Золото небесных королей

Глава двенадцатая КРЕСТОНОСНЫЙ ВЫБОР

Убедившись в том, что авары оставили мысли о штурме препятствия и продолжении погони за ратью Стовова, полтески двинулись на северо-запад.

К полудню они нагнали Стовова и его людей у глубокого оврага. Через досадное препятствие дружины уже начали переводить лошадей.

На дне оврага шелестел крохотный ручеёк, обгладывая мох с валунов и упавших веток. Выше и ниже по течению виднелись небольшие запруды, образованные оползнями и намытым сором. Вдали блестело озерцо созданное бобровой плотиной. Там по колено в воде трое стреблян из бокового дозора нашаривали то ли раков, то ли обронённый предмет. Склоны оврага были покрыты зарослями хвоща и крапивы вперемешку с кустами волчьей ягоды. Несколько осин своей унылой серо-зелёной корой нарушали радостную торжественность белоснежной стены берёзового леса, раскинувшегося на западе. Пользуясь отсутствием облаков, полуденное солнце напористо било в листву, траву и ручей, в водную зеркальную рябь запруды. На другом берегу оврага, чуть поодаль, нисколько не боясь множества людей и лошадей, стоял лось-великан с едва отросшими рогами и глядел в ту сторону, откуда разносился необычного шум, голоса и ржание.

На своё счастье, лось решил уйти и исчезнуть раньше, чем на его сторону поднялись Стовов Багрянородец со старшими мечниками, в сопровождении проводника Тихомира и Рагдая. Несколько стреблян по указанию Стовова тут же двинулись дальше на запад, в сторону реки Быстрица, убедиться в отсутствии опасности. Сам князь, убедившись, что его сейчас конь отдыхает в тени, спешился и уселся на краю оврага на расстеленной турьей шкуре. Он хмуро стал наблюдать, как бурундеи освобождают от тюков, корзин и сундуков вьючных лошадей, готовя их к переправе через овраг, а кривичи тянут вниз рыжую корову. Захваченная у сербов корова упирается и норовит зацепить рогом ближнего к нему молодого кривича. Вверх и вниз по склону снуют ловкие стребляне, таская валежник и укладывая его на склонах так, чтоб он цеплялся друг за друга, за камни, за вбитые в каменистую глину колышки и образовывал дорогу. Эта дорога, по их замыслу, должна была сократить время на переход лошадей и уберечь их от падений. Бурундеи только руками разводили и ухмылялись такому непониманию возможностей этих выносливых животных. Они спокойно могли идти, хоть и зигзагами, боком к склонам, но достаточно быстро. Бурундеи решили не снимать поклажу со своих лошадей. С предосторожностями они свели несколько лошадей к ручью и начали постепенный подъём. Животные старательно переставляли скользящие копыта, почти касаясь боками склона: трещали ветви, сыпались камешки, хлопали поводья, дёргающие за звякающие удила. Бурундеи затейливо ругались и рассуждали, что могло здесь с ними произойти, если бы их не остановила ночью засека, и они, уходя от аварской погони прямо к этой огромной ловушке, к лесной пропасти, попадали бы в неё в темноте.

Тороп с Семиком, развалившись на шкуре рядом с князем, обсуждали рассказ Ори о схватке полтесков с аварами у засеки.

— Этих полтесков не понять, — сказал Семик, — то бросают в зиму свои дома, от того что рядом бродит медведь, который вроде как дух их бога всех животных, а то вызываются пойти под стрелы на верную смерть…

— Дикий народ, клянусь Велесом! — ответил Тороп.

— Думаю я, что привирает немного Оря, — задумчиво сказал Стовов, — не может быть, чтобы двадцать пять сразились против двухсот и не погибли все до одного.

— Ладри был там и тоже видел бой, — сказал на это Рагдай, — щурясь от солнечного блика, — у полтесков четверо ранено и двое убито.

— Во-во, раненных и то мало, — ткнув пальцем в пустоту сказал Тороп, — просто аварам хвост показали из кустов и проводили за собой, пока те не притомились.

— Да и не пошли бы авары к засеке, — в свою очередь сказал Семик, они ж степные, его им в глухомани искать?

— Может встанем тут станом, обед сварим? — спросил Тороп, обращаясь к князю, — место хорошее, ниоткуда не просматривается.

— Сварим, если округа будет чистая и стребляне никого не найдут поблизости, — ответил Стовов, — а так похрустите зерном на сухую или рыбы сушёной у северян возьмите.

