Золушка

Глава 8

Мэтью продолжал злиться.

Порядком времени назад, когда они с Блумом еще недостаточно знали друг друга, вышла у них стычка. Даже две. В первый раз это произошло, когда Блум расследовал дело об убийстве Вики Миллер и похищении ее дочери Аллисон. Блум сказал ему — по телефону, точно так же, как недавно говорил с ним по телефону Роулз, — чтобы он не совался в это дело. Буквально он выразился так:

— Советник (а обращение «советник» само по себе было оскорбительно, потому что даже юристы в суде чаще всего употребляли его в ироническом смысле), было бы приятно получить от вас твердое обещание, что вы перестанете носиться по всей Калузе и расспрашивать всех, кто, по вашему мнению, связан с этим делом. Мне, например, на вашем месте было бы тягостно сознавать, что кровь шестилетней девочки на моих руках.

Мэтью ответил:

— Не смейте разговаривать со мной, как с паршивой частной ищейкой из Лос-Анджелеса.

То был первый случай, когда Блум счел нужным призвать Мэтью к порядку. Второй раз это произошло сравнительно недавно, незадолго перед тем, как Хоуп заработал пулю в плечо. Вчера утром его одернули в третий раз, только не Блум, его друг, сделал ему предупреждение, а детектив, которого он, в общем, знал мало. И Мэтью не мог избавиться от раздражения. По его мнению, он не сделал ничего такого, чтобы поставить под угрозу или скомпрометировать расследование полицией дела о гибели Отто Самалсона. Не скрывал улик, не настораживал свидетелей или подозреваемых, одним словом, не совершил ни одного поступка, который мог бы оправдать выговор Роулза. «Вы были очень заняты». Те же самые слова произнес однажды Блум. И тоже с издевкой. «Вы были очень заняты». Может, все копы говорят так, когда хотят послать тебя куда подальше. Выговор был тем более обиден, что Мэтью позвонил с целью дать информацию, сообщить марку и цвет автомобиля, который преследовал Отто поздним вечером в воскресенье. Мэтью не купил эту информацию, она сама пришла к нему. И он немедленно сообщил сведения в полицию, а в ответ ему сказали, чтобы он больше ни с кем не смел беседовать. Он испытывал искушение позвонить в фирму «Граун-ап инкорпорейтед» и попросить, чтобы его избавили от Роулза.

«Граун-ап инкорпорейтед».

Еще одна игра, придуманная им и Сьюзен. Давным-давно. Когда они любили друг друга. По пути к ней домой в пятницу он как раз вспоминал эту игру. Интересно, вспоминает ли Сьюзен? Его раздражение начало утихать, когда он выехал на Стоун-Крэб-Кей. Невозможно злиться и негодовать в такой день, напомнивший ему о лете в Чикаго. Небо ясное и ослепительно голубое, солнце сияет, температура как раз такая, какой и должна быть в июне, — приятные восемьдесят градусов (об этом он только что услышал по радио в машине), влажность вполне приемлемая, — сорок два процента. Он ехал по дамбе Кортеса на запад, а по воде Калуза-Бей скользили по обе стороны моста парусные яхты, и Мэтью, наверное, в тысячный раз подумал, как это замечательно — жить здесь, в этом месте. А еще он обдумывал, как он и Джоанна проведут уикэнд, строил планы, и на лице у него сама собой расплылась широкая улыбка.

Он подъезжал к своему бывшему дому несколько смущенный. Обычно он припарковывался у бровки тротуара, сигналил и через минуту к нему выбегала Джоанна. Сегодня он прошел по дорожке к парадному крыльцу и позвонил. Посмотрел на посаженные им самим шесть лет назад апельсиновые деревья, подумал, живет ли по-прежнему в соседнем доме Реджи Соулз, позвонил еще раз и услышал голос Сьюзен, доносившийся из задней половины дома:

— Мэтью? Это ты?

