Зона риска

ХОРОШО, КОГДА НЕБО СИНЕЕ

Андрей чувствовал, как часто его накачивали лекарствами, и тогда боль отступала, снова приходило полузабытье, все вокруг плыло, становилось легким. «Потерпите, миленький», — ласково говорила Аня, и он терпел даже тогда, когда меняли повязку на голове и боль становилась невыносимой, а темнота вокруг — осязаемой плотности. Он знал, что во время перевязок в палате находится еще одна сестра, старшая, Аня ей помогала.

Когда они приходили вдвоем, Андрей пытался сжаться, как бы собирал в кулак все свои силы: сейчас его голову будут ворочать, трогать, и тогда ярко вспыхнет боль, так ярко, что все вокруг потемнеет.

«Осторожнее, Виктория Леонидовна, — скажет Аня. И спросит: — Вы готовы?» — «Да, Анечка, давайте начинать, — ответит Виктория Леонидовна, судя по голосу, пожилая и добрая. — Не тяните за бинт так сильно», — посоветует Виктория Леонидовна. «Хорошо, — согласится Аня. — Он и так натерпелся».

— У этого лейтенанта крепкая воля, — сказала однажды Виктория Леонидовна. — Он обязательно выкарабкается, вот увидишь.

В тот день Андрею стало немного лучше, он не только слышал, но и отчетливо понимал весь разговор, будто сам в нем участвовал.

Аня звякнула чем-то металлическим, потом только ответила Виктории Леонидовне:

— Вы знаете, я даже не слышала, чтобы он стонал.

— Молодец, — одобрила Виктория Леонидовна. — А я думала, что мужчины уже перевелись. В войну, помню, в операционную иного принесут — ничего живого в нем нет, кровь, мясо, кости наружу, только по глазам и видно, что еще тянет. Его режут, осколки выдергивают, зашивают почти без наркоза, с лекарствами было туго, он чернеет от боли, а молчит! Это были настоящие ребята! А сейчас... Одного привезли, операция пустяковая, лекарства — какие нам в войну и не снились, а он всю ночь проплакал, даже завещание на ту штуку, которая с кассетами, наговаривал.

— На диктофон, — подсказала Аня.

— Вот-вот, на этот самый диктофон... Отвыкли сейчас мужики от настоящей боли.

— В газетах пишут: берегите мужчин!

— Женщины, наверное, и пишут такое, особенно если сами хороших мужиков не видели.

Они посмеялись, и Андрей подумал: разговаривают, будто меня и нет. Но ему было приятно, что хвалят за выдержку, он сам терпеть не мог слюнтяев.

— А ведь могли и прикончить парня. — Виктория Леонидовна заканчивала бинтовать голову.

— Даже подумать страшно! — тихо сказала Аня. — И никто не знает, за что! Зверье какое-то!

— Давай не будем, Анечка, об этом.

— Он не слышит, Виктория Леонидовна.

— А вдруг...

Потом снова навалилось забытье, Аня и Виктория Леонидовна ушли в сон, и он засомневался, были ли они на самом деле.

Однажды во время перевязки Аня неловко что-то зацепила у него на голове, и боль полоснула бритвой, сжала в комок сердце. «Осторожнее, черт возьми!» — неожиданно для самого себя сказал Андрей.

— Батюшки, заговорил! — обрадованно вскрикнула Виктория Леонидовна. — Ну, молодец, лейтенант!

— Я не лейтенант, — отчетливо, но с большим трудом выговаривая каждый слог, произнес Андрей.

— Да знаем мы, кто ты, не волнуйся. Это я на фронте так каждого раненого называла. Рядовому приятно, что его за офицера принимают, а генерал попадется — так тоже не в обиде, рад, что молодо выглядит.

— У вас добрые руки. — Андрею захотелось сказать пожилой медсестре что-нибудь приятное.

— Это они такие потому, что боль чужую чувствуют. Поверишь, когда раненого перевязываешь, лучше бы самой больно было, сил нет видеть, как вы маетесь.

Виктория Леонидовна говорила много, без устали, и это не раздражало Андрея. Он вдруг почувствовал неимоверное облегчение, будто одолел крутой подъем и впереди была ровная дорога. Позвал:

— Аня!

