Золото небесных королей

Глава пятнадцатая ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД

Бесконечный полдень всё ещё длился. Солнце пригвоздили на половине дороги между синей полоской Судет на западе и холмистого Есеника на востоке. Ещё дальше на востоке, на краю неба, там, где недавно было всё пустынно и прозрачно, огромными глыбами повисли сизые дождевые облака. Под ними горы и леса казались двухцветными. Бело-чёрными. Утратившим цвет. Чёрные облака перемежались с серыми облаками, белое небо, чёрные и серые горы, серые дымы, чёрный лес, чёрные птицы…

— Ты тоже это видишь? — с тревогой в голосе спросил Ладри своего наставника, указывая туда рукой, — там всё двухцветное.

— О чём ты говоришь? — недоумённо переспросил его Ацур, отрываясь от обсуждения с Рагдаем того, стоит ли пытаться разговорить старуху, или сердобольно оставить её спокойно умереть — что там?

Мальчик снова указал на бесцветную даль, но в это мгновение мистическая картина исчезла, уступив место обычному миру. Может быть этой однотонности и не было вовсе, а Ладри только всё это почудилось от волнения.

— Зачем с нами всё время таскается этот глупый мальчишка? — спросил Стовов громко, ни к кому особенно не обращаясь, — отвлекает всех только он.

Ацур понял, что князь говорит это именно для него, но только неопределённо пожал плечами.

Рагдай продолжил расспрашивать старуху.

— По-кумански она, кажется, понимает, — сказал он сам себе, после того как попытался безуспешно задавать вопросы на разных степных языках, даже на тех, что знал не вполне хорошо.

Поймав в стеклянных глазах женщины далекий отблеск разумной мысли, он пробормотал себе под нос:

— Интересно, смогу ли я прочитать её мысли?

— Учение мёртвых персидских магов, интересно, сможет тут помочь? — с загадочным видом произнёс вслед за этим Рагдай, слез с коня, и, протянув руку над головой старухи, и, закрыв глаза, произнёс, — покажи мне, старая женщина, что ты видела в ту ночь убийства твоего народа!

Стоявшему рядом с ним Хилопу было хорошо видно, как наливаются жилы на висках кудесника, а ворсинки на его плаще поднимаются, будто шерсть на разъярённом животном, мухи перестают садиться на его лицо и руки, а повисают в воздухе, словно попав в невидимую паутину. Хилоп с трудом преодолел желание отойти подальше, и даже броситься бежать от безотчётного ужаса. Но стреблянский охотник пересилил себя, как всегда делал, когда нужно было переломить страх, но на всякий случай закрыл глаза, ощущая волну холода в животе. Неожиданно он почувствовал, что чары спали. Стреблянин открыл глаза и увидел, что Рагдай уже отдёрнул руку от головы старухи, лицо его покрыто испариной, глаза покраснели, а дыхание тяжёлое, словно он долго бежал.

— Не помогает моя сила и умение, чтобы разговорить её, — сказал Рагдай глухо, — не умею я это делать так хорошо, как написано в папирусных свитках «Некрономикона»!

— А сколько мы жира в лампах сожгли по ночам в Константинополе, чтобы её перевести и вникнуть в суть… — сказал слуга книжника, — чуть не ослепли, а всё зря, обман один…

Старуха в этот момент прошамкала еле слышно:

— Камчи бур…

— Волхв! — значительно и непонятно почему, сказал Оря, — разговорил всё-таки её!

— Да чего толку, это по-аварски она что-то говорит, — ответил ему Креп, — а сама, видимо, с ума сошла от горя.

В этот момент к ним подъехал Вольга, подталкивая палицей в спину бородатого испуганного мужчину в войлочной серой шапке, войлочной свите и кожаных лаптях с ремешками вокруг штанин на щиколотках. Карие глаза пленного выражали почтение и надежду на снисхождение к его неказистому виду и мирному занятию.

— Ты кто? — спросил его Тихомир по-сербски, и тот на общепонятном южно-славянском наречии стал отвечать, всё время разводя руки, как бы показывая свою непричастность ни к чему здесь.