Она казалась удивленной. Неужели забыла, что сама приглашала его зайти и выпить?

— Да, это я, — откликнулся он. — Я приехал слишком рано?

Долгое молчание. Потом:

— Дверь открыта. Входи.

Он нажал дверную ручку — в самом деле не заперто. Вошел в гостиную, которую так хорошо помнил, но мебель в ней другая, Сьюзен все переделала после того, как дала ему пинка под зад. Только один раз побывал он здесь за два года, прошедшие с той памятной ночи. И вот он снова стоит в гостиной и смотрит сквозь раздвижные стеклянные двери на то место, где, бывало, пришвартовывал свою парусную шлюпку «Болтун». Так он назвал ее вопреки протестам Сьюзен. Она терпеть не могла парусный спорт и предлагала другое название — «Брюзга». Шлюпка была не новая и стоила семь тысяч долларов, а это совсем недорого за судно в двадцать пять футов длиной, на котором могли свободно разместиться четверо. Шлюпка и машина, на которой он ездил до сих пор, было все, что он получил после развода. Остальное досталось Сьюзен: дом, «мерседес-бенц», его дочь, его коллекция часов. Машину Мэтью перекрасил, шлюпку продал через месяц после постановления суда о разводе. Как ни странно, он с тех пор не занимался парусным спортом.

— Мэтью, — окликнула его Сьюзен. — Приготовь себе что-нибудь, ладно? Я сейчас.

— А где Джоанна? — громко спросил он, но не получил ответа.

Мэтью подошел к бару, обнаружил в нем полный набор хорошей выпивки и налил себе виски «Канадиен Клаб» со льдом.

— Тебе что-нибудь налить? — крикнул он и удивился, когда услышал голос Сьюзен совсем близко, чуть ли не у своего плеча:

— Я здесь, не кричи так.

Он обернулся.

На Сьюзен было белое махровое платье.

Волосы влажные.

Сьюзен улыбалась.

Губы не подкрашены.

И вообще никакой косметики.

Сьюзен свежая после душа, пахнущая душистым мылом.

— Привет, — сказала она. — Разве Джоанна тебе не звонила?

— Нет, — ответил он, озадаченный. — Зачем? Что-то не так?

— Как тебе сказать. К сожалению, она пообещала…

— Что пообещала?

— Короче… она уехала на Палм-Бич.

— Куда?! — только и нашелся сказать Мэтью.

Ему едва не стало смешно. Это было похоже на прежние штучки Сьюзен — во что бы то ни стало удерживать дочь от встреч с отцом, любой ценой, любыми способами затруднять эти встречи.

— Это не моя идея, — быстро заговорила Сьюзен. — Даю тебе слово. Она позвонила мне от Дианы Силвер страшно возбужденная. Родители Дианы решили провести уик-энд на Палм-Бич и пригласили Джоанну. Она спросила меня, можно ли ей поехать с ними. Это было часов в одиннадцать, и я должна была сама позвонить тебе, но я уже опаздывала на одно свидание, а в доме еще куча дел и так далее. Ну, я велела ей, чтобы она тебе позвонила и попросила разрешения у тебя. Когда я вернулась домой, нашла в кухне на столе записку, что она вернется вечером в воскресенье. Я и решила, что она дозвонилась тебе и что все о'кей.

— У меня сегодня было три совещания, — сказал Мэтью. — Я вернулся в офис только в четыре тридцать. Может быть, она…

— Я уверена, что она попросила бы передать тебе.

— Мне ничего не передавали.

— Значит, она не позвонила.

— Может быть, боялась, что я откажу. — Мэтью пожал плечами. — Как-никак, в этот уик-энд День отца.

— Возможно. — Сьюзен явно была обеспокоена. — Поэтому я тебя не ждала.

— Не беспокойся, ничего страшного. — Мэтью отставил свой стакан на стойку бара. — Если у тебя другие планы…

— Да нет, не в этом дело. Просто… Я была в душе и выгляжу, наверно, как мокрая кошка.

