Золото небесных королей

Глава десятая ЯВЛЕНИЕ СВЯТОСТИ ЯСЕЛЬДЫ

Положение ухудшилось ещё сильнее, когда выяснилось, что лангобарды переправили к Стрилке через реку крупный конный отряд и ищут людей, напавших ночью на их короля в лагере. Викинги едва успели уйти их Стрилки без помех, но Рагдаю и Крепу пришлось переодеваться в хорватских чумазых крестьян, а Ладри в девушку, и ехать на повозке с быками, а не с викингами на лошадях. Это пришлось сделать потому, что лангобарды встали на выездах из села и высматривали двух торговцев и мальчика, похожих по описанию на беглецов. Наученные Рагдаем говорить, что они саксы, используя свою общегерманскую речь, викинги могли вводить в заблуждение лангобардов, но если бы лангобарды догнали остальные дружины воинства Стовова, и выяснили, что они частично состоят из славян, а частично из тюрок, нападения превосходящих сил войска лангобардов избежать бы не удалось. Поэтому, получив от Рагдая на словах умоляющее послание как можно скорее покинуть берег Моравы и добраться до Орлицы, князь решил не устраивать сейчас избиение толпы хорватов и сербов, пришедших за исцелением и чудесами. Более того, он приказал им следовать за полтесками, закрывая их от возможных взоров лангобардов своими повозками и телами.

— Пусть идут как стадо коров и овец, — сказал князь Семику, — но как только длиннобородые отстанут от нас, убей пару сербов, пусть они все разбегутся, раз плётки им мало для понимания.

— Может, попросить княжну, чтобы она им указала убраться от нас? — спросил в свою очередь Семик, злыми глазами глядя на происходящее около него, — пусть скажет, что она не чародейка, и объяснит им всё.

— Вот ещё, просить словенку, просто убьём пару сербов и всё будет по-нашему, — рявкнул князь, — правда Тихомир?

— Воля ваша, делайте что хотите, это не из моего села сербы, — ответил проводник, — только брата моего не трогайте, не ведает Драго, что творит, просто верит он в неё, как в святую свою.

Ставшая вдруг центром внимания, восхищения и молитв множества людей, весьма похожих на её словенских подданных в Новгороде-на-Волхове, княжна изредка, но дружелюбно им улыбалась, отвечала на приветствия и даже дотронулась до нескольких детей и взрослых рукой.

— Что вы… Не надо… Я обычная девушка! — говорила она им, — простите, я не могу ничего для вас сделать, я сама пленница…

Но им действительно стало от этих прикосновений лучше. То-ли настоящее тепло окончательно пришло в то утро в Моравию, то-ли возбуждение толпы передалось всем, но у одного ребёнка прошёл жар, у другого прекратился кашель, а у одной старухи прошла боль во всём теле. Ликование усилилось. Сделав наскоро крест из веток, Драго запел молитву на смеси латинских и славянских слов, и все подхватили её как могли.

Догнавший Стовова, наконец, Рагдай, переодевшись снова в свою привычную одежду, умолил его до Орлицы ничего с этими людьми не делать.

— Особенно не стоит трогать проповедника из Кёльна, тамошнего епископа человека, — сказал он, указывая на Драго, — хватит нам ссоры и с одним королём лангобардов.

