Зона любви

28

Запой страшен для меня именно в начальной фазе. Когда тебя уже повело — сонм бешеных тварей, летящих в пустоту, провоцирует на бездумные слова и поступки. Наступают провалы в памяти. Тогда можно наворотить всякого, в том числе и непоправимых дел. Опыт «непоправимых дел» у меня был. Еще и поэтому я покинул незнакомую компанию. Нагружать чужих мне людей своими пьяными выходками — не в моих правилах. Да и небезопасно, это для своего организма — что тут за «малина»? — сутенер с мамашей, проститутки… В принципе, я никого толком здесь не знал.

Это означало только одно — я был еще достаточно разумен и трезв, чтобы помнить и о правилах игры, и личной безопасности. Так что, идея уйти пришла мне в самое время.

Потом «припиваешься» и, в зависимости от здоровья, можешь продержаться довольно долго. Корней, к примеру, выдерживал до десяти месяцев! Корней, естественно, не чета мне — личность, претендующая на библейский сюжет. В библии, как известно, не мелочатся — там всё масштабно: «И пошли от него народы…» и «Город возник на том месте» или: «И прожил он 850 лет…» Так что, пропить 10 месяцев — явно из той же серии. Я, в сравнении с ним — ничтожная моль, недостойная даже какой-нибудь псевдонаучной брошюры под названием: «Алкогольная зависимость и методы борьбы с ней». Больше недели — редко выдерживаю.

Пришла Ира с водкой, стаканчиками и апельсином. Без разговоров разделась и легла ко мне.

«Какая молодец, — подумал я, — всё, как по нотам. И, главное, молча».

Если честно, Варя своей истерикой меня сильно достала. Кстати, сама она осталась на кухне. Видно, не всё еще поведала о зверствах, творящихся в милицейских застенках.

— Курить в комнате можно?

— Кури. Вот пепельница.

Не знаю, как у кого, но секс в таком состоянии — приводит меня в состояние близкое к безумству. Мозги — отключены, чувства, напротив, как оголенные провода. Эрогенная зона — всё тело. То есть, я становлюсь одним большим чувствительным фаллосом. Пока я «кончил» — подруга моя орала три раза. (На них спиртное не действует, что ли?). После этого мы мгновенно уснули.

Когда я проснулся, Иры со мной не было. На соседней кровати спала Варя, прямо в одежде. Первый извечный вопрос: «Где я?» последнее время я задавал себе так часто, что паниковать не стал, а принялся вспоминать и анализировать. Результаты были положительными, — я примерно восстановил всю картину происходящего. Она меня не сильно обрадовала. Водка, слава богу, еще оставалась. Небольшой глоток и засохший апельсин привели меня в чувства.

Я встал. Надо было «отлить» и разведать обстановку. На кухне были всё те же. Единственно, появилось новое лицо: какой-то гнусный самец. Ира почему-то сидела у него на коленях.

«Вот сучка!» — машинально подумал я.

В моем взгляде, очевидно, всё читалось, как в книге, потому что самец посмотрел на меня с вызовом.

Я вышел в одних трусах. Как Калигула, просто забыл надеть штаны. По утрам, «после литры выпитой», такое случается. Наверное, это было не совсем уместно…

Мне отец когда-то рассказывал о войне. Я в свое время был помешан на этой теме и всё время пытал его: как, да что — расскажи… Я никак не мог въехать в ту атмосферу, как это — война, пули летают, смерть! Так вот, один случай мне врезался в память капитально. Я еще подумал, какой потрясающий эпизод можно было бы снять о войне нашим кинематографистам. Не понимал я тогда другого — такие эпизоды никто никогда не пропустил бы… Так вот, он мне рассказал, как шли в атаку штрафные батальоны. Сам он был зенитчик, так что, видел только их сборы к определенному рубежу, откуда и должна была начаться атака. Было раннее утро. Туман. Они шли совершенно голые! Каска, автомат, сапоги — и всё! Некоторые, что поскромнее, были одеты в кальсоны. Говорили, что немцы таких атак жутко боялись. Психологический момент. Голый человек — абсолютно беззащитен. Даже гимнастерка давала ощущение мнимой защищенности. И если человек переламывал себя — а куда нашему брату деваться, когда сзади СМЕРШ! — шел под пули голый — он становился зверем. Я думаю, впечатление жуткое: яйца, синие наколки, автоматы, штык-ножи. Наверняка — зверские лица. Наверняка — пьяные.

