Золушка

Глава 1

Отто понял, что за ним хвост.

Тридцать лет он занимается сыском, а за ним никто и никогда до сих пор не следил. Ничего подобного не случалось. Состарился, что ли, и больше не годится для своей работы? Пятьдесят восемь, дело, как говорится, быстро идет к концу. Он чересчур много курил, ел жирную пищу, но тут уж ничего не попишешь — профессиональные издержки. Оружия он при себе не носил, вооруженного частного детектива встретишь разве что на экране. Что проку иметь при себе пистолет, хотя бы и нынче вечером, если он не знает, как с этим пистолетом обращаться. Даже боится его, по правде говоря.

Порядочному еврейскому юноше оружие ни к чему… если он не Луи Лепке или Легс Даймонд, — о них, помнится, кричали все газеты, когда Отто был мальчишкой. Мать только головой качала: «Евреи-гангстеры, надо же такое! — И дважды сплевывала на сложенные вместе и вытянутые вперед два пальца, указательный и средний. — Тьфу, тьфу!» Порядочным еврейским юношам и пить не пристало, впрочем, их загодя считали трезвенниками. Проводились особые тесты, первое место среди пьющих заняли индейцы, за ними шли ирландцы, а евреи оказались в самой нижней части шкалы, что в известной мере доказывает справедливость общепринятых суждений. Отто пил много, тем самым опровергая всю эту чепуху.

На хвост ему сели скорее всего с полчаса назад, когда он уходил из «Лачуги у моря».

Здесь, во Флориде, любят все называть по-чудному, с вывертом. «Лачуга у моря»! Надо думать, вначале этому кабаку дали другое имя: что-нибудь вроде «Песни моря» или еще как-то так, но потом решили сострить, ведь кабак и в самом деле был лачуга лачугой.[1] Отто выпил в баре три порции, глазея на парочку грудастых девиц в узких «топиках», которые играли в «разносчика». Отчего не поглазеть, для этого-то он еще недостаточно стар. Ему попадались бракоразводные дела, когда в супружеской измене обвиняли девяностолетних стариков. Вот так-то!

Значит, там он и подцепил хвост.

Когда уходил из «Лачуги у моря».

Вот тебе и награда за то, что выпил пару стаканчиков. Может, двум этим шлюхам в «топиках» шибко понравилась его лысая голова и теперь они гонятся за ним, чтобы предложить все виды извращенного секса? Вот это шанс! В последнее время весь его секс, изощренный, извращенный или обыкновенный, происходил со старой проституткой-негритянкой из Лодердейла, которая боялась подхватить какой-нибудь лишай и поэтому мыла ему «петушок» хозяйственным мылом. Хорошо хоть не выкручивала после этого, как белье. Но вообще-то она была вполне. Что-то страстно мычала, делая минет. Весьма приятно.

Иногда он спрашивал себя, что это она мычит.

Звучало похоже на музыку Гершвина.

Мэтью не сразу узнал ее.

Она была в красном, это ее любимый цвет, ее, так сказать, отличительный признак, но она сделала новую прическу, к тому же похудела фунтов на десять-двенадцать и казалась от этого выше ростом, чем в прошлый раз, когда они виделись. И загорела еще больше. Нет, он в самом деле сначала не узнал Сьюзен. Уставился на нее, когда она вошла. Да, уставился. Стоял, будто прирос к полу, спиной к Мексиканскому заливу и глядел во все глаза на собственную жену, с которой развелся два года назад, и не мог сообразить, кто это, и думал, как бы подобраться к ней и оттеснить в уголок, пока этого не сделал кто-нибудь другой. Но тут в ее темных глазах вспыхнули знакомые искры, и он в одно мгновение вернулся на Лейк-Шор-Драйв в Чикаго, рука об руку с самой прелестной девушкой из всех, кого он знал, и девушка была Сьюзен, и она стояла теперь здесь, перед ним, но уже больше не была его женой.

Он улыбнулся и кивнул.

Сьюзен направилась к нему.

