Зона риска

НА СТОМЕТРОВКЕ ВСЕ СЛУЧАЕТСЯ...

У Романа было хорошее настроение. Выпадают среди множества вот такие приятные деньки, когда все ладится, идет, как говорят ребята, путем. До окончания училища оставалось совсем немного: производственная практика, потом экзамены. Учитывая хорошую подготовку Романа, его направили в бригаду, и он работал вполне самостоятельно, заменяя ушедшего в отпуск слесаря. Бригадир был доволен и однажды даже пошутил: «Не скажешь, что профессорский сынок». Как в бригаде узнали, что он сын профессора Жаркова, известного ученого-геолога, оставалось загадкой. Но вначале над этим подшучивали, и Роман становился на дыбы, азартно доказывал, что в его решении поработать на заводе нет ничего странного, наоборот, для нормального человека завод становится замечательной жизненной школой, В его словах было много наивного, восторженного, но такое отношение «профессорского сынка» к заводскому труду товарищам по бригаде нравилось, и они скоро стали относиться к нему как к равному, не выделяя его среди других молодых рабочих.

В этот хороший день бригаде, завоевавшей призовое место в соревновании, вручили переходящее знамя. Парни делали вид, что так и должно быть, но их распирало от гордости. Бригаду сфотографировали под знаменем.

Что же еще было в тот день? Да ничего особенного, работалось хорошо. И одна штучка получилась, над нею Роман бился давно, все не мог приноровиться. Требовалось найти оптимальный вариант обработки сложной детали. Роман вертел и так и этак, разработал чертежи, показал бригадиру, мастеру. Те разрешили — попробуй, хотя сталь этой марки — дефицит. Попробовал — запорол деталь. Его не отругали, отправили в КБ, там подправили, проконсультировали. На новую пробу пришел оттуда инженер, маячил за спиной, подсказывал и, кажется, волновался больше Романа. Потому что удача сулила немалую выгоду.

Роман не нервничал, такой у него характер: в нужные минуты на него накатывало, не находило, а именно накатывало спокойствие. Так было, например, когда решался вопрос об учебе в ПТУ — все волновались, что-то прикидывали, взвешивали, один он оставался спокойным, каким-то равнодушным, мама даже сказала: «Нельзя быть таким каменным, когда решается твоя судьба». Отец, правда, поправил ее: «Он не каменный, он уверенный. Правда, Роман?»

Прошло не так уж много времени, а жизнь подтвердила, что решил он тогда правильно. Профессор Стариков как-то спросил, что нового в профессионально-технических кругах и какие мысли там главенствуют? Ирония ясно слышалась в вопросе профессора, но Роман не обратил на нее внимания, стал рассказывать о ребятах из бригады. Профессор слушал, слушал, а потом изрек что-то по поводу раннего взросления современного юношества. Они тогда еще заспорили по поводу характера труда на современном производстве. Профессор был убежден, что при нынешнем уровне технологии достаточно уметь выполнять две-три операции, не больше. Роман доказывал обратное: чем сложнее техника — тем образованнее должен быть рабочий.

Спорили они долго и не очень мирно: профессор оперировал теоретическими выкладками, Роман больше упирал на практику, примеры со своего завода. Отец в спор не вмешивался, слушал как-то улыбчиво, но видно было, что он на стороне Романа. И когда Роман выдохся, ему не хватало аргументов, Жарков-старший пришел на помощь сыну.

— В одном старом-старом фильме есть такие кадры: по полю движутся тракторы без трактористов, пашут, значит, самостоятельно землю, а за десяток километров в чудаковатом полупрозрачном сооружении-башне сидит инженер и с помощью кнопок управляет своей чудо-техникой. Благостно так все это было изображено и, кому-то казалось, в ногу со временем, со взглядом в завтрашний день. Прошло уже два-три десятилетия с тех пор. Действительно, тракторы стали другими — более мощными, сложными. Чтобы работать на них, требуется или вскоре потребуется инженерная подготовка. А чудо-башен с кнопками пока нет и в помине...

— На что намекаешь? — поинтересовался профессор Стариков.

