Зона любви

25

Но вернемся на землю. Туда, где закаляются сердца, где происходит вечная борьба, — борьба, как форма существования.

Вернемся в те времена, когда я — бестолковый — что-то пытался постичь, когда, за неимением реальных врагов, — бился с призраками…

Вы, конечно же, помните одного чудика, накрытого медным тазом, сражающегося с ветряными мельницами? Так вот, мои призраки куда страшнее. То были — безобразные орды, летящие в пустоту! Без жалости, без цели испепеляющие все вокруг. И, несмотря на их виртуальность, разруха, что несли их воины, вселяла не меньший ужас. И запах смерти, и тошнотворный вкус страха, и отчаяние — все было реальным. И победить ту орду, практически, — возможности никакой!

Вернемся к моему падению в пустоту. К агонии существа, решившего не сдаваться тем ордам.

Среди наших проституток не бывает феминисток. Факт. Одно с другим не сочетается… Среди русских баб (исключая столичных штучек) их вообще единицы. Этой заразой пылит хваленая цивилизация, которая нам пока не грозит.

Феминизм, мне так кажется, — это комплекс неполноценности неких унылых существ, пытающихся доказать что они что-то стоят. Русской женщине доказывать нечего — она даже не понимает, родная, о чем, собственно, речь. Так что тема эта надуманная, как и многое, что заносит нам западный ветер.

У нас задачи страшнее, а решения проще: прожить и выжить. А как тут без женщины? И соваться страшно.

Но я-то, собственно, о проститутках…

Так вот, от них я не услышу глобальной ерунды о месте женщины в современном мире. Они не качают права во вселенском масштабе. И вообще прав не качают… Обязанность они свою знают — подставить свой мини эдем по найму — по первому требованию. А права… да у кого они есть, в нашем гнилом болоте! Пусть отзовутся — эй! Я бы хотел посмотреть, в ясны очи этого румяного молодца или, слегка косящие — полоумной молодке!

Вот почему я стремился к ним. Там мой клинок совершенствовался в фехтовании, получая сатисфакцию, а дух отдыхал. Там не было противоречий. Там я ни разу не встретил склеенные колени и добродетельных глаз.

Все женские добродетели находятся в животе, вечном, как земля и небо. Он истинен и абсолютен, как восход по утрам и закат вечерами…

А как упоительны в России вечера — всяк теперь знает.

Так что в упоении вечерами я стремился к вечности — животу и венчику, обрамляющему вход в него. Больше меня в том мире уже ничего не интересовало.

Правда, мне, гладиатору, воевавшему с призраками, доставался в награду лишь суррогат той вечности… Ну так что ж? Зато как восхитителен, бывает самообман, когда ты сознательно стремишься к нему и получаешь удовлетворение. Просто не надо сильно задумываться и так пристально смотреть вслед тем бешеным ордам, летящим в пустоту.

Было, иль нет непорочное зачатие — мне неведомо, но о порочном не зачатии я разведал практически все.

Я еду… крадусь к ним тайной тропой, как зверь, увлекаемый запахом самки… неслышной юркой змейкой ползу на охоту.

А вы, добропорядочные граждане моей страны, спите спокойно. Вам нечего волноваться. Я отработаю за вас весь грех, таящийся в ваших душах подспудно. Во всяком случае, два смертных греха — похоть и гордыню — я безропотно тащу за собой на Голгофу. Там и состоится глупая казнь, под дурные крики малочисленной черни. Только вы и ее не заметите. Вы никогда не замечали судьбоносных явлений. Спите и дальше, собратья по разуму…

Вы знаете, такое создалось впечатление, что всё в этом мире не просто так. Ощущение такое — во всем есть свой роковой умысел. И еще ощущение: всё в этом мире — тайна. А что делать?

Так вот, я мечусь, будто черт, освещенный священным лучом нимба Спасителя, не зная куда скрыться. «Ха, ха, ха», — говорю я и плююсь с горечью, потому что ненавижу скрываться. Любую, пусть даже самую грязную работу, необходимо делать спокойно. Если взялся творить зло, — твори, не оглядывайся! Иначе, что ты будешь стоить в этом мире? Только не надо каяться. От раскаяния пахнет падалью…

Сценарий моей жизни, поставленный неким докой режиссером, мне представлялся так: будто энергия земли и неба выбрала именно мой организм для столь грязной, отвратительной работы. Через него она пускает болотные пузыри, сливает черную воду, что накопилась в ее пределах. В выжженных солнцем степях моего сердца проносятся сонмы бешеных орд в пустоту. Быть может, земле и небу станет легче дышать? Я возьму на себя часть ее бед…

Или мне так кажется? Кажется, что я участвую в неких событиях, что я в этом мире чего-нибудь стою…

Сомнительное утешение. И мысль, в общем-то, — небезупречная. Тем более что отвечать придется мне одному по самому крупному счету. Здесь и сейчас. А земле и небу, как обычно, будет плевать на мои глупые фантазии.