Викинги двигались замыкающими за остальными дружинами войска, наблюдая шествие верующих в божественность Ясельды, и общее их возбуждение было прибавлено к их собственным переживаниям на этот счёт. Радостное осознание божественного вмешательства в их судьбу и весь поход за восточными сокровищами, начавшийся так неудачно: гибелью товарищей в бесполезном сражений на Одере, ранениями и возможностью остаться без вождя и добычи, через чудесное воскрешение конунга Вишены Стреблянина наполняло их уверенность в успехе. Произошедшее сближало их опасный вик с содержанием многих известных саг, так любимых всеми, а возможность разбогатеть и стать самим героями саги, будоражила и пьянила. Проигранный Ацуром поединок за Ясельду не мог их обескуражить. Такие повороты истории были в любой поучительной саге, и упрямая дорога к цели не могла возникать в них без многочисленных опасных препятствий. Все были уверены, что после того, как конунг поправится, они отобьют у кривичей княжну, Вишена женится на ней и станет конунгом в богатой Гардарике. Они будут помогать ему править и присоединять новые земли, часть которых должны будут стать их одлями, куда можно будет потом привезти свои семьи и тех, кто захочет переселиться со скупых на плоды скалистых берегов фьордов, с земель занятых жадными Инглингами и другим конунгами. В любом случае воскрешение викинга требовало объяснений, и объяснения рождались одно за другим. Главным спором на этот счёт был спор между викингами из Скании и викингами-ругам с островов около Моонзунда, во главе с буйным Фарлафом, и викингами из Гётланда, во главе со Свивельдом и Биргом. Викинги финского происхождения, Гуда и Руло приняли сторону ругов. Эйнар от участия в споре уклонился, оставаясь с конунгом в течение всей дороги. На всякий случай Гелга приготовил палку, чтобы бить по рукам горячих спорщиков, если дело дойдёт до кулаков и ножей, и до окончания спора сидел в седле с видом дремлющего, держа палку наготове. Спор шёл вокруг того, чьи боги, свейские, ругские или славянские, хранили Вишену в бою и потом вернули к жизни. Это продолжалось до тех пор, пока войско не достигло Орлицы.

Это сербское село состояло по сути из трёх сёл расположенных на расстоянии прямой видимости друг от друга. Вокруг них располагались на пологих, как волнение моря, холмах, поля с уже давшими всходы озимыми, поля только распаханные под яровые и полями пустующие. В отличии от Стрилки, никто отсюда бежать не собирался, а наоборот, сюда со всех окрестностей прибывали беженцы под защиту местного отряда самообороны. Около сотни крепких крестьян и ремесленников с копьями и луками стояли на околице и выглядели уверенно. Воеводами у них были несколько неплохо вооружённых баваров-наёмников из Регенсбурга. Если они и не смогли бы отбиться от войска Стовова, то от мелких отрядов грабителей-аваров, моравов или хорватов могли оборонять Орлицу легко. Они знали о приближении святой Ясельды и вышли встречать её вместе со свободными от трудов по хозяйству и хлопот домашних, другими жителями.

Когда у Ясельды и её сестры Орисы возникла нужда остановиться, и служанки, шедшие рядом с их лошадьми, помогли им в этом, а Семику пришлось оставить с ними пятерых дружинников, у тропы возникла давка из сопровождающих и встречающих княжну людей. Куски грубой ткани, растянутые служанками на руках в виде треугольника для укрытия княжон от глаз любопытных за неприглядным делом, были восприняты сербами и хорватами как обозначение места моления. Волхвы из Стрилки и Орлицы воззвали к всесильному Чернобогу и, невзирая на то, что день весеннего равноденствия давно миновал и медведи все проснулись, обрядились в звериные шкуры, кожухи мехом наружу, звериные маски. Откуда ни возьмись было принесено печенье в виде домашних животных. Под удары бубнов началось шествие хорватов с исполнением песни-былины:

Симпатизирующие христианству сербы, во главе с Драго, неся самодельные кресты, тоже двинулись вокруг Ясельды и её сестры. Они нестройно пели, построчно повторяя за Драго слова и мотив:

