Золушка

Глава 2

Мухи жужжали над датским сыром на столе Фрэнка Саммервилла. Фрэнк пил кофе из размякшего картонного стакана и серьезно, даже строго смотрел поверх него на Мэтью.

— Я не хочу, чтобы ты впутывался в это дело.

— Отто был моим другом.

— Отто был обыкновенным частным сыщиком и время от времени делал кое-что для нас.

— Нет, Фрэнк, он был другом. Я любил его.

— Мне он тоже нравился, — возразил Фрэнк. — Но он мертв, Мэтью. Ему прострелили голову, Мэтью. Дважды, Мэтью. Его смерть не имеет к нам никакого отношения, и я хочу, чтобы ты держался подальше от управления охраны общественного порядка и детектива Мориса, слышишь, Мэтью?

— Морис вообще на отдыхе, — отвечал Мэтью.

— Хорошо, — только и сказал на это Фрэнк.

Он был на полдюйма ниже ростом и весил на десять фунтов меньше, чем Мэтью. У обоих черные волосы и карие глаза, но у Фрэнка лицо круглое, и он сам называл его «свинячьей мордой».

Физиономический реестр Фрэнка отмечал только два типа лиц: свинячий и лисий. Что касается имен собственных, то их он делил тоже на две категории: такие, как Элеанор Ригби, и такие, как Frère Jagues.[6] Скажем, Бенни Гудмен — имя категории Frere Jagues, а Роберт Де Ниро — категории Элеанор Ригби. Далее, Фрэнк был убеждён, что люди на всем белом свете тоже разделены на две группы: одни чечеточники, другие обжималы. Себя он причислял к чечеточникам, потому что весьма ловко и проворно ускользал от сомнительных, или, как он выражался, липких ситуаций. Мэтью он считал обжималой, так как тот вечно влипал именно в такие ситуации, к тому же не имеющие прямого отношения к его деловым интересам.

— Я сегодня попозже съезжу к нему в офис, — сказал Мэтью.

— В чей офис? — поинтересовался Фрэнк. — Ты же говорил, что он отдыхает.

— В офис Отто.

— Зачем?

— Хочу послушать, что он записал на эту пленку.

— Убийство Отто не имеет к нам отношения, Мэтью!

— Не уверен.

— Он занимался грязной слежкой.

— И кому-то это пришлось не по нраву, Фрэнк.

— Мэтью… ну пожалуйста! Сделай мне одолжение.

— Я хочу услышать эту запись!

Обитателям Калузы, штат Флорида, нравилось думать, что в их городе преступлений не бывает; одетым в форму полицейским и детективам, которые работают в управлении охраны общественного порядка, остается только следить, как бы кто из граждан не ушиб палец на ноге.

Общественная безопасность.

Не преступление.

Однако в новейшем справочнике Рэнда Макнелли «Календарь рейтинга местностей» есть раздел, в котором всем регионам и городам дана оценка по степени безопасности — от номера первого до триста двадцать девятого, наиболее чреватого опасностями.

Самый безопасный город Америки — Уилинг в Западной Виргинии.

Номер один.

Нью-Йорк — возлюбленное Фрэнком Большое Яблоко[7] — признан наиболее опасным городом в Штатах.

Номер 329.

Чикаго, штат Иллинойс, — родной город Мэтью — имеет индекс 205.

А свободная от преступности Калуза — индекс 162, то есть находится где-то посредине списка Макнелли, только на сорок три позиции отставая от ужаснейшего Чикаго, и, стало быть, далеко не столь безмятежна, как желали бы думать ее жители.

Послушаешь толки о гибели Отто Самалсона, так можно подумать, будто это первое и единственное убийство за всю историю города. Боже, какой позор, какой ужас! Ему дважды выстрелили в голову. Немыслимо. Тц-тц-тц… Пожилые леди с подкрашенными в бледно-голубой цвет седыми волосами качали головами и отказывались верить, что общественная безопасность есть нечто большее, нежели забота о том, чтобы на тротуарах не валялась банановая кожура. Какой несимпатичный казус! Мэтью чувствовал, что смерть Отто Самалсона рассматривается в Калузе, штат Флорида, именно как неприятный казус, — ведь до сей поры с убийствами здесь не сталкивались, разве что в кино или на экране телевизора.