— Сам я Драгослав, и семья моя вся с друзьями из Оломоуца, — сказал он, — в городе мы гончарными делами занимаемся, и ещё харчевню держим, а сюда нас староста наш ещё ночью, разбудив, прислал собирать ценные вещи, что найдём, потому что узнал от франков, что проезжали через город и останавливались у него выпить вина, что за Хиликовым лесом король Дагоберт убил десять тысяч кутугутов, осмелившихся проситься к нему в подданство и для поселения на землях за Рейном, и которым он, вроде, сначала пообещал земли в Лотарингии, а потом приказал алеманам, франкам и сербам напасть на них неожиданно, и убить всех, вместе с женщинами, детьми и стариками.

Некоторое время все потрясённо молчали. Трудно было сказать от чего больше их охватило оцепенение: от того, что столько человек, гораздо больше, чем им казалось сначала, озирая поле мертвецов, были здесь коварно убиты, или то, что это сделал король, давший целому народу слово о приёме под своё покровительство, а потом обманувший их.

— Во зверь! — воскликнул Тороп, нарушая всеобщее молчание, — видно у франков полно людей, что они никого ни в рабы брать не стали, ни хотя бы как союзное войско против аваров, или ещё кого-нибудь не стали использовать!

— А меня за ведьму, что сожгли зимой за чёрное колдовство, волхвы ругали, говорили, мол, плохо, что не дал её родственникам выкуп заплатить и спасти старуху от костра, — сказал ему на это князь, — тут вон чего творят князья!

— Повезло вам с добычей, — оглядываясь по сторонам сказал сербу Тихомир, — а чего так мало собирателей собралось, где люди-то?

— Везде вокруг города отряды франков стоят, — ответил Драгомир, — они к нашему брату относятся хуже всяких аваров, и если авары сербок в возы запрягают вместо волов из-за необходимости, то германцы это делают для потехи, а ещё пьют вино и не платят, а только ещё насилуют всех, берут пример с короля…

— Да, эти франки просто звери… — начал было говорить Тихомир, но вдруг изменился в лице и добавил уже торжественно, — однако мой брат говорит, что более образованных, преданных делу христианской любви и сострадания, людей нет, и если что они и делают, то только всё во имя Господа нашего Иисуса Христа!

При этих словах проводника серб Драгомир поёжился, но уверенно осенил себя крестным знамением со словами:

— Да будет царство Его на земле как и не небе!

— Будет вам царство его, — негромко проговорил Креп, — зато храм Святой Софии в Константинополе несчастными рабами построен со всех краёв империи за три года, словно чудо сотворено на золото, полученное императором с торговцев как плату за винную торговлю, налоги с бедноты и грабежи от набегов на славян и кавказское побережье.

— И ещё добрая половина рабов от чумы и холеры умерли при строительстве… — задумчиво сказал Рагдай, всё ещё глядя на старуху, — но дело принимает плохой оборот — присутствие рядом короля франков не делает наше ожидание здесь Хетрока безопасным, а очень даже наоборот.

— Нужно возвращаться обратно к Конице, а лучше вообще вернуться к кораблям, к Одеру! — проговорил медленно Оря, — зачем дальше к Мораве идти, да ещё навстречу озверелым франкам?

— Стреблянин на этот раз дело говорит, — сказал Мышец, — нечего нам на рожон лезть, может быть ещё придётся идти дальше на юг, туда, где золото спрятано в пещерах, зачем же нам сейчас на север двигаться, тем более, что тут такая война идёт, а наше дело в ней совсем маленькое — нам бы воинов своих сохранить для решающей битвы за золото.

— Все разумность свою так и норовят показать, куда уж мне слово вставить княжеское, — проворчал Стовов Багрянородец, — я всю ночь не спал, по лесу скакал, уходя от аваров, полтески сражались как барсы, а теперь все говорят, чтобы мы ещё разок через этот лес прошли, чтобы к Конице вернуться, и никто не думает, что это теперь невозможно, клянусь Ярилой!

— Клянусь Ярилой, князь прав! — воскликнул Мышец.

Рагдай ещё раз попытался заговорить со старухой. Но она еле слышно, так что даже Хилопу было не разобрать, что-то шептала на разных чужестранных языках. Старуха говорила всё тише и тише, быстро теряя силы, пока не умолкла совсем, и не уронила седую голову на грудь.

