Золотой отсвет счастья

1

Мэриленд, поместье «Дар судьбы»

Апрель, 1725 год

— Упаси тебя Господь, хозяйка, — все повторял и повторял Том Пирс, глядя, как Бесс берет в руки крученую плеть. — Как же можно такие вещи делать самой!

— Приговор вынесла я. И уж если я хозяйка поместья, то я вправе и исполнять его.

Бесс Беннет и старый управляющий Том Пирс стояли на заднем крыльце каменного барского дома. Было раннее, весеннее утро. Над крышей летней кухни курчавилась тонкая струйка дыма. Пахло свежей выпечкой — окна кухни были раскрыты. В сарае мычала корова, ей вторил теленок. То и дело в этот дуэт нахально вмешивался петух.

— Э-эх! — махнул рукой управляющий. Завораживающие звуки просыпающегося мира явно не вдохновляли его. — Негоже тебе заниматься этим. Будь здесь твой отец…

Расстроенный взгляд выцветших глаз старого Тома встретил твердый взгляд голубых глаз Бесс.

— Отца здесь нет, Том. В том-то и дело. Уже три года, как он плавает в восточных морях. И мы должны понимать, что он, возможно, вернется назад не так уж скоро. А если я не возьму на себя всю ответственность, то окажется, что ему и вернуться будет некуда. Вылетит наше поместье в трубу в два счета. Мы потеряем все — и состояние, и дом, и земли предков.

Том хмурился, переминался с ноги на ногу, теребя в руках потертую шляпу.

— Негоже это, мисс Бесс, негоже.

— Негоже?! — вскинулась она, — Или «негоже», что этот головорез напал на меня, похитил мою лошадь? Мою Джинджер — лучшую нашу кобылу!

— Лучше бы мы сообщили шерифу. Он погнал бы его в Аннаполис да повесил бы там.

— Зачем же время попусту тратить, — резко возразила Бесс. — Видишь ли, Том, он получил сорок лет каторги, однако сбежал. Повесить его сейчас означает освободить от необходимости трудиться. Нет, этот Кинкейд должен по-настоящему искупить свою вину.

Старик решительно напялил шляпу и сказал:

— Да я скорее куплю в свое стадо паршивую овцу, чем возьму беглого батраком в «Дар судьбы». Убийства грабежи, да чего только нет на его совести! От батраков вообще толку мало. Черные — другое дело. Эти все выполнят без звука. А белые… э-э… от них одни беды. Бесс с трудом сдерживала негодование.

— Опять ты за старое, — процедила она. — Пока я хозяйка поместья, рабов у нас не будет, запомни!

— Отец твой думал иначе.

— Мы с отцом далеко не во всем были согласны. Бесс перевела дух. Ну почему такое утро надо было обязательно испортить? Почему надо было вновь заводить этот спор? Впрочем, придется все расставить по местам, все высказать старику.

— Если ты намерен и впредь оставаться управляющим, — раздельно произнесла Бесс, — запомни, Том, я здесь хозяйка, а не Дэвид Беннет.

— Вот об этом я и хочу поразмыслить, — ответил Том. — Не так уж я и стар, чтобы не найти другой работы. Кстати, Вильям Стил из Честертауна не раз предлагал мне место. — Старик прищурился. — А ты не имеешь права освобождать рабов без ведома отца.

— Нет, имею. — Бесс стало даже не по себе. Никогда еще Том не разговаривал с ней так. — Отец передал мне права на владения. «Дар судьбы» записан на мое имя.

— Тем хуже для твоего отца. Он испортил тебя вконец, а все потому, что сына у него не было. Твои идеи — бабий вздор. Все беды на плантации именно от этого. К возвращению отца ты будешь в долгах как в шелках.

В какой-то момент Бесс готова была сдаться. Потерять такого управляющего, как Том, означало лишиться надежной поддержки. Он был честным человеком, преданно служил отцу много лет. Чтобы успокоить его, хватило бы простого извинения за горячность, и Бесс уже открыла для этого рот, но… осеклась.

— Что же, Том, раз ты так настроен, — неожиданно для себя сказала она, — тогда, пожалуй, тебе действительно лучше перейти к Стилу. Конечно, другого управляющего, как ты, мне не сыскать, но в своих силах я уверена.

— Значит, ты так и решила? Будешь своими руками пороть этого разбойника?

— Именно так. Буду.

— Что ж, тогда я собираю вещи. В воскресенье к полудню меня здесь уже не будет.

— Воля твоя. Жалованье ты получишь.

— Серебром!

— Получишь, — повторила Бесс.

Ни слова не говоря больше, старик развернулся и пошел к своему флигелю.

А Бесс решительно направилась на задний двор, где ожидали люди, охранявшие пленника.

Кинкейд сжал кулаки и натянул цепи, которыми был прикован к дубовой перекладине. От усилий проступили жилы на его могучих бицепсах. Упираясь ногами в песок, он вновь попытался разорвать оковы, но тщетно. Скрутить его смогли только четверо здоровенных мужиков, и, кстати, они надолго запомнят эту стычку. У Кинкейда был подбит глаз, ломило челюсть, но он утешал себя тем, что воякам досталось от него гораздо больше. Черт бы побрал эту рану, которая так подорвала его силы, черты бы побрал эту скверную бабу, которая дала ему пристанище, а потом подставила.

— Кинкейд…

Услышав женский низкий, с хрипотцой голос, Кинкейд повернул голову, но никого не увидел. Кругом все затихли. Через мгновение перед ним появилась женщина — этакая штучка в зеленой амазонке. Она была высока — лишь на полголовы ниже его, — стройна. Он сразу оценил изгибы ее тела, несмотря на то, что на ней был не один слой юбок. Непокрытые волосы густого каштанового цвета водопадом струились по плечам. Такую вольность позволяют себе портовые шлюхи или…

— Кинкейд!