— Ты выглядишь прекрасно.

— Ладно тебе, льстец!

Наступило неловкое молчание. Сьюзен быстрым движением подняла руку, словно собиралась распушить волосы — типичный жест для женщины, когда она чувствует, что на нее смотрят или любуются ею, или и то и другое вместе, но тут же спохватилась, опустила руку и совсем по-девичьи передернула плечами.

— Если я не ослышалась, ты предлагал мне выпить.

— Скажи, что бы ты хотела.

— Мартини с «Бифитером»[24] и со льдом.

Он взглянул на нее.

— Да-да. — Сьюзен улыбнулась.

Когда они были женаты, наиболее частым доводом в спорах был у них, как определил Мэтью, Аргумент Мартини с «Бифитером». Сьюзен утверждала, что ее муж не пьянеет, если выпьет, например, два скотча с содовой или вообще два чего угодно с содовой, но делается совершенно пьяным, распущенным, раскисшим, неуклюжим (все это словечки Сьюзен), стоит ему выпить два мартини, в особенности мартини с «Бифитером». Магическое слово «Бифитер» как бы придавало коктейлю дополнительную крепость.

Но сегодня, спустя два года, Сьюзен просит налить ей зелья, от которого мужчины делаются не только пьяными, но и распущенными и тому подобное, а женщины… Бог знает, какое воздействие может оказать мартини с «Бифитером» на воспитанную в пресвитерианском духе девушку из штата Иллинойс.

— Очень сухой, с двумя маслинами, — попросила Сьюзен.

Мэтью принялся смешивать коктейль.

— Терпеть не могу, когда она нарушает слово, — сказала Сьюзен. — Она быстро взрослеет, верно? Мы и опомниться не успеем, как она станет женщиной. Вот тогда мы узнаем, что такое настоящее беспокойство.

Мэтью отметил про себя слово «мы», но промолчал и продолжал готовить коктейль.

— Но ты, пожалуй, прав, это из-за Дня отца. Она постеснялась спросить.

— Я уверен, что это так. — Мэтью передал ей стакан.

— Спасибо, — поблагодарила Сьюзен. — Понимаешь, Мэтью, брат Дианы приехал из Дьюка на лето, и он тоже собирался с родителями на Палм-Бич. Мне кажется, Джоанна немножко в него влюблена, ну и… — Она пожала плечами, не окончив фразу, подняла свой бокал и предложила: — Не выпить ли нам за отречение Электры?

Мэтью усмехнулся.

— Почему ты не приготовил мартини для себя? — спросила Сьюзен.

— Я пью канадское виски. — Мэтью взял в руку свой стакан.

— Я думала, ты его уже выпил.

— Мартини сделает меня распущенным и неуклюжим.

— Не смеши меня. Ты приготовил достаточно для двоих?

— Пожалуй.

— Тогда присоединяйся ко мне. Если нам суждено опьянеть, сделаем это вместе.

Мэтью налил себе мартини и бросил в бокал две маслины. Они чокнулись и выпили.

— Выйдем посидим возле бассейна, — предложила Сьюзен.

Бассейна не было, пока они жили в этом доме вместе. Как видно, он оплачен либо деньгами, полученными после раздела имущества, либо алиментами. Либо тем и другим. Он старался не думать сейчас об алиментных выплатах: горечь этих размышлений отравила бы вкус мартини. Он просто пошел вслед за Сьюзен к бассейну. На Сьюзен было всего лишь белое платье из бумажной махровой ткани — прямо скажем, не самый соблазнительный туалет в мире, к тому же она шла босиком, а это не то что на каблуках, от которых походка женщины делается вызывающей, а грудь и бедра подрагивают. И все же она была волнующе привлекательна.