— Я здесь!

Попросил:

— Наклонитесь ко мне, чтобы я смог вас увидеть. Я ведь теперь смогу вас видеть?

— Хорош мужичок! — продолжала радоваться Виктория Леонидовна. — Не успел очухаться, еле дышит, а уже на девиц пялится.

Андрей увидел огромные василькового цвета глаза, высокий лоб, желтые, как кленовый лист осенью, волосы, чуть выбившиеся из-под белой накрахмаленной шапочки. Аня улыбалась, и ему понравилось ее лицо — спокойное, участливое, доброе.

— Лежите спокойно, больной, — строго сказала Аня, а сама почти счастливо засмеялась. — Вам нельзя волноваться, иначе станет хуже.

— Она правду говорит, — вмешалась и Виктория Леонидовна. — Будешь лежать смирно, парень, через несколько дней сможешь уже ей в любви объясниться. Анечка у нас красавица.

— Ой, ну что вы, Виктория Леонидовна!

— А чего? — шутила пожилая медсестра. — Я мужиков знаю, вот тебя увидел, и ему снова жить захотелось. Правду я говорю?

— Правду, — сказал Андрей.

— А теперь лежи и молчи. Пожалуй, Аня, надо ему ввести...

Андрей услышал мудреное название лекарства, потом понял, что ему сделали укол, через несколько минут веки стали тяжелеть и глаза закрылись сами собой. Он спал глубоко, долго, и ничто не мешало его сну.

Виктория Леонидовна оказалась права: через несколько дней Андрей уже мог разговаривать. С огромным удовольствием он повернул голову и увидел окно, а за ним чистое небо, по которому плыли, сталкиваясь друг с другом, легкие, похожие на паруса бригантин облака.

— Хорошо, когда небо синее.

Андрей это сказал самому себе.

Откуда-то из глубин памяти выплыли слова Ани о том, что надо потянуть за шнурок и тогда она придет. Андрей легко его нащупал, он был расположен так, что руку почти не пришлось сгибать.

Впервые боли не было. Мысль работала четко и ясно. «Сейчас я потяну за этот шнурок, и придет Аня», — подумал Андрей.

И вскоре он услышал: открылась дверь, мягкие легкие шаги по паркету — скрипнули досочки.

— Добрый день, Андрей Павлович, — сказала Аня. — Как вы себя чувствуете? У вас, я вижу, большой прогресс.

— Все хорошо, Аня. — Андрей еще с трудом подбирал слова, какие-то из них забылись, другие произносились глухо и невнятно. Он попросил: — Сядьте, пожалуйста, со мной рядом. Мне теперь можно с вами разговаривать?

— Немножко можно.

— Я в больнице, это я давно понял... Еще когда первый раз очнулся... Но почему я здесь?

— Вам объяснят.

— Меня доставила «Скорая»?

— Да.

— Откуда?

— Потерпите, вам все скажет врач, Людмила Григорьевна.

Андрей окинул медленным взглядом палату, увидел цветы — астры, розы, гвоздики.

— Почему у меня столько цветов?

— Цветы принесли ваши товарищи.

— Ко мне приходили? — спросил Андрей.

— Очень многие. И с работы, и с автозавода, и еще какие-то ребята.

— Интересное кино... Но ведь я никого не видел...

— И не могли видеть. К вам никого не пускали.

— Нет, извините, мне помнится, я однажды видел какую-то девушку, только не смог рассмотреть ее, было темно, совсем темно, она молчала. Или мне это почудилось?

— К вам приходила девушка, она сказала, что ваша невеста, и главврач разрешил.

— Теперь буду думать, кто это — моя невеста?

Аня не ответила, наверное, не определила сразу, как отнестись к словам Андрея. Если у человека есть невеста, то он ее, конечно, знает.

И Андрей помолчал, разговаривать было все еще тяжеловато. Боль, которая раньше терзала голову, переместилась в грудь, и дышать было трудно, остро покалывало слева, там, где сердце.