В офис Отто он попал только во второй половине дня. До этого ему пришлось поговорить по телефону по крайней мере с десятком людей, каждый из которых прищелкивал языком (и, несомненно, покачивал головой, но Мэтью не мог этого видеть), выражая неудовольствие по поводу несчастной гибели на общественной магистрали человека, чья профессия была по меньшей мере сомнительного свойства. Еще десять минут ему понадобилось для того, чтобы дойти от своей конторы до офиса Отто, расположенного в даунтауне — деловой части города. Деловой район Калузы — это звучит совсем по-столичному. Мы не уступаем Нью-Йорку, Чикаго, Детройту и Лос-Анджелесу.

Великолепно…

Деловая часть Калузы занимает девять кварталов в длину и три в ширину. Большие дома, прежде всего банки, вздымаются на целых двенадцать этажей. Главная улица — Мэйн-стрит — тянется на восток от Коровьего брода (теперь на этом месте перекресток трех улиц и установлены светофоры, но когда город только зарождался, там и в самом деле был коровий брод) до окружного суда, самого высокого на Мэйн-стрит здания в пять этажей. Все прочие строения на этой улице одноэтажные и двухэтажные. Банки находятся на двух улицах, параллельных главной, — к северу и к югу от нее. Однако хоть вы и произносите не без гордости: «деловой район Калузы», это еще не значит, что в городе есть так называемый «аптаун», то есть «верхний город». Его как такового нет. Есть «деловая Калуза» — и вся остальная.

Точно так же не без претензий выглядит надпись на матовой стеклянной двери офиса Отто: «Бюро расследований Самалсона. Апартаменты 3112». Открывая дверь, вы вполне можете предположить, что за нею тянется целая анфилада комнат, величественная и впечатляющая, некий юридический атенеум (вспомните «деловую Калузу»!).

Однако, открыв дверь, вы попадаете всего-навсего в приемную, шесть футов на восемь, тесно заставленную, можно сказать, набитую до отказа: письменный стол, на нем пишущая машинка, слева от машинки плоские коробки для входящих и исходящих документов, остальное пространство на столе завалено бумагами; за столом стоит деревянное кресло секретаря, а перед ним — мягкий стул для посетителей; в зеленых металлических стеллажах хранится, по-видимому, обширная картотека; несколько книжных полок, машина для ксерокопирования, стоячая вешалка для пальто. По стенам портреты президентов Соединенных Штатов, из которых Мэтью узнал только двоих. Напротив входной двери — еще одна дверь, ведущая в остальную часть «апартаментов».

За письменным столом в приемной сидела китаянка, отнюдь не похожая на женщину-дракона, каких нередко встречаешь в офисах. Волосы у нее были черные, а глаза светло-карие, одета в платье китайского стиля с воротником-стойкой. Мэтью дал бы ей лет пятьдесят, она была мягкая и кругленькая, как печеное яблоко, маленькая и приземистая.

— Чем могу вам помочь? — спросила она.

Отличный английский. Никаких признаков певучего китайского произношения.

— Я Мэтью Хоуп, — ответил он. — Контора Саммервилла и Хоупа. Мистер Самалсон иногда исполнял наши поручения.

— Очень приятно, — сказала женщина. — А я Мэй Хеннеси, помощница Отто.

Мэтью множество раз говорил с ней по телефону, но никак не думал, что она может оказаться китаянкой. Мэй Хеннеси представлялась ему ражей и рыжей ирландкой, которая носит в дамской сумке дубинку для защиты от нападения. Такой облик, думалось ему, соответствует ее имени. Он взглянул на ее левую руку, сейчас неподвижную на клавиатуре машинки. Обручального кольца нет. Откуда же фамилия Хеннеси? Может, китаянкой была ее мать, а отец — ирландец? Или она разведена?

— Какое ужасное несчастье, — заговорила она.

— Да.

— Такой хороший, такой обаятельный человек!

— Да, — повторил Мэтью и покачал головой.

Наступило мертвое молчание.

— Мисс Хеннеси, — решился Мэтью прервать его, — когда мы с Отто встретились в пятницу, он сообщил мне об одной магнитофонной записи. По делу Неттингтон. Сказал, что пленка хранится в сейфе. — Он сделал паузу, потом продолжил: — Могу я получить эту запись?

