Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2

Глава 9

Бумага с двуглавым орлом грела карман, но душу не успокаивала. Я стал купцом, мой статус теперь был подтверждён сургучом и чернилами, архивы Тобольска хранили запись о моём рождении, и даже самый дотошный ревизор не нашёл бы зацепки. Но, как оказалось, у Гаврилы Никитича Рябова в колоде оставались не только краплёные тузы закона, но и карты совсем другой масти. Грязной, липкой масти.

Весна окончательно вступила в свои права. Грязь, которая ещё неделю назад была непролазной, начала подсыхать, превращаясь в жёсткую, кочковатую корку. Дороги открывались. А вместе с дорогами к нам поползли слухи.

Первый звоночек прозвенел, когда Игнат вернулся из соседней деревни, куда ездил за фуражом для лошадей. Вернулся пустой и злой, как чёрт.

— Не продал, — буркнул он, спрыгивая с телеги и швыряя вожжи одному из артельщиков.

— Кто не продал? — не понял я. — Митрич? Мы же с ним договаривались. Цена была оговорена.

— Митрич, — Игнат сплюнул в пыль. — Запер ворота, спустил псов. Кричал через забор, чтоб мы убирались.

— Денег мало? Или перекупил кто?

— Если бы… — Игнат снял шапку, вытер потный лоб. — Он сказал, что не возьмёт наше золото. Сказал, оно «червонное», от лукавого. Что на нём кровь невинных и печать антихриста.

Я усмехнулся, но усмешка вышла кривой.

— Митрич перепил браги? Или белены объелся?

— Не смешно, Андрей Петрович, — Игнат посмотрел на меня тяжёлым взглядом. — Вся деревня гудит. Говорят, что ты — колдун. Что машины твои дьявольские, что землю ты насквозь видишь, потому что тебе бесы подсказывают. Что золото мы не моем, а оно само к нам в руки прыгает, потому что мы души заложили.

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Это было хуже, чем отряд наёмников Штольца. Хуже, чем бюрократические атаки Рябова. Наёмника можно пристрелить, чиновника — подкупить или обмануть. А как пристрелить страх? Как убить шёпот, который ползёт от избы к избе, обрастая подробностями, одна страшнее другой?

— Рябов, — констатировал я. — Больше некому.

— Он, — кивнул Игнат. — Люди говорят, его приказчики по ярмаркам ходят, языками чешут. Рассказывают, что у нас в лагере по ночам огни синие горят, что мы мертвецов поднимаем работать. И главное — верят, ироды! Темнота деревенская, им что поп сказал, что баба на базаре — всё едино.

Я обошёл стол, подошёл к окну. На улице серела распутица. Грязь, вода, тающий снег. В такую погоду люди особенно суеверны — ни зима, ни весна, время, когда духи, по их мнению, просыпаются и вольнее всего ходят по земле.

Ситуация становилась скверной. Мы оказались в кольце блокады. Не военной, а суеверной. Если местные перестанут нам продавать еду и овёс, мы долго не протянем. Запасы таяли, а людей в артели прибавилось.

— Это ещё не все, — продолжил Игнат мрачно. — Степан говорит, что торговцы в городе стали с опаской на нас смотреть. Железо продавать не хотят. Порох — тоже. Один прямо сказал: не хочу с нечистой силой связываться, а то проклятие падёт.

Я выругался сквозь зубы. Рябов был умнее, чем я думал. Когда его люди с оружием не сработали, когда бюрократическая война забуксовала после моей легализации, он ударил по самому больному — по вере. В этом времени, в этих краях, обвинение в колдовстве могло быть смертельнее пули.

— А что в артели? — спросил я, чувствуя, как сжимается желудок. — Наши что говорят?

Игнат помялся, отводя взгляд.

— Михей и Егор — старые, крепкие. Они плюют на эти сказки. Но вот Ванька… Он вчера к Елизару ходил, спрашивал, не видел ли старик чего подозрительного. А один из новых, Савелий, вообще хотел уйти. Говорит, боится.

— И что Елизар?

— Елизар его успокоил. Сказал, что никакой чертовщины нет, что ты — человек умный, науку знаешь, а не бесов призываешь. Но… — Игнат вздохнул тяжело, — народ ведь тёмный, Андрей Петрович. Им проще поверить в домового, чем в то, что можно просто землю правильно промыть.

Но самое паршивое началось в ту же ночь.

Вечером ко мне прибежал Архип, взъерошенный и взволнованный.

— Петрович, беда в бараке! Мужики бунтуют!

Я схватил револьвер — привычка, въевшаяся за зиму, — и рванул к казармам. Игнат бежал следом, на ходу проверяя заряд в своём штуцере.