Сильно открытое огненно-красное платье удерживалось на высокой груди без всяких бретелек. Темные глубокие глаза, каштановые, красиво подстриженные волосы, полные, крепко сжатые губы, которые придавали овальному лицу выражение строгой, уверенной в себе и дерзкой красоты. В ушах покачивались серьги с черными жемчужинами. Он подарил ей эти серьги в десятую годовщину их свадьбы, а еще через три года они развелись. Как нажито, так и прожито.

— Привет, Мэтью, — сказала она.

Он гадал, кем она обернется сегодня вечером. Ведьмой? Или Сироткой? Сьюзен великолепно владела искусством преображения. Даже после развода она осталась непредсказуемо изменчивой, никогда не угадаешь, в каком обличье предстанет она в очередной раз.

Но он все еще не мог отвести от нее глаз.

— Ты постриглась, — сказал он.

— Заметил, — ответила Сьюзен.

Мэтью все не мог угадать, что его ждет: яростное нападение или дождь розовых лепестков.

— Сердиться не перестал? — спросила она.

— Из-за чего? — осмелился он поинтересоваться, ибо со Сьюзен следовало соблюдать осторожность.

— Из-за школы для Джоанны.

Джоанна была их четырнадцатилетняя дочь. Мэтью мог с ней видеться каждый второй уик-энд и иногда на праздниках, потому что опекуншей была признана Сьюзен и дочь жила с ней. Последний праздник, который он провел с Джоанной, была Пасха. С тех пор он видел девочку всего четыре раза. Сегодня восьмое июня, и на следующий уик-энд приходилась его очередь, но так как в воскресенье был День отца,[2] они со Сьюзен договорились поменять уик-энды. Точно так же они поступили в мае, в День матери. Военная тактика разведенных супругов. Точь-в-точь генералы, которые планируют захват вражеской армии в клещи. Только здесь «полем битвы» оказалась девочка-подросток, вот-вот готовая превратиться в юную девушку.

В апреле Сьюзен преподнесла ему блестящую идею — отослать Джоанну в школу подальше от дома. Даже очень далеко. В Массачусетс. Условия их развода давали матери такое право. Вот почему она спрашивала, сердится ли он.

Он и сам не знал, сердится или нет.

Как ни странно, думал он вовсе не об этом, а о том, надеты ли у Сьюзен трусики под красным шелковым платьем.

Однажды — с тех пор прошли годы, он и Сьюзен были совсем еще молоды — она ошарашила его утром в церкви, неожиданно шепнув, что она без трусиков. Мэтью в то время аккуратно посещал церковь. На минуту ему показалось, что крыша церкви обрушится им на головы. Или из-под юбки строгого платья Сьюзен выскочит, непристойно ухмыляясь, крошечный рыжий чертенок — маленькие рожки, хвостик крючком…

…Сьюзен смотрела на него и ждала ответа.

Сердится ли он? Кажется, нет.

— Что ж, это может пойти ей на пользу, — сказал он наконец.

Сьюзен удивленно приподняла брови.

— Она будет далеко от нас обоих, — добавил он, подчеркнув последнее слово.

— Ты оправдал мои надежды, — сказала Сьюзен, и разговор оборвался.

Два года, целых два года прошли после развода, а им по-прежнему трудно поддерживать хотя бы просто вежливый разговор. И первый удар всегда обрушивался на Джоанну. Вдали от них обоих она по крайней мере не будет испытывать постоянного давления то одной, то другой враждующей стороны. Ей четырнадцать. Пришло время, когда рана должна затянуться. Может быть, оно пришло для всех троих.

Поодаль от террасы тянулся вдоль берега пляж, океан был спокоен. Сияла полная луна, и серебристая лунная дорожка тянулась по воде. Запах жасмина доносился откуда-то снизу, им полнилась ночь. На пляже какие-то юнцы играли на гитарах. Снова все как на Лейк-Шор-Драйв. Только в ночь их встречи звучали мандолины и благоухала мимоза.