— Умерла кутургутка, — сказал кудесник, распрямляя спину, и делая знак Хилопу, чтобы он перестал колоть женщину острым краем лука, думая придать ей бодрости.

Мёртвая старуха после этого повалилась кулём на траву и стала похожа на тысячи своих несчастных соплеменников.

— Ну? — спросил Стовов, и покосился на севшего неподалёку от него ворона, — чего делать будем, други мои?

Ворон, прыгнув несколько раз, примостился на затылке одного из мертвецов, и стал, словно дятел, долбить огромным клювом прямо в кость головы, чтобы добраться до лакомой мякоти мозга.

— Их молодой хан, Шегуй-шад, кажется так его звали, три дня назад пришёл к франкскому королю Дагоберту… — снова затараторил серб, и было понятно, что он сейчас собирается повторять весь свой рассказ о массовом убийстве степняков германцами, однако никто мешать ему никто не стал, и он продолжил, — хан сказал, вроде, что не будет воевать против франков и его данников, потому как не хочет быть больше с аварскими ханами вместе, которые ни с кем не хотят иметь мир, а хочет быть с франками, и просит короля дать земли для проживания его народа на западе, а за это он клялся служить в его войске и платить дань. Дагобер сказал хану своё «да». Обменялся с ханом оружием. Сказал, чтоб кутургуты ждали тут его провожатых, чтобы идти за горы в Лотарингию. Только степняки выпрягли быков из повозок и стали готовить ночлег, как со всех сторон напали франки. Очень много воинов. Убили несчастных всех. В плен не никого не брали…

— Предательство — это дело привычное в наши времена, — сказал по-славянски Ацур, — однако делать то что нам всем теперь, раз мы со своим небольшим войском так далеко забрались в страну многочисленных, жестоких и вероломных народов?

— Думаю, что нам нужно пока что последовать за теми двумя полтесками на край леса, посмотреть, что на берегу Моравы происходит, и нельзя ли нам остаться у нашего оврага, где сейчас всё войско, потому, что двигаться дальше никуда нельзя, — объявил князь своё решение после некоторого всем видимого колебания, — ни вперёд нельзя, ни назад нельзя.

— Да, правильно, князь, — сказал, кивая головой Тороп, — только заедем за холмы, и поглядим, что у Оломоуца творится, всё равно уже здесь, а потом отойдём к оврагу.

— Я бы не стал этого делать, — сказал Рагдай, — чего-то у меня плохое предчувствие про те холмы…

— День ещё только начался, кудесник, не грусти, — неожиданно развеселившись, ответил ему кривич Мышец, — бог Ярило за нас, видишь, как светит он нам ярко с неба!

— Да, Ярило за нас! — сказал Стовов бодро и тронул коня вперёд, — серба отпусти к своим грабителям, пусть живёт, кособрюхий.

— Меня бы тоже отпустил домой, великий господин, давно обещаешь! — с мольбой в голосе сказал князю Тихомир, с завистью наблюдая, как кланяясь, Драгослав пятится, а потом со всех ног бросается бежать к лесу.

— Рано ещё тебя отпускать, — ответил проводнику через плечо князь, — да и пока ты с нами, с нашими кораблями твои люди ничего не сделают!

Медленно и молча все двинулись к недалёким холмам среди зловещего вороньего карканья и трупного смрада. Когда отряд достиг края страшного поля, пришлось спешиться, потому что лошади отказывались идти вперёд из-за сплошного ковра из мёртвых человеческих тел, трупов животных, разбросанного домашнего и походного скарба. Лошадей приходилось тянуть за поводья, нахлестывать плетьми, понукать. Лошади скользили на влажной от крови земле, фыркали, трясли головами, дёргались. Мужчины-кутургуты тут лежали в панцирях, в железных и кожаных шлемах, с оружием в руках. Вокруг валялись иссечённые щиты, изломанные копья, все и всё было утыкано стрелами. Здесь состоялась настоящая битва, однако, кроме погибших кутургутов, других убитых видно не было. Скорее всего, франки и алеманы своих убитых забрали с собой.