Всё дальнейшее происходило так быстро, что ни кривичи, ни отряд из Орлицы, не сумел ничего сделать, чтобы предотвратить столкновение двух процессий. Язычники и христиане столкнулись. Началась давка, никто не хотел уступать свою святую. Люди начали падать на землю, им не давали подняться, шли по ним. Толпа в несколько сот человек, включая детей, женщин и стариков с истошными криками, словно от этого зависела их жизнь, давила друг друга. Почти сразу пошли в ход кулаки. Те, кто оказался внутри свалки, старались вырваться, те, кто был снаружи, стремился внутрь. Кривичи начали крайних бить плетьми, требуя разойтись. Отряд из Орлицы принялся всех растаскивать, присоединившись таким образом к толпе. Ясельда и Ориса в окружении своих служанок оказались в самом центре сутолоки. Прижавшись друг к другу, пошатываясь от толчков со всех сторон, они стояли в ужасе, глядя вокруг. Коленопреклонённые люди тянули к ним руки и хватали за края одежды, за ноги, за руки, пытаясь поцеловать. Их молили об исцелении от болезней, хорошем урожае, добром муже, рождении детей, богатстве, отёле скота, конце войны, о дождях без молний, удачной торговле и множестве мелочей, без которых было трудно жить. Кто-то пустил в ход нож, стараясь оттеснить соперников. Христиане стали кричать, что их убивают.

— Истязатели-язычник веру нашу хотят поколебать, — кричал кто-то в толпе визгливым голосом, — жертвой своей укрепим мы веру свою, пусть убьют нас поганые, и будет нам за это жизнь вечная в Царстве Небесном!

Стовову Багрянородцу пришлось послать на выручку окружённым женщинам стреблян. Словно дикие звери, стребляне, ведомые Орей, набросились на толпу и разметали её ударами дубинок, древков копий и кулаками.

— Расступись, косбрюхие, прочь! — кричали они зло, — прочь, прочь!

Сбитых с ног сербов и хорватов растаскивали за ноги, за руки в разные стороны. Женщин волокли за волосы и за подолы юбок, с хрустом разрывая ткань. Досталось и ополчению села, успевшему частично смешаться с толпой. Кровь из порезов, разбитых носов и разорванных губ залила на всех одежды. Вдобавок Семик с Ломоносом и Торопом несколько раз проскакали на своих конях сквозь людей, сбивая с ног и давя их копытами. После этого все кто был в состоянии держаться на ногах, пустились бежать в разные стороны, или легли на траву, сжавшись от ужаса. Один хорват оказался тяжело ранен ножом в живот, другой потерял глаз, многие не смогли самостоятельно идти, у очень многих были переломы, ушибы и порезы. Проповедник Драго был ранен тупым предметом в голову. Кровь заливала ему лицо.

— Спасите святую Ясельду, — шептал он посиневшими губами, — не дайте её спрятать о нас!

Его сподвижники держали на своих руках, словно мученика за веру, и взывали к божьему суду над мучителями. Если бы не вмешательство проводника Тихомира, эту кучку, остающуюся сплочённой несмотря на все угрозы и действия, разъярённые стребляне могли бы разогнали с особой жестокостью, и тогда жертв избежать бы не удалось. Наконец Оря вывел заложниц с поля побоища к ограде Орлицы. Князь запретил после этого приближаться к ней на десять шагов кому бы то ни было и, не останавливаясь около баваров-наёмников, проехал к центру села, где стояли статуи Чернобога, Велеса и Морены. Он слез с коня, подошёл к капищу, поклонился по очереди всем трём резным истуканам. Блестя золотыми украшениями, самоцветными камнями на плаще и драгоценным шитьём, положил на жертвенник большой кусок конского мяса, поданный Семиком, поставил кувшин с мёдом.

— Пусть эти лики здешних мест нашего бога Ярилы примут наши дары в знак признательности за благое отношение и помощь, — сказал он, — настоящие жертвы для вас будут позже, когда нам удастся получить хоть часть того, зачем мы сюда пришли, и наша благодарность и жертвы для вас будут безмерна, если мы получим всё, о бог Солнца в лике детей своих.

— Мы захватим и убьём на твоём алтаре десять сильных пленных, — выглядывая из-за плеча, сказал чёрному от крови и копоти изваянию Морены, воевода Семик, — мы напоим их как следует пивом с грибами, чтобы они радостно смеялись, направляясь к тебе по дороге смерти, о Ярило.