— Какая погода сейчас на улице? — Он видел за окном голубое небо и спросил, чтобы проверить себя, убедиться, что правильно воспринимает окружающий мир, все его краски.

— Очень хорошая. Солнышко, светло, скоро золотая осень. — Аня разговаривала с Андреем и одновременно поправляла ему постель, ловко, не трогая головы, взбила подушку, переставила в нужном порядке лекарства на столике.

— Разве сейчас осень? — удивился Андрей. — Я хорошо помню, был летний вечер, тепло, я шел без плаща, и здорово красиво все было вокруг...

— Не волнуйтесь, Андрей, — предупредила серьезно Аня. — Самое главное лекарство для вас сейчас — спокойствие. Осень еще только приближается, так что все в порядке. — Она разговаривала с ним как с маленьким.

— Сколько же я лежу у вас в больнице?

— Больше месяца.

— И все время вот так — пластом?

— Вам было неважно, Андрей, я говорю об этом потому, что худшее уже позади. Скоро все будет в норме. Вы хорошо идете на поправку.

Андрей чуть не взмолился:

— Анечка, скажите, пожалуйста, как все это со мной случилось?

— Вы очень много говорите. — Сестра явно уклонялась от ответа. — На это уходят силы, а они необходимы вам для быстрейшего выздоровления... Ведь вы хотите поправиться?

— Нет, Анечка, так не пойдет. Я хочу знать...

— Вам обязательно скажут. На все свое время. Лечащий врач объяснит... А мы, сестры, — схитрила Аня, — сами всего не знаем. А теперь хватит разговоров, вам надо передохнуть, слишком много для одного раза.

Потом пришла Людмила Григорьевна, выслушала сердце, расспросила о самочувствии и снова: «Лежите спокойно, от этого все сейчас зависит». Андрею же, наоборот, казалось, что он мог бы свободно подняться и хотя бы сесть. Он так отвык от движений, что малейшая возможность протянуть руку, что-то пощупать, просто чуть перевернуться со спины на бок доставляла большую радость.

Когда ему впервые разрешили позавтракать сидя, за столиком у изголовья кровати, он был почти счастлив.

— Попробуйте встать, — предложила однажды Аня.

— Вы серьезно? — даже не поверил Андрей.

— Вполне. Людмила Григорьевна разрешила. Положите руку мне на плечо. Вот так, правильно. Дайте я вас поддержу. Стоите? Какой вы молодец!

Андрей глупо улыбался от счастья. Он шагнул и едва не упал — все вокруг завертелось, пол закачался.

— Мы так не договаривались! — Аня усадила его на койку. — Ходить вы сможете через несколько дней. И то вначале несколько шагов.

Но уже на следующий день, выбрав момент, когда Аня отлучилась, Андрей добрался до окна.

— Вас должен повидать один человек, — сказала Людмила Григорьевна во время утреннего обхода.

— С работы? — заволновался Андрей. — Или вы разрешили моим знакомым?

— Вскоре они смогут уже к вам приходить, ваши друзья. Аня, наверное, говорила: на работе у вас все в порядке, каждый день звонят, расспрашивают. А редактор даже грозил дойти до министра, если не разрешат вас проведать или, не дай бог, вам станет хуже.

Людмила Григорьевна улыбнулась. Заулыбался и Андрей. Теперь все ему казалось симпатичным, даже палата более уютной, чем всегда.

Врач поколебалась, словно не знала, как Андрей воспримет ее дальнейшие слова.

— Тот человек, которому мы разрешили свидание с вами на пять минут, — следователь.

— Зачем я ему понадобился?

— Вы к нам в больницу поступили с очень тяжелой травмой черепа. Я не буду перечислять вам, Андрей Павлович, специальное наименование того, что мы у вас обнаружили, — ни к чему это сейчас, когда вы уже твердо держитесь за жизнь. Просто скажу: от падения, даже самого неожиданного и сильного, такие травмы не бывают.

— Понятно. — Андрей прилег на кровать, долго сидеть он еще не мог, предательская слабость обволакивала тело и подступала легкая тошнота.

