полиция. Но все обошлось, вроде бы не без вмешательства хозяина яхт-клуба «Емеля». Самое же интересное – то, что этого Ляха привез к господину Дунаеву прямо на озеро якобы сын Валентина Иннокентьевича, который появился там всего на несколько дней, а потом исчез, уехал. Обо всем этом поведал Анатолию Семеновичу один из работников яхт-клуба, которого «сотрудник» советского посольства завербовал…

Узнав все это, Забродин крайне удивился: Кирилл Захарович Любин много рассказывал ему о Толмачеве – и никогда речь не заходила о сыне. Наоборот, Глеб Кузьмич знал, что у Никиты и Дарьи не было детей. Может быть, ребенок от другой женщины? Впрочем, все это сейчас не главное, второстепенное. Может быть, потом есть смысл разобраться, кто они такие – сын Толмачева (если это сын) и Лях…

Что еще известно о деле господина Дунаева? Пожалуй, все. Сам господин Дунаев отправляется в свой яхт-клуб не реже одного раза в месяц на два-три дня – и ждет его на голубой глади озера красавица яхта «Ольга», точная копия той самой, наскоро проданной в Мемеле в 1918 году. А вторая копия «Ольги» стоит здесь, у гранитного причала канала, на вечном приколе, возле левого крыла усадьбы богатого русского эмигранта, где расположена контора яхт-клуба «Емеля», – реклама, призыв заняться увлекательным спортом, и всегда она перед глазами Валентина Иннокентьевича. В левом же крыле усадьбы – ресторан под тем же названием. Двумя крайними окнами из этого крыла смотрит на набережную канала рабочий кабинет Валентина Иннокентьевича Дунаева. А покои – пять комнат и зала – на втором этаже.

Было без четверти три пополудни. Хозяин яхт-клуба и ресторана находился в своем кабинете. Все так, как на фотографии в журнале «Вечернее чтение»… Массивный стол с двумя телефонами и всякими безделушками. Слева от него картина в тяжелой раме – обнаженная молодая женщина, метиска, и написана картина мастером: нежность, желание, тайна во всем облике южноамериканской красавицы и еще, представьте себе, печаль – почему так быстротечна жизнь?… Справа от стола на стене – золотая братина. Что сказать? Так и кажется: ее золотым отсветом озарен кабинет господина Дунаева, и вроде бы где-то далеко, а может быть, в другом измерении, но здесь же – то ли стон, то ли звон металла, вроде бы еле слышное лошадиное ржание и… не может быть… пепелищем тянет или пожарищем…

Еще в кабинете Валентина Иннокентьевича – большой телевизор; на круглом столике в углу вокруг самовара искусно расставлен красочный чайный сервиз, русская гжель. Диван, покрытый ковром, мягкие удобные кресла на колесиках, холодильник-бар, и за стеклом десятка три-четыре разномастных и по форме, и по этикеткам бутылок. А стекла в окнах бронированные, и забраны они изнутри тонкой решеткой из белого металла – сразу и не заметишь.

Итак, на часах было без четверти три, и Валентин Иннокентьевич Дунаев, действительно совсем седой, с короткой стрижкой, но еще крепкий, мускулы накачанные (спортсмен как-никак, яхта силы и сноровки требует), в джинсовой рубашке с закатанными рукавами, сидел за своим столом.

Рядом с ним стояла молоденькая девушка-метиска, официантка, совсем недавно принятая на работу. И хозяин обнимал ее за тонкую талию, прижимая к себе, волосатая загорелая рука его медленно поползла вниз. Девушка с окаменевшим лицом молча терпела ласку. В это же время (из окон видно) к ресторану «Емеля» подъехала длинная легковая машина стального цвета, из нее вышли трое: совершенно седой господин в больших темных очках и два молодых человека, один высокий, худой, второй среднего роста, боксерского сложения. Все трое направились к дверям ресторана.

– Мария, – Валентин Иннокентьевич выпустил девушку из объятий, – чего им? Узнай.