— Это женское божество их, — сказал князь, отворачиваясь от алтаря, — у неё под животом человек и груд обозначена, вроде как у матери-Мокоши наших мокшан.

— Всё равно они все дети Ярилы, — сказал на это Семик, — сам же говорил, что жрецу всё равно, в лике какого бога предстаёт Ярило.

— Дом нам найди почище, — ответил на это князь, показывая на дружину кривичей, собравшуюся постепенно около капища и прилегающих к нему домов из жердей, обмазанных глиной с рубленной соломой, — и стреблян уже уйми, а то они сейчас всех этих безумцев покалечат окончательно.

В это время в село стали входить дружины бурундеев, полтесков, а затем и викингов. Викинги, оглядев ясное небо, не предвещающее дождь, с удовольствием отметив весеннее тепло, не стали занимать дом, а расположились прямо у ограды. Привязав к ней лошадей, они разложили костры, расположили около них раненых и конунга. Ацур, с удивлением наблюдая происходящее вокруг княжон, долго рассказывал Ладри о своём понимании христианства. Ладри было трудно представить, как один бог может своим характером отвечать всем хитросплетениям и чаяниям человеческой жизни, животных, рыб, растений и неживой природы. Разные германские боги в двух больших семьях, ваны и асы, со своими городами и разными взглядами, куда более полно могли приблизиться в своем внимании к просьбам людей, лично заняться их судьбой. А один на всё на свете, на рыбаков, торговцев, рабов, лошадей, камни, как мог всё предусмотреть и рассудить…

Рагдай напоил едва дышащего Вишену питьём из ромашки, соняшны, свиного жира, яиц, желудёвой муки и нескольких щепоток тайного зелья из своей торбы у пояса. Когда викинг уснул, его перенесли чуть подальше, туда, где был зажжён третий, небольшой костёр, чтобы разговоры и споры остальных не мешали ему отдыхать. Кудесник улёгся рядом на турью шкуру, велев Крепу наблюдать за спорщиками и, если дело дойдёт драки, будить. Рагдай уснул, несмотря на горестные крики, шум, собачий лай, висевшие над селением.

Сон его оказался нагромождением видений и прерывался то и дело чёрной пеленой, то ли оттого, что человек очень устал, а подле него лежал конунг Вишена, воскресший воин, не попавший почему-то в Валгаллу, толи из-за того, что само место, среди подготовленных для посадок огородов, было не простым. Скорее всего, эта окраина Орлицы среди пологих, как огромные земляные волны гор моравской долины, было одним из тех мест, так описанных в древних письменах Шестокрыла и Рафли: «…и шёл невидимый свет сквозь твердь земли, и вверх и вниз, и сила его была такова, что, говорили мёртвые, виделось, что было, есть и будет, и даже Иегова не мог тут тленом поразить живых…»

Рагдаю привиделись как наяву огромные башни Константинополя, блики золотого солнца в лазурной воде пролива, стражи на зубчатых стенах, в драгоценных камнях матроны на прозрачных ложах. Взгляд его стремительно нёсся среди толпы на пристанях, вдоль арок акведуков, по торговым рядам, минуя склады, руины, узкие улицы бедноты, петляя между колоннами дворцов и статуями античных и христианских героев. Он летел под гулкими сводами фресок и золочёной резьбы, над мозаичными, мраморными полами терм, бассейнами, полными беззаботной молодёжи, над плахой, где деловито рубили руки очередным ворам, среди горестных лиц невольничьего рынка, конюшен касогов и тюрков, наёмной стражи императора Ираклия, шелкопрядильных мастерских, школ философии, бесконечных полок с книгами в библиотеке патриарха, лачуг и храмов. Вокруг мелькали лица злых работорговцев, рабов, шутов, менял, куртизанок, мастеровых… Сознание стремительно мчалось среди этой пестроты, сквозь воду, огонь и камень, вокруг звучал многоязычный говор, непрерывно и гулко, будто под сводами бесконечной пещеры:

— За этих двенадцать грузинских женщин прошу только двадцать солидов. Это даром, клянусь Моисеем, — говорил кто-то по-еврейски, — даю ещё этого перса, как подарок…

— Так он же ослеплён! — возражал другой голос по-арабски.