— Вам сделали очень сложную операцию. И когда вы будете чувствовать себя достаточно хорошо, сможете поблагодарить профессора Алаторцева — это он спас вам жизнь. Вы, как говорят, родились в сорочке, Андрей Павлович. Когда вас доставили сюда, к нам, на счастье, в больнице находился профессор Алаторцев. А если бы он отсутствовал, разыскивать и вызывать его уже не было бы времени.

— Спасибо за откровенность, Людмила Григорьевна. А что случилось, если бы не нашли профессора?

— Тогда операцию делала бы я. И ваши шансы уменьшились бы, ибо мне еще далеко до Юрия Васильевича.

Андрей с любопытством взглянул на женщину, которая откровенно, без тени рисовки могла признать профессиональное превосходство другого человека. «К сожалению, в журналистике такое случается редко, — подумал он. — Там все сплошняком таланты, а читать, извините, часто нечего».

— Чувствуете ли вы себя достаточно хорошо, чтобы очень кратко побеседовать со следователем? — снова спросила Людмила Григорьевна.

— Да.

Следователь пришел на следующий день. Он был пожилым, но очень жизнерадостным мужчиной, в несколько мешковатом костюме, с помятым галстуком. Со следователями Андрею еще не приходилось сталкиваться, и у него было о них стандартное представление, сформированное приключенческими книгами, фильмами, телепередачами «Следствие ведут знатоки». Сейчас перед ним сидел не волевой герой, не энергичный тонкий знаток, источающий интеллект и энергию, перед ним был человек, привыкший выполнять свою работу не торопясь и добросовестно. Андрей знал этот тип людей, ему не раз приходилось о них писать. И ведь как-то так оказываюсь, что именно они лучше других знают дело. «Надежен, как железо, — подумал Андрей и тут же себя поправил: — Нет, железо ржавчина разъедает, а этот по-человечески надежен». Один из своих очерков он так и назвал: «Формула прочности».

— Панкратов, — представился следователь. — Ревмир Иванович.

— Ревмир? — переспросил Андрей. — Первый раз слышу такое имя.

— Это потому, что вы родились намного позже меня, Я, между прочим, в двадцатых... Ревмир расшифровывается очень просто: революция и мир. У меня есть знакомая, которую зовут Электрика... С именем Ким вы, наверное, сталкивались, оно и сейчас в употреблении.

— Да, — кивнул Андрей, — и у нас есть свой Ким.

— Теперь только такие глубокие старики, как я, все еще носят странные имена.

— Не странные, а красивые, — вполне искренне поправил Андрей. — Очень романтические.

— Хорошо это вы сказали. Спасибо. А теперь после знакомства приступим к нашим общим делам.

Так начался их первый разговор.

— Вы помните, что произошло в подъезде?

— Я помню все до того момента, когда мне показалось, будто пошатнулись стены и обрушился потолок... Даже подумалось: «Уж не землетрясение ли?» — ответил Андрей.

— А дальше?

— Все. Очнулся я уже здесь. Недавно.

— Вам что-то показалось подозрительным? Может быть, за вами следили?

— Нет, я ничего не заметил.

— У вас были личные враги? Я имею в виду не недругов, они есть у каждого нормального человека. Я говорю о врагах, способных пойти на тяжелое преступление.

— Нет.

— Вы подумайте. Это очень важно.

Какие у Андрея могли быть личные враги? Вся жизнь в разъездах, кочевая, журналистская. Все время в редакции, с утра до ночи. Изредка скромное застолье с друзьями, чаще у кого-нибудь на кухне. И всегда беготня по редакционным заданиям, кого-то надо перехватить, побывать на месте события, опередить своих коллег из других газет. В этой маете даже семьей не успел обзавестись, считал, что превыше всего дело. И к отцу, жившему в Ярославле, выбирался только по большим праздникам.

Он помолчал и снова твердо повторил:

— Нет у меня личных врагов.

— Тогда кому надо было с вами расправиться?

— А что со мной приключилось? Ведь мне так толком никто ничего и не сказал.

Ревмир Иванович глянул на Андрея, словно решая, сказать или нет. Андрей постарался выдержать его взгляд: мол, вы же видите, я уже почти здоров.