Здесь тоже бродили среди посечённых те сербы, что обирали мертвецов. При приближении неизвестных им воинов, они отошли подальше, держась всё время на безопасном для себя расстоянии — больше полёта стрелы.

Поле мертвецов закончилось. Стребляне, как и следовало ожидать, не могли упустить возможности вооружиться валяющимся везде отличным оружием кутургутов. Охотники, что были с Орей, взяли себе с мёртвых прежде всего многослойные кожаные панцири, покрытые чёрным дегтярным лаком, легкие как пушинки, но прочные как сталь, и такие-же кожаные шлемы с пластинами, закрывающими шею и щёки. Взяли они ещё и лёгкие кожаные щиты на каркасах из ивовых прутьев. Судя по застрявшим в них стрелам, они служили отличной защитой, но при этом были необычайно лёгкими, гораздо легче дощатых щитов викингов из липовых дощечек, или щитов кривичей из сосны. А самым главным великолепным преимуществом их было то, что они не раскалывались от ударов и не сильно тяжелели от дождя. В отличии от обычных щитов с металлическими умбонами в центре для защиты кулака и размещения в нём рукояти одновременно, аварские щиты имели два кожаных ремешка для надевания на руку щита как большого наруча. При защите такой щит нельзя было выставить на вытянутой руке перед собой, как щит с умбоном, а нужно было закрываться всей рукой, поворачиваясь к врагу левым боком. Но зато кистью руки, на которой был надет аварский щит, можно было держать лук и стрелять, а потом сразу закрываться от стрел врага. Деревянный щит с умбоном перед стрельбой должен был быть отложен в сторону, оставляя воина беззащитным и вынуждая его терять время. В конном бою перед стрельбой деревянный щит можно было как-то повесить за спину или на седло, что было на скаку сложным делом, и могло стоить жизни в скоротечной конной схватке. Стребляне так же с умилением и восторгом взяли себе и панцири и щиты, сколько нашли, для своих товарищей. Так же они собрали множество сильно изогнутых дерево-костяные луков в колчанах и связки стрел разной длины, с разными наконечниками и перьями. Подобные луки, захваченные ранее в некотором количестве в битве у Одера, приводили охотников в восторг. Стребляне были отличными стрелками, однако только на небольшие дистанции, что было обусловлено как способом охоты в чащах Помосковья и Поочья, когда стрельба велась из-за укрытий с близкого расстояния, так и отсутствием материалов и знаний для изготовления мощных луков. Вооружившись аварскими луками, они получали настоящее могущество. Стрельба теперь могла вестись на расстояние в несколько сотен шагов, с пробитием насквозь деревянного щита. Только сырость сильно снижало силу лука, и ещё усталость стрелка после натяжения нескольких раз подряд тетивы. Ладри, например, как ни старался, так ни разу и не смог натянуть тетиву до состояния, пригодного для выстрела, даже когда наступил не лук ногой, и тянул двумя руками. Под усмешки викингов, он натянуть её только до половины. Несколько раз ещё тетива сняла кожу с руки стреляющих для учёбы среблян, и теперь они, подсмотрев приём у полтесков, защищали левую руку привязанной дощечкой, тряпкой или аварским наручем. Кривичи оружием мертвецов не интересовались, но зато обшарили нескольких убитых и сняли с них золотые кольца и браслеты, забрали монеты, красивые пряжки, пуговицы и иголки. Полтесков же интересовали только связки отличных стрел, перьев и древков для них.

Князя, проводника, книжника со слугой и викинга больше занимала открывшаяся за холмами картина долины Оломоуца в разрыве сплошной лесной стены. Перед ними расстилались поля с молодыми травами, цепи холмов, поросших кустарником и рощами. За ними был скрыт главный моравский город. Кое-где тёмными пятнами над светло-зелёным подлеском громоздились дубы, начавшие распускать серебряную листву. Дальше на западе, в дымке между холмами темнела широкая лента реки Моравы.

— Поворачиваем уже назад, князь? — наклонился к Стовову, спросил Рагдай, — место тут довольно открытое, для нашей стоянки не пригодное, и нет здесь никого, и делать тут нам нечего.

