Золото Будды

Глава 15 МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА РАССКАЗЫВАЕТ НЕВЕРОЯТНУЮ ИСТОРИЮ; СТАРИК СОЗНАЕТСЯ В УДИВИТЕЛЬНОМ ПРЕСТУПЛЕНИИ

Женщина подняла голову и усталым движением сдернула покрывало. Судья увидел красивую девушку лет двадцати с открытым, умным лицом.

Мягким голосом она проговорила:

— Перед вами госпожа Ку, урожденная Цзао.

Из зала донеслись изумленные восклицания. Ку Менпин рванулся вперед. Он окинул жену испытующим взглядом и с мертвенно побледневшим лицом вернулся на свое место в первом ряду.

— Вы объявлены пропавшей, госпожа Ку, — строго произнес судья Ди. — Расскажите подробно, что произошло, начиная с середины дня четырнадцатого числа, когда вы расстались со своим братом.

Госпожа Ку жалобно посмотрела на судью:

— Я должна рассказать все, ваша честь? Быть может, лучше…

— Должны, госпожа Ку! — отрезал судья. — С вашим исчезновением связано по меньшей мере одно убийство, а может, и другие тяжкие преступления. Я слушаю.

Немного помявшись, она приступила к рассказу:

— Повернув налево, к тракту, я встретила нашего соседа Фань Чуна в сопровождении слуги. Я знала его в лицо, так что не увидела ничего зазорного в том, чтобы ответить на его приветствие. Он спросил меня, куда я еду, и я рассказала, что возвращаюсь в город и вскоре меня догонит мой брат. Подождав брата, мы вернулись на развилку, но и там его не было. Я подумала, что поскольку мы уже почти доехали до тракта, он решил не провожать меня далее и пошел домой через поля. Тут Фань сообщил, что тоже едет в город, и предложил составить мне компанию. Он сказал, что добрался сюда проселком, и уверил, что короткую дорогу отремонтировали, так что, поехав по ней, мы сэкономим кучу времени. Поскольку мне не хотелось в одиночестве проезжать мимо заброшенного храма, я приняла его предложение.

Когда мы подъехали к маленькой хижине у дорожки, ведущей к усадьбе Фаня, он сказал, что должен отдать какие-то распоряжения своему арендатору, и предложил подождать его в хижине. Я слезла с коня, зашла внутрь и села на скамью. Фань что-то приказал своему слуге, а потом вернулся в хижину. Плотоядно оглядев меня с головы до ног, он сказал, что отослал слугу в усадьбу, чтобы побыть со мной наедине.

Госпожа Ку замолчала, щеки ее налились гневным румянцем. Затем она продолжила еще тише, чем прежде:

— Он стал тянуть меня к себе, но я его оттолкнула и предупредила, что буду звать на помощь, если он не оставит меня в покое. Но он только рассмеялся, сказав, что я могу кричать хоть до посинения, потому что все равно никто не услышит, так что будет лучше, если я стану вести себя с ним поласковее. Он начал срывать с меня платье. Я отбивалась как могла, но он был гораздо сильней. Раздев меня, он связал мне руки за спиной моим же поясом и швырнул на груду хвороста. И мне пришлось покориться его гнусному насилию. Позже он развязал мне руки и велел одеться. Он сказал, что я ему понравилась, так что мне придется провести с ним всю ночь у него в усадьбе. А назавтра он отвезет меня в город и что-нибудь наврет моему мужу. Никто и не узнает, что на самом деле произошло.

Я понимала, что нахожусь в полной власти этого мерзавца. В усадьбе мы поели и легли в постель. Как только Фань уснул, я уже была готова бежать, чтобы вернуться в дом моего отца. Но вдруг отворилось окно, и в комнату забрался какой-то долговязый головорез с серпом в руке. Я в ужасе стала трясти Фаня, но незнакомец подскочил к нему и одним ударом серпа перерезал горло. Тело Фаня придавило меня, его кровь заливала мне грудь и лицо…

Госпожа Ку закрыла лицо руками. По знаку судьи начальник стражи предложил ей чашку чая, но она покачала головой.