Мэй Хеннеси молча смотрела на него.

— Я не знаю, — сказала она.

— Какие-нибудь проблемы с этим? Я знаю, что моя клиентка…

— Да нет, — перебила его Мэй, — с этим-то никаких проблем. Ваша клиентка заплатила Отто за то, чтобы он сделал запись, так что вы имеете право. Только…

— Да?

— Видите ли, детективы просили меня…

— Так они побывали здесь?

— Были здесь все утро. Ушли совсем недавно.

— Кто из них приходил?

— Хакер и Роулз.

— Обыск в офисе делали?

— Да нет, ведь здесь не место преступления, с какой стати им обыскивать офис? Просто… они просили, чтобы я собрала все документы по делам, которые Отто вел перед тем, как… его убили. — Она затрясла головой. — Мне так трудно выговаривать эти слова. У меня горло сжимает даже тогда, когда я произношу их про себя.

— Я понимаю вас.

— Я полагаю, что пленку я тоже должна им отдать, как вы считаете?

— Думаю, что должны. Они сказали вам, когда придут за делами?

— Я попросила их немного подождать. Телефон звонил без передышки все утро. У Отто было много друзей.

— Но детективы вернутся сегодня?

— Я согласилась на пять — полшестого.

— Так сделайте мне любезное одолжение, мисс Хеннеси.

— Вы хотите прослушать пленку, прежде чем я передам ее полиции, правильно я поняла вас?

— Совершенно правильно.

— Я не вижу препятствий.

— А мог бы я взять пленку с собой? Я верну ее вам через час или чуть позже.

— Вы можете прослушать ее здесь, — сказала Мэй. — Если вы беспокоитесь обо мне, то я за время работы у Отто наслушалась такого… куда там этой пленке! Я ведь служу в этом офисе уже десять лет, мистер Хоуп. Грязь давно перестала меня удивлять.

Мэтью медлил с ответом, размышляя.

— Идите в его кабинет и закройте дверь, если боитесь оскорбить мой слух, — предложила Мэй. — Магнитофон у него на столе. Я сейчас достану вам пленку.

— Спасибо, — поблагодарил Мэтью. — А эти дела, которые вел Отто…

— Да?

— Сколько их было?

— Ваше и еще одно.

— Оба в Калузе?

— Да.

— Папки с делами толстые?

— Откуда же? Он начал работать по вашему поручению несколько недель назад, а другое дело вел с конца апреля.

— Мисс Хеннеси, я бы еще попросил вас… После того как я прослушаю пленку, можно мне снять ксерокопии с документов в этих папках?

— У нас свободная страна, — отвечала Мэй, — ничего запретного я тут не вижу.

— Благодарю вас.

— Сейчас я принесу пленку.

Разговор, записанный на пленку, звучит даже более непосредственно и реально, чем тот, который слушаешь собственными ушами в жизни. Мэтью не мог понять, почему так получается. Может быть, потому, что люди, увлекшись разговором, сами не замечают, какой он отрывистый, небрежный, переменчивый. Как, впрочем, и само течение живой жизни. Слушая магнитофонную запись, вы начинаете понимать, что логика и последовательность диалогов существуют лишь в романах и фильмах. В житейских беседах люди то и дело отклоняются от темы далеко в сторону, потом снова возвращаются к ней, повторяют уже сказанное и мгновенно забытое, перебивают друг друга, говорят одновременно, многие фразы вообще бессмысленны. Записанные на пленку разговоры захватывают тебя, во-первых, потому что они потрясающе реальны, а во-вторых, ты не просто слушаешь — подслушиваешь. Разговор между Дэниелом Неттингтоном и женщиной, которую Отто на этикетке кассеты обозначил как Риту Киркман (Неттингтон, разумеется, называет ее просто Рита), тем более захватывал, что собеседники были любовниками.