Но пока час расплаты неведом, мы, с моими веселыми подружками, постараемся хотя бы не нарушать ваш покой. Мы будем тихо распутничать. Как мышки… Мы — последние слуги божьи, верящие в действительность!

Среди вас, голубушки, среди вашего блядского племени, выставленного на смотрины, я никогда долго не выбирал, полагаясь на интуицию. А моя интуиция плохого не посоветует.

Кстати, о выборе…

Небольшое драматическое отступление.

У меня есть приятель, прозван Калигулой — мной же и прозван. А как его еще назовешь? Нероном? Не тянет он на Нерона. Слабо ему сжечь «третий Рим» и декламировать свои стихи на пепелище. Стихов он не пишет и «третий Рим» так просто не спалишь, — повяжут. Тем не менее, он — Дмитрий Сапогов — вправе произнести на смертном одре: «Qualis artifex pereo!»

Почему бы и нет? Димон по жизни художник и артист. И, конечно, игрок. Знаете, как он за Пушкина заступился как-то. Совершенно невероятным манером!

— Пушкин, Пушкин… — говорит. — Я не знаю, что за него сделаю… любого урода порву! Жену брошу, если только посмеет… хоть как-то не так выразиться!.. а Пушкина не тронь, сказано!

Не знаю, кто кого у них там бросил, но живут они раздельно. И Пушкин в этом точно не при чем!

Между тем, Калигула большой дока в амурных делах. «Я, — говорит, — их нюхаю. Встаю на коленки — и нюхаю. Я ж нюхач по жизни. А что? Все болезни пахнут. Каждая по-своему. Если что заподозрю — пошла вон, мартышка! Иногда в машине что покажется — на „точку“ возвращаю. „Мамке“ сто рублей дам — и мне меняют».

— Так СПИД же, — говорю, — не пахнет.

— СПИД — это судьба, старик… Прилипает к тем, кто этого хочет. В смысле — сильно боится. А я тебе о триппере и прочей ерунде толкую. Надоело по больничкам таскаться.

— А безопасный секс не пробовал?

— Запомни, секс не бывает безопасным. Какой же это секс тогда?

По-моему, только мы, два сумасшедших, проверяли судьбу на прочность.

Я его, вообще-то, трезвым и без бабы не помню. Как и он, очевидно, меня. А знакомы мы с детства.

Сейчас удивляется:

— Кто бы раньше сказал — никогда не поверил, что буду за деньги телок снимать.

Это он о нынешних рыночных отношениях.

Он для меня — убежденного бездельника — так и остался загадкой. Впечатление такое, что он не просыхает, (когда не позвонишь, приедешь ли — пьян и с бабой) однако, деньги водятся, дела делаются. Какие-то заказчики, объекты, бригады работяг вкалывают. Как и когда? Уму непостижимо…

Легкий, однако, парень. И далеко не дурак. Не корчит из себя «Девочку, освещенную персиком»… (Это он так шутит). Как есть, так и есть, — всё о себе сам расскажет.

А так, по жизни — экстремал. Драчун, пьяница, бабник… С того света — только на моей памяти — три раза вытаскивали.

Однажды зимой за водкой поехал. Пьяный, естественно. Национальный русский экстрим. Смотрю, — рассказывает, — что-то не то. Некомфортно как-то. Оказывается, я штаны забыл надеть — в одних кальсонах еду. Натурально, по закону подлости, — гаишник тормозит. «Так вы же пьяный!» — орет. Ох, думаю, какая, блин, неожиданность… «Тебе чего — говорю — легче от этого?» А он кальсоны увидел — голубенькие такие — вообще дар речи потерял. Ну, думаю, пора сматывать удочки. Две мятые сотни в карман ему всунул — и по газам. Бабки, думаю, взял — сразу не погонится. А пока от шока отойдет, да рассмотрит, сколько чего и почем — меня уже нет. Обратно дворами поехал…

— А как же ты водку брал? В кальсонах-то.

— Молча.

Звонил как-то, сообщает, так, между прочим:

— Я отцу так и сказал: деньги на похороны я отложил. Теперь — всё путем. Кто вперед помрет, на того и тратим. Ну, сам понимаешь: водка там, закуска, гроб…

— Чего это у тебя гроб на последнем месте? — спрашиваю.