— Ты, Тороп, можешь объяснить, отчего это мы тут в войну не нашу ввязались? — спросил Семик, хотя было понятно, что вопрос надо было задать князю, — теперь вот врагов себе смертных нажили здесь, обров-аваров.

Тороп только вытаращил глаза и развёл, не понимая, чем он может оправдаться за то, что от него не зависело. Насупило молчание. В овраге послышались возбуждённые женские голоса. Это служанки княжон ругали кривичей за то, что они не уследили за одной из их лошадей с поклажей. Лошадь опрокинулась и в ручей посыпались корзины с одеждой, подстилками и одеялами.

— Какие неловкие! — воскликнул Тихомир заглядывая вниз, — может быть вы меня отпустите меня, добрый господин, дальше дорога до Оломоуца понятна.

— Наш друг, воевода полтесков Хетрок, наверно скоро должен вернуться, — вместо князя проговорил Рагдай, продолжая ходить вдоль оврага, — он придёт примерно туда, где мы оставили корабли, а мы в это время будем в Оломоуце. Нужно от нас кому-то вернуться обратно в верховья Одера к кораблям, а потом вместе с Хетроком прийти опять сюда через враждебные места. Кто сможет лучше тебя проводить наших людей? Поэтому давай, отработай монеты, что тебе дали, и потом мы тебя освободим.

— Или я с тебя кожу кусочками срежу и солью присыпаю, — добавил князь, — так по дням выходит, что если только Хетрок жив, не захвачен в плен и псарь Крозек не заплутал, то он уже должен через три дня вернуться. Ты отведёшь наших людей обратно к кораблям на Одере, а потом приведёшь их с Хетроком к нам, к тому месту, где мы встанем станом около Оломоуца.

— А если не вернется ваш воевода? — спросил грустно серб, — что будет со мной?

— Тогда мы всем войском пойдём к Марице, и горе тем, кто попробует нам помешать добраться до этой реки у Адрианополя! — звонко воскликнул Рагдай, и все посмотрели на него с удивлением, — а ты пойдёшь с нами за большую награду.

— Мы что, всем скопом пойдём к Марице где может и золота-то никакого уже и нет? — спросил Тороп, косясь на Рагдая, — поляжем только зазря костьми, смертное дело-то.

— Ты такое не говори! — воскликнул князь, — чем я с другими князьями тогда расплачусь за то, что они дружины мне дали для похода? Титьками коровьими? Или твоими жёнами? Как нет там золота? Ты меня не путай! Должно быть! — Стовов поднял на мечника недобрый взгляд и хлопнул ладонью по шкуре так, что перстни на его пальцах жалобно клацнули, — тебе бы только со стреблян белок да куниц собирать, да капустой пузо набивать. Обленился, забыл, кто тебе землю дал! Там оно — золото несметное нас ждёт. Вот распутаемся с этими степняками и все потечёт гладко к сладкой жизни. Как мёд в глотку. Чего застыл? Поди, всех поторопи с переправой, чего они там медлят…

— Землю, что ты мне дал в удел, прежде мы для тебя у стреблян и мещеры с мокшей отвоевали! — огрызнулся Тороп, тем не менее вставая с места и поправляя голенища мягких булгарских сапог, — золото золотом, а землица своя надёжнее, она никуда не убежит, и из калиты её не своруешь, а золото это… — он не договорил, махнул рукой и пошёл вдоль оврага к тому месту, где заканчивался подъём по склону и где постепенно накапливались переведённые через овраг лошади и воины. Несмотря на близость неприятеля, он был в нарядной свите поверх двух льняных рубах с вышитыми воротами и рукавами. Вместо шлема, в отличие от Семика, на голове его была богатая соболья шапка с красным шёлковым верхом.

— Чего так резко-то? — недовольно спросил Семик, глядя прямо в глаза князю, — где это видано, чтобы князь старшей дружине на кормление пенял? А за что мы тебя князем ставили и клятву давали пуще живота своего беречь хоть в бою, хоть не в бою? Чтобы ты нас уделами попрекал и хозяйственной хваткой? То ты полтесков к себе приближаешь, то хулителей Ярилы прощаешь, ты что, Стовов?

Стовов Багрянородец промолчал. Только тяжёлое дыхание и прищуренный взгляд, устремлённый в глаза Семика, выдавали его едва сдерживаемую ярость. Наконец он отвернулся и принял горделивую позу.

— Слушай, кудесник, это всё из-за тебя, из-за твоих ошибок мы теперь с ханом Кубратом, или как там его, воюем… — продолжил Семик говорить, обращаясь уже к Рагдаю, — там, на реке Одер ты с ними не поладил.