— Я знала, что ты будешь здесь сегодня, — заговорила Сьюзен. — Мюриэл звонила и спрашивала, не против ли я, если она пригласит тебя. Она сказала тебе, что я приеду?

— Нет.

— А если бы ты знал? Пришел бы?

— Возможно, что и нет, — ответил Мэтью. — Но теперь я рад, что пришел.

Хвост по-прежнему держался за ним.

Отто не спеша свернул к югу на сорок первую федеральную дорогу. Хорошо бы отыскать местечко с единственной дверью, без второго выхода. Например, какой-нибудь подходящий бар. Этот ублюдок скорее всего последует за ним. Убедившись, что гаду не удрать, можно начинать игру. Как в кино. Подойти и предложить: «Эй, парень, ты вроде собираешься провести со мной всю ночь, почему бы нам не выпить вместе?» Эдди Мэрфи сыграл так однажды, да, кажется, это был именно он. В том фильме, где он играет копа из Детройта.

В зеркале заднего вида отражались огни машины.

Едет почти впритык.

Осторожно.

Расстояние футов двадцать. Может, тридцать, не больше.

Эту машину он видит впервые.

Обнаружил ее, отъехав всего три квартала от «Лачуги». Остановился купить сигарет и заметил, что какая-то машина ткнулась ему чуть ли не в задний бампер. И стояла на месте, когда он вышел из лавочки с пачкой сигарет. Черный «торонадо» с красными полосами, как у гоночного автомобиля. И с затемненными стеклами. Сильно затемненными, не разглядишь сквозь них, кто за рулем. Машина тронулась за ним почти сразу, как он отъехал, минуты не прошло. Стало быть, парень либо новичок, либо не считает нужным прятаться. Следит в открытую.

Сам Отто ездил на тускло-синем «бьюике-сенчури». Коли ты детектив, тачку выбирай неприметную, чтобы никому не бросалась в глаза. Иначе засекут тебя в один миг. Ежели бы автодилеры торговали линялыми машинами, он бы купил целую дюжину. Нынешняя его колымага выцвела с годами, теперь она внимания не привлекает, слава Богу.

Однако нынче ночью не поработаешь — «торонадо» тут как тут.

Это был торжественный прием. Мюриэл и Гаролд Лангерманы праздновали серебряную свадьбу. Мужчины в белых смокингах, дамы в вечерних платьях. Ударник из маленького джаз-оркестра спустился на пляж и разогнал гитаристов. Потом вернулся в дворик-патио под террасой и присоединился к пианисту и контрабасисту. Они заиграли «Это было в Монтерее». Луна рассиялась еще ярче, и вода в заливе сверкала под ее лучами, словно битое стекло.

— О чем ты думаешь? — спросила Сьюзен.

— О том, что я пойман и попал под арест.

— Это плохо?

— Наоборот, хорошо.

«…Давным-давно», — пели музыканты.

— Ты чудесно выглядишь сегодня.

Сьюзен слегка улыбнулась.

— А ты просто красавец.

— Благодарю.

Рост у него ровно шесть футов (правда, его сестра Глория утверждала, что он, пытаясь очаровать одну милую девушку, хвастался, будто рост у него шесть футов и два дюйма), а вес сто семьдесят фунтов. Волосы черные, глаза карие… Лицо? Его партнер Фрэнк выражается так: «твоя лисья физиономия». Пожалуй, это не совсем подходит под определение «красавец». Так, ничего. Вполне терпимо. В кругу изысканно красивых мужчин в джинсах от знаменитых модельеров Мэтью Хоуп чувствовал себя заурядным.

«…Губы красные, как вино…» — пели в патио.

Ему хотелось поцеловать Сьюзен.

— Нет, правда, Мэтью, в смокинге ты всегда выглядишь прекрасно.

С самой первой встречи она называла его Мэтью.

Другие обычно называли Мэтт или Мэтти. Сестрица Глория, Бог весть почему, употребляла имя Мэтлок. Но для Сьюзен он был Мэтью, и это ему очень нравилось. Он благодарен ей за это. И за многое другое.

Он снова поднял на нее глаза.