— Зато может петь и играть на дудке! — следовал ответ, — тем более они скопцы.

— Они вышли на триере, когда мы обогнули Киликию со стороны Гафоса. Был штиль, парус висел, на вёслах нас догнали пираты, — быстро говорил ещё один голос по-армянски, — клянусь словом Заратустры, забрали всё, даже амфоры из-под оливок… — зато, уважаемый Армен, они не убили те я и не забрали корабль, как у Изима из Искандерона…

— Я, как император полумира и всех христиан, не могу дать вашей общине права больше, чем, например, грекам. Это породит вражду. А подати вы должны платить. Знаете, сейчас нашей армии на Кавказе нелегко. И нужно нанять много воинов, вместо тех, что легли, отражая аваров! — как будто говорил по-гречески император Ираклий и его силуэт в золочёной одежде, красных сандалиях расплывался в горячем воздухе…

Полёт во сне после этого продолжался поочерёдно то внутри каменных кладок стен, то на ослепительном солнечном свету, между парусов, мачт и кричащих чаек над заливом Золотой рог и дальше. Новые голоса, мужские и женские, ворвались в сон кудесника, навалившись друг на друга, возникая и неожиданно пропадая:

— Мама, мама, я не буду есть эти отруби, они воняют! — сказало видение грустным голосом девочки.

— Другой еды нет — твой отец потратил на потаскух всё, что выручил за мои серьги… — ответила ей какая-то женщина из тумана.

— И сказал тогда Бог Синее Небо, пусть степи ваши будут зелены, реки полны рыбы, кони сыты, стрелы метки, а женщины плодовиты, — распевно полетели слова тюркского шамана, — а в это время утургуры сделали набег на улус Тотора, и тогда Урсум-батур…

Потом сознание Рагдая стало подниматься навстречу открытому небу и с высоты большей, чем высота полёта птиц, взору открылся великий византийский город, его улицы дома и дворцы, толпы народа на рынках и пристанях. Дымы очагов складывались в рунические знаки, похожие на «спящий глаз кошки», «змею реки», «крест в круге». Знаки были похожи на те, что чернели на сводах пещеры Медведь-горы на берегу реки Москвы в Тёмной Земле. Потом руны стали складываться в бессвязные тексты. Всё озарялось зелёным светом. Повеяло ужасом оттого, что в письменах чувствовался смысл, но он был отделён тонкой, неодолимой преградой. Мучительное чувство возникало из-за того, что эту преграду никак не удавалось преодолеть. И вот, среди знака «чрево матери», прямо из рун, поднялась исполинская фигура четырёхкрылого существа с головой змеи, шестью человеческими руками, с когтями рыси. Грудь чудища покрывали гранитные плиты, спина и хвост сверкали. Из жёлтых глаз били молнии. Движения когтей рассекали воздух, и воздух падал вниз, как глыбы льда. Из зловонной пасти вырывался горячий ветер. Он образовывал смерчи и в них кружились облака, деревья, людей и крыши… Потом появилась Ясельда, огромного роста, выше облаков, и потом наступала темнота.

Сон кончился. Рагдай открывал глаза, не зная, что с ним и где он. Первое, что он увидел, была спина Крепа и отблеск костра играл на его плече. Была ночь. Звёзды ярко светили, луна была золотистой и её полукруглое очертание смотрело рогами на Орлицу. Дым от костра щекотал нос. У дальнего костра викинги жарили какое-то мясо и капающий жир ярко сгорал в огне. Лаяли собаки. Раздавались голоса, совсем не такие, как во сне кудесника, а обычные, свои.