Внутри стоял гвалт. У печи, жался к стене молодой парень, Сенька, один из новеньких. Вокруг него, сжимая кулаки, стояли старожилы. А перед ними, размахивая какой-то тряпкой, орал Федька Кривой — мужик склочный, но работящий, которого я терпел именно за это.

— … Ведьмачье это! — визжал Федька, тыча пальцем на стол. — Я сам видел! Он порошок этот сыпал! Вода зашипела, как змея! Отравить нас хотят! В жертву принести!

— А ну тихо! — рявкнул я, врываясь в круг. — Что за балаган⁈

Гвалт стих, но напряжение висело в воздухе, плотное, как дым от махорки. Мужики расступились, но глаза их горели недобрым огнём.

— Андрей Петрович, — Федька шагнул вперёд, глядя на меня исподлобья. В глазах — страх пополам с агрессией. — Нечисто тут у нас. Люди болтают… Машины эти ваши, которые сами крутятся. Теперь вот… химия эта, как вы говорите.

Он кивнул на стол, где стояла банка с содой, которую я использовал для нейтрализации кислоты при очистке золота.

— Это сода, дурья твоя башка! — я шагнул к столу, макнул палец в порошок и демонстративно лизнул. — Чтобы животы не болели, когда вы жрёте что попало!

— А вода почему шипит? — не унимался Федька, и я услышал, как за его спиной кто-то согласно загудел. — И золото… Откуда ты знаешь, где копать? Почему у других пусто, а у нас густо? Уж не помогает ли кто… из-под земли?

Я обвёл взглядом людей. Они молчали, но в глазах я читал тот же вопрос. Суеверия — страшная сила. Рябов ударил точно. Он знал менталитет этих людей лучше меня. Для них любой прогресс, любое непонятное знание — это или чудо Божье, или козни Дьявола. И Рябов сумел убедить их во втором.

Если я сейчас начну объяснять им геологию, химию и механику — они не поймут. Они решат, что я заговариваю им зубы заклинаниями. Слова науки для них — такая же абракадабра, как латинские формулы чёрной мессы.

Мне нужен был переводчик. Тот, кто говорит на их языке.

— Елизар! — позвал я, и голос мой прозвучал твёрже, чем я чувствовал на самом деле.

Старообрядец вышел из тени угла. Он стоял там всё это время, опираясь на посох, и молча наблюдал, как разворачивается этот балаган.

— Здесь я, Андрей Петрович.

— Объясни им, — тихо сказал я, чтобы слышал только он. — Ты знаешь, что здесь нет бесовщины. Ты видел, как я молюсь. Ты знаешь, что всё это — от ума и труда, а не от лукавого.

Елизар погладил бороду, вышел на середину. Его авторитет в артели был непререкаем. Староверы вообще считались людьми строгими, но честными — врать не станут.

— Братья, — начал он спокойным, глуховатым голосом, от которого все как-то сразу притихли. — Стыдно мне за вас. Взрослые мужики, а сказок испугались.

Он подошёл к Федьке, посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты говоришь, Андрей Петрович колдун? А крест на нём видел?

— Не видел… — буркнул Федька, отводя взгляд.

— А я видел. И иконы в его избе видел. И как он раненых лечил, когда другие помирали, видел. Бог даёт разум человеку, чтобы он землю обустраивал, а не в грязи валялся. Машины эти — от разума. А «химия» эта — как соль, которую ты в суп кладёшь. Или соль тоже от беса?

Несколько человек хмыкнули. Напряжение чуть спало.

Елизар повернулся к остальным, обводя их тяжёлым взглядом.

— Рябов — вот кто бес настоящий. Он вас страхом кормит, чтобы вы снова к нему в кабалу пошли. Чтобы за копейки спины гнули, а не здесь, за честную долю, работали. Кто из вас хочет уйти? — он ткнул посохом в сторону ворот. — Вон ворота. Идите к Рябову. Он вас примет. В кандалы закуёт и в реку весеннюю по пояс загонит. Там «колдовства» нет. Там только смерть. Медленная, голодная смерть.

В бараке повисла тишина. Только дрова потрескивали в печи да кто-то сглотнул слюну.

— Работать надо, — сказал Елизар, завершая речь. — А не языками чесать. Бог труды любит, а праздные речи — грех.

Напряжение спало, как нарыв после прокола. Мужики начали расходиться по лавкам, ворча, но уже без злобы. Федька постоял, почесал затылок, махнул рукой и пошёл к своему месту, бормоча что-то себе под нос.

Я вышел на улицу, глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Руки дрожали — от злости, от страха, от понимания того, как близко всё было к краху. Елизар вышел следом, прикрыв за собой дверь.