— Этот злодей зашипел: «Теперь твой черед, вероломная шлюха!» Добавив еще несколько ужасных слов, он схватил меня за волосы, запрокинул голову и занес серп над моим горлом. Я услышала глухой стук у самой моей головы и лишилась чувств.

Очнулась я в тачке, трясущейся на ухабистой дороге. Рядом со мной лежало обнаженное тело Фаня. Тогда я поняла, что серп вонзился в изголовье кровати, лишь краем оцарапав мне горло. Душегуб явно был уверен, что убил и меня, поэтому я притворилась мертвой. Вдруг тачка остановилась, ее наклонили, и я вместе с трупом скатилась на землю. Убийца забросал нас каким-то хворостом, потом я услышала, что тачка уезжает. Я не смела открыть глаза, так что об убийце ничего сказать не могу. Когда он влез в спальню, его лицо показалось мне довольно худым и смуглым, но, возможно, тому виной тусклый свет масляной лампы.

Я выкарабкалась из-под сухих веток и огляделась. Светила луна, и я сумела определить, что нахожусь в зарослях шелковицы неподалеку от имения Фаня. И тут я увидела монаха, бредущего от города по раскисшей дороге. Поскольку на мне была только набедренная повязка, я бросилась в кусты, но он уже заметил меня и побежал в мою сторону. Опершись на свой посох, он оглядел тело Фаня, а потом обратился ко мне: «Ты убила своего любовника? Пойдем в заброшенный храм, и, если ты проведешь там со мной часок-другой, я сохраню в тайне все, что здесь увидел!» Он попытался схватить меня, и от страха я закричала. Вдруг, словно ниоткуда, появился другой человек. И он как закричит на монаха: «Кто тебе сказал, что храм предназначен для того, чтобы насиловать женщин?! Отвечай!» Он вытащил из рукава длинный нож. Монах выругался и замахнулся своим посохом. Но тут же он судорожно глотнул, схватился за сердце и упал на землю. Второй сразу склонился над ним. Он пробормотал что-то о своей злополучной судьбе.

— Не показалось ли вам, что этот незнакомец был знаком с монахом? — перебил девушку судья Ди.

— Ничего не могу об этом сказать, ваша честь, — ответила госпожа Ку. — Все случилось так быстро, и монах не называл этого второго по имени. Потом я узнала, что его зовут По Кай. Он спросил меня, что здесь произошло. Он старался не обращать внимания на мою наготу и говорил как образованный человек. Несмотря на потрепанную одежду, в нем ощущалась властность, поэтому я решила довериться ему и рассказала все. Он предложил отвезти меня к мужу или к отцу, а они уж пусть решают, что делать дальше. Я же откровенно призналась ему, что не могу показаться ни перед тем, ни перед другим. Мне хотелось сначала прийти в себя, чтобы все обдумать. Я спросила его, не сможет ли он где-нибудь укрыть меня на день или два. Тем временем он смог бы заявить об убийстве Фаня, ничего не говоря обо мне — я не сомневалась в том, что убийца принял меня за другую женщину. Он ответил, что убийство его не касается, но если я хочу спрятаться, он может мне помочь. Еще он сказал, что сам живет с другими людьми, а на постоялом дворе никто среди ночи не примет одинокую женщину. Единственное, что приходит ему в голову, это снять для меня каюту в одном из плавучих борделей, где люди не задают вопросов, а он к тому же сочинит какое-нибудь правдоподобное объяснение. По Кай сказал мне, что похоронит тела в глубине шелковичных зарослей, где их обнаружат не раньше, чем через несколько дней, а я пока смогу решить, обращаться мне в суд или нет. Он снял с монаха рясу и предложил мне ее надеть, предварительно стерев кровь с лица и груди. Когда он вернулся, я уже была готова. Он повел меня лесной тропой до проселка, где была привязана его лошадь, я села позади него, и мы поехали в город. На канале он нанял лодку и привез меня к плавучим борделям за восточной стеной.

— А как же вас пропустила стража на городских воротах? — поинтересовался судья.