— Вернёмся к началу: ты возражаешь, что славянские боги слабы и не могут тягаться в мощи и хитрости с Одином и Локи? — спрашивал Свивельд, — только спокойно говори.

— Бог Один есть сын великанши Бестеллы и Перкунаса, по-вашему Бора, а по-прусски Перуна, и из-за этого главенство ясно, — отвечал Форлаф, — не может сын быть сильнее отца.

— Нет, не так, потому что Перкунаса ещё не было когда Бестелла и Бор срубили ветку Мирового Ясеня и воздвигли стены Асгарда. Этот Перкунас скорее бог-ван, чем бог-ас. Спроси кудесника Рагдая, он растолкует, он про разных богов всё знает!

Рагдай, в другое время с удовольствием поговоривший бы с викингами о рождении германских богов, сейчас не имел ни сил, ни желания даже шевельнуться. Он закрыл глаза и видения сна повторились. Всё закончилось когда Луна прошла по чёрному небу две трети своего пути. Мясо было съедено, кости брошены, пришедшим искать объедки сербским собакам даны имена Хейд и Хромая, а спор о богах угас из-за утомления обжорством и исчерпания хитроумия.

Из мрака ночи постепенно родился неясный гул. Он быстро разросся, обрёл эхо, из него стали проявляться топот копыт, ржание разгорячённых лошадей, неясные голоса. Очень скоро к нему присоединился совсем близкий железный лязг, неожиданно повторенный эхом со всех сторон. Раздались тревожные крики сербов между домами:

— Обры! Обры! Авары! Авары! Спасайтесь!

Из мрака появился полтеск Коршуг. Он был братом Гура, убитого в прошлом месяце неизвестными в Зеелове, когда войско Стовова только шло против течения Одера от Померании к Силезии. Рагдай узнал его по шлему с шипами из клыков медведя. Указывая булавой в темноту, Коршуг сообщил что авары многим числом вышли из-за холмов со стороны Одера, перешли овраг у Стрилки, сбили сторожу лангобардов и движутся по полю в сторону Орлицы. Им навстречу, на пашню со стороны берега Моравы вышли сотни три конных и столько же пеших воинов, похожих на лангобардов. Они теперь стоят отсюда тысяче шагов, не зажигая огней. Туда пошёл Вольга с тремя людьми чтобы знать, куда кто двинется после сражения если оно состоится.

Когда полтеск ускакал к своей дружине, Рагдай передал сказанное разбуженному уже Гелге. Тот решил разбудить всех остальных и приготовить к бою. Отступать было некуда, поскольку в темноте было трудно понять, где находятся враги. Оставаться на околице погасив костры и ждать, было предпочтительнее.

Спящих растолкали. Разметали и погасили костры. В темноте, только при свете лунного месяца и звёзд, проклиная неспокойную страну, викинги надели кольчуги, шлемы, разбирали щиты, копья и топоры. Они снесли сундуки поближе к Вишене, туда же перенесли раненых, перевели лошадей. По настоянию книжника лошадей оседлали, привязали к ограде как можно более кучно на случай, если придётся быстро уходить. Воины сели на траву вокруг и стали ждать, напряжённо прислушиваясь. Вне их строя остались только тюки с сушёной треской, зерно, бочонки пива, инструменты и разная малоценная мелочь. Тем временем отряд самообороны их селения прошёл с факелами к восточной окраине Орлицы. Было видно, что сербов теперь больше, чем было при встрече вечером Ясельды. Рагдай, с трудом отгоняя простыми заклинаниями обрывки своих чудовищных видений, послал Крепа к Стовову узнать, что тот собирается предпринимать. Однако, прежде чем Креп успел уйти, от князя явился Скавыка и передал приказ: всем со скарбом и лошадьми идти на западную окраину Орлицы. По словам Скавыки бурундеи, стребляне и полтески были уже там. Гелга распорядился. Викинги снова подвели лошадей к поклаже и стали её грузить. В темноте они навьючили на лошадей продовольствие, сундуки, вещи, погрузили раненых. Стараясь как можно меньше шуметь, они провели их между домов туда, куда показывал Скавыка. Селение не спало. Под лай собак везде ходили люди, бродили животные, до которых сейчас никому не было дела. Несмотря на свои размеры, зажиточность и многолюдность, Орлица не имела никаких укреплений, ни частокола, ни даже вала со рвом. Это было трудно объяснить потому, что за один день можно было легко его соорудить, а за несколько дней вполне можно было превратить Орлицу в сильное укрепление вроде аварских хрингов из нескольких круглых валов и рвов. Но укреплений не было, и появление между домами врагов с любой стороны, могло произойти в любое время. Селяне метались повсюду, прячась в погреба или стаскивая в потайные места пожитки и ценности. Они собирались в большие дома и готовились завалить изнутри двери. Несколько стреблян, пользуясь неразберихой тащили на верёвках коз и свиней к своим товарищам.