— На то, что только умный, грамотный человек может изобрести и подчинить себе сложную машину. А «кнопочная жизнь», извини, — это из области примитивной фантастики,.

Роману часто вспоминался этот спор. Они с ребятами в училище, в бригаде тоже любили подискуссировать на тему «человек — техника». Но здесь, когда техника была, что называется, вокруг человека, споры приобретали иное направление: появились станки, у которых без высшего специального образования и делать было нечего.

Об одном из таких станков Роман попытался рассказать профессору Старикову, но тот не очень понял, он все-таки не был силен в технологии производства автомобилей.

Неожиданно в разговор вмешалась «дама Н.», Нелли Николаевна.

— Вы представляете, недавно знакомую одних моих знакомых ограбили в подъезде собственного дома! Сняли дубленку и шапку из голубого песца. И кто, вы думаете, — три пэтэушника, у них там рядом училище...

— Ну уж... — даже профессор Стариков усомнился.

— Грабителей поймали? — спросил Роман.

— Нет, конечно. — «Дама Н.» бесконечно уныло покачала головой.

— Тогда откуда известно, что это пэтэушники, как вы говорите?

— Кто же еще? Ведь там рядом их училище, разве не ясно?

Таким скрипучим голосом Нелли Николаевна начинала говорить тогда, когда подозревала, что ее не понимают.

Разубеждать «даму Н.» было напрасным занятием. Она обладала магической верой в то, что ей говорили знакомые и знакомые знакомых, знала все происшествия в городе и по каждому из них могла высказать твердое мнение.

Роману стало очень обидно за ребят, которых Нелли Николаевна объединяла одним этим иронически звучащим — пэтэушники. Он, конечно, понимал, что все это идет от обывательских представлений. Вот пришли бы к ним на занятия, в мастерские, на завод, наконец! Посмотрели бы на ребят, как они с техникой управляются, каким уважением пользуются у рабочего класса!

А с деталью получилось все на «отлично». Роман получил даже первое в своей жизни свидетельство о рационализаторском предложении. «Давай заходи к нам, — пригласил инженер из КБ, — у тебя серое вещество отличного качества». И для ясности стукнул себя легонько по лбу.

Роману похвала была приятной. Тем более что ребята из бригады слышали слова инженера. Они тоже поздравили.

Словом, причин для хорошего настроения было много. Роман сразу же после смены приехал домой. Лины не было, она в последнее время стала пропадать по вечерам, и Романа это беспокоило. Он недолго почитал, потом решил чуть убраться в квартире.

У отца было два увлечения: книги и камни. Начиная со студенческих лет он собирал книги. Его не интересовали все книги подряд — для этого есть библиотеки, не раз говаривал он. Иван Петрович составил свое собрание из первых, прижизненных изданий знаменитых русских писателей. У него была, например, скромно оформленная книга, на титульном листе которой строгим шрифтом отпечатано:

Внизу листа меленько название типографии и год — 1878-й. Еще у него был

В этом сборнике, изданном в 1846 году «в типографии Эдуарда Праца», печатались Белинский, Достоевский, Майков, Панаев, Сологуб и сам Николай Алексеевич.

У Ивана Петровича имелись номера «Русского вестника» за 1868 год, в которых печатались главы из романа Ф. Достоевского «Идиот», экземпляр первого издания «Фрегата «Паллада» И. А. Гончарова и множество других редчайших книг — собрание многих лет, гордость профессора Жаркова.

Переставляя книги, Роман бережно притрагивался к пережившим эпохи страницам и вспоминал, с какой просветленностью отец любовался своими сокровищами и как охотно разрешал он изучать редкие издания книголюбам и литературоведам, наслышанным о собрании Ивана Петровича. Книги попадали к нему разными путями — покупал их во время своих странствий по стране, совершал разорительные для семьи «набеги» на букинистические магазины, менялся с такими же одержимыми, как и сам.

Год за годом Иван Петрович пополнял свою коллекцию, добавляя к ней по томику, по книжке. Он любил рассказывать сыну историю появления в семье той или другой книги, иногда записывал все связанное со своим книгоискательством.