Ее огромные глаза были обрамлены густыми и длинными ресницами. Взгляд ее, наверное, с ума сводит мужиков. Соболиные брови дугой, высокий, безукоризненно чистый лоб, аккуратный прямой носик. Рот слишком чувственный, чтобы приписать его хозяйке девическую скромность. Внешность немного вызывающая, но вполне благопристойная, подумал Кинкейд. Однако главное было в ее глазах — хрустально-голубых, сияющих, как воды горного озера, яростных и прекрасных.

— Кинкейд, — повторила она, — Кинкейд, известно ли тебе, кто я?

Ну да, конечно, вдруг понял он. Не удивительно, что эти полные губки так раздразнили его. Он ведь целовал их однажды, он держал в руках это тело той студеной декабрьской ночью… когда разжился кобылкой в белом «чулочке».

— Ты украл мою лошадь, — напомнила женщина.

— Одолжил, — поправил ее Кинкейд, ухмыляясь нахально и вызывающе: какую бы игру ни затевала эта красотка, он вступит в нее.

Розовый румянец вспыхнул на щеках девушки. В голосе уже не слышалось былой уверенности.

— Ты конокрад, пират, насильник и убийца. Ты беглый каторжник, — объявила она.

«Точно!», «Еще бы!», «Повесить его!», — раздались отовсюду крики.

— Два года назад в Вирджинии ты обчистил своего хозяина, — продолжала женщина. — Ты был среди пиратов, взявших на абордаж торговое судно осенью прошлого года. Отвергаешь ли ты это обвинение?

Кинкейд молчал, как молчал в зале суда, когда слушалось его дело. По английским законам против себя показания не дают. Пиратом он, видит Бог, никогда не был. Во всяком случае, кровожадным морским убийцей его никак нельзя назвать. А «торговое судно, взятое на абордаж», было старой посудиной, где удалось разжиться лишь ящиком башмаков да дюжиной оловянных мисок. И за это отправлять человека на виселицу?!

— Признаешь ли ты, что сбежал из тюрьмы в Сент-Мэри? — Лицо женщины раскраснелось. — Что надругался над вдовой Хореи в ноябре прошлого года?

— Нет, — вновь усмехнулся он. — Этого я не могу признать. Женщин я никогда не насиловал. Не было такой необходимости, — почти игриво добавил он.

В негодовании девушка притопнула ножкой, и Кинкейд заметил, что на ней дорогие, сшитые из тонкой испанской кожи ботиночки. Да, эта красоточка, похоже, крепко держит своего благодетеля. И муж он ей или кто, но человек это явно немолодой. Иначе разве осмелилась бы она вот так разглагольствовать перед мужиками. А в руках эта краля вертела кожаную плеть. Ишь какая кровожадная, а прикидывается изысканной дамой. Кинкейду хорошо было известно, что некоторые женщины сильно охочи до крови — не своей, разумеется. И вдруг ему стало досадно, что эта девушка в зеленой амазонке так примитивна.

— Так, значит, ты отрицаешь, что проник на ферму Джоан Поллот? Что удерживал ее под домашним арестом не один день? Что позволял себе, мягко говоря, вольности по отношению к ней?

Кинкейд криво усмехнулся. Эта Джоан Поллот — самая обычная шлюха. Оказывать услуги всем и каждому — основное ее занятие. Она сама затащила его к себе в хибару, запросив, правда, за это кобылку. Да, она повозилась с ним, да, она извлекла пули из его раны, но как только вышли деньги, вырученные за лошадь, эта дрянь живо донесла на него властям.

— Признаешь ли ты, что надругался над Джоан Поллот?

— У «госпожи» Поллот я взял только то, что она за два-три пенни продает всем и каждому и по выходным, и в будни.

Все загоготали. Но «зеленая» дамочка даже ухом не повела.

— Где моя лошадь? — потребовала она ответа.

— Лошадь стала небольшим подарочком для «госпожи» Поллот.

— Джоан Поллот утверждает, что о моей лошади ей ничего не известно.

Кинкейд развел руками — насколько это позволяли ему кандалы и цепи.

— Последний раз интересующую вас лошадь я видел на Южной дороге. «Госпожа» Поллот лично вела ее под уздцы.

— Как бы то ни было, за ночной грабеж ты ответишь. Вообще на тебе столько преступлений, что тянет и на повешение. Но как твоя полноправная хозяйка…

— Какая же из тебя хозяйка! — перебил Кинкейд. — Женушке старого Роджера Ли давно перевалило за пятьдесят, насколько я знаю. Если только она не померла в одночасье и он не женился на молоденькой.

— Я — леди Элизабет Беннет, — объявила девушка. — Я поклялась, что если ты украдешь мою кобылу, то тебя выследят и поймают. Я свое слово держу твердо. Отныне твоя хозяйка — я. В феврале тебя как батрака переписал на мое имя лично Роджер Ли. И теперь ты будешь наказан. Итак, я спрашиваю в последний раз — где моя лошадь?

— Да откуда я знаю?

— Двадцать плетей. — Глаза ее стали цвета штормового океана. — Где моя лошадь?

— Спроси у Джоан Поллот.

— Двадцать пять плетей, — тихо произнесла она.

— Пусть молится тот, кто возьмется за эту порку, — с угрозой молвил Кинкейд.

Лицо девушки побелело.

— От виселицы я тебя избавлю, — отчеканила она, — но, видит Бог, каждую из этих плетей ты заслужил.