Они уселись в шезлонги у бассейна. Мэтью прикинул про себя, во сколько обошелся дворик и бассейн. Тысяч восемнадцать, не меньше.

— Ты действительно считаешь, что она побоялась получить отказ и потому не позвонила мне?

— Безусловно.

— Она могла бы прибегнуть по этому случаю к помощи «Граун-ап инкорпорейтед».

— О Боже! — воскликнула Сьюзен. — И ты это помнишь?

— Как раз вспоминал по дороге сюда. — Мэтью улыбнулся.

— «Граун-ап инкорпорейтед»! С тех пор прошла целая вечность!

Они посидели некоторое время молча.

В канале за бассейном сильно плеснула рыба.

Мэтью никак не мог припомнить, кому первому пришла в голову эта идея. Скорее всего, как это было со всеми их выдумками, со всеми забавами и играми, какие они изобретали (в самом ли деле они играли и в самом ли деле это было забавно?), родилась в результате совместных усилий. Один что-то сказал, другой развил, первый добавил подробности, второй еще какой-то пустячок… и вот вам, пожалуйста, — «Граун-ап инкорпорейтед»!

Принцип работы «Граун-ап» был прост до чрезвычайности. Предположим, управляющий вашим домом не обеспечивал достаточное количество тепла вашей квартире, а звонить ему и просить вы боялись или стеснялись. Вместо этого вы звонили в «Граун-ап» и говорили: «Не знаю, как быть, в квартире недостаточно тепло, а у нас трехлетняя дочь…»

Кстати, это происходило в реальной действительности. Они придумали «Граун-ап», когда Джоанне было три года, жили они в Чикаго, где зимой чертовские холода, и если у вас не топят, вы можете замерзнуть насмерть.

«…квартира просто превратилась в эскимосское иглу».[25]

— Мы об этом позаботимся, — отвечали в «Граун-ап инкорпорейтед».

И они звонили управляющему домом:

— Вас беспокоят из «Граун-ап инкорпорейтед» по поручению Мэтью Хоупа, мы настаиваем, чтобы в его квартире немедленно было усилено отопление. Спасибо за внимание.

Услуги «Граун-ап» были многообразны.

Нужны театральные билеты? Закрытый теннисный корт с пяти до шести? Обед на восьмерых, сервированный у вас на веранде? Телеграмма в день рождения, шоколад на Валентинов день,[26] цветы в День матери, галстук в День отца?

В «Граун-ап» позаботятся обо всем немедленно и без хлопот для вас. Эта фирма исходила из правильной и твердой предпосылки, что каждый должен и может поступать как вполне взрослый и самостоятельный человек.[27] В этом нуждаются все. Адмиралы, активистки женского движения, президент Соединенных Штатов, террористы, — словом, все на свете. И для всех у этой фирмы хватало взрослости, на все ваши нужды и потребности. Вы хотите просить о повышении по службе? «Граун-ап» позвонит вашему боссу. Хотите составить план путешествия в Бомбей или Сиам? Нет нужды звонить в трансагентство. Фирма позаботится и об этом, потому что она заботится обо всем.

В воображении они пользовались услугами этой фирмы несчетное количество раз. Однажды в их чикагскую квартиру проникла крыса размером чуть ли не с дирижабль, и как только Сьюзен ее увидела, то закричала не своим голосом: «„Граун-ап“, на помощь, скорее!» Однажды они отправились в плавание на «Болтуне», и налетел чудовищный шквал, который грозил опрокинуть судно. Мэтью вцепился мертвой хваткой в колесо штурвала, борьба шла не на жизнь, а на смерть, но и тут он со слабой и кривоватой улыбкой крикнул Сьюзен, чтобы она радировала в «Граун-ап».

Да, для «Граун-ап» не было ничего невозможного.

— Знаешь, — мягко начала Сьюзен и тут же запнулась, покачала головой.

— Говори же!

— Когда… — Снова умолкла и еще раз покачала головой.

