Зори не гаснут

НОЧЬ НЕОЖИДАННЫХ СОБЫТИЙ

Новый год решили встречать у Нади. Отец и мать ее уехали к бабушке.

Тридцать первого с вечера подул северный ветер, началась метель. Нудно застонали провода.

Иду к Невьяновым раньше, чем договорились. Хочется побыть с Надей вдвоем. Но она уже не одна. У нее Варя и еще две подруги. Помогают накрывать на стол.

Надя оживленная, румяная, в прозрачной кофточке. На мгновение задержала мою руку в своей, сказала одними глазами: «Люблю».

В углу стоит елочка — молоденькая, нарядная, и мне приходит мысль, что Надя сейчас чем-то похожа на нее.

Сходятся гости. Появился Костя с Аллой Букиной, вслед за ними девушки-доярки. Они стряхивают снег с платков, снимают шубы и тотчас убегают в горницу к зеркалу. Оттуда доносятся их смех и голоса:

— Ну как?

— Лучше всех.

— А сзади?

— Хорошо. Кто шил?

И опять смех, шепот. Сменив валенки на туфли, появляются припудренные, праздничные.

Пришел Олег с пластинками для патефона, в новом пальто и новой шапке, и с ним Алеша с баяном. Сразу объявляет нам с Костей:

— Давайте договоримся, друзья, — курить здесь не будем. Не всем приятно. — Подзывает Надю, спрашивает тихо:

— Андрея пригласили?

— Нет, — отвечает Надя. — Зачем?

— У нас ведь складчина. Он пришел бы не к тебе, а к нам. Нельзя парня отталкивать.

— Теперь уже поздно, — разводит руками Надя.

Часы показывают без двадцати двенадцать. Девчата суетятся, все еще куда-то бегают за рюмками, за стоваттной лампой, и в последнюю минуту оказывается, что котлеты не сдобрены перцем.

Садимся за стол по сибирскому обычаю — парни и девушки на противоположные стороны стола. Слышно, как в другой комнате бьют большие настенные часы.

Надя обращается ко всем:

— С Новым годом, с новым счастьем!

Чокаемся, выпиваем по рюмке кагора.

— Тебе чего положить? — спрашивает Надя.

Накладывает мне селедки, винегрета.

Сидим, беседуем. Олег по секрету сообщает мне, что две ночи просидел над доказательством теоремы Ферма.

— Смотри, — предостерегаю я его шутливо, — завязнешь на всю жизнь.

— Ну, это не квадратура круга.

— Ферма-то ведь как-то же доказал…

Алла через стол спорит с Алешкой, кто лучше изображает природу — Шишкин или Левитан. Варя сидит грустная, сосредоточенная. Надя рассказывает о корове, купленной недавно колхозом:

— Замучилась я с ней. Ее хозяйка, Марья, известная певунья, и когда доила, тоже, наверно, пела. Теперь, если молча начинаешь доить, молока не дает. Такая музыкальная корова. Вот и пою. Больше всего ей нравятся лирические…

Наливаем по второй рюмке.

— Теперь мой тост, — поднимается Варя. — Разрешите?

— Тише. Тише. Говори.

— Я предлагаю выпить за…

Варя делает паузу, выразительно смотрит на меня, затем на Надю. Надя удивленно и недовольно подымает брови.

В это время распахивается дверь. В кухню, весь в снегу, вваливается Андрей Окоемов. За ним Погрызов. Оба нетвердо держатся на ногах.

— С новым счастьем! — говорит Андрей.

Все от неожиданности молчат. Он пьяно ухмыляется:

— Если лишние — извините… Можем сделать от ворот поворот.

— Ноги-то обмети, — говорит Надя.

Андрей сдергивает с головы шапку.

— Ага, ноги! Ликуй, Лаврик. Надежда Семеновна снизошла. Теперь не выгонят.

Он швыряет пальто свое на сундук, стаскивает с Лаврика полушубок. Парни подвигаются, дают им место за столом.

Варя, неудачно начавшая тост, все еще стоит, протянутая рука ее заметно дрожит, и на скатерть падает несколько темных капель. Она бледна, грудь взволнованно поднимается. Надя шепчет ей на ухо.