— Он принялся колотить в южные ворота, делая вид, будто сильно пьян. Стражники его знали; он крикнул им что-то вроде того, что доставил в город новое дарование. Стражники велели мне откинуть капюшон и, когда увидели, что я женщина, расхохотались, отпустили пару скабрезных шуток о причудах По Кая и дали нам пройти.

На судне он снял для меня каюту. Я не слышала, что он говорил хозяйке заведения, но ясно видела, как он дал ей четыре слитка серебра. Должна признать, что обращалась она со мной хорошо. Когда я ей сказала, что боюсь забеременеть, она даже дала мне какое-то снадобье. Я постепенно приходила в себя от пережитого и решила дождаться По Кая и попросить его отвезти меня к отцу. Сегодня утром хозяйка вошла в мою каюту вместе со своим помощником. Она сказала, что По Кай преступник и уже схвачен. И добавила, что поскольку он отдал ей только небольшой задаток за платье и жилье, я должна отработать долг в борделе. Я возмутилась и ответила ей, что четыре серебряных слитка с лихвой окупают все ее траты, а теперь я собираюсь немедленно покинуть это место. Когда хозяйка велела своему прислужнику принести хлыст, я решила, что мне необходимо немедленно спасаться от этих людей, и сказала хозяйке, что была свидетелем совершенного По Каем преступления и знаю все о прочих его злодеяниях. Хозяйку это испугало, и она сказала помощнику, что им не поздоровится, если они не донесут обо мне.

Вот почему эта женщина привела меня к суду вашей чести. Я осознаю теперь, что мне надо было послушаться совета этого По Кая. Не знаю, в каком преступлении его обвиняют, могу только сказать, что со мною он поступил благородно. Мне следовало сразу обо всем сообщить, но я была потрясена случившимся со мной и просто хотела спокойно решить, что же мне делать. Все сказанное мною — чистая правда.

Пока писец оглашал ее показания, судья размышлял о том, что в речи ее не чувствовалось фальши и ничто из сказанного не противоречило уже известным фактам. Он понял теперь, откуда взялась глубокая зарубка, обнаруженная им в изголовье кровати в доме Фаня, а еще стало ясно, почему А Кван не понял, что это не Сунян: он занес над ней серп, стоя у кровати со стороны Фаня, а лицо ее было залито его кровью. Готовность По Кая помочь ей тоже легко объяснима и подтверждает подозрения относительно ученого господина Цзао. Тот, должно быть, помогал По Каю в его темных делишках, и последний, конечно, рассказал ему о том, что госпожа Ку оказалась свидетелем его встречи с одним из сообщников из монастыря, а потому пришлось ее скрыть на несколько дней, чтобы она не встала у них на пути. Это объясняет безразличие господина Цзао к судьбе дочери: он все это время знал, что она в безопасности.

Когда госпожа Ку приложила к документу большой палец, судья заговорил:

— Госпожа Ку, на вашу долю выпали тяжкие испытания. Вряд ли кто-то осмелится заявить, что проявил бы в подобных обстоятельствах больше здравого смысла. Я не стану определять степень виновности женщины, не сообщившей об убийстве человека, который всего несколькими часами ранее подверг ее насилию, карающемуся смертной казнью. В мои обязанности не входит снабжать законоведов материалом для их штудий. Мой долг — восстановить справедливость и проследить за тем, чтобы был исправлен вред, нанесенный преступлением. В связи с этим я заявляю, что суд не выдвигает против вас обвинений и препоручает вас вашему мужу Ку Менпину.

Когда Ку вышел вперед, жена бросила на него робкий взгляд. Но он, не обращая на нее ни малейшего внимания, спросил сдавленным голосом:

— Кто мне докажет, ваша честь, что моя жена действительно подверглась насилию, а не по собственной воле оказалась в объятиях этого негодяя?

Госпожа Ку онемела от неожиданности, но судья Ди невозмутимо ответил:

— Доказательство существует. — Достав из рукава носовой платок, он продолжил: — Этот платок, в котором вы сами признали собственность вашей жены, был найден не на обочине дороги, как я утверждал ранее, а среди хвороста в хижине поместья Фаня.