— Да что с тобой, Сьюзен? Ну, я слушаю…

— Когда я… в ту ночь узнала о тебе и… черт, я до сих пор не могу выговорить ее имя!

— Эгги, — сказал он.

— Да, Эгги. — Сьюзен вздохнула. — Когда я о ней узнала… все разбилось вдребезги, и я не знала, как поступить. И я подумала… вот Мэтью придет домой, мы позвоним в «Граун-ап», и они найдут выход. — Она опустила голову. — Но ведь ничего подобного не могло произойти, потому что «Граун-ап инкорпорейтед» нет на свете.

— Мы сами и есть «Граун-ап», — сказал Мэтью.

— Да, так мы изображали Санта-Клауса для Джоанны.

Снова они помолчали.

— Ты думаешь, «Граун-ап» могла бы спасти нас? Могли бы мы спасти это, Мэтью?

— Не знаю, — ответил он. — Тогда накопилось так много злобы и раздражения.

— Не стоит приуменьшать. — Сьюзен улыбнулась. — И сейчас еще много раздражения.

— Но мы изменились, Сьюзен.

— Да. Стали старше.

— Конечно.

— Мне тридцать шесть, — сказала она. — Женщина средних лет, верно?

— Как сказать.

— Посмотрел бы ты, какие потрясающие создания посещают мой класс для упражнений, — возразила Сьюзен. — Если хочешь ощутить себя предметом старины, зайди в такой класс.

— Фрэнк утверждает, что популярность этим классам создает костюм. Женщина чувствует себя в нем словно танцовщица в труппе Боба Фосса. Стоит предложить им являться на занятия в блекло-голубых джинсах и серых тренировочных свитерах, как посещаемость упадет наполовину. Так говорит Фрэнк.

— Фрэнк, — отозвалась Сьюзен и кивнула, как бы вспомнив о ком-то полузабытом.

Снова наступило молчание. Где-то запела птица, ей откликнулась другая.

Сьюзен протянула Мэтью пустой бокал. Он взял его и пошел к дому так привычно и свободно, словно никогда не покидал его; подошел к бару и налил остаток мартини поровну в ее и свой бокал. Когда он вернулся в патио, Сьюзен сидела закинув ногу на ногу и смотрела на бассейн и канал за ним. Мэтью испытал внезапное и острое желание подойти и дотронуться до нее, положить руку ей на бедро… но удержался и просто сел рядом с ней в шезлонг и протянул ей бокал.

— Мы не должны пить слишком много, иначе не сможем отвечать за свое поведение, — потягивая мартини, сказала Сьюзен.

— А мы позвоним потом в «Граун-ап».

— Вот-вот, и спросим у них, чем мы занимались.

— Глаза и уши мира.

— Уста мира, — добавила Сьюзен.

— Вчера я был недалек от того, чтобы и в самом деле позвонить им. — И Мэтью рассказал Сьюзен о телефонной стычке с детективом Купером Роулзом. Она слушала внимательно, как в добрые старые времена, когда он приходил со службы и делился с ней своими проблемами, и она слушала потому, что ей это было интересно и волновало ее.

— Что же ты собираешься делать? — спросила Сьюзен.

— То же, что и делал. Если у меня есть вопросы, на которые мне необходимо получить ответ, я эти вопросы задаю.

— Несмотря на предупреждение?

— Я вовсе не считаю, что вмешиваюсь не в свое дело.

— Не о том речь, — возразила Сьюзен. — Если бы ты и вмешивался, ты бы все равно продолжал, верно?

— Пусть так, — улыбнулся он. — Но я, как судебный исполнитель, не считаю, что чиню препятствия правосудию или ставлю следователю палки в колеса, торможу следствие…

— Но ты продолжал бы? — не отступала Сьюзен.

— Да.

— Потому что тебе это нравится.

— Хорошо, но я…

— Нравится, Мэтью?