— Ну что? — спросила она.

— Давай уйдем отсюда, — быстро выговорил он.

Черный «торонадо» все ближе.

Между ними пятнадцать футов, не больше.

И вдруг — это было похоже на сцену из «Тайных сражений», когда огни в зеркале заднего вида прямо-таки ослепляли парня за рулем, кто же его играл, не могу вспомнить, тот самый, который в «Челюстях», и огни то вспыхивали, то гасли, и было понятно, что погоню ведет космический корабль. Очень похоже, только… только в его зеркале огни смещаются влево, потому что «торонадо» догнал его и идет рядом. Затемненное стекло в правом окне «торонадо» опустилось, и на Отто нацелилось дуло автомата.

«Ах, черт…» — мелькнуло в голове, и это была его последняя мысль, потому что раздался выстрел, второй, но второго Отто уже не услышал — пуля угодила ему в левый висок, и его руки, отпустив рулевое колесо, упали, словно подстреленные птицы, а «бьюик», потеряв управление, на полном ходу съехал на обочину и врезался в большую стеклянную витрину ателье по ремонту телевизоров. Витрина разлетелась, дюжина, а может, и больше телевизоров разделили ее участь. «Торонадо» мчался дальше на юг по сорок первой магистрали, темное стекло в правой дверце было поднято.

Мэтью потом никак не мог поверить, что новость о гибели Отто Самалсона он впервые услышал, когда лежал в постели возле Сьюзен.

Его дочь, наверное, подумала бы, что они оба сошли с ума.

Возможно, так оно и было.

Постель вела их по дорогам воспоминаний.

В его спальне негромко играло радио. Музыка пятидесятых. Их музыка.

Воспоминания о Сьюзен.

Когда он впервые увидел ее, она сидела на перевернутом пластиковом ведерке для льда, спиной к озеру, и пела вместе с парнем, который бренчал на мандолине. Широкая юбка закрывала расставленные в стороны ноги Сьюзен, ветер с озера шевелил ее длинные каштановые кудри. В темных глазах вспыхнули искры, когда она увидела Мэтью…

За окном горели прожекторы плавательного бассейна, свет проникал в спальню, и в этом свете Мэтью видел обнаженное тело Сьюзен.

Клубок воспоминаний.

Сьюзен — невеста, такая сияющая, в пышном белом платье и белых сандалетах, с белой гвоздикой в волосах, и зубы в улыбке ярко-белые, а лицо розовеет, когда она раскрывает ему объятия…

Она шепнула, что ей нравится его дом.

Он прошептал в ответ, что дом наемный.

Воспоминания.

Вот она стоит, буйная, возбужденная, в дверях их спальни, на ней черный пояс и черные нейлоновые трусики, туфли тоже черные, на высоких каблуках. Темные волосы закрывают один глаз. «Я хочу тебя, Мэтью, возьми меня…»

Она спросила, нравится ли ему жить в одиночестве.

Он ответил, что нет, не нравится.

Когда столько лет живешь вместе, знаешь каждый изгиб, каждую впадинку, каждый уголок ее тела, выучил их наизусть и приникаешь к ним…

— Сегодня вечером в Калузе…

Новости.

Он взглянул на часы: одиннадцать часов три минуты.

Поцеловал Сьюзен.

— …убит водитель. Неуправляемая машина сошла с магистрали и врезалась в витрину телеателье…

Ее губы, он помнил их такими, какие они были в молодости.

Груди такие же упругие.

Ноги…

— …идентифицирован как Отто Самалсон, частный детектив, офис которого находится в Хайгейте…

— Что?! — выкрикнул Мэтью.

Сьюзен посмотрела на него в недоумении.

— Ты слышала?

— Нет, я не слушала. А что? Что такое должна я была услыхать? — Испуганная, она села в постели, прикрыв простыней обнаженную грудь.

— Ш-ш-ш, — прошипел он.

Но диктор уже говорил о чем-то в Сарасоте…

— Он назвал имя Отто Самалсона, ты слышала?

— Да не слышала я ничего! Кто он такой?