— Как чего? Помирает шкурка. А что о ней беспокоиться? А здесь — жизнь. Дела, хоть какие, но делал… Помянуть надо? Или как? Так что всё правильно…

— Чего это ты и вдруг о смерти? Не рано?

— Да, надоело все. Приехала тут ко мне одна штучка. Молодая вроде, красивая девка… И что? Пока в трусах была — у меня стоит. Трусы сняла — опустился… Вот и дрочил.

— А девка тогда зачем?

— Так девкой и дрочил.

Но это еще не драма. Драма — случилась вскоре.

Не зря он о смерти вспомнил…

— Э, писатель, — орет как-то по телефону, — пишешь? Пиши, пиши! Может быть, лет через сто, прочтет какой-нибудь мудак, вроде нас — порадуется. Вот тебе сюжетец реальный. Так сказать, с места событий. Ща писать надо хронику жизни — всё остальное туфта! Жизнь сейчас прикольней любого романа. Короче, меня тут чуть не убили, — сообщил, почти с гордостью. — То есть, врачи сказали: «Всё — не жилец». А я выкарабкался.

Накануне 8 марта взял тут одну… биксу. У нас точка рядом — на Комсомольском проспекте. Поганое, доложу, местечко. Это я тебе для общего, так сказать, развития… Зачем взял? Сам не пойму. Я ее даже не трахнул. Так, выпили, кино снял на компьютере — типа, эротика, скорее машинально, чем из «любви к искусству» — и вырубился.

— Обчистила?

— Никогда! Я теперь дверь всегда запираю, сам знаешь, и ключ прячу.

У Калигулы, в отличие от меня, было чем поживиться: аппаратура, видик, компьютер последнего поколения, деньги… Одних «мобильников» у него штук пять проститутки увели. Утром выпустил ее.

— Я по утрам не могу. Тошнит. Они у меня все на одну рожу…

— Ну и…

— Ну и что, выпустил ее, думал, к родителям поеду, — мать поздравлю… Только собрался — звонит, курица: «Мне у тебя так понравилось, — воркует. — Можно мы к тебе сейчас приедем. Подружка у меня красивая, — трали-вали… праздник как никак! — вместе отметим. Я ей рассказала — музон у тебя классный, аппаратура четкая. И парень такой прикольный… Ты не думай — бесплатно, в честь праздника… ну там знакомство наладим, туда-сюда…».

— Димон, е мое! дедушка уже, — а все на «бесплатно» клюешь!

Много ли дураку надо — два-три комплимента и героический дух твой — сомлел…

— Короче, порезали меня, как последнюю девочку! Нож воткнули прямо в горло, чуть повыше ключицы. В сонную артерию метила сучка — грамотная! — нож рядом прошел. А я рванул на автопилоте, с пером в горле. И оторвался! Поторопились козы — резать прямо в прихожей начали, я еще дверь не запер. Опыту, видно, мало. А у меня по соседству алкаш Валера живет — дверь всегда нараспашку. Я к нему заскочил, перо вытащил, из меня — натурально, фонтан! Ты понимаешь, я думал, — они меня шприцем ширнули. Чего-то зелененькое мелькнуло… то наборная ручка, наверно, была. Вытаскиваю — е-мое! — че-то длинное…

Валера врубился быстро — «скорую», ментов вызвал. Заштопали мне дырку, вену узлом завязали — всё одно говорят: «Не жилец — крови, сколько потерял — ведро! В человеке столько не бывает». Ошиблись, короче, ребята, то не кровь была — «пойло» в жилах течет! Выкарабкался как-то — «всем смертям назло!».

— А знаешь, кто во всем виноват?

— Ну?

— Русский романс.

— В смысле?

— Пономареву накануне купил. О-о-о! Это тебе не цыганщина. В русском романсе все подлинно, объемно. Ты так и напиши. Ща политика такая — русских надо нахваливать. Слыхал, может, национальную идею чекисты в стране взращивают! Ну, да… и сомлел, короче, поплыл… Как истинно русский человек — «Русский размер» купил. Без водки — какие романсы! Ну и понеслась пизда по кочкам…

— Понятно. Ну, а с этими-то что? Не нашли?

— Слушай дальше, в чем тут вся фишка. Значит, когда очухался, «опера» мне прислали.

— Не вспомните, — спрашивает, — как они выглядят?

— Зашибись, — говорю, — выглядят. Хочешь, с одной познакомлю? Недорого берет.

Я ж первую курицу отснял во всех ракурсах и позах. Она даже не догадалась, что я про нее кино снимаю. Думала, мне в кайф на ее выкрутасы смотреть. Думала, я так возбуждаюсь.

Зато, видел бы ты, ее рожу, когда нас на «очной ставке» свели!