— Вас, Андрей, ударили обрезком трубы по голове... — Следователь достал сигарету, размял ее и аккуратно затолкал обратно в пачку. Объяснил: — Я знаю, что вы курите, точнее, курили. Не буду искушать без нужды.

Он говорил неторопливо и в то же время почти не делал пауз, так как врач предупредил, что время строго ограничено.

— Вы ничего не можете вспомнить? Может быть, вы не сразу потеряли сознание, сопротивлялись? Хоть что-то должно остаться в памяти.

— Да нет же! — запротестовал Андрей. — Я ничего не успел. И даже не видел тех, кто, как вы сказали, ударил меня. Было как землетрясение, — повторил он.

— Посмотрите бумажник, все ли здесь в наличии?

Ревмир Иванович протянул Андрею бумажник из тонкой, мягкой кожи — подарок коллеги. Андрей увидел редакционное удостоверение, паспорт, свои визитные карточки, две десятирублевки, четвертинки бумаги с номерами телефонов — он любил записывать телефоны не в блокноте, а вот так — на листке бумаги.

Увидеть свою вещь из той, почему-то казавшейся далекой, жизни Андрею было приятно.

— Кажется, все на месте.

— Мы так и думали — грабеж исключается.

— Что же тогда?

— Вот это и пытаемся выяснить. Видите ли, на лестничной клетке мы обнаружили следы борьбы... Причем достаточно ожесточенной. К сожалению, в одной из квартир было пусто, все на работе, а в другой включили телевизор, передавали фигурное катание, и они ничего не слышали. В подъезде было совершенно пусто. Есть и еще одна любопытная деталь: «Скорую помощь» по телефону-автомату вызвала девушка, она точно указала номер дома, подъезд и этаж. Потом позвонила нам...

Следователь все объяснял обстоятельно.

— Девушка была очень взволнована, она кричала, что вас убили. Мы приехали почти вместе со «Скорой». Конечно, рано или поздно на вас натолкнулись бы жильцы подъезда, но важны были даже не часы — минуты. Так что считайте, та девушка спасла вам жизнь...

— Она назвала себя?

— В том-то и дело, что нет. Как только убедилась, что вызов принят, сразу повесила трубку.

— И спасибо некому сказать... Загадочная история, — протянул Андрей.

— Вам она дорого обошлась, — откликнулся Ревмир Иванович. — Врачам было непросто привести вашу голову в порядок. А у нас, Андрей Павлович, все это квалифицируется как покушение на убийство. Вот так-то. Сегодня, так сказать, предварительная встреча. Я пришел просить вас вспомнить все, даже самые незначительные подробности последних месяцев. Иначе преступление останется нераскрытым и следующей жертве может повезти меньше, чем вам.

— Я, конечно, постараюсь, — пообещал Андрей.

— Условились.

— И все-таки я не понимаю, кто мог на меня броситься.

— Отыщем, Андрей Павлович.

— Хотел бы я посмотреть на этого типа.

— Законное желание, — без тени улыбки кивнул Ревмир Иванович. — И мы поможем вам его осуществить.

— А обрезок трубы? — Андрей подумал, что, может быть, это и есть ключ к тайне.

— Он был во дворе, в баке для мусора. Сейчас вы спросите, есть ли на нем отпечатки пальцев, и я вам отвечу, что нынче каждый ребенок знает из популярных телепередач: преступники в таких случаях надевают перчатки.

Андрей засмеялся.

— Я постараюсь все припомнить, — снова сказал он.

— Вернитесь в свое прошлое. Начните с того времени, когда возвратились из Африки. Вы ведь были там в командировке?

— В краткой поездке, всего на десять дней. А потом дней пять отписывался: материал опубликовали, он понравился. А я начал искать новую тему. Не очень просто найти такое, что интересно автору и полезно газете. Уже совсем решил поехать на БАМ, в Усть-Куте я был, когда там шел первый поезд, хотелось посмотреть, как все изменилось. И тут меня вызвал главный редактор. Это было ранней весной. Я хорошо помню, да, была ранняя весна, наша газета уже начала вовсю печатать заметки о севе в южных районах, и появились до смешного традиционные сообщения, что в Сочи зацвел миндаль...