— А что, я должен был, дать себя убить, что ли? — от удивления у Рагдая даже брови поднялись, — сам-то то в боевые приёмы полтесков не веришь, то князь тебе не мил, то считаешь, что это я войско по чужой стране веду! Я сказал, где золото может быть столько, сколько только у великих королей бывает, и если бы я со своим слугой мог его найти, захватить и удержать, я и без вас бы это сделал. Просто от вас ваши боги отвернулись и больше не слышат вас.

— Нужно принести жертву Яриле, — сказал глухо князь, — корову.

— Это всё из-за женщин в войске, из-за них мы ссоримся! — неожиданно изменил направленность разговора Семик, — может быт надо её в жертву принести, княжну Ясельду, если местные славяне считают её святой христианской чудотворницей, то Ярило должен остаться сильно доволен, и точно расщедрится на сокровища. А её отцу Водополку мы на обратном пути немного золота отдадим…

— Да не пойдём мы обратно через Волхов, — сказал Рагдай, — если мы перетащим корабли от Одера к реке Мораве, и через Дунай пойдём к реке Марице, то потом с сокровищами в три раза ближе будет идти до Днепра, и дальше вверх по его течению, через все пороги к Гнезду, а оттуда уже в Тёмную Землю.

— Нет, Ясельду трогать пока не стоит, — сказал князь, — пусть будет в жертву принесена корова.

Кривичи перевели всех своих лошадей и перенесли припасы и оружие. Бурундеи проделали только половину перехода, стребляне перенесли все свои вьюки, тюки и корзины и приступили к переводу лошадей, а викинги только-только начали переправу, неся впереди раненых. Полтески расположились на отдых, снимая защиту, одежду, осматривая раны и ушибы, повреждения оружия и конской упряжи.

— Ну, кудесник, чего молчишь? — спросил снова князь с непонятной настойчивостью, — почему нельзя было тогда на Одере с аварами как-то по-другому договориться, а не начинать драку?

Рагдай указал пальцем на Ладри и Ацура, прохаживающихся неподалёку и о чём-то разговаривающих. Высокого и широкоплечего Ацура, положившего руку на плечо мальчика, можно было бы сейчас принять за его отца, повествующего о премудростях жизни.

— Вот, кстати они… — сказал кудесник, — ещё раз тебе говорю, что я, Эйнар, Ацур и Ладри купались в реке у развилки тропы под скалой в верховьях Одера, неподалёку от стана, где сейчас спрятаны наши корабли. Ладри обиделся на нашу шутку во время купания и побежал по тропе в заросли. Там он попал прямо на отряд аваров, которые спускались к реке по узкой тропе и нас не видели.

— Значит я по вине тощебрюхого мальчишке оказался сейчас в роли беглеца, за которым гоняются два короля, аварский и лангобардский? — спросил Стовов Багрянородец приставая и казалось, что он сейчас сделает что-нибудь лишнее и ужасное в отношении мальчика или кого-то ещё, больше, чем просто с гневом выбрасывать слова из себя, — и этот рыжемордый Ацур, конечно не уследил за своим волчонком и из-за этого всё происходит? Да? Это из-за них нас оставили без милоти наши боги и я теряю теперь время и людей?

Рагдай встал, тонко уловив подступающие к князю неконтролируемое бешенство вызванное бессонными ночами, долгой непрерывной дорогой сюда от Нерли и Москвы, отсутствием привычного вина и пива, худой едой и водой, огорчениями потерь и неопределенностью. Он обошёл князя, остановился за его спиной и с силой положил свои рук на его плечи, удерживая того на шкуре. Тороп и Семик от удивления даже раскрыли рты. Стовов тем не менее покорно опустился обратно на место, словно в прикосновении кудесника была сила чудесная, способная мгновенно погасить его вдруг вспыхнувший гнев и раздражение ко всему миру.

— Нет волнуйся, боги не оставили нас, князь, ведь нам раз за разом удаётся избежать окружения большими силами врага, Великий Ярило недавно оживил конунга Вишену и мы не лишились его дружины, так нам необходимой для дела, — сказал Рагдай, — мы ждём Хетрока с вестями от Андрианополя, и я верю, что они будут для нас хорошими.

— Это верно, воскресший викинг, это сильный знак, — сказал, согласно кивая, Семик, — и местные пахари признали в нашей пленнице Ясельде свою святую и молятся ей как богу.