Войну я понял позже. Вернее, понял, что ничего в ней так и не понял. В 90-х годах Евтушенко издал «Антологию советской поэзии», где, среди многих прекрасных стихотворений, напечатали одно четверостишье неизвестного автора, найденное в кармане шинели убитого офицера. По-моему, комбата. То, что оно меня потрясло — ничего еще не сказать. Это четверостишье перевернуло полностью мое представление о войне.

Я приведу его так, как запомнил.

Я «отлил» и вышел на кухню. Поздороваться.

Еще меня задело, что Ира находится в объятьях этой суки. Хотел его разглядеть. Казалось бы, чего тут такого: Ира — проститутка. Или — профессиональная шлюха. Кому как нравится их называть. Однако — неприятно…

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответил мне один Мишка. — Водку будешь?

— Буду. Пойду, надену что-нибудь на себя.

Переламывать себя я даже не пытался. Не было у меня ни наколки, ни автомата, ни зверского лица.

Когда я вышел во второй раз — одетым — обстановка изменилась. Ира больше не сидела на коленях у этой сволочи. Однако я сразу почувствовал угрозу, исходящую от него.

Выпили.

— Ну, и чего ты уставился на меня? — погнал он с места в карьер.

Я слышал, читал ли где, что глаза (взгляд) в драке, имеют первостепенное значение. Есть даже прием такой: закрыть левой рукой глаза, правой — ударить. Противник теряет ориентацию. Глаза — маяки. Глазами вызываешь на драку, глазами показываешь, куда будешь бить и чем. Когда собираешься бить ножом — глаза выдают тебя полностью.

— Так… — сказал я, чтобы что-нибудь ответить, — не нравится? А еще что тебе не нравится? — спросил я, продолжая в упор рассматривать его. — Ты скажи сразу. Чтобы никаких недоразумений.

То ли тон у меня был вызывающим, то ли он уже распалил себя, настроил на воинственный лад — только он моментально вскочил.

— Что?! Че ты сказал, умник!

Вообще, я заметил, реакция на меня незнакомых людей — всегда неоднозначна. Тетки как-то неестественно кокетничают, грубят вдруг ни с того, ни с сего (с чего бы это?) мужики всегда готовы к атаке. Драк по пьянке — не сосчитать! Однако, первым я никогда не начинал. Друзья мне потом рассказывали: «У тебя взгляд такой… надменный, как у последней сволочи. А языком молотишь такое — сам бы тебя прибил». Менты, уж как водится — все мои. Не дай бог из дома с похмелья без паспорта выйти. При этом сколько раз я себя и друзей из ментовки вытаскивал. То есть, так гуляю — вызываю подозрение, пообщаешься — свой парень. Я это к тому, что и новый гость не стал среди них исключением.

Так вот, он дернулся было в мою сторону. Намерения были явно серьезные. Но Мишка опередил его.

— Витек, кончай базарить! — крикнул он, обхватил и поволок в прихожую.

Вообще-то, они были оба крепкие лбы. Размера на три-четыре — если судить по одежде — крупнее меня. В прихожей никакой драки не случилось. Так — возня и мат.

— Что это за фраер? — услышал я голос Витька.

— Гость.

— И чего ему нужно?

— Не твое дело! Он ко мне пришел, понял?

— Да пошел ты!

— Пошел сам!

— Ну, ладно, — пробурчал Витек, очевидно направляясь к выходу, — я ему, суке, ноги выдеру!

Хлопнула дверь.

Вернулся Мишка. Разлил всем. Молча выпил, не чокаясь, как на поминках.

— Гондон, — неожиданно сказал он. — Так — нормальный пацан. Как выпьет — дерьмо дерьмом.

Вообще-то, в арсенале у меня было много подобных случаев — несостоявшихся драк с более сильными особями. Ангел-хранитель все-таки существует. Это я вам говорю. И назначение свое помнит всегда — охранять.

Однажды мы гуляли своим, так сказать, коллективом. Открывали кафе «Разгуляй», где я был автор оформления залов: мозаика, керамика. К тому же — первая моя работа. Банкет, как обычно, плавно перерос в пьянку. Познакомился с какой-то девицей. Знакомлюсь я всегда почти одинаково — наклоняюсь к самому ее лицу и доверительно (почти трепетно, будто мы знакомы целую вечность) говорю: «Можно я тебя поцелую?». Отвечали мне тоже всегда одинаково: «Что? Прямо здесь?»

Но я не об этом. Когда мы вышли, я спросил:

— Куда мы поедем? У меня здесь рядом мастерская. Но там нет горячей воды.

Она возразила:

— Никаких мастерских. Ко мне поедем. Я одна сейчас живу. Только возьмем Катю с собой.

