Зона риска

УЛИЦА ОБОРОННАЯ, ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР

Представьте себе обычную улицу в большом городе. Когда наступает вечер, она заполняется тем своим населением, которое только-только вышло из детства, но еще не перешагнуло порог взрослой жизни. Ребята собираются в группки, говорят возбужденно, громко, смеются, спорят, иногда выясняют отношения. Если бы несколько месяцев назад вы пришли на нашу Оборонную, то, возможно, увидели бы и нас. И рассказ этот — о том, что случилось с нами, с компанией, в которую входили Мишка Мушкетеров, Елка Анчишкина, другие ребята.

Итак, был на Оборонной обычный вечер. Он падал торопливо и бесшумно. Небо быстро темнело, будто кто-то размашисто закрашивал голубое полотно черной краской. Лишь край небосвода, если смотреть вдоль улицы, долго оставался светлым — закат был тихим, спокойным.

Замерцали редкой цепочкой уличные фонари. Засветились окна. Сперва они золотистыми прямоугольниками резко бросались в глаза — два-три на этаже, десяток на громадное, утонувшее в небе здание. Но вскоре уже все дома были в огнях, и окна без света казались странными, будто разрывали длинную цепь из сверкающих огоньков.

Улица у нас красивая, особенно тогда, когда зажигает свои вечерние огни.

На пятачке у перекрестка, где от Оборонной ответвляется Тополиный переулок, появился Мишка Мушкет, он всегда приходил сюда в это время. Еще недавно во всех окрестных дворах его звали Шкетом, но вот, пожалуйста, уже стал Мушкетом — у него фамилия такая: Мушкетеров — и требовал, чтобы его именовали не Мишкой, а Мишелем. Если кто-нибудь из старых приятелей забывался и здоровался по-старому: «Привет, Шкет», Мишка-Мишель деловито пускал в ход кулаки. Своих приближенных он держал в строгости.

Мишка остановился на перекрестке, там, где ларек «Русский квас», всегда закрытый, и лениво осмотрелся. Скоро подгребут приятели, тогда и будет решено, чем заняться. Мишка достал сигареты, похлопал по карманам старенькой блекло-синей куртки — спички забыл. «Дай прикурить», — потянул за рукав прохожего, и, когда тот бросил на ходу: «Не курю», Мишка вяло ругнулся. Прохожий в удивлении остановился, вгляделся в невысокого сутулого паренька, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. «То-то», — удовлетворенно пробормотал Мишка, он был хозяином здесь, и пусть бы тот попробовал... Драк Мишель не избегал.

Хотя он и стоял посреди тротуара, мешая прохожим, его обходили — было что-то в том, как он стоял, агрессивное, угрожающее.

В этот час, разделяющий день и ночь, улица менялась на глазах. Она привычно одевалась в вечерний наряд. Еще несколько лет назад узкая, вечерами нырявшая в плотную темноту, она теперь светилась огнями новых многоэтажных домов, вывесками ресторана «Арктика», витринами магазинов, неоновой рекламой. Улица раздалась вширь и ушла вдаль. От былых времен, которые были совсем недавними, осталось только название — Оборонная.

Старожилы вспоминали, что когда-то очень давно здесь, на окраине города, находились казармы кавалерийской части, был ипподром и конники в кубанках с красными звездами с лихими песнями выезжали через ворота военного городка на маневры в летние лагеря. Здесь остановили гитлеровцев, так и не вошедших в наш город. По его окраине проходила линия обороны, отсюда и название улицы.

Если просто пройти ее из конца в конец, то увидится одна из самых красивых улиц города — широкая, светлая, с современными домами и магазинами, одинаково привлекательная и утром, и днем, и поздним вечером. Прекрасно спланированная и застроенная, она мощно врезалась в деревянные окраинные кварталы, сметая перенаселенные бараки, сараюшки и захламленные пустыри. И никто не жалел старую Оборонную, оставшуюся в прошлом.

В каждом большом городе есть такие улицы, как наша. Они чем-то неуловимо похожи друг на друга, хотя и носят разные имена. Наверное, тем, что строились в одно время, тогда, когда мощно разрастались сами города. Ведь и наш город до войны был очень небольшим и, как говорили старожилы, тихим и скучным. А теперь он крупный промышленный центр с населением в сотни тысяч, современный и очень красивый.

Оборонная приобретала новый облик у всех на глазах. Мишка, к примеру, жил в большом девятиэтажном доме, а его брат, Геннадий Степанович, в свое время обитал в двухэтажном бараке, бывшем здесь самым высоким зданием. А вокруг него тонули в яблоневых садах маленькие домики. Их жильцы, когда городские кварталы подступили совсем близко, уезжали в районы новостроек, получали там благоустроенные квартиры. Домики заколачивались, предназначались на снос. По ночам, случалось, домики пылали жаркими кострами, подожженные неизвестно кем и зачем. Жалко было яблоневые сады. Деревья погибали в огне без стона, мужественно,

И было немного грустно, ведь горело не просто деревянное старье, хибары, — исчезали в ясном пламени гнезда, из которых не один человек сделал шаг в большой мир.

С прошлым все было ясно. А вот с новым... Должно будет пройти немало времени, прежде чем деревянная окраина почувствует себя городским проспектом, откажется от старых, складывавшихся десятилетиями привычек.

Но дни, когда кострами горели брошенные людьми домики, помнят только те, кто постарше. А у ребячьей мелкоты новые дома росли прямо на глазах. Точнее, происходило это как-то одновременно. Ребятам казалось, что улица не меняется, только иногда кто-нибудь из них говорил: «Смотрите, а в тот вон дом уже вселяются...»

И новые дома, магазины, кафе, кинотеатр, школа воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

Вчера их не было, а сегодня есть...