— А перед той битвой мы послали Эйнара к кораблям, чтоб вы все затаились и изготовились к бою, и тогда ещё не знали мы как выручить Ладри, потому что мы не знали, что он у аваров уже в плену. Если бы знали, то можно было дать за него выкуп, пять-шесть дирхемов или половину безана, — продолжил Рагдай говорить таким тоном и с таким видом, словно бы он уговаривал покупателя своей книги купить её вдвое дороже, чем она стоила на самом деле, — но тогда на другом берегу Одера появились кривичи из твоей дружины, неосторожные и теперь мёртвые Беляк и Дубень, что должны были стоять в дозоре на тропе, как ты им и велел, а сами они при этом куда-то отходили. Твои дружинники неожиданно появились с оружием, с красными щитами и были похожи как на воинов короля Ариоальда, так и на воинов короля Самосвята. Авары решили, что тут на них устроена засада и напали на меня! Вот как было!

— Клянусь всеми богами-асами, что так и было! — сказал подошедший к ним Ацур, — меня там сразу чуть не убили из-за того, что никто не заметил вовремя конный отряд аваров, и если бы я не мог лазить по скалам как кошка.

— Не стали бы мы, князь, нападать на аварский отряд из-за никому не родного мальчика, если его можно было легко и не очень дорого выкупить, — с видом человека, сделавшего что-то важное, сказал Рагдай, завершая свои увещевания, — так что мальчик ни в чём не виноват, смотри, князь, как он расстроился из-за твоих жестоких слов.

— Я не тощебрюхий… — сжав зубы и отворачивая распухшее от не заживших ещё кровоподтеков лицо, сказал Ладри, — я не виноват, что они на меня верёвку набросили и потащили…

— Смотри-ка какой слух у него острый, — уже успокоившись сказал Стовов, — и говорит по-славянски складно, прямо как литва смоленская.

— Зато я по твоим обидным словам рыжемордый, — сказал Ацур, разводя руки в стороны, — это как?

— А ты как будто не рыжемордый, — усмехнулся Семик, словно ища ссоры, — борода рыжая, ресницы и то рыжие, так какая морда получается?

— Это цвет медного золота, клянусь бородой Тора, — сказал Ацур, — что за нападки?

— Обижаться на Стовова всё одно, что обижаться на северный ветер, — сказал шутливо Рагдай, не давая и шанса для возникновения здесь сейчас ссоры, — князь говорит от всего сердца как жрец небесный, а потом размышляет как князь земной. Сначала молвит, а потом поймёт, что верное молвил или нет. Потому Стовов — князь Каменной Ладоги и Стовграда. У него и старшая жена, княжна Бела, такая же. Как скажет, что идёт на вас, так по колено в землю одним словом уже и вгонит. А Часлав, сын его…

— Слушай, кудесник! Не посмотрю на твоё колдовство! — рявкнул тут Стовов, а потом, поколебавшись, добавил уже примирительно, — Рагдай наш человек, ему верю как себе!

— Никто и не спорит, — неохотно сказал Семик, почёсывая низкий лоб и наблюдая за тем, как к ним подходит угрюмый бурундейский воевода Мечек с двумя своими старшими воинами, — вот идёт мещерская душа, сейчас опять что-то плохое про поход скажет, припасы наверное кончаются опять.

Мечек был разут из-за начавшейся жары. Его белоснежные босые ноги странно смотрелись под тёмно-зелёными штанами с кожаной шнуровкой, сейчас распущенной. Он был в одной рубахе с расшитом красными петухами и конскими головами воротом и рукавами, без своей привычной длиннополой свиты и плаща. Панциря из железных пластин и шлема с клыками медведей на нём тоже не было. Однако серебряное солнце князя Эрзена Пешуса висело на цепи на его груди. Его воины в яйцеобразные железные шапки, утыканных по ободу клыками хищников, заросшие гуще чем викинги соломенно-рыжими бородами, несли в руках копья со змеиными языками-флажками. На бурундеях были как обычно надеты лакированные кожаные панцири поверх шерстяных свит, усиленные железными бляхами как у степняков. Их знаменосец нёс трепещущий красный стяг на поперечной перекладине с изображением всё того же трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями.

— Чего это он босой, но со стягом? — удивлённо произнёс Сесик, — чего-то важное хочет сообщить, наверно, что оставляет нашу рать и возвращается на Оку.

— Ему князь его Пешус вернётся без спроса, — проворчал Стовов и уже громко спросил бурундейского воеводу, — как дела, Мечек, чего стряслось?

— Все мои перешли через овраг, — сказал воевода, щуря глаза от солнечных бликов и кривя морщинистое лицо, — и вот что хотел я сказать тебе, о чём поговорить, князь…

— Решил один назад идти, домой? — усмехнувшись переспросил князь, подмигивая Семику, — устал поди?