— Ну, предположим, нравится.

— Тогда почему бы тебе не изучить уголовное право…

— Но есть много таких вещей…

— Не перебивай. И не применять свои знания на деле?

Он уставился на нее.

Легкая ирония в высоко поднятых бровях и широко раскрытых карих глазах.

Она задала вопрос.

Почему не применять на практике уголовное право — расследовать преступления профессионально.

Очень просто.

— Почему бы и нет? — повторила она. — Я чувствую, что тебе это будет интереснее, чем то, чем ты занимаешься теперь.

В самом деле, почему бы и нет, подумал он, наклонился и быстро поцеловал ее в щеку.

— Спасибо тебе, — сказал он.

— Разве это истинная благодарность? — Сьюзен потянулась к нему, обняла руками за шею и притянула вниз, к себе. Несколько секунд они неловко трепыхались, Мэтью — на краю шезлонга, стараясь не свалиться на землю, а Сьюзен — пытаясь отодвинуться вбок и дать Мэтью место; вполне естественная ситуация, порожденная внезапным порывом Сьюзен, к которому Мэтью не был подготовлен, и, к счастью, напомнившая им о далеких днях их первых встреч. Они вертелись, сталкивались бедрами, хватали друг друга за руки и наконец кое-как уместились вдвоем в шезлонге, втиснулись в него — Сьюзен, с задравшимся с левой стороны чуть не до талии платьем, Мэтью, наполовину угнездившийся на ней, левая рука придавлена его собственным телом, правая обвилась вокруг бедер Сьюзен. И они поцеловались.

Мэтью позже пытался уяснить самому себе, что это был за поцелуй.

Они, разумеется, целовались много раз. Целовались, как влюбленные, страстно сжимая друг друга в объятиях, — эти поцелуи были самое большее, что девушка могла ему позволить, и они оставались единственным выражением их взаимной любви. Потом поцелуи сделались прелюдией к интимным ласкам — быстрые, бурные, с ними надо было поскорее покончить, как со скучными страницами в романе, за которыми следует самое интересное. Потом, когда их брак устоялся, поцелуи превратились в обыденный символ супружества, — они целовали друг друга в щеку, встречаясь или расставаясь, а ночью, в постели, — достаточно бесстрастно перед тем, как совершить некий почти механический акт. И наконец, поцелуи тогда, в воскресенье, поспешные и какие-то полубезумные, ведущие, однако, к определенной цели, причем оба испытывали нечто вроде страха перед тем, что должно произойти, и одновременно боялись, что это не произойдет, если у одного из них вдруг переменится настроение.

Теперь же…

Это был во всех смыслах первый поцелуй.

Прежде всего потому, что вернул обоих к тому вечеру в Чикаго, когда они и в самом деле поцеловались впервые у дверей ее дома, на ярко освещенном крыльце, под жужжание и трепет полета ночных насекомых, кружащихся вокруг электрического плафона. «Мне было хорошо сегодня, Мэтью». — «И мне тоже…» Губы их соприкоснулись, потом слились, она закинула руки ему на шею, он обнял ее, чтобы крепче прижать к себе, и она, почувствовав его мужское напряжение, шепнула прерывисто: «Боже мой!», оттолкнула его, взглянула ему в глаза, поцеловала еще раз быстрым, легким поцелуем — и убежала в дом.

Но было и другое.

Впервые после того, как они разошлись и достаточно долго вели самостоятельную жизнь, совершенно отдельную друг от друга, каждый со своим любовным опытом, оба поняли, чем может быть самый обыкновенный поцелуй, так сказать, соприкосновение губ в результате сокращения определенной группы мышц: это нечто сильное, пылкое и всепоглощающее.

…Они разомкнули объятия.

И Сьюзен произнесла то же, что и тогда в Чикаго, много лет назад:

— Боже мой!

Прерывисто и почти не слышно.

И потом:

— Давай вернемся в дом.