— Надо поле как следует обыскать, пока сербские и хорватские стервятники всё не поклевали, — сказал о своём желании, подъехавший к ним Тороп.

Он подкидывал на ладони горсть колец и монет.

— Князь, а дела-то весёлые творятся, тут бочонок серебра насобирать можно легко, и негоже нам терять хороший куш, ведь с золотом восточных королей ещё неизвестно что получится, а нам запас золота и серебра уже сейчас иметь не помешает! — закончил старший дружинник князя свою мысль.

— Да, всё поле надо занять и собрать всё золото и серебро, а заодно и коров с козами для продажи местным, — вдруг согласился князь, по-прежнему глядя на горизонт, — тут одних коров на десятки золотых монет, а ещё козы и даже, эти… как их… верблюды!

— Сдаюсь, не могу удержать, собирайте… — прошептал Рагдай, — но я не уверен, что будет вам для этого судьба.

Было видно, как при словах о продаже скота Тихомир, набрал полную грудь свежего воздуха, чтобы начать свои размышления на тему того, как это здесь лучше будет сделать.

— Отдышимся пока? — спросил Ладри у своего наставника, оглядываясь по сторонам, и Ацур кивнул.

Тихомира опять прорвало на рассказ о моравских делах, и всем невольно пришлось его слушать, хотя в этом была и польза. Серб рассказывал складно, а князь рассматривал округу и ничего не предпринимал. Тихомир рассказывал о бегущих от аваров из Паннонии моравах и хорватах, тысячах мужчин, женщин, стариков и детей, одетых в льняные и шерстяные платья, добротную кожану обувь. Они вели с собой множество откормленного скота, и совсем не походили на разорённых войной или природными бедствиями людей. Зачем им понадобилось со всем домашним скарбом идти в страну, где свирепствовали наводнения, болезни и война, где начинался голод и существовала реальная опасность германского рабства, было непонятно. Они везли с собой множество горшков с мёдом и пивом, и в качестве знака дружелюбия, подносили подарки встречным вооружённым людям, прокладывая себе таким образом дорогу на запад. Они постоянно производили огромное количество коровьего и козьего молоком, сыра, колбас, куриных яйцами, сала, и знали, что это изобилие еды охраняет их лучше любого войска, потому что любому захватчику такие подданные будут любы и желанны. Красивые девушки и молодые светловолосые и голубоглазые женщины отличались податливостью, весёлым нравом и многочисленностью, что тоже служило пропуском в любые края. Смуглых и кареглазых среди тоже хватало, но именно белокожие красавицы сразу бросались в глаза любому встречному. Действительно, обойдя несколько сёл и деревень сербов и хорватов по дороге от верховья Одера к Мораве, войско князя Стовова Багрянородца видело гораздо более скудную жизнь люда восточной Моравии, края гористого, холмистого, густо поросшего сосновыми и еловыми лесами, дубравами, разрезанного мелкими речушками и оврагами. Дикие эти места, до выхода к Млаве, навевали тревогу, нагоняли чувство обречённости и тоски. Виднеющиеся со всех сторон горы создавали ощущение ловушки, куда шло войско с заложниками и попутчиками. Только теперь, у Холикового леса, наконец всё переменилось. Здесь леса, дороги, холмы и поля были заполнены испуганными моравами, сербами, хорватами, боями, бегущими в обратную сторону — с запада и севера, спасаясь от баваров, алеманов, саксов и франков. Они бежали от крестоносцев и работорговцев, убивавших лишних только для того, чтобы они не достались другому отряду и чтобы не сбивали цену на живой товар в Кёльне. Беглецы с запада, со стадами и пожитками, разбивали множество стоянок прямо под деревьями, и они только и говорили о том, куда бы дальше бежать от германских отрядов. Геоманы вдруг вторглись огромным числом в некогда свободные от всякой власти земли между Рейном и Одером. Среди беглецов было много раненых мужчин и женщин, покалеченного скота и беспризорных детей, похожих на голодных грязных волчат. Многие были больны холерой и моровой язвой. Все только и говорили о стягивании аварских, франкских и славянских отрядов к Оломоуцу. Они говорили, что аварскими силами командует кровавый Ирбис-хан, и что он варит себе суп из славянских детей, из кожи молодых девушек делает большой шатёр, из женских волос канаты для метательных машин, способных разрушить стены любого города в Моравии, Нейстрии, Австразии или Аквитании. Франкские купцы, особенно евреи иудейской веры, торгующего среди беженцев подпорченной мукой втридорога, тоже рассказывали о сосредоточении франкских отрядов у Оломоуца, о движении туда же дружин моравского короля Самосвята. Судя по всему у города готовилось большое сражение, в котором авары могли примкнуть как союзники к любой из сторон. Потом авары, как водится, сначала могли ограбить и продать в рабство оставшихся в живых проигравших, а потом напасть и на ослабленных борьбой и пьянством победителей. Евреи всем всё охотно рассказывали, проявляя свою обычную всеобщую осведомлённость, известную и привычную среди их общин торговых городах Богемии и Моравии. Они говорили, что король Дагобер I только недавно стал королём всех франков после смерти отца Хлотаря II. Он уже успел договориться с византийским императором Ираклием I о торговых привилегиях для своих виноторговцев, и о совместной борьбе против греческих пиратов. Император Ираклий сейчас в силе, он вернул христианам в Иерусалим захваченные ранее злыми безбожными персами святые христианские реликвии, в том числе Животворящий Крест. Однако папа римский Гонорий словно не слышит этого, и не спешит с поздравлениями, а очень даже наоборот, старается вредить византийцам везде, и прежде всего в византийских областях Италии.