Известный литературовед, проработавший в кабинете отца больше месяца — день за днем, — к большому, кстати, удовольствию Ивана Петровича, сказал как-то за вечерним чаем профессору:

— Вы знаете, дорогой Иван Петрович, если бы меня попросили оценить ваше собрание, я затруднился бы это сделать — ему нет цены.

Иван Петрович согласился, что его сокровищам цены действительно нет — духовная пища не поддается оценке, переоценке и другим подобным операциям. И даже когда семья попадала в полосу материальных затруднений — а такое случалось, — ни у кого и мысли не возникало выйти из них за счет бережно хранимых книг.

Жарков-старший считал книгу высшим творением человеческого разума и ставил ее впереди радио, телевизора и других более поздних достижений цивилизации. Будет время, говорил он, и телевизор сменит еще какая-нибудь впечатляющая штучка, что-нибудь вроде экранов на площадях или проекции изображения на небесное полотно, а книгу не заменит ничто и никогда. Микрофильмы уже сейчас более удобны, осторожно напоминал Роман и начинал рассуждать о новейших способах сбора, хранения и передачи информации с помощью ЭВМ. Профессора Жаркова такие аргументы выводили из себя:

— Вам, воспитанным на рубеже двух главных веков мировой истории — двадцатого и двадцать первого, — наверное, не дано понять, что книга предназначена не только для практических целей, она призвана возвышать человека над природой. Конечно, будут изобретены рациональные способы хранения информации. Конечно, они будут более удобными. Но представь себе: ученые добились абсолютного сходства искусственного цветка с настоящим, а люди все равно бегают в поле полюбоваться васильками. Представляешь?

В этом Роман соглашался с отцом.

Еще у Жаркова-старшего была удивительная коллекция самоцветов — он собрал ее в геологических экспедициях. В изготовленных по специальному заказу коробках из темного дерева в уютных гнездышках-сотах покоились аметисты, кунциты, сапфир, кианит, циркон, звездчатый сапфир, аквамарин, изумруд, дематоид, турмалин, янтарь, топаз, берилл, гранат, рубин, десятки других камней.

Если книги были для Ивана Петровича воплощением мудрости, то в камнях он видел идеал красоты. Имелись у него и уникальные творения безвестных уже мастеров — резчиков по камню. К XVIII веку знатоки относили женское украшение: ажурный круг из молочного нефрита со знаком долголетия в центре. Еще более серьезный возраст у геммы из темно-синего лазурита в золотой ажурной оправе. По краям гемма расцвечена белой, желтой и голубой эмалью с вкрапленными в нее рубинами.

Вазы, кувшины, цветы из камня поражали своей красотой, изяществом, совершенством линий.

Профессор Жарков все собирался составить полное описание коллекции и передать ее в дар музею своего института. Он считал, что не вправе в одиночку владеть таким богатством, начало которому положил найденный на берегах горных саянских рек «голыш» нефрита.

Дмитрий Ильич Стариков неоднократно советовал профессору Жаркову оценить и зарегистрировать свою коллекцию.

— Ты, Иван, будто не от мира сего, — сердился Дмитрий Ильич, — твои камушки стоят бешеных денег. Договорись с милицией, пусть они устроят в твоей квартире специальную сигнализацию, я слышал, теперь это не составляет особого труда. А то будто специально устроил приманку для грабителей...

«Дама Н.», Нелли Николаевна, тут же тихо и скорбно рассказала, что у знакомых ее знакомых обчистили всю квартиру из-за нескольких редких книг.

Иван Петрович отмахивался от советов профессора Старикова: «Грабители, воры — все это из области дворовых сплетен».

Романа восхищало отношение отца к своим сокровищам — он любил их, мог часами перелистывать страницы книг или любоваться кристаллами многоцветного турмалина, но не представлял себе в виде денег и никогда не обмолвился о материальной ценности своих коллекций.

Сейчас, когда отец и мать были далеко, Роман с особой нежностью относился ко всему, что было связано с самыми близкими людьми. Он знал все правила хранения редких, давно изданных книг, и отец доверял ему уход за ними, не разрешая даже матери наводить на книжных стеллажах порядок, что Марья Романовна изредка порывалась сделать.