— Нет, храни тебя Ярило и Юммо, — ответил Мечек, оглядываясь на Рагдая и Ацура, — от Стовграда до Новограда-на-Волхове мы шли по твоей земле, потом по земле Водополка Тёмного, по Ладоге, реке Новой, через Моонзунд, пруссов, поморян, Одер, слезцев сюда, к Мораве…

— Руки устали грести или лошади идти? — бесцеремонно перебив его, спросил Тороп и затем глухо засмеялся, огляделся по сторонам, как бы приглашая других присоединиться к веселью, — чего-то на бурундеев не похоже, что они расстояний теперь пугаются, ты же говорил, что и ты и в Саксин-на-Волге ходил, и в Тарухань ходил, и в Киев…

— Да, я по харыз-юлыйской дороге через Сарын-на-Дону, Балин и Курс туда купцов несколько раз сопровождал с воинами князя… — ответил Мечек, растягивая слова, и было понятно что он вполне спокоен и добродушно настроен, — не про то я сейчас…

— А про что?

— Тучи сгущаются у нас над головой, — Мечек укоризненно покачал седыми кудрями и посмотрел в сторону Ладри, — идём мы по землям враждебным, где все против всех воюют и совсем не понятно как дальше быть всем нам, а от Хетрока всё нет вестей.

— Хорошо сказал, красиво, ну прямо как полтеск, — князь то ли улыбнулся, то ли оскалился злобно, — ничего не понять!

— Мечек хочет сказать, что тут война всех со всеми, и не ведомое никому наше малое числом войско рано или поздно уничтожат те или другие силы, — вмешался в разговор Рагдай неожиданно расстроенным голосом, — каждая сторона может подумать, что мы приглашены врагом для тайных и коварных дел в их тылу, для нападения на вождей или потравы колодцев например. Лангобарды будут думать, что мы стоим за аваров, авары будут думать, что мы за Само, а Самосвят будет думать, что мы за франков.

— Может быть нам действительно стать за кого-нибудь, чтобы хотя бы одна из четырёх сторон на нас не охотилась? — наивно спросил Ладри, — так ведь будет лучше?

— Ацур, слушай, уведи его, глаза бы мои его не видели, — сказал на это князь, — он ещё будет здесь голос подавать!

— Принять чью-то сторону будет ещё хуже, — ответил Семик, — тогда уже не отговоришься, что мол мы тут случайно участвуем в боях, а сами по другой нужде находимся в этих краях. Мы не трогаем никого и нас никто не трогает.

— Да в том то и дело, что трогает! — неожиданно поддержал мысль Ладри книжник, — нужно примкнуть к кому-нибудь, например к франкам. Мы же назвались при встрече с лангобардами алеманами и хитрость сработала, и на нас они не напали.

— Пока вы сами на их короля не напали, — скривив в усмешке рот сказал на это Семик, — теперь с лангобардами лучше не встречаться, а ведь они вроде союзники франков.

— Трогать никого не будем и пройдём как нитка за иголкой, клянусь Ярилой, — сказал Тороп, — нам только бы Хетрока дождаться с вестями, а потом мы всё равно отсюда сразу уйдём, чего думать здесь, не понятно мне. Постоим спокойно станом где-нибудь, подождём разведчиков.

— Тут мест спокойных я что-то не наблюдаю, — задумчиво сказал на это князь, — везде глаза и уши, а после обретения святой в войске своём, так вообще началось…

И действительно, посмотрев туда куда князь при этих словах указал пальцем, все увидели как неподалёку от места, где стребляне переправляли заложниц, уже стояла кучка сербов и хорватов с крестами в руках. В руках у них были изображения их святых, нарисованные и скульптурные, и было слышно что они что-то поют, а сербский проповедник Драго машет руками в такт пению.

— А ещё говорят, что это мы идолопоклонники, — сказал Стовов, поворачиваясь теперь к Тихомиру, — а с собой идолов мы не таскаем и постоянно песни священные не распеваем, потому что делом занимаемся, делом…

— Да эти христиане и есть главные идолопоклонники! — согласился Тихомир, — но это не я их сюда позвал, это всё брат мой, ему архиепископ Куниберт, друг короля Дагобера, здесь приход обещал, вот он и старается, я же уже говорил!