Ку прикусил губу, а потом сказал:

— Пусть так. Стоящий перед вами верит, что его жена сказала правду. Но согласно кодексу чести, который многие поколения соблюдает мое скромное семейство, ей надлежало убить себя сразу после изнасилования. Не сделав этого, она навлекла позор на мой дом, и я официально заявляю, что вынужден от нее отказаться.

— Это ваше право, — сказал судья Ди. — Развод будет зарегистрирован надлежащим образом. Пусть выйдет вперед господин Цзао Хохсин.

Господин Цзао, что-то бормоча себе в бороду, преклонил колени перед судейским столом.

— Согласны ли вы, господин Цзао, принять обратно вашу разведенную дочь?

— Мое твердое убеждение заключается в том, — громко провозгласил господин Цзао, — что там, где затронуты фундаментальные принципы, необходимо без малейших колебаний жертвовать личными чувствами. Более того, будучи человеком публичным, я считаю своим долгом подавать пример окружающим, даже если мне как отцу это принесет неописуемые страдания. Ваша честь, я не могу принять обратно дочь, пошедшую против наших незыблемых устоев нравственности.

— Это также будет записано, — холодно произнес судья Ди. — Госпожа Цзао получит убежище в суде пока не будет принято решение о ее дальнейшей судьбе.

Он сделал знак Хуну увести девушку и повернулся к содержательнице борделя.

— Ваша попытка принудить эту девушку к занятию проституцией является уголовным преступлением. Впрочем, поскольку до сегодняшнего утра она не жаловалась на ваше обращение, а также учитывая проявленное вами понимание долга перед данным судом, на сей раз я вас прощаю. Но коль скоро на вас последует еще хоть одна жалоба, вы будете высечены и лишитесь разрешения заниматься своим ремеслом. То же касается всех содержательниц борделей. Идите и сообщите им!

Женщина стремглав выбежала из зала. Ударом молотка судья Ди закрыл заседание.

Сходя с помоста, он вдруг сообразил, что в зале отсутствует Тан, и спросил о нем Ма Жуна.

— Когда перед судейским столом предстал ученый господин Цзао, Тан промямлил что-то о своем плохом самочувствии и ушел.

— Да от него одни неудобства! — с досадой воскликнул судья Ди. — Если так будет продолжаться, мне придется отправить его на покой.

Открыв дверь своего кабинета, он увидел там старшину Хуна и госпожу Цзао. Судья попросил Ма Жуна и Цзяо Тая подождать в коридоре.

Усаживаясь в кресло, он заговорил с девушкой:

— И так, госпожа Цзао, теперь нам надо подумать о вашей дальнейшей судьбе. Чего бы вы желали сами?

Губы ее задрожали, но она тут же взяла себя в руки и еле слышно произнесла:

— Я теперь понимаю, что согласно учению о священных устоях нашего общества я действительно должна была наложить на себя руки. Но признаюсь, что в тот момент мысль о самоубийстве просто не пришла мне в голову. — Она печально улыбнулась. — Если я там о чем-то и думала, то лишь о том, как мне выжить! Не потому, что я боюсь умереть, ваша честь, просто ненавижу делать то, в чем не вижу смысла. Умоляю, ваша честь, посоветуйте, как мне быть.

— Согласно учению Конфуция, — ответил судья Ди, — женщине действительно следует держать себя в чистоте и целомудрии. Однако я часто размышляю о том, не касается ли это утверждение скорее души, нежели тела. Но, как бы то ни было, наш учитель Конфуций также сказал: «Пусть высшим мерилом остается человечность». Я, к примеру, твердо убежден, госпожа Цзао, что все наставления следует толковать в свете этих великих слов.

Госпожа Цзао посмотрела на него с благодарностью. Подумав немного, она произнесла: — Мне кажется, лучшее, что я сейчас могу сделать, это уйти в монастырь.

— Поскольку прежде вы никогда не ощущали позыва к религиозной жизни, такой поступок станет лишь бегством, а это не подходит для столь разумной женщины, как вы. Давайте я предложу своему столичному другу взять вас учительницей для его дочерей. Со временем он, несомненно, устроит вам подходящую партию.