— Не понял…

— Ну, на такси, в смысле. Мы в одном доме живем на Ленинградском проспекте. Подъезды разные.

— Понял.

Пока ехали, сговорились еще выпить.

— Зайдем ко мне, — говорит Катя. — А то мой с банкета ушел — разозлился чего-то… Посидим пол часика и располземся.

Возражений не было. Взяли белого вермута где-то. Ночных палаток — «Спасительниц вечно страждущих» — тогда еще не было, но как-то выкручивались — доставали. Скорее всего, у тех же таксистов.

Поднимаемся, как белые люди, на лифте. Заходим: Катя, следом я, следом подруга. Но подруга почему-то задержалась между лифтом и дверью. То ли обронила что, то ли нашла. Не знаю.

И тут, уже в квартире, на меня летит разъяренный бычина в одних трусах. Вообще-то он скульптор. Это я к тому, что здоровенный жлоб.

А, главное, непонятно — чего он летит на меня. Да еще каким-то изуверским манером — ногами вперед. Как я потом понял — каратэ мужик показывал. Зачем? В принципе, он меня и без «полетов» сделать мог. То, что он то ли в полупьяном, то ли еще каком бреду, задумал отмщение — не вопрос. Впечатление такое, что он поджидал нас, как в засаде. Зашли мы с Катей вместе, я — с вермутом в обнимку. Тихо. А подруга ее, пусть будет Даша — шпильку потеряла, или нашла — не вошла пока.

Мужик, оказывается, ее бешено ревновал, как черный мавр свою белотелую телку. На банкете поругался, ждал… но задремал на посту… Очнулся — голоса. Может, услышал, шорох… и тут, такое, как током пробило — НЕПОПРАВИМОЕ: жена с любовником в его квартиру заходит тайком! Это ли не вероломство! Так я опять не про это. Если бы он в меня попал — было бы мне мучительно больно. И не за бесцельно прожитые годы, а за бездарно потерянную жизнь.

Но он не только не попал — он даже не допрыгнул — поскользнулся, дуралей, и упал всем своим бычьим телом на паркет. Да еще башкой навернулся. Носки каратист забыл снять. А паркет у них лаком покрыт — скользкий. Как башкой ударился — тут и подруга вошла, и всё само собой прояснилось. Я только сказал:

— Дурак ты, дурак… — подругу с вермутом забрал и ушел восвояси.

Но я опять не про то. И не про него, и не про жену его — сучку, что мужика своего до мысли о смертоубийстве довела. И даже не про вермут. Я, собственно, про ангела-хранителя рассказывал. Как он — братишка — разум бычине замутил, не дал носки снять, паркет до блеска натер, а меня, невинного агнца, тем самым, уберег от лютой погибели.

Ах, Ягодка, что бы я без тебя делал!

Так что, очень у меня большое сомнение возникло, относительно нынешнего бугая, по имени Витек. Уж не Ягодка ли его выпроводил? Пусть даже принял он обличие Миши.

Дальше всё пошло по второму кругу. Я глазами вызвал Иру, и мы трахались с ней до умопомрачения. Потом к нам в комнату зашел Мишка. Буркнул, отведя глаза, явно стесняясь:

— Водка закончилась.

Я дал ему пятихатку. Сказал:

— Возьми на всё.

Потом… Потом мы опять трахались. Я не мог остановиться.

— Ты — бешеный, — сказала мне Ира, — я хочу быть с тобой.

— У меня денег больше нет.

— Неважно.

Дальше я ничего не помню. Я провалился к себе — в колыбель мирозданья.

Когда я проснулся, было светло. Всем известно: сон у алкоголика короток и чуток.

В комнате было прибрано. Водки нигде не было.

Варя сидела напротив, красивая и торжественная, с новеньким синяком под глазом. Она смотрела на меня и улыбалась, словно школьница после выпускного бала. Ей бы очень пошло белое платье и атласные ленты. Интересно, школу она закончила?

— Ой, Айвазовский! Никак проснумши?

— Привет, Синеглазка, — прохрипел я. — А какой сегодня… число?

— Ты это про что сейчас?

— Сколько я живу у вас?

— Вторая неделя пошла, — сказала Варя. — А что? Заскучал, миленький?

— Не гони… вторая неделя…

Я понял — от Вари ничего путного не добьешься, нашел, у кого спрашивать — второй или третий день! — не больше. Еще бы неплохо время узнать… Настенных часов у них не было, как, впрочем, и никаких других. В комнате вообще, похоже, ничего не тикало.

— Ты мне лучше расскажи, Айвазовский, кто мне такой красивый бланш нарисовал? Прям «Девятый вал»… как в музее. Чувствуется рука мастера.