— Может быть говорить всем встречным что мы люди архиепископа Куниберта и сопровождаем святую Ясельду в её путешествии по землям заблудших моравов? — спросил как бы сам себя кудесник и почесал бритый на ромейский манер подбородок, заросший однако уже густой щетиной, — по крайней мере быстро проверить это ни у кого не получится. Для франков, алеманов, лангобардов мы будем под защитой Папы Римского и Дагобера, а авары тоже не трогают христианских священников, и вообще никаких священников не трогают потому что их Тенгри, как они считают, самый первый и главный источник всех богов и верований на свете.

— Хорошо, — неожиданно согласился Стовов, — пока я её терплю из-за того, что она дочь Водополка Тёмного, дед которого когда-то с моим дедом ушли на восток из Гнезда на поиски богатых земель, пусть она будет нашим прикрытием как святая. Зовите христианина, сейчас мы с ним поговорим об этом, потому что ему придётся создавать перед всеми видимость нашего войска как святого.

— Зови брата своего! — сказал Семик грозно Тихомиру, — приведи сюда, нам нужно с ним поговорить. Поскольку он знаток веры Христа, пусть он едет с нами и будет везде и всем рассказывать про святую Ясельду, а мы будем как бы вооруженное христово войско.

— Крестоносцы! — воскликнул Рагдай, лукаво улыбаясь.

— Чего?

— Крестоносцы!

— Хорошо, — сказал серб, — мой брат Драго, по прозвищу Раймунд, проповедует в Орлице и во всех селениях Оломоуцкого края веру Христа именем епископа Куниберта Кёльнского, друга короля Дагоберта I, но не знаю, согласится ли он быть вашим слугой.

— Я плетью его пару раз огрею, так мигом согласится, забыл видно и ты сам, как это хорошо работает? — зло сказал князь, — веди его сюда живо!

— Хорошо, хорошо! — сказал старик, неловко поворачивая лошадь и направляя её к толпе верующих на краю оврага, — они наверно знают участь свою.

— Хорошо, хорошо… — передразнил его Семик, — а на нас Ярило-Солнце не рассердится, князь?

— Нет, — ответил тот, — я его уговорю, и кстати, где моя жертвенная корова? Тороп, иди и распорядись чтобы её привели сюда, настала пора принести её в жертву Яриле нашему, заступнику и вдохновителю.

Тороп нехотя поднялся и пошёл в сторону кривичей, расположившихся на отдых неподалеку. Там всем сейчас распоряжались Ломонос и Мышец. Они заставили всех кривичей, несмотря на бессонную ночь, счищать с лошадей лесной сор по примеру полтесков, чинить одежду и оружие. Старшие дружинники дремали, зато все отроки, кмети и гридни работали и за себя и за них.

— Хорошо бы Ярило за это на нас сердился потом, — сказал князь тяжело поднимаясь на ноги среди своих соратников.

Громадный, свиреполицый, он взялся за ворот своей расшитой рубахи, словно она его душила. Толстые пальцы двигались вместе с перстнями, наполовину скрытые бородой. Никто не удивился если бы князь сейчас разодрал до пупа рубаху и крикнул что-нибудь ужасное но угодное слуху свирепого Ярилы. Однако Стовов только снял с себя через голову льняную рубаху и остался ещё в одной, нижней рубахе, уже не такой длинной и без вышитого ворота, рукавов и подола. Он бросил снятую рубаху на грудь Семика со словами:

— На, пусть Миленка постирает и сама мне сегодня вечером принесёт!

Потом он сделал несколько шагов к краю оврага, косясь с прищуром на то, как викинги бережно перемещают по склону носилки с конунгом Вишеной. Слабый ещё Вишена, приподнявшись на локте, с любопытством глазеет по сторонам словно младенец, словно бы он впервой видит всё в этот прекрасный весенний солнечный день: деревья, небо, солнечные лучи, в первый раз слышит птичий щебет, ржание коней, громкие разговоры своих друзей и их смех и шутки.

— Ничего-ничего, этого жениха нашей святой княжны мы образумим, подойдёт только случай, — сказал Семик тоже вставая, упирая в бока кулаки после того как перехватил взгляд князя, — мы твои обиды и вражду к нему знаем, и все эти викинги нам тоже поперёк горла стоят, один поединок только чего стоит с Ацуром из-за Ясельды.

— А если бы они тоже так думали? — тихо спросил Рагдай, снимая свой плащ потому что в нём становилось уже нестерпимо жарко.

— Ту вообще за кого, книжник? — спросил его Семик с вызовом в голосе, — твоя Медведь-гора на Воробьях у Москвы, вроде на нашей земле стоит, весь твой род голядский князю в верности и мире вечном клялся, так чего же ты так печёшься за Вишену? Он же тебя в прошлом чуть до смерти не довёл со своим другом Эйнаром у Звенящих холмов.