Кабинет Отто занимал площадь побольше приемной — восемь на десять футов, — но ничуть не менее захламлен. Правда, здесь было окно, и оно создавало ощущение некоего добавочного пространства, хотя вид из окна особой красотой не отличался — напротив торчало унылое здание банка. Стол, близнец того, что стоял в приемной, был тоже завален бумагами. Те же книжные полки и картотечные стеллажи плюс переносной электрический вентилятор, небольшая тумба с телевизором, радиоприемник, два деревянных кресла с подлокотниками, пишущая машинка на отдельном столике, а на стене напротив письменного стола в окружении нескольких рисунков углем с обнаженной натуры — заключенная в рамку лицензия класса А на право вести частное детективное агентство в штате Флорида. В соответствии со статьей 493 кодекса законов штата лицензия предоставляла возможность вести расследование и собирать информацию достаточно широкого и разнообразного характера, а именно:

«Благонадежность свидетелей и иных лиц…

Розыск лиц, безвестно отсутствующих…

Розыск утерянной или украденной собственности…

Ведение дел о причинах пожара, о клевете и диффамации…»

Лицензия также разрешала:

«Давать правдивые свидетельские показания на уголовных и гражданских судебных процессах…»

И наконец:

«По особому предписанию официальных правительственных инстанций, оформленному документально, расследовать преступления и противоправные действия против Соединенных Штатов и против любого их штата или любой территории».

И все это за сто баксов, за сто зелененьких. Ежегодная выплата за лицензию.

Лицензия возобновляется каждый год до двенадцати часов ночи тридцатого июня.

В этом году Самалсон не возобновит свою лицензию. И не внесет залог за нее в сумме пяти тысяч долларов, как это положено в соответствии с пунктами 08 и 09 статьи 493.

Мэтью установил кассету, которую дала ему Мэй, сел за письменный стол Отто — лицом к лицензии в рамочке и изображениям обнаженной натуры — и нажал на пусковую клавишу.

«— …хотя бы уехать куда-нибудь на уик-энд.

— Не знаю, Рита. Посмотрим.

— Я вовсе не собираюсь заставлять тебя делать то, что тебе не хочется…»

Мэтью нажал стоп-клавишу. Наверное, пленка перемотана и пошла не с начала. Он перемотал ее, опять нажал стоп-клавишу и затем пусковую.

«— …хотя бы уехать куда-нибудь на уик-энд.

— Не знаю, Рита. Посмотрим.

— Я вовсе не собираюсь заставлять тебя делать то, что тебе не хочется.

— Ты и не заставляешь…

— Я просто…

— В том-то и дело.

— Встречаемся все время только здесь.

— Я понимаю».

Молчание.

Мэтью прислушался.

И неожиданно: «М-м-м… Да-а…»

Снова долгое молчание.

Скорее всего они целуются.

Все еще молчание. Наконец:

«— Ты думаешь, мне хочется улизнуть?

— Думаю, что хочется, Дэн.

— Выброси это из головы. Ладно? Но у меня такая работа…

— Я понимаю.

— Другие, знаешь ли, постоянно разъезжают.

— Но для тебя это невозможно, известное дело.

— Те, кто занимается торговлей…

— Да, им приходится ездить повсюду, я знаю.

— Бюстгальтер тоже сними.

— Ведь я же не требую, чтобы мы уехали на две или три недели…

— Две или три?

— Я понимаю, ведь я же…

— Невозможно.

— Разве я говорю — две или три недели?

— Две или три недели, ну-у…

— Да невозможно, знаю я!

— Невозможно.

— Я сказала: уик-энд! Всего-навсего».

Снова молчание.

Мэтью слушал.

Неясное бормотание, потом: «Бог мой, ты великолепна!»

Молчание.

Голос женщины: «О-о-о-о… да!»

Очень долгое молчание.

Мэтью вздохнул.

«— Осторожнее, они немного болят.

— Прости.

— У меня скоро менструация».

Молчание.

Голос мужчины:

«— Я сниму трусы совсем.

— Хорошо.

— Придешь домой, а на них пятно.

— Вот именно.

— Что значит „именно“?

— Именно поэтому хочу уехать с тобой на уик-энд.

— Почему поэтому?

— Все, о чем я прошу, это уик-энд.

— Ясно. Если бы у меня была такая работа, как у Фредди…

— Если бы мы уехали, тебе не надо было бы беспокоиться о пятнах, следах от губной помады, или запахе духов, или… Фредди уезжает каждый год на три, а то и на четыре месяца… Но ты-то не уезжаешь.

— Я знаю это, чего повторять! Лос-Анджелес, Хаустон, Феникс.

— Это было бы идеально.

— Ты могла бы встречаться со мной везде.

— Так может, мне стоит позвонить Фредди? А?

— Точно.