Госпожа Цзао застенчиво произнесла:

— Я глубоко благодарна вашей чести за участие. Но мой скоротечный брак с Ку окончился провалом, а то, что произошло в имении, вкупе с тем, что я не могла не видеть и не слышать на цветочной лодке, все это навсегда отвратило меня… от отношений между мужчиной и женщиной. Вот почему я чувствую, что монастырь остается для меня единственным подходящим местом.

— Вы еще слишком молоды, чтобы говорить «навсегда», госпожа Цзао, — серьезно проговорил судья Ди. — Однако нам не подобает обсуждать подобные вещи. Через неделю-другую сюда переедет моя семья, и я настаиваю, чтобы вы основательно обсудили свои планы с моей Первой женой, прежде чем примете окончательное решение. А пока поживете в доме нашего судебного врача господина Шеня. Я слышал, что его жена — умная и доброжелательная женщина, а его дочь не даст вам скучать. Проводите к ним госпожу Цзао, старшина.

Госпожа Цзао низко поклонилась и вместе со старшиной Хуном покинула кабинет. Тут же вошли Ма Жун и Цзяо Тай. Судья обратился к ним:

— Вы слышали жалобу господина Цзао. Мне жаль его сына, он показался мне славным мальчишкой. Поскольку вы оба имеете полное право на выходной, почему бы тебе, Цзяо Тай, не выбрать пару звероловов среди стражников и не поохотиться на тигра? Ма Жун, ты останешься здесь. После того, как дашь начальнику стражи необходимые указания по поимке По Кая, можешь отдохнуть и позаботиться о своей раненой руке. Мне вы не понадобитесь до позднего вечера, когда все мы должны присутствовать на церемонии в храме Белого облака.

Цзяо Тай принял предложение с восторгом, но Ма Жун заворчал:

— Ты, братец, никуда без меня не пойдешь! Кто подержит тигра за хвост, пока ты будешь целиться?

Два друга рассмеялись и откланялись.

Сидя в одиночестве за столом, заваленным бумагами, судья открыл том, посвященный окружным налогам на землю. Он ощущал необходимость отвлечься, прежде чем сосредоточиться на новых обстоятельствах, открывшихся в деле.

Но только он погрузился в чтение, как раздался стук в дверь. Вошел встревоженный начальник стражи.

— Ваша честь, — выпалил он, — господин Тан принял яд и сейчас находится при смерти! Он хочет вас видеть!

Судья вскочил и вместе с начальником стражи бросился к воротам. Переходя через дорогу к стоящему напротив постоялому двору, он спросил:

— Существует ли противоядие?

— Он не говорит, какой яд проглотил, — пропыхтел начальник стражи. — А еще дождался, когда яд подействует!

Они поднялись по лестнице, где в коридоре перед судьей упала на колени пожилая женщина, умоляющая простить ее мужа. Судья Ди пробормотал несколько утешительных слов, и она проводила его в просторную спальню.

Тан лежал в постели, глаза его были закрыты. Его жена присела на край кровати и ласково с ним заговорила. Тан открыл глаза и, увидев судью, с облегчением вздохнул.

— Оставь нас, — попросил он жену.

Она встала, и судья занял ее место. Тан окинул судью долгим испытующим взглядом, а потом заговорил слабым голосом:

— Этот яд медленно парализует тело; мои ноги уже онемели. Но рассудок ясен. Я хочу признаться в совершенном мной преступлении, а после этого задать вам один вопрос.

— Это касается того, что вы не договаривали относительно убийства наместника? — тут же спросил судья.

Тан медленно покачал головой.

— Я рассказал все, что мне было известно, — проговорил он. — Я слишком озабочен собственными преступлениями, чтобы беспокоиться о чужих. Но это убийство, а также явление призрака, глубоко меня потрясли. А в состоянии потрясения мне нелегко справиться с… другим. Когда убили Фаня, единственного человека, который был мне когда-либо дорог, я…

— Мне известно о вас с Фанем, — перебил его судья Ди. — Все мы следуем своей природе. Если два взрослых человека находят друг друга, это их личное дело. Не беспокойтесь об этом.