— Они тогда скрывались в Тёмной Земле от убийцы Гутбранна, который убил их конунга и захватил драккар, а они с его золотом убежали, оставшись верными клятве Гердрику. Они охраняли меня во время путешествия к Матери Матерей в мещерскую страну и сами едва не погибли там от её колдовства и колдовских вещей её. И потом он тоже голинд как и я.

— Слишком ты доверчив, брат, — неожиданно сочувственно сказал Семик, — в наше время никому нельзя верить, это не то что раньше, когда благородство ценили больше выгоды…

— Кто бы говорил о благородстве, — сказал на это князь, поворачиваясь навстречу Тихомиру и Драго, быстро идущим к нему вдоль кромки оврага, — так, вот он, наш глашатай.

Стовов скрипнул зубами и прошёл сквозь отступивших Сесимика, Рагдая, Мечека и его копьеносцев. Рыкнул на подвернувшегося Ладри, вытянутой рукой схватил Драго за ворот сутаны так, что ткань треснула.

— Возложи, о Господь, шлем спасения на голову мою, дабы мог я противостоять нападениям диавола… — пробормотал Драго.

Другой рукой князь проделал то же самое с Тихомиром, и сказал:

— Ну, други мои? Согласны идти с нами и святой?

— Святость Ясельды признана верующими, но её непорочность и искренность нуждается в защите! — обеими руками, мягко но уверенно высвобождая свою одежду, ответил Драго, — не зная ваших намерений и кто вы такие, я не могу рисковать именем епископа Куниберта Кёльнского.

— Сейчас я тебе расскажу кто мы такие! — воскликнул Семик и со всего размаху ударил Драго в ухо так, что тот повалился на Тихомира, и затем они оба чуть не упали в овраг, — ещё одно непонимание и ты покойник!

— Ты чего, Сем? — удивлённо выпучил глаза князь, в левой руке которого вдруг оказалась только часть с ворота Тихомира без него самого, — я ещё не сказал их бить!

— А чего он? — переспросил Семик, перекладывая из руки в руку рубаху князя, — он чего, не понимает, что надо говори с нами вежливо?

— Он исправится, — сказал Рагдай, — иначе он не продержался бы в этих беспокойных местах.

— Смотри, а то к дереву прибью! — почти крикнул Семик в сторону сербов, которые начали кое-как подниматься и отряхиваться, — не груби нам!

— Я не стану покрывать язычников, если они не пообещают принять веру Христову! — поднявшись на ноги сказал Драго, гордо поднимая голову, — возродит в вас Господь бессмертие, что утратили вы через грех своих прародителей и, пусть недостойны вы приблизиться к Его Священным Таинствам, всё же хочу я дать вам возможность заслужить радость вечную!

— Ах ты! — снова воскликнул Семик и ударил проповедника по лицу, от чего тот, споткнувшись о ногу Тихомира, свалился в овраг вниз головой.

— Семка! — только и вздохнул князь, — что на тебя нашло?

После шума осыпающейся земли, хруста ветвей и сдавленного крика, из оврага донёсся удивлённые возгласы викингов и голос Эйнара произнёс:

— Всё! Спину сломал, клянусь Хеймдаллем!

— Да смилостивится над нами Господь, все мы Его дети, — неуверенно крестясь, заключил Тихомир.

— Нет, нет, жив! — сказал снизу кто-то другой.

— Ладно, придёт в себя, снова попробуем поговорить с ним, — сказал князь, показывая всем, что разговоры его утомили.

Он подошёл к ближайшей к нему берёзе, ткнулся в белоснежную кору, провёл ладонью по шершавой, прохладной коре сверху вниз, насколько хватало рук.

Повернувшись к Рагдаю, он посмотрел на него выжидательно и ничего не сказав, снова отвернулся и принялся глядеть вверх, в крону берёзы, ещё только обретшей свою нежную листву. Среди юных листочков путался солнечный свет и весенний пряный аромат кружил голову. Через зелень и золотые отблески было видно белёсое, чужое небо. Высоко в синеве на юго-восток тянулась стая птиц. Их крики падали на землю как капли, скакали вокруг звуковым градом, словно зерно рассыпанное над столом.

— Ладно, пусть так и это ничего не меняет, — сказал князь сам себе, вдавливая лоб в берёзу, словно пытаясь её так свалить.

От натуги его шея покраснела, стало нестерпимо больно. Будто в ответ по пыльной коре стекла слеза древесного берёзового сока.