— А я знаю — кто? В ментовке меньше трезвонить надо и ручонки распускать на государственных мужей. Им и так, убогоньким, живется не сладко… не любит их никто.

— Какая ментовка? Ты куда понес! Ты думаешь, я не помню ничего? Это ты меня вчера приложил! Все видели!

— Ты лучше вспомни, куда водка подевалась?

— Водки нет.

— Как это — нет? Я же сегодня ночью пятихатку давал…

— Съели твою пятихатку за завтраком. Еще третьего дня… Спать меньше надо.

— Нет, Варя… я, конечно, не хочу тебя обижать… — разозлился я — но, ты, положительно — дура… с богатым и извращенным воображением.

Вошла Ира. Села ко мне на кровать.

— Сейчас брат приедет. С вокзала звонил.

— Какой еще брат? Не нужен нам брат… — встрепенулся, было, я. — Что, одеваться?

— Лежи, не дергайся.

— Он что… знает про твои здесь делишки?

Ира мне ничего не ответила. Зато Варя высказалась:

— Да она их всю семью кормит. И этого козла в придачу! А за дуру ты мне еще ответишь.

Я давно уже ничему не удивлялся… в том смысле, что кто кого кормит в нашей богатой и щедрой стране. Однако, на основной вопрос я так и не получил ответа.

— Ир!

— Чего тебе?

— Ответь мне на три вопроса. Вернее, на два вопроса и одно разъяснение требуется… вот этой… самой, блин, невинности!

— Ну?

— Водка есть?

— Сейчас принесу.

— Господи… есть Бог на свете!

Я даже привскочил от переизбытка эмоций.

— Не то разрыдался бы сейчас, от безысходности положения! — воскликнул я. — А теперь… Ну, Варька, кикимора ты болотная, а не боевая подруга морского пехотинца.

Я посмотрел на нее с укором.

— Вражина ты всенародная — такими вещами разве шутят!

— Да? Это я-то кикимора? А кто мне картину на роже нарисовал? Авангардист хренов!

— Ох!

Я посмотрел на нее с удивлением.

— Ты откуда слова такие знаешь — взрослые и умные?

— Оттуда! На лесоповале волки рассказали.

Ира принесла мне пол бутылки водки, стопку и апельсин. В общем, тот же натюрморт. Но сегодня он смотрелся изысканней. Желанней.

Я подумал: «Вот какая должна быть жена — спокойная, послушная. Водку — в постель! Это ж рассказать кому… Если бы только не сидела у этого козла на коленях — цены бы тебе не было!».

Будете?

Я предложил девчонкам выпить. Ира отказалась. Маленькая лгунья протянула из-за спины неизвестно откуда взявшийся стаканчик.

— Так, у нас и тара своя заготовлена?

— Ирк, он у нас еще и прокурор — всё подмечает!

— Подмечают — следователи, «опера», — сказал я, — прокуроры — санкции на арест выписывают. Или на обыск.

— Ух, ты! А я думала, у нас всё менты делают… Вот ты и есть — мент натуральный! — закричала вдруг Варя, вспомнив о главной своей беде. — Как я с таким бланшем на работу теперь пойду? Это ж, как минимум, неделю дома сидеть! Тут же с тоски подохнешь. Айвазовский, надо бы с тебя, по нормальному, неустойку вычесть.

— В профсоюз вступай — бюллетень получишь. Травма на работе, как никак…

— Это не он, — сказала Ира.

— Не он? Да!? Будто я ничего не помню… как он мне рожу вчера начистил! Вы, похоже, здесь все сговорились!

— Ты из ментовки такая пришла, — сказала Ира.

— Да? Из ментовки? Ну, молодцы — придумали. Да кто там меня посмеет… только пальцем! Они ж меня там все знают.

— Вот потому и посмели, — сказала Ира, — что слишком хорошо тебя все знают.

— Каблук на фирменном ботинке тоже я оторвал?

— Какой каблук?

Варя сорвалась в прихожую. Приходит — натурально рыдает.

— Суки, я ж их первый раз надела…

— Когда пьешь — закусывать надо, — сказала Ира.

Я решил сменить тему и задал второй волновавший меня вопрос:

— А который сейчас час? — спросил я у Иры.

— А сколько градусов по Цельсию? — передразнила меня Варя.

— Первый час. Валерка должен вот-вот подъехать. Ну… брат мой.

«Пора сматывать удочки, — подумал я, — мне еще родственников здесь не хватало. Сейчас допью это богатство — и нах хаузе битте гезеен, — умирать в одиночестве».