Девушка, не сумев сдержать облегченный вздох, убежала. Хозяин ресторана откинулся на спинку кресла, и его лицо, иссеченное морщинами, стало напряженным. Вошла Мария:

– Господин… Это русские. Хотят заказать ужин.

– Русские? – Дунаев помедлил. – Проси.

Через несколько мгновений в кабинете появились Забродин в темных очках, которые закрывали пол-лица, Анатолий Семенович и Владимир.

– Здравствуйте, Валентин Иннокентьевич, – сказал по-русски Забродин.

– Из России? – спросил хозяин ресторана, не поднимаясь из кресла.

– Если бы! – вздохнул Глеб Кузьмич, стараясь не смотреть на золотую братину. – Из Перу. А из России… Я оттуда, наверно, тогда же, когда и вы, Валентин Иннокентьевич.

– Значит, одна у нас судьба, – сказал Дунаев. – Изгнанники. Располагайтесь, господа. – Забродин и Анатолий Семенович опустились в кресла, а Владимир остался стоять возле стола, с интересом рассматривая обнаженную женщину на картине. – Чем могу служить?

– Мы хотели бы, – ответил Забродин, – заказать ужин на шесть персон, истинно русский.

– На какой день? – спросил Дунаев.

– На сегодня. На вечер.

– Обычно мы принимаем солидные заказы за сутки. Но… – хозяин ресторана «Емеля» пристально смотрел на Забродина, – для соотечественников… Давайте обсудим меню. Какое у вас торжество?

– Встреча. – Глеб Кузьмич тоже прямо, с улыбкой смотрел на Валентина Иннокентьевича Дунаева. – Встреча людей, которые не виделись с двадцатых годов…

В эти самые минуты министр иностранных дел Боливии закончил знакомство с фотографиями и документами, представленными ему Юрием Петровичем Соболевым.

– Что же, господин посол, – сказал он, – все это подтверждает то, что нам уже известно. Значит, владелец ресторана «Емеля» господин Дунаев.

Молодой секретарь министра с анемичным лицом на мгновение замер над своими бумагами и тут же снова погрузился в их чтение.

– А ведь я, – продолжал министр, – однажды побывал в этом заведении. Уж не помню, по какому поводу. Кухня… Для нас сплошная экзотика. Сейчас… – Он взглянул на часы. – Сейчас я позвоню в полицию. Там все готово. Значит, сразу после трех… Так… Без восьми минут. – Он встал и направился к телефонам. Посол Советского Союза следовал за ним.

– И одно предложение, господин министр, – сказал Юрий Петрович. – Давайте в три часа посмотрим вместе передачу по шестому каналу телевидения.

– Хорошо. Мы перейдем в соседнюю комнату, там тоже есть телевизор. Не стоит мешать моему секретарю – у него срочная работа.

Министр иностранных дел Боливии поднял телефонную трубку.

– …На горячее, господа, – сказал Валентин Иннокентьевич, – я могу предложить вам телячьи отбивные. Или бараний бок с гречневой кашей. Или расстегаи по-волжски. Или сибирские пельмени с уксусом и морошкой. Выбирайте!

– Надо подумать. – Забродин выдержал паузу и посмотрел на наручные часы: было без шести минут три. – Откуда у вас морошка, Валентин Иннокентьевич?

Господин Дунаев довольно усмехнулся:

– Я получаю для кухни все, что мне нужно. Со всего мира… А морошка из Канады.

В это время через бронированные стекла окон все находившиеся в кабинете увидели: на противоположной стороне улицы остановились две легковые машины довольно потрепанного вида, из них, не торопясь, вышли крепкие молодые люди, шесть или семь человек. Они остались стоять у машины, о чем-то переговариваясь. Лицо Валентина Иннокентьевича окаменело, он бросил быстрый взгляд на Владимира, который, стоя возле стола, рядом с Дунаевым, по-прежнему рассматривал обнаженную женщину на картине.

Хозяин ресторана «Емеля» хотел что-то сказать, но в это время зазвонил один из телефонов. Господин Дунаев схватил трубку, прижал к уху.