— И встречаться с ним в Лос-Анджелесе.

— Вот-вот».

Молчание. Голос женщины:

«— Ой, откуда он у тебя такой?

— Тебе нравится?

— Я его обожаю! Давай его сюда!»

Скрежет пружин кровати.

«М-м-м…»

Тишина.

Мэтью смотрел на рисунки углем. Разглядывал лицензию Отто. Потом перевел глаза на здание банка, видное через окно. Голос Неттингтона: «Не останавливайся, Рита!»

Неясные звуки.

«Глубже, милый».

Тяжелое дыхание.

«Ну вот. Все».

И еще один тяжелый вздох.

«Господи Иисусе, Боже мой!»

Стон.

Тишина.

Только шелест пленки.

Снова голос Риты:

«— Это было хорошо, а, бэби?

— Никто не сравнится с тобой.

— А Карла? Что ты скажешь о своей жене, бэби?»

Молчание.

Неттингтон:

«— Хочешь сигарету?

— Давай. Слушай, как насчет Четвертого?»[8]

Чирканье спички.

«— Спасибо.

— Я сейчас принесу тебе пепельницу.

— Для нашего с тобой уик-энда. Четвертое приходится на пятницу».

Молчание.

Потом голос Неттингтона, приглушенный расстоянием:

«Я не думаю, что мы…»

Голос становится слышнее: видимо, Неттингтон подошел с пепельницей к кровати.

«— Не думаю, что мы можем себе это позволить сейчас.

— Мы могли бы уехать в четверг вечером и вернуться в воскресенье.

— Слишком рискованно.

— Это был бы дивный долгий уик-энд, Дэн.

— Не теперь. Мне кажется, она меня подозревает.

— Вот как!

— Именно так, она что-то заподозрила.

— А почему ты…

— Просто чувствую.

— Она что-то говорила?

— Нет.

— Тогда какого хрена?

— Пойми, я не хочу…

— А мне — насрать, знает она или нет, понял?

— Сейчас неподходящее время, вот и все. Я просто не хочу, чтобы она узнала именно теперь.

— А когда настанет подходящее время, Дэн?

— Не теперь. Если мы решимся, надо все подготовить.

— Вот именно, подготовить.

— Иначе она уйдет вместе с моими денежками.

— Ты никогда не оставишь ее, Дэн.

— Это неправда, Рита.

— Правда. Ты не решаешься увезти меня даже на уик-энд — и ты еще говоришь, что оставишь ее?

— Ну ладно тебе…

— Ты даже не смеешь пригласить меня пообедать.

— Не сейчас, Рита.

— Я должна только мечтать.

— Пойми, сейчас опасно.

— Почему? Если она даже ничего не говорит…

— Не говорит, но…

— Тогда почему ты так думаешь?

— Просто такое ощущение. Мне кажется, я видел одного типа.

— Что ты имеешь в виду?

— Даже не знаю. Говорю тебе, такое ощущение.

— Ты кого-нибудь видел? Здесь? Сегодня вечером?

— Я не уверен.

— Но здесь? Сегодня?

— Да нет. Пару дней назад. Просто ощущение».

Молчание. Немного погодя:

«— Я не хочу, чтобы нас засекли, Рита.

— Никто нас не засечет.

— Не хотелось бы.

— Ничего с нами не случится».

Глубокий вздох. Молчание.

«Сколько у нас еще времени?»

Это женщина. Неттингтон не отвечает.

«— Дэн?

— М-м-м…

— Что ты там делаешь?

— Смотрю.

— На что?

— На машину на той стороне улицы. Она была тут, когда я пришел?

— Какая еще машина?

— На той стороне.

— Как она выглядит?

— Да отсюда не разберешь.

— Хотя бы какого цвета?

— Синяя. Или зеленая? Иди сама посмотри.

— Не хочу я на нее смотреть.

— У тех, кто живет на той стороне, есть синяя машина? Или зеленая?

— Откуда мне знать, что там у них есть? Когда тебе нужно уходить сегодня?

— У меня еще час или около того.

— Тогда иди ко мне».

Тишина. Лента движется, воспроизводя теперь не слова, а только звуки.

Тяжелое дыхание.

Рита стонет.

«Ох, Боже мой, дай его мне!»

Вскрикнула.

Пленка кончилась.