Достигнув места, где собрались дружины, викинги заняли место между полтесками и кривичами. Рагдай подошёл вместе с Эйнаром к князю и стал выяснять его намерения. Однако Стовов сейчас был не в себе. Он бил плетью проводника Тихомира, пойманного только что при попытке сбежать, пользуясь темнотой и суетой. Тихомира держали за руки и тянули за них в разные стороны двое княжеских отроков, и им тоже иногда доставалось, когда князь промахивался.

— Проклятый предатель, будешь знать, как меня обманывать! — приговаривал князь, — это тебе за всё! На!

Серб визжал под ударами, изворачивался и тараторил, что он ни за что не убежал бы, и что его неправильно поняли:

— Я просто гулял, и ночью в здешних лесах ходить нельзя… Ночью никто, даже я, не распознает устроенные жителями волчьи ямы и ловушки, нельзя обнаружить засаду разбойников или воюющих сторон, и в лесу верно полным-полно аваров-оборотней, упырей и вурдалаков, только и ждущих возможности напиться славянской крови!

Одновременно Мечек с бурундеями уговаривали князя не покидать селение до рассвета, пока не станет ясно, чем окончится продвижение аваров. Вполне возможно, что проход к Оломоуцу будет свободен и можно будет двигаться туда, как и было намечено раньше. И где-нибудь там ждать известий от Хетрока.

— Хорошо, это разумно, — ответил на это Стовов, прекращая избивать проводника, — останемся здесь до утра.

Вскоре со стороны полей на востоке донёсся грохот, словно треснула земля. Послышались звуки битвы: гудели копыта, ржали кони, звенело оружие, кричали люди. Затем наступило кратковременное затишье, потом, прямо за селением, там, где виднелись искорки факелов ополчения, раздались крики. Послышались удары оружия, предсмертное ржание коней, истошные вопли раненых и звуки аварских бубнов и дудок. Запылала крайняя постройка. Было видно как огонь мгновенно охватывает соломенную крышу. Округа осветилась и стало видно, как множество всадников на быстрых конях гоняют по полю фигурки ополченцев, рубят их изогнутыми мечами, бьют копьями, сбивают с ног, колют копьями и стреляют из луков на скаку. Любые попытки ополченцев оказать сопротивление, собираться в кучки для отпора, не удаются. Их очень быстро уничтожают по одному. Наёмников-баваров среди уже нет, видимо они первыми были убиты или сбежали. Жуткие крики убиваемых и раненых людей висели над полем. Несколько сербов добежали до проходов между домами, а авары их начали преследовать уже в Орлице.

Почти догнав ветер, как показалось, на обезумевших от бешеной скачки конях, примчался Вольга со своими разведчиками. У одного из них из плеча торчал обломок аварской стрелы.