— Спасибо, отец, — сказал я искренне. — Выручил. Без тебя не знаю, чем бы это кончилось.

— Не за что благодарить, Андрей Петрович. Правду сказал. Только… — он замялся, глядя в темноту. — Внутри-то мы успокоили. А вот снаружи… Деревни окрестные нас боятся. Торговли не будет. А без торговли мы зачахнем, как дерево без воды.

— Знаю, — я поднял голову, глядя на звёзды. — Рябов перекрывает нам кислород. Значит, надо пробить дыру.

— Как? Силой не заставишь любить.

— Не силой. Хитростью. И добром.

На следующее утро я собрал военный совет. Игнат, Елизар, Степан — который как раз приехал из города с очередными новостями, — и Марфа, жена Елизара. Женщину я позвал неспроста — в деревнях именно бабы распространяют слухи быстрее ветра, и именно их мнение часто весит больше, чем мужское.

— Рябов объявил нам войну на новом фронте, — начал я, когда все уселись. — Не штуцерами и не бумагами. Слухами. Он хочет превратить нас в изгоев, чтобы никто не торговал, никто не шёл на работу. Задушить блокадой.

— И неплохо преуспевает, — мрачно добавил Степан. — В городе уже поговаривают, что вы с нечистой силой связались. Один купец отказался принимать ваше золото. Правда, я его убедил, — он усмехнулся, — но с трудом.

— Что делать будем? — спросил Игнат.

Я встал, прошёлся по комнате.

— Бить его же оружием. Если он распускает слухи про колдуна — мы создадим легенду о благодетеле. Марфа, ты говорила вчера про милостыню и церкви. Расскажи подробнее.

Марфа, которая до этого молчала, ответила:

— Милостыню раздавать надо. Церкви помочь. Сироту приютить. Людям ведь что важно? Чтобы видели — от тебя добро идёт, а не зло. Колдун на церковь не работает. Колдун сирот не кормит. Это в их головах не укладывается.

Я кивнул.

— Дельно говоришь. Только вот времени на это нет. Рябов слухи распускает быстро, а доброе имя наживается годами.

— Тогда нужно бить его же оружием, — вмешался Степан. — Я в городе слышал, как люди шепчутся. Говорят, что ты, Андрей Петрович, золото находишь без молитвы. Что машины твои железные работают без благословения. Вот и покажи обратное.

— Как?

— Позови попа. Пусть придёт, всё осмотрит. Освятит тепляки, освятит шлюзы. Пусть скажет народу, что Бог твои труды благословляет, а не дьявол. Люди попу поверят. Поп — это авторитет, выше бабьих сплетен.

Я задумался. Идея была хорошей. Но рискованной. Поп мог быть в кармане у Рябова. Мог прийти, осмотреть всё и объявить, что здесь действительно пахнет серой.

— А если поп не наш? — озвучил мои мысли Игнат.

— Тогда найдём своего, — ответил Елизар уверенно. — Есть в соседнем селе батюшка, отец Пимен. Старый, но честный. Рябов его не купит — тот мирские блага презирает. Живёт в своей церквушке, служит для простых людей. Я с ним знаком. Могу договориться.

— Возьми денег сколько надо и сходи к нему.

Елизар покачал головой.

— Не в деньгах дело. Ему нужно, чтобы душа была чиста. Если я скажу, что ты делаешь богоугодное дело, артель честную держишь, людей не обижаешь — придёт. Может, и бесплатно придёт.

Я обвёл взглядом собравшихся.

— Хорошо. Зови своего Пимена. Пусть приезжает, смотрит, освящает. И ещё, Марфа… — я повернулся к ней. — Ты говорила про помощь сиротам. Где их взять?

Марфа вздохнула тяжело.

— Да полон город сирот. После позапрошлой зимы многие померли. Дети остались. Кто по углам ютится, кто в работный дом попал. Там их кормят впроголодь, бьют. Жизни там нет.

— Сколько можем забрать сюда?

Она удивлённо на меня посмотрела, глаза расширились.

— Да хоть десяток. Только зачем?

— Затем, что люди видеть должны. Не колдун сирот кормит, а человек добрый. Понятно? Колдун в их представлении детей в жертву приносит, а не растит.

Елизар медленно кивнул, в глазах появилось понимание.

— Хитро, Андрей Петрович. Хитро, но правильно. Бьёшь Рябова его же оружием.

— И ещё, Елизар, — продолжил я. — Возьми с собой Архипа, когда поедешь в народ. И пусть он возьмёт ту «дьявольскую машину» — веялку для зерна, что он на досуге смастерил по принципу нашей бутары. Пусть покажет мужикам, как она работает. Пусть покрутят, потрогают руками. Когда человек понимает, как вещь устроена, он перестаёт её бояться. Страх от незнания живёт.