— Господи Иисусе! — Мэтью вскочил с кровати.

— Мэтью, в чем дело?

— Я должен… мне надо позвонить… Сьюзен, если это Отто… понимаешь, тебе лучше… то есть я должен позвонить, прости, пожалуйста.

Он ушел в комнату, превращенную в домашний офис, и позвонил в управление охраны общественного порядка, попросил позвать детектива Мориса Блума. Детектив Кеньон ответил, что Блум на отдыхе, но человек, застреленный на сорок первой федеральной дороге, и в самом деле частный детектив Отто Самалсон.

Мэтью поблагодарил и повесил трубку.

Когда он вернулся в спальню, Сьюзен была уже одета.

— Я как раз вспомнила, почему мы развелись, — сказала она и ушла.

И пришел кошмар.

Кошмар воспоминаний.

Он завладел постелью Мэтью. Завладел его сном.

…Я как раз вспомнила, почему мы развелись…

Слова Сьюзен. Отворились шлюзы памяти, и на волю вырвалось первое ночное видение. Мэтью вернулся домой в четверть первого ночи; в их доме, где они живут вместе со Сьюзен, горит в кабинете свет, и Сьюзен голая сидит за письменным столом. «Мне только что позвонил человек по имени Гаролд Хеммингс», — говорит она, и у Мэтью пересыхает в горле.

Он и Эгги проигрывали эту сцену много раз. Они любовники, Эгги и он, и потому вынуждены лгать. Они любовники, он и Эгги, и потому они убийцы, каждый из них убивает свою семью. Они любовники, Эгги и он, он и Эгги, и потому они заговорщики, связанные тайной клятвой, и оба прекрасно знают, что надо говорить, если угодишь в ловушку.

Это ловушка, он знает: это ловушка. Но в глубине души чувствует: тут что-то другое. Она говорила с Гаролдом Хеммингсом, она объяснилась с мужем Эгги, теперь уже час ночи, и Сьюзен знает все, абсолютно все. В комнате ужасов его сознания, когда он засыпает, эта сцена разыгрывается снова и снова.

Отрицать, отрицать, отрицать, потому что это ловушка.

Но это не ловушка.

Сьюзен неожиданно начинает громко смеяться. Он осторожно обходит стол, хочет остановить ее безумный смех: ведь она может разбудить Джоанну, которая спит внизу. Он кладет ладонь ей на плечо, но она брезгливо освобождается от его прикосновения, словно стряхивает с себя ящерицу. И уже не истерический смех, но иная, куда более страшная угроза исходит от нее. Протянув руку, Сьюзен хватает со стола большие ножницы, зажимает их в кулаке, как кинжал, и делает выпад, потом еще один и еще… рукав его пиджака разорван. Она совсем нагая в этот глухой час ночи и полна презрения, у нее опасное оружие, она нападает на него, а он не может ее удержать. Взмах — ножницы пронзают воздух, взмах — они протыкают лацкан пиджака, застревают, и Сьюзен, повернув, высвобождает их, чтобы напасть вновь. Мэтью выставляет левый локоть, стараясь защитить себя, но у него на руке, словно по волшебству, появляется рана. Он чувствует, что теряет сознание, опирается на стол и сбрасывает на пол телефон. Сьюзен угрожающе наклоняется над мужем.

И вдруг раздается чей-то крик — не крик, а вопль.

На мгновение Мэтью кажется, что кричит он сам.

Кровоточащая рука протянута к Сьюзен, рот у Мэтью открыт — быть может, он и вправду закричал?

Но нет, кричал кто-то другой, позади него.

Он поворачивает голову влево, то ли стараясь уклониться от удара ножницами, то ли для того, чтобы узнать, кто же кричал.

Его дочь Джоанна стоит в дверях.

На ней длинная ночная рубашка, глаза огромные. Джоанна захлебывается криком, крик заполняет небольшую комнату, вытесняет из нее воздух.

Ножницы замерли.

Сьюзен с недоверием смотрит на свою руку. Рука дрожит, ножницы подергиваются. Сьюзен отбрасывает их.