В мыслях об отце, о матери, о письме, пришедшем из далекой африканской страны, в неторопливой работе у книжных стеллажей время бежало быстро. Роман посмотрел на часы: было уже за десять, а Лина так и не объявилась. Он забеспокоился, быстро переоделся, выскочил на улицу. Куда идти, где искать сестру? Он подумал, что за последние месяцы Лина очень отдалилась, неизвестны даже номера телефонов ее подруг, чтобы узнать, спросить.

Роман вспомнил, что Лина звонила какой-то девочке, договаривалась повидаться вечером на стометровке, и решил пойти туда.

Стометровка встретила его сиянием вечерних огней. Несмотря на будний день, народу здесь было много, в основном молодежь, ровесники Романа. Но встречались и странные типы лет тридцати-сорока, фланирующие с совсем юными подружками.

Роману показалось, что он попал на демонстрацию молодежной моды — аборигены стометровки одевались ярко, вызывающе, в том странном стиле, который был смесью ковбойского с балаганным. Литые спины ребят туго обтянуты батниками и исполосованы подтяжками. Девчонки в джинсах или вошедших в моду в эту весну «вельветах» и кофтах до коленей. Шляпы словно из старых фильмов ж широкие поля, свернутые трубочкой, низкие тульи, мятые «под небрежность», угрюмо надвинутые на юные лбы... Среди шляп мелькнул даже старинный котелок, явно извлеченный из дедушкиного сундука... Большинство ребят щеголяли во всевозможных куртках, но изредка встречались и экземпляры то ли в кучерских поддевках, то ли в подобии фраков.

Роману было непонятно это стремление выделиться, обратить на себя внимание хотя бы дедушкиным котелком, молчаливо проорать: «Смотрите, вот я какой!» Но он знал, конечно, что многие из его сверстников ради этого готовы на самые разные жертвы: «дама Н.», Нелли Николаевна, называла это распущенностью современной молодежи, мама толковала о болезнях возраста...

На перекрестке стояла компания Мишки Мушкета, ребята лениво курили, обменивались вялыми репликами. «Это еще что за тип?» — услышал вдогонку Роман, наверное, о себе. «С нашей Оборонки, из тридцатки». Жарковы действительно жили в доме под номером тридцать, и Роман удивился наметанному глазу приятелей Мушкета. С Мишкой он имел дело несколько лет назад, когда еще ходил в школу. Тогда Шкет с дружками промышлял тем, что отнимал у других ребят деньги на завтраки. Встречали у школы, останавливали, Мишка солидно говорил: «Не жмотничай, сыночек, подари тридцать копеек». Роман не захотел «дарить» «завтраковые» деньги и в тот день пришел в класс с лиловым синяком под глазом. Булочка и стакан молока на переменке показались ему необыкновенно вкусными. Отец тогда повздыхал. Мать ахала и делала примочки, «дама Н.» обещала, что «теперь они с ним разделаются». Но Романа, на удивление, больше не трогали. Открыв простую истину, что за себя надо уметь постоять, Роман тогда же записался в школьную секцию бокса.

Он прошел уже почти всю стометровку, когда увидел Лину. Сестра стояла с подружкой у освещенной витрины магазина, а рядом вертелись два парня явно старше девочек. Они преградили девчонкам дорогу, в чем-то убеждали. Роман подошел ближе, услышал игривое, возбужденное:

— У нас есть классный маг, просто послушаем музыку...

Подружка Лины, кажется, ее звали Зоей, умоляюще просила:

— Отстаньте, нам пора домой.

Лина беспокойно оглядывалась, видно, хотела отыскать среди прохожих знакомых.

— Девочкам еще рано баиньки... — отвратительно сладким тенорком запел один из приставал. Оба весело расхохотались, будто было сказано невесть что остроумное.

— Если вы не отклеитесь... — угрожающе сказала Лина. Голос у нее дрожал от возмущения, в ее маленькой фигурке было столько решительности, что Роман чуть не сказал: «Молодец, сестренка!» Он не особенно волновался, так как успел вовремя.

— То что, то что? — возбужденно зачастил обладатель сладенького тенорка. Волосы у него были длинные, они сальными прядями разлохматились по замше тертой куртки, тонкие ножки, туго обтянутые джинсами, казались трубочками, вставленными в башмаки. Судя по всему, он считал себя неотразимым.