Если человек несколько лет отсутствовал, он ничего не узнавал вокруг — улица изменилась до неузнаваемости. Старший брат Мушкета Геннадий Степанович, возвратившийся после продолжительного пребывания, как он деликатно говорил, в далеких северных широтах, долго стоял на том месте, где раньше был его родной деревянный двухэтажный барак, а теперь тянулся к небу дом-башня, прошел всю новую Оборонную из конца в конец и бросил загадочную фразу: «Жить стало веселее, а работать труднее». Впрочем, старшего Мушкетерова по имени-отчеству никто не звал ни раньше, ни сейчас, к нему крепко приклеилась кличка Десятник.

Десятник на вечерней улице появлялся редко, проходил по ней как-то боком, по давней привычке стараясь не привлекать внимания. На Мишку косо падал отблеск известности брата. Мушкета побаивались еще и потому, что у него такой вот старший брат, побывавший, и не раз, в местах, куда по собственному желанию никто не едет.

Мишка умело этим пользовался, и, хотя Десятник никогда на виду у всех не вмешивался в его дела, угроза быстрой расправы держала в узде самых строптивых Мишкиных приятелей — кому хотелось нарваться на кулаки бывалого Десятника? Среди пацанов на Оборонной ходили смутные легенды о том, как Десятник когда-то кого-то...

А улица жила своей жизнью. В какой-то вечерний час появлялись озабоченные прохожие с портфелями, свертками, сумками — закончился рабочий день. Тесновато становилось на троллейбусной остановке, той, что совсем рядом с большим комиссионным магазином. Быстро росли и рассыпались очереди у ларьков, киосков и стеклянных будок телефонов-автоматов. Гуще делался поток автомашин, они нервно мигали неяркими фарами, скрипели тормозами у перекрестков.

Выстраивалась очередь у касс кинотеатра «Планета». Фильм шел давно — легкая, звенящая сталью шпаг лента «Четыре мушкетера», но билеты купить сложно, и парни терпеливо топтались в очереди, а их девушки скучали у ярких афиш.

Начинала выстраиваться очередь и у деревянной, нарядно разукрашенной резьбой под старину двери, над которой неоновые буквы выписали полукругом слова «Бар «Вечерний». Окованные железными полосами двери бара всегда наглухо закрыты, они словно вход в крепость. В очереди преимущественно люди молодые, почти все знакомые друг с другом, настроенные решительно по отношению к чужакам.

Пройдет еще немного времени, и Оборонная снова изменит свой облик. Она станет тише, спокойнее. С тротуаров схлынет толпа озабоченных людей, ее поглотят подъезды больших домов. Останутся те, кто никуда не спешит. Этим торопиться некуда, они и вышли на улицу для того, чтобы многократно пройти ее из конца в конец, точнее, от кинотеатра «Планета» до угла, где Оборонная вливается в проспект Строителей. Хождение кажется бесцельным и бессмысленным, однако это не так. Этими двумя точками для молодых обитателей Оборонной обозначена стометровка. Так называют отрезок улицы между кинотеатром и соседним с улицей проспектом, хотя, конечно же, здесь не сотня, а добрых пятьсот метров.

На стометровку выходят вечером прогуляться, встретить приятелей, познакомиться с девчонками, просто убить время. Здесь назначаются свидания, выясняются отношения, демонстрируются новые моды. Знакомства завязываются просто, отношения выясняются еще проще: «Пойдем поговорим...»

Кто появляется на стометровке раз-два в неделю, кто — каждый вечер, чтобы шлифовать ее почти до полуночи. У каждого постоянного посетителя стометровки есть своя кличка, чаще производная от фамилии или имени, реже от особенностей характера. Стометровка небогата на выдумку, хотя придуманные здесь прозвища порою сопровождают человека долгое время. Любители всего экстравагантного еще называют стометровку Бродвеем, и у Мишкиных приятелей в ходу странная, неизвестно откуда залетевшая на Оборонную песня под надрывно-разухабистый стон гитары: «Горит огнями ночной Бродвей, моя подруга сосет коктейль...»

...Словом, разные люди живут на Оборонной. И в разные часы Оборонная принадлежит разным людям. Хотя редко кто замечает это — просто так повелось. И ребята на ней живут очень разные, совсем непохожие друг на друга. Взрослые порою называют их странным, ругательно звучащим словом «акселераты». Недавно один пенсионер, увидев Мишку Мушкета, цепляющегося к прохожим у ларька «Русский квас», в гневе воскликнул: «Вот она, современная молодежь! Мы в наше время...» Ему бы вспомнить, что в то давнее время, когда ему было семнадцать, а Оборонной не существовало вообще, на этом месте тонула в грязище слободка с диким названием Брехаловка. Так вот, когда он был в Брехаловке семнадцатилетним комсомольцем, то глухими вечерами вместе с другими такими же заводскими пареньками вылавливал всякую шпану, караулившую в закоулках прохожих. И стоило им чуть опоздать — раздавался истошный вопль: «Караул! Грабят!»

Шпанистым ребятишкам было тоже по семнадцать как и комсомольцам...

Еще бы надо вспомнить гневному пенсионеру, что тогда, во времена, которые он всегда считал лучшими в своей жизни — с них, собственно, и началась его настоящая жизнь, — у них на заводике работал слесарь-партиец Иван Акимыч Корнеев, это он ходил с комсомолятами по ночным улицам Брехаловки, был у них за комиссара и отца родного: так Иван Акимович, вылавливая из темени брехаловской тревожной ночи очередного налетчика, никогда не причитал: «Ну и молодежь пошла...»

Тогда, правда, все было яснее, проще и сложнее. А Мишку Мушкета еще, между прочим, никто ни на каких таких делах за руку не схватил...