«Убирайся прочь, — говорит она. — Убирайся отсюда, ублюдок».

В кошмарных снах нет ни постепенных переходов, ни логики, ни последовательности, они суть хаос, и этот хаос порождает страх. Нагая женщина роняет ножницы, маленькая девочка бросается к матери в объятия, и вот уже обе исчезли, и подсознание Мэтью извлекло из глубин памяти другую женщину — стройную, даже худую, в платье цвета спелых пшеничных зерен, в широкополой соломенной шляпе, на ней чулки в тон платью и светло-коричневые туфли на высоких каблуках. Глаза спрятаны за темными солнечными очками.

Смещение времени.

Событие двухлетней давности придвинулось к тому, что происходило две недели назад.

Двадцать третье мая, anno domini,[3] пятница почти накануне Дня поминовения.[4] В сон Мэтью вошла Карла Неттингтон, которая явилась в юридическую контору Саммервилла и Хоупа якобы для того, чтобы обсудить вопрос о составлении завещания.

Через десять минут она сообщила Мэтью истинную причину своего визита: она подозревает, что у ее сорокапятилетнего мужа завелась интрижка. Ей не хотелось обращаться непосредственно к частному детективу, в этом есть нечто… неопрятное. Вот почему она здесь и просит Мэтью найти для нее кого-то, кто убедит ее (она произнесла именно эти слова, сны не лгут) либо в том, что постоянные отлучки мужа в самом деле связаны (опять ее точные слова) с перегруженностью работой, либо в том, что у него есть другая женщина.

«Если этот ублюдок меня обманывает, — заявила она, — я потребую развод».

Ублюдок — ее муж, Дэниел Неттингтон.

…Убирайся отсюда, ублюдок…

Откуда-то издалека, из-за пределов отключенного сном от реальности сознания Мэтью, так сказать, извне сновидения, из действительной жизни, доносится шум автомобиля. Мэтью знает, что это настоящий шум, — ведь он полуспит, полубодрствует, он даже слышит, как роются в его мусорном бачке опоссумы, слышит далекий свисток поезда (Бог знает, куда и зачем Калуза отправляет по ночам поезда!), и он совершенно уверен, бодрствующая часть рассудка убеждает его в том, что это автомобиль Отто Самалсона. Более того, именно рассудок подсказывает, что во сне он увидит то, чему не был свидетелем наяву. Машина принадлежит Отто, и скоро, очень скоро Мэтью своими глазами узрит трагедию его смерти, о конкретных обстоятельствах которой ничего не знает точно. Такова особая магия ночного кошмара.

Он говорит с Отто по телефону. Спрашивает, согласен ли тот вести слежку. Отто отвечает, что в данный момент он занят другим делом, но если время терпит и Мэтью не возражает, он примется за работу скорее всего во вторник.

«Хочу тебе сказать, что я, как всякий нормальный человек, никогда не начинаю новую работу в понедельник», — добавляет Отто.

Шум машины все ближе, он разгоняет сон, ведет за собой в действительность. Мэтью знает, что по дороге едет тускло-синий «бьюик-сенчури». Как жаль, что сейчас он только слышит его, но не видит. И вместе с тем он не хочет видеть: если машина ворвется в его сон, она принесет с собой ужас гибели близкого друга на глазах у Мэтью. Если бы Отто остался жив, если бы он был живой, если бы проделал весь путь до Тампы, минуя Калузу, минуя ночной кошмар…

Пятница.

Разве уже пятница?

В пятницу шестого июня примерно в четыре часа дня Отто Самалсон сидел у Мэтью в офисе и курил сигарету. Почти невозможно было поверить, что этот человек — частный детектив. Ничуть не похож на Сэма Спейда или Филипа Марлоу.[5] Его скорее можно принять за портного или торговца обувью. Невысокий, хрупкого сложения, голова почти совсем лысая, небольшой пушистый венчик волос сохранился за ушами и на просвет сияет, словно нимб святого. Часто мигающие голубые глазки, на губах неизменная улыбка, этакий Эли Уоллах сыска, невероятно приветливый и любезный, вы спокойно можете доверить ему отвезти вашу младшую сестру в Неаполь. Мэтью иногда приходило в голову, что Отто с его умением подойти к человеку мог бы уговорить преданную мать сказать ему, где прячется ее сын-убийца. Шум машины. Ближе. Громче.