— Вот что! — Лина отвесила ему основательную затрещину, Зойка вскрикнула от испуга, спряталась за спину подруги.

Роман подбежал к девушкам, однако его опередили. Ватага Мишки Мушкета окружила франтов, одного из них прижали к стенке, другой пытался вырваться из кольца злорадно ухмыляющихся, скорых на расправу ребят.

Мишка появился на месте действия эффектно — он вошел в круг неторопливо, вразвалочку, источая презрение к несмышленышам, нарушившим порядок в его владениях.

— Ой, Ромка, эти двое прицепились, уйти не дают! — чуть не плача, объясняла Лина брату. Под его защитой она чувствовала себя увереннее, но Роман видел, что только сейчас сестренка по-настоящему испугалась.

Мишель Мушкет, словно только что увидел Романа, деловито спросил:

— Сам будешь бить хануриков? — И объяснил тем: — Между прочим, он, — Мишель ткнул в грудь Роману, — кандидат в мастера. Не по шашкам-шашечкам, а по боксу.

— Отпустите нас, — молили парни, — мы... мы... ничего такого... Хотели познакомиться...

— Ну их к дьяволу, — сказал Роман. — Перепугались... Пусть катятся.

Он не любил драк и избегал их.

Приятели Мишеля разочарованно загалдели — им хотелось посмотреть, как кандидат в мастера будет «делать» франтов.

— Пусть катятся, — согласился Мишель и скомандовал своим: — Айда, соколики, имеются важные дела.

Он удалился с большим достоинством, которое всегда ценилось на стометровке.

Роман и Лина сначала провели до подъезда испуганную Зою, а потом пошли домой.

На кухне пили чай, еще раз прочитали письмо родителей, поговорили о разных разностях, а о происшествии на стометровке словно по уговору ни слова.

— Скорей бы папа с мамой приехали, — вздохнула Лина.

— Хорошо бы, — согласился Роман.

Раньше как было? Чуть что неясно — к отцу... Теперь же накопилось столько всего, а посоветоваться не с кем.

Лина сказала:

— Ты только не думай, что на стометровке всегда так... Ребята неплохие, не нахальничают, некоторые, правда, напяливают на себя черт знает что — пыль в глаза пускают... Видел того, в котелке?

— Ага.

— Так он в школе отличник, и все говорят, что из него знаменитый поэт получится, стихи пишет.

— А котелок при чем?

— Это он где-то вычитал, что все поэты в юности отличались экстравагантностью. Дурак?

— Дурак, — подтвердил Роман.

— Ну ничего, — рассудила Лина, — со временем это у него пройдет.

Роман засмеялся.

— Ты, Линка, совсем как мама рассуждаешь.

— Мама у нас умная и добрая. Что-то она сейчас делает?

— Наверное, за ранеными ухаживает. — Роман вспомнил письмо и вдруг подумал: а ведь их родители живут рядом с опасностью — бандиты не спрашивают паспорта, они убивают всех подряд...

— Я, знаешь, отчего пошла на стометровку? Хотела тебе насолить, чтобы не пропадал по вечерам.

— Так я же вовремя пришел!

— Это сегодня. А вчера, а раньше? Думаешь, я не догадываюсь, что с тобой происходит?

— Линка, перестань! — грозно сказал Роман.

— У тебя любовь, вот что! — выпалила Лина и тут же выскочила из-за стола, увернувшись от Романового шлепка.

Нахальная девчонка даже язык показала.

— Она звонила сегодня, твоя пассия, так я сказала, что тебе некогда трепаться по пустякам.

— Линка... — завопил Роман.

После непонятного, странного разговора по телефону с Инной Роман твердо решил, что никогда, никогда больше ей не позвонит. Он не позволит водить себя за нос! С ним этот номер не пройдет! И вообще, обходился без нее раньше, обойдется и в будущем. Видно, правы те ребята, которые говорят, что от девчонок хорошего не жди. Правда, Инна непохожа на других, она особенная. Но все равно, раз так получается, он не позволит...

Что он собирался «не позволять», Роман и сам толком бы не объяснил.