А поганые иранские язычники теперь управляются царицей, словно мужчины унижены. А на востоке появился новый бог Аллах и его живой пророк Мухаммед подчинил себе всех арабов. Христианский же король Дагобер, будучи совсем недавно королём только Нейстрии, сумел собрать под своё знамя майордомов Аквитании и Австразии, заинтересовав их землями саксов, моравов и бургундов. Теперь он вынужден исполнять свои обещания, начав войну против всех своих соседей.

Рассеянно слушая болтовню Тихомира обо всём, что удалось узнать за последние дни от встреченных селян и торговцев, Стовов, стоя на краю поля мёртвых, перед холмистой долиной реки, не мог избавится от ощущения сделанной ошибки. С одной стороны Рагдай, по наущению которого был предпринят этот безумный поход, обладал всеми навыками, умом и настойчивостью для выполнения своей великой мечты. С другой стороны, последние несколько дней, особенно после чудесного воскрешения конунга Вишены, книжник был рассеян, задумчив, словно всё происходящее его не касалось. Это настроение не имело никакого объяснения. Дорого дал бы князь, чтобы иметь возможность прочитать мысли, потому что на прямые вопросы Рагдай отшучивался, как это делал и сам князь, когда хотел скрыть правду. Всё выглядело так, будто книжник понял, что разыскать золото восточных королей среди всеобщей войны, когда и шагу нельзя ступить, чтобы не нарваться на сражение или схватку, опираясь только на слова убитого в Константинополе монаха, уже не получится. Что же касается полтесского воеводы Хетрока, отправленного с разведывательным отрядом за тридевять земель к реке Марице, то его возвращение было бы чудом. А уж весть о том, что тридцать возов с золотом всё ещё там, тем более.

— А кто мог бы из нас предсказывать будущее? — сам себя спросил князь, и тряхнув уздой коня, направился потихонечку вперёд, прямо в плотный вереск.

За густым травяным ковром, лежащим с небольшим уклоном на краю долины реки, за лесистыми холмами и курганами, среди перелесков просматривалась белёсая нитью тропа. Несколько повозок, словно медлительные жуки, двигались по ней в разные стороны. Люди и скот казались маленькими крохами. Повозки, люди и скот сходились, расходились, утыкались в пятна пашни, похожие отсюда на оттиски гигантской квадратной печати. Борозды пашни были нанесены плугом в разных направления и смотрелись как орнамент. На части полей маленькие фигурки воловьих упряжек неторопливо тянули плуги. Между полей виднелись опрятные домики, по одному и по несколько сразу, из крашенной известью глины, под соломенными крышами. Дымки очагов над их крышами неприхотливо и мирно вились. Справа, между рощами, чернели разрезы оврагов. Они уходили к реке.