– Да?

В следующее мгновение его лицо покрылось испариной. Он слушал, что ему говорят по телефону, а левая рука в это время выдвинула ящик стола… Валентин Иннокентьевич медленно положил трубку телефона и, выхватив револьвер из ящика, вскочил. Владимир произвел неуловимое короткое движение рукой – удар ребром ладони по шее господина Дунаева, – и тот мешком рухнул в свое кресло. Владимир спокойно забрал у него револьвер.

– Стары мы с тобой стали, Никита Никитович, – сказал Забродин. – Не та реакция.

Толмачев вскинул голову, стал напряженно всматриваться в седого человека. Что-то безумное было в глазах хозяина ресторана «Емеля».

– Не узнаешь? – тихо, зло спросил Глеб Кузьмич, снимая темные очки. – Время… Не помнишь нашу встречу в Ниде? Не помнишь… А в экспрессе Женева – Берлин, помнишь? И Саида Алмади забыл?… Как ему нож в спину… А замок Вайбер в сорок пятом? Да, не привелось мне с тобой там встретиться. Если бы… А Мартина Сарканиса помнишь? Впрочем, не Мартина… Маркера в замке Вайбер Ганса Фогеля помнишь? Забыл? Ну а Дарью?…

– Вы меня с кем-то путаете… – шепотом перебил Толмачев, и в уголках его рта появилась розовая пена.

– Полно, Толмачев, – уже спокойно сказал Глеб Кузьмич. – Приехали мы, Никита, по твою душу. За тобой. И… и за братиной…

– Не отдам! – Хозяин ресторана сорвался с места, ринулся было к золотой братине, висевшей на стене… но получил второй короткий удар по шее, вернувший его в кресло.

– Ну вот, Никита Никитович Толмачев, – сказал Забродин, – сам себя выдал.

– Еще доказать надо… – прохрипел тот.

Глеб Кузьмич взглянул на часы – было две минуты четвертого. Он сделал знак Анатолию Семеновичу.

– Шестой канал.

Вспыхнул экран телевизора.

Возникла фотография во весь экран: Толмачев в форме обер-лейтенанта войск СС на краю рва, заваленного трупами, в упор стреляет в человека. Лицо Никиты Никитовича исказила гримаса ужаса и бессильной ярости. На него было страшно смотреть.

– У тебя, Толмачев, здесь друзья, – сказал Глеб Кузьмич, – и у нас – друзья.

Он посмотрел в окно на молодых людей возле двух легковых машин. Туда же перевел затравленный, безумный взгляд владелец ресторана и яхт-клуба.

Снимок на экране телевизора отодвинулся в сторону. За круглым столом двое: женщина-метиска («Чем-то она похожа, – успел подумать Забродин, – на эту, изображенную на картине») и респектабельный мужчина европейского вида. Женщина говорила своему собеседнику:

– Военный преступник Никита Толмачев в Германии в рядах войск СС действовал под именем Пауля Кауфмана… – Анатолий Семенович, стоя за спиной Забродина, наклонившись, тихо переводил ему, шепча в ухо, – дослужился до чина обер-лейтенанта, в последние годы гитлеровского режима командовал охраной замка Вайбер, куда по приказу Геринга свозили произведения искусства, награбленные в России. На снимке вы видите массовый расстрел советских военнопленных, которые строили бункер, предназначенный…

– Выключи! Выключи!.. – закричал Толмачев.

– Сейчас эту передачу, Никита, смотрит вся Боливия, – сказал Глеб Кузьмич. – Но… не дрожи так. Еще немного жизни у тебя осталось: судить предателя Родины Толмачева будут не здесь. Судить тебя будут в России.

Из окон кабинета «Валентина Иннокентьевича Дунаева» все находящиеся в комнате увидели: возле ресторана «Емеля» остановилась полицейская машина. Из нее вышли лейтенант, очень решительный на вид, и двое полицейских. Все трое быстро направились к дверям ресторана. В руках лейтенанта поблескивали наручники.