— Не о том речь, — покачал головой Тан. — Я упомянул об этом лишь для того, чтобы объяснить, как был взволнован и подавлен. Когда я слабею, другой во мне становится слишком силен, чтобы я мог с ним совладать, особенно когда в небе сияет луна. — Ему явно становилось тяжело дышать. — После всех этих долгих лет я узнал о нем все, о нем и его мерзких выходках! Кроме того, я как-то обнаружил спрятанный дневник моего деда: ему тоже приходилось с ним бороться. Моего отца это не затронуло, но дед повесился. Он дошел до того, что больше не мог продолжать жить. Так же, как я сейчас, когда принял яд. Но теперь, теперь ему не в кого вселиться, ибо детей у меня нет. Он умрет вместе со мной!

Изможденное лицо Тана искривила усмешка. Судья Ди смотрел на него с жалостью. Старик уже, по-видимому, был не в себе.

Некоторое время умирающий смотрел куда-то перед собой, но вдруг его испуганный взгляд упал на судью.

— Яд поднимается! — с напряжением проговорил он. — Мне следует поторопиться! Я расскажу вам, как это всегда происходило. Я просыпаюсь в ночи с ощущением стеснения в груди. Встаю, начинаю расхаживать по полу, взад и вперед, взад и вперед. Но комната становится слишком тесной. Устремляюсь на улицу. Но улицы слишком узки, ряды домов с их высокими стенами наваливаются на меня, пытаются меня раздавить… От ужаса я теряю голову, мне не хватает воздуха. И вот когда я уже совсем задыхаюсь, он мною овладевает.

Неожиданно Тан словно расслабился.

— Я взбираюсь на городскую стену и спрыгиваю с другой стороны, именно так, как было прошлой ночью. Вне города я чувствую, как в моих жилах бурлит пьянящая кровь, чувствую свою силу, свежий воздух наполняет легкие, никто не способен устоять передо мной. Мне открывается новый мир. Я вдыхаю ароматы множества трав, чувствую запах сырой земли, чувствую пробегающего мимо зайца. Шире открываю глаза и вижу в темноте. Втягиваю носом воздух и понимаю, что впереди, за деревьями, пруд. И тут я чую другой запах, запах, заставляющий меня припасть к земле, запах, напрягающий все мои нервы. Запах теплой, красной крови…

Судья в страхе наблюдал за тем, как менялось лицо Тана. Зеленые глаза пожирали его сузившимися зрачками, скулы вдруг расширились, рот искривился в рычании, обнажившем острые желтые зубы, черные усы вздыбились, будто щетина. Холодея от ужаса, судья увидел, как шевелятся уши. Из-под одеяла показались две когтистые руки.

Вдруг скрюченные пальцы выпрямились, руки упали. Лицо Тана превратилось в безжизненную маску. Он заговорил слабеющим голосом:

— Я просыпаюсь весь в поту в собственной постели. Встаю, зажигаю свечу и спешу к зеркалу. Облегчение, непередаваемое облегчение при виде лица, на котором нет крови! — Он помолчал. — Признаюсь вам, он пользовался моей слабостью, он заставлял меня соучаствовать в его ужасных преступлениях! Я знаю, что прошлой ночью напал на Цзао Мина; я не хотел на него бросаться, не хотел причинить ему вред… Но мне пришлось, я клянусь, мне пришлось, мне пришлось подчиниться!.. — Последние слова Тан буквально прокричал.

Судья успокаивающе положил руку на его лоб, покрытый холодной испариной.

Крик Тана сменился горловым хрипом. Он в отчаянии смотрел на судью, силясь пошевелить губами, но изо рта вылетали только нечленораздельные звуки. Когда судья склонился над ним, Тан из последних сил выдавил из себя:

— Ответьте… виновен ли я?

И тут глаза его помутнели, рот приоткрылся, лицо разгладилось.

Судья встал и закрыл одеялом голову Тана. Теперь отвечать на вопрос мертвеца предстоит высшему судие.