— Маетно? — тихо спросил его Рагдай, мягко подходя, — смотри как природа здесь расцветает быстро и пышно, вишни, яблони цветут, луга все в жёлтом и синем, маки алеют.

— Тревожно мне за корабли наши на Одере спрятанные, не случилось бы с ними что! Хоть и охрану оставили, но малую… — сказал князь, постоял у берёзы ещё некоторое время, затем с силой оттолкнулся от неё, распрямил спину, рассеянно взглянул на Рагдая и крикнул Семику, — к корове ещё курицу одну принеси для гадания, а Оре скажи, чтобы по обе стороны оврага отправил своих разведчиков. Лошадей всем следует поить и чистить, костров дымных не жечь не надо, песен громко не петь.

— Чего ты такой растревоженный? — спросил его Рагдай, — или трудности этого похода превзошли твои ожидания?

Закончив наконец свои жестокие нападки на Драго, к ним подошёл и Семик, морщась и потирая ладонью костяшки правого кулака.

— Нет, книжник, поход как поход, мы и не в такие дела попадали у себя, и на Волге и на Дону, и на Ладоге бывало всякое, и биармы, и чудь… — ответил князь, — но у меня такое чувство, что не нужно нам сейчас идти к Оломоуцу, а нужно подождать до темноты и возвращаться окружным путём к Одеру, к своим лодиям, ждать там известий от Хетрока, и пусть мы там будем у всех на виду, но ведь и здесь мы не можем оставаться в покое.

— Да уж, кто знал, что здесь такая война разразится и нам придётся бегать от всех по ночам в лесах, — ответил книжник тяжело вздыхая, — я даже не могу сказать как лучше тебе с войском поступить: идти в леса у Оломоуца или вернутся в верховья Одера к кораблям.

— Вот поэтому и погадаем мы на птице, на её внутренностях и жертву Яриле принесём, — проворчал князь, — великий бог Ярило нас не оставит в беде, мы ему исправно кровью жертвенной платим, и людской тоже бывает платим, ему не на что жаловаться, не то что христианским богам, которым кроме молитв никаких жертв не приносят, а только просят: дай да дай!

— Сложить бы сейчас костерок и нажарить мяса жертвенного животного побольше. У викингов и полтесков много хворых и раненых уже. Им бы отдохнуть хорошенько и подкрепиться хорошей едой. У бурундеев воеводы Мечека двое воинов заболели лихоманкой и в жар впали, — сказал Рагдай, — у твоих кривичей тоже много больных, как не бережёшь ты их всех, а у Мышеца и Порухи жар начался тоже и еле они на ногах стоят, ходят и шатаются всё время.

— Да, точно, — подтвердил воевода, — шатаются.

— Пусть козу молодую зарежут пока, хворым целебную кровь, остальным сырое мясо, коль до ночи не вытерпят, пока дым виден не будет. Впервой что ль?! Потом в жертву корову принесём Яриле и священное мясо всем будет жаренное. Почему я должен за все головы сразу думать? — Стовов резко повернулся к ним, стукнув ножнами меча о берёзу: на его лбу, под липкими от пота кудрями, над переносицей, ярко багровело ровное пятно, — ну, что смотрите!?

— Аб… — Семик хотел было что-то сказать, но передумал и, вытаращив белёсые глаза, попятился.

Он повернулся и быстро пошёл обратно, распорядиться о кострах, песнях, петухе, корове и козе. Махнув рукой, чтоб к нему никто больше не подходил, Стовов сел в траву, скрестил по-степному ноги и положил меч рядом. Он утёр со лба пот, посмотрел сначала в пустоту голубого неба сквозь листву, затем на Семика. Воевода подошёл к стреблянам и начал что-то говорить Оре. Стреблянский вождь, несмотря на жару, закутанный в складках волчьей шкуры перепачканной глиной, стоял и слушал неподвижно, похожий на идола. Он глядел на Семика так, будто в первый раз его видел. Неподалёку от них находились Ломонос с Полукормом. Они деловито начали выбирать из захваченных в Стрилке животных, козу. Ломонос одновременно с этим отгонял двух стреблян, вызвавшихся от скуки помочь в этом деле. Там же дружинник-кривич Стень, запустив руку в шевелящийся мешок, одну за другой извлекал полузадохшихся кур и придирчиво осматривал их на свету, выбирая какую-нибудь получше для гадания. Всё это выглядело так по-домашнему, по-тёмноземельному, мирно и буднично, что взгляд Стовова медленно прояснился и немного потеплел.