— Авары напали на лангобардов у реки и там было сражение, но оно прекратилось из-за темноты, хотя лангобарды всё ещё стоят там, — сказал Вольга, показывая рукой на восток, — часть аваров прошла сюда и напала на отряд самозащиты из Орлицы. Половину его степняки посекли на месте. Часть сербов побежала к реке, а часть прямо сюда. Их гонят и рубят!

— Мы не боимся сражения! — гордо сказал князь, — мы этих аваров опять разгромим!

— Однако ещё двадцать убитых и вдвое больше раненых заставят нас забыть о погоне за сокровищем, — громко сказал Рагдай и все мечники обернулись на его голос, — всё будет тогда зря.

— Хорошо, — согласился князь, словно ждал этой подсказки, дающей ему право больше не показывать своим людям пренебрежение к опасности, удаль и стремление, словно тур, непременно сразиться с любым врагом, — будем отходить вдоль реки на запад, пока не оторвёмся от аваров.

— Давай, Тихомир, спасай себя, показывай дорогу, чтоб мы в ручьи и овраги не падали и в буреломах не застревали! — сказал Семик сербу, избитому до крови, — если жизнь дорога.

Здоровенные отроки отпустили его руки, наконец. Тихомир что-то жалобно начал говорить о своём брате, о боге и трудностях пути в темноте. Видимо почувствовав полную серьёзность сказанного, он поклялся Чернобогом, что будет заботиться о жизни воинов как о собственной. Рагдай решил поднять ему настроение и пообещал кроме сохранения жизни пять дирхемов за то, что серб выведет войско Стовова из опасной местности. Семик, видя, что Тихомир вот-вот упадёт в обморок, тоже приободрил его, сообщив, что в случае успеха он избежит обрезания ушей, носа и других выступающих частей тела.

— Тут у нас чудеса происходят, — сказал князь, собрав воевод всех дружин, — мёртвые воскресают, святые появляются из девок малых, но в ночном походе каждый должен быть сам за себя.

— В лесу на нас отважатся напасть разве только духи мёртвых, от которых у всех есть обереги, — ответил Вольга, — враги пусть нас боятся.

— Надо договориться, где мы встретимся, если потеряем друг друга, — сказал Эйнар, переводивший Гелге слова славян.

— Кто потеряется, пускай возвращается к кораблям, — произнёс громко Стовов, — далеко, зато верно.

— Хорошо, — сказал Мечек.

— Понятно, — сказал Оря.

— И берегите Ясельду, её теперь можно использовать как знамя для сбора войска из местных сербов, моравов и хорватов, бесплатно и бессрочно, — сказал Рагдай.

— Да-да, таких заложников будем беречь! — ответил Семик за князя.

После этого войско начало отходить от Орлицы. Село уже почти всё полыхало. Авары добили отряд самообороны на поле и, рассыпавшись по всему селению, стали врываться в дома. То там, то здесь слышались звуки коротких схваток, когда мужчины сербских семей пытались помешать врагам ворваться во дворы, трещали выбиваемые ворота и двери. Вспыхивали крыши домов и построек. Метались вырвавшиеся кони, быки и козы. Носились перепуганные собаки, гуси и куры. Женщины визжали, дети кричали, авары победно смеялись и гикали. Густой дым и тошнотворные запахи горелого человеческого мяса плыл в тёплом воздухе, заглушая запахи цветущих яблонь и вишен.

Князь велел выступать, имея целью пройти в середину леса и там ждать рассвета.

Впереди, как всегда пешим порядком, двинулись несколько стреблян. Тихомир был среди них, привязанный за верёвку к руке Куна. Едва углубившись в заросли за краем полей, озаряемые всполохами огня горящего селения, проводник сошёл с тропы. Путь через невысокий кустарник, идущий вдоль опушки леса, был по его мнению, хоть и более длинной дорогой, зато более безопасной. Звуки резни в Орлице стали утихать в листве, пока совсем не исчезли.