— Мудро, — кивнул старик.

На следующий день мы снарядили целую экспедицию. Елизар в новом тулупе, важно восседающий на передке, Архип с блестящей железными боками веялкой, и четверо «волков» в охране — но не с оружием наперевес, а чинно, как купеческая стража. Сани были гружены мешками с мукой и солью — подарки для деревни.

Я вышел проводить их, пожал Елизару руку.

— Помни. Громко говори про пожертвования. Чтоб все слышали. И Архипу скажи — пусть объясняет, как машина работает, простыми словами. Без умных терминов.

— Не учи учёного, — усмехнулся старик. — Всё сделаем, как надо.

Они вернулись через два дня. Сани были набиты мешками с овсом и солониной — торговля состоялась.

— Ну как? — спросил я, встречая их у ворот.

Елизар слез с саней, довольный, как кот, объевшийся сметаны.

— Сработало, Андрей Петрович! Сначала шарахались, крестились. А как я попу в Берёзовке три рубля серебром на алтарь положил — так сразу и «колдун» пропал, и «благодетель» появился. Поп молебен за твоё здравие отслужил. Громко так, чтоб вся церковь слышала.

— А мужики?

Архип, слезая с саней, ухмыльнулся.

— Мужики вокруг веялки полдня ходили. Я им показал, как она зерно от шелухи отделяет — так они рты раскрыли. Один даже купить хотел, торговался. А когда я объяснил, что это просто ветер создаётся вращением, а не колдовство — так засмеялись. Говорят, а мы-то думали, чертовщина какая.

— А про Рябова что говорят? — уточнил я.

Елизар понизил голос:

— Говорят, приказчики его злые ходят. Видят, что народ оттаивает, перестаёт байкам верить. Один даже в кабаке сказал, что Рябов сам с нечистым связался, раз так люто на тебя ополчился.

— Вот и славно, — я похлопал старика по плечу. — Начало положено. Нужно в других хуторах так же сделать.

Через неделю в лагерь приехал отец Пимен.

Маленький, сухонький старичок в потёртой рясе. Лицо всё в морщинах, но глаза живые, цепкие, такие, что насквозь пробирают. Он слез с саней, оглядел частокол, вышки с часовыми, бойницы — и хмыкнул.

— Крепость, — сказал он Елизару. — Не прииск, а крепость.

— Времена такие, батюшка, — ответил старик. — Разбой кругом.

Пимен кивнул, перекрестился на восток и пошёл ко мне. Я вышел навстречу, снял шапку.

— Здравствуйте, отец. Спасибо, что приехали.

Он оглядел меня с ног до головы. Долго смотрел в глаза, будто пытался прочитать душу. Потом спросил:

— Ты крещёный?

— Крещёный.

— Молишься?

Я замялся. В XXI веке я молился редко — когда совсем припекало. Здесь… тоже не особо, если честно. Но врать попу не хотелось — он бы почувствовал.

— Молюсь, когда трудно, — честно ответил я. — Не каждый день, но от души.

Пимен усмехнулся, и морщинки у глаз углубились.

— Ну хоть честен. Это уже хорошо. Многие вруны приходят, божатся, а сами дьяволу в душе служат. Веди, показывай, что тут у тебя за хозяйство.

Я повёл его по лагерю. Показал тепляки, где люди в поту и паре долбили еще мёрзлую землю. Показал шлюз с его сукном и желобами, по которым стекала мутная вода, оставляя на дне жёлтые крупинки. Показал кузницу Архипа, где тот ковал очередную мину.

Пимен всё осматривал молча. Иногда задавал вопросы, тыча костлявым пальцем:

— Это что за штука?

— Вентилятор. Воздух в горн гонит, чтоб жар сильнее был.

— А это?

— Промывочный барабан. Бутара называется. Землю с золотом крутит, песок вымывает.

Он покрутил головой, пощупал железо, деревянные части, даже понюхал.

— Хитро. Умно. Но… — он посмотрел на меня исподлобья, — от Бога ли ум этот?

Я вздохнул, готовясь к сложному объяснению.

— Батюшка, я учился. Читал книги. Европейские и российские. Там про такие машины написано. Я просто взял и применил здесь. Никакой чертовщины. Просто знание, труд и соображение.

— Знание… — он задумался, глядя куда-то вдаль. — Знание от Бога или от дьявола — вот вопрос. Дьявол тоже умён. Он искушает не глупостью, а хитростью.

Я напрягся, сердце ухнуло вниз. Неужели и этот против?