За рекой, на другой стороне долины, на горизонте за дымами Оломоуца, от края до края тёмно-синей полосой виднелись горы. Цепь облаков висела неподвижно над ними. Дальний берег реки был усыпан сотнями красных огоньков от костров. Если бы была ночь, то они смотрелись бы как звёздное небо. Однако солнечным днём они были похожи на рассыпанные из очага горящие угли. Бесчисленные дымы тянулись во все стороны, и ветер, дующий в разных направлениях из-за сложного рельефа, наклонял дымы во все стороны. Ощущение огромного простора, силы и радости страны, раскинувшейся перед Стововым, завораживала и манила. Он долго наслаждался зрелищем. Его серые глазами из-под под нависших бровей внимательно и перебегали от одного вида к другому, от края до края. Пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с его плеч, скрывая кольчугу, красный с золотым орнамент ворота рубахи, расшитый самоцветными камнями пояс. Шлем с золотой чеканкой сиял, а оторочка из меха куницы на плаще переливалась шелковыми оттенками.

— Красота какая, — задумчиво сказал за его спиной Тороп, — однако, может, князь, повернём уже обратно?

— Да, хочу немного проехать вперёд, чтобы Оломоуц открылся, а то, говорят, город большой, а не увидеть и повернуть, как-то обидно, вдруг сюда больше не вернёмся, — ответил Стовов, качнув головой, — вон, доедем до одинокого дуба, и вдоль опушки вернёмся на поле с мертвецами.

Он тронул коня, принял немного левее и направился к одинокому дубу.

— Не нравятся мне дымы за холмом и звуки, — последовав за ним, сказал кривич.

— Вот заладил, — ответил Стовов, — всё тебе не нравится, кроме пива и медовухи.

— Хе-хе, — Мышец не то засмеялся, не то закашлялся.

Послышался топот копыт. Князь обернулся. К нему скакал Вольга и несколько полтесков. Остановившись около князя, полтеск сказал бесстрастно:

— Сзади всадники, между нами и полем с мёртвыми, их десятка два, они чужие и идут сюда!

— Попались, кажется! — воскликнул Креп, — они на нашем пути назад, и теперь что, нам как-то кружным путём вернуться к своим, или придётся пробиться?

— Где они? — спросил Рагдай.

— Вон они! — палицей указал Вольга на отряд из двух десятков всадников, двигающихся рысью по ложбине между холмами, откуда совсем недавно в долину проехал отряд князя, — это не авары, германцы.

Рагдай присмотрелся: на всадниках были плащи римского покроя, широкие рубахи, штаны, железные шапки из полос и конические шлемы, длинные волосы и бороды. На них мерцали серебряные и золотые украшения. В руках у них были цветастые щиты разной формы, копья и топоры. Рослые и резвые кони быстро несли их. Над отрядом был виден прапор с тремя лилиями, как на щите святой Клотильды, что она передала за двести лет до этого дня королю франков Хлодвигу перед битвой с алеманами при Толбиаке. Франки на ходу крутили головами, словно чего-то высматривали.

— Это франки, у них лилии Меровингов на хоругви, — сказал Рагдай, — судя по всему, они в себе вполне уверены.

— Обойдём их стороной! — воскликнул Оря.

— Может, попытаемся с ними поговорить, ведь у нас с ними войны пока нет? — произнёс Ацур, но его никто не слушал, потому что все уже двинулись за князем.

Стовов Багрянородец пустил коня вскачь в сторону противоположную движению франкского отряда, чтобы каждое мгновение увеличивало расстояние между ними. И хотя в передовом отряде князя воинов было не меньше, вести переговоры вдали от своей главной рати он не желал. Он весьма лихо для своих сорока десятков лет с небольшим от роду скакал по склону, увлекая за собой остальных. Несмотря на окружающую в нелёгком походе опасность, всех, за исключением может быть Вольги, вслед за князем овладело чувство окрылённости, по большей степени обусловленное хмельным весенним воздухом, солнцем и простором, после долгой зимы на родине и сырой серости пути через Балтику и Одер.