Мэтью продолжал то ли спать, то ли бодрствовать. Визгливые опоссумы все еще ссорятся из-за добытых в мусорном ведре изысканных лакомств.

«Парень трахает вдовушку, которая живет в Харбор-Эйкрс, — рассказывает Отто. — С тех пор как я за ним слежу, он не пропустил ни одной ночки. В прошлый вторник я его застукал в девятый раз. Чудные картинки, Мэтью, он туда является засветло, а я его щелкаю при помощи длинного объектива. И записал кое-что на магнитофон, хочу, чтобы ты послушал эту пленку. Дамочка, видать, считает, что Калуза и теперь такая же, как двадцать или тридцать лет назад. Уходит и оставляет все двери незапертыми. Я побывал в доме уже два раза. Поставил магнитофон прямо под кроватью и получил такое, знаешь ли, горячее блюдо, просто ахнешь, как услышишь. Сегодня не мог принести тебе пленку, у меня пока нет копии, только оригинал, я его держу в сейфе. Вот изготовим копию, тогда и проиграю тебе всю эту красоту. Мэтью, они оба выражаются… в общем, грязно, иначе не назовешь, а ведь она почтенная вдова, на вид такая порядочная, симпатичная…»

«Бьюик» внезапно врывается в сон.

Офис исчез.

Перед Мэтью лишь сорок первая дорога и тускло-синий «бьюик» на ней.

Отто за рулем. Улыбается.

«Поверни назад, вернись», — пытается внушить ему Мэтью.

«Заснять, как они трахаются, пожалуй, невозможно. — Отто снова у них в офисе и продолжает рассказ. — Они опускают шторы. Может, тебе хватит того, что записано на пленке, ну там имена и все прочее, о чем они болтают в постели, а болтают они о том, что делают. Я, понимаешь, принес бы пленку сегодня, но побоялся, не хочу рисковать, потому что не уверен, попаду ли я так же легко в дом еще раз, если с пленкой что-нибудь случится. Мне кажется, он меня засек, Мэтью, значит, они теперь будут осторожнее…»

…Отто все еще улыбается.

Он держит руль обеими руками. Гремит выстрел — совсем близко. Отто не понимает, что произошло. Понимает только Мэтью. Он снова слышит радио — новости, которые передавали всего несколько часов назад, когда он и Сьюзен занимались любовью. Убирайся отсюда, ублюдок! Эти слова доносятся из приемника, но звучат тихо, на короткой волне. Улыбающееся лицо Отто. «Сегодня вечером в Калузе…»

«Поверни назад!»

«Я почему думаю, что он меня вычислил, — говорит Отто. — Все дело в записи на пленке, мне кажется, он меня упоминает. Я, конечно, не уверен, что это абсолютно точно про меня, но может, и про меня, что это я за ним слежу. В последний вечер, когда он вышел из дома часов в одиннадцать, он вдруг остановился на улице как вкопанный. Стойку сделал, будто собака на дичь. Уставился на машину. Ну, я тут подумал, что мои дни сочтены. Я одного хочу: чтобы ты сам прослушал пленку и решил, что с ней делать. Если хочешь знать мое мнение, оно такое: на время он ляжет на дно, через несколько недель всплывет, захочет полностью убедиться, что за ним не следят. Я думаю, в понедельник я мог бы…»

«…Убит водитель. Неуправляемая машина сошла с магистрали…»

«Поверни назад!» — громко выкрикнул Мэтью.

…Сел на постели, окончательно пробудившись.

Весь в холодном поту.

Было утро.

В ушах еще звучал голос Отто.

«Ну, тут я подумал, что мои дни сочтены».