— Ничего — семи смертям не бывать, а одной не миновать, — отвечает Варя и громко обращается ко всем: — Я ведь не кончила. Предлагаю… за счастье Надюши и Виктора Петровича. Пожелаем им согласия в семейной жизни.

Все я заметил в короткий этот миг: быстрый взгляд Олега от Вари в сторону Андрея, и как что-то дернулось на шее Окоемова, и как широко, судорожно вдохнул он воздух, как будто вошел в ледяную воду, и как Лаврик с усмешечкой склонил голову.

Все тянутся к нам с Надей с рюмками.

— А мне почему ж не налили? — хрипло спросил Андрей.

— А вот, — показывает кто-то на его рюмку.

— Ради такого случая рюмки ни к чему. Лаврик! Стакан!

Погрызов с наигранной угодливостью кидается к полке.

— А тяжелая артиллерия у нас у самих есть.

Он вытаскивает из кармана пол-литра водки, срывает белый сургуч, дополна наливает себе стакан.

В комнате нависает томительная тишина.

— Здесь не распивочная, — замечает строго Букина.

— Завидно? — подмигивает в ее сторону Андрей.

— Андрей, не дури. Пришел, так не ломай компании, — уговаривает его Костя.

— А я могу всем налить. Ну, кому? — Он встает, выпрямляется во весь рост. — Пить так пить… За Надежду Семеновну вот как надо.

Он осушает стакан, громко бьет донышком его о стол. Алеша подвигает ему тарелку с курником.

— Закуси, а то одуреешь.

— Не требуется. Для того и пьют.

Ксюша, сидящая против меня, пытается запеть.

Ее робкий голос никто не поддерживает, она спотыкается раз, другой и умолкает.

— Пейте, ешьте, — уговаривает Надя гостей упавшим голосом.

Но ни есть, ни пить не хочется. Отставляю рюмку. То счастливое, светлое настроение, с которым я шел сюда, исчезло. Хочется встать и уйти домой. Сижу только потому, что боюсь обидеть Надю.

Алеша лениво ловит тупой вилкой скользкие грибки. Костя Блинов приуныл и рассеянно вертит в пальцах хлебный шарик. Варя отвернулась: того и гляди заплачет.

— Ну, вы как хотите, а я еще подзаправлюсь, — подмигивает Андрей, опять наливает себе водку.

Лаврик хихикает:

— Вот жизни дает!

Варя кидается к Андрею, тянется к его стакану.

— Не пей больше. И так на себя не похож.

Он противится:

— Это еще почему? Я никого не трогаю — каждый сам по себе.

— Не пей, — настаивает она.

Вмешивается Олег:

— Андрей, оставь эти глупости.

Андрей отталкивает Варю.

— Отстань. Не вяжись. Вот женюсь на тебе, тогда будешь, а сейчас уйди. Да, прошу внимания… Прошу выпить еще… за наше с Варварой Сергеевной счастье. Она-то от меня не откажется. Верно, Варюха? — Он обнимает девушку, тянется губами к ее лицу. Она вырывается, убегает в горницу. Оттуда слышатся ее рыдания.

Девушки оставляют стол, уходят к ней. Остается только Надя. Она приближается к Андрею, близко вглядываясь ему в глаза, выговаривает с презрением:

— Чем шутить вздумал! Уйди лучше, если не можешь быть человеком.

Лицо его тяжелеет прихлынувшей кровью, на шее надуваются вены. Я выхожу из-за стола, становлюсь рядом с Надей. Олег берет его стакан, выливает водку под печь.

— Все против меня? — усмехается Андрей. — Выбирается из-за стола, садится на пол подле елочки. — Ну, давайте, давайте! А я отдохну.

Лицо его в поту, растрепанные волосы лезут на глаза. Надя отзывает меня в сторону.

— Прости, что все так глупо…

Алеша вынимает из футляра баян, играет вальс. Костя Блинов уводит Надю танцевать. Лаврик тянет за руку Аллу, она отказывается.

— Значит, мы безработные! — кричит Лаврик.

Он опускается на пол рядом с Андреем, достает портсигар.

— Здесь не курят, — кидает ему Надя.

— Это мы п-понимаем, — икает Андрей. — Пошли, Лаврик!

Они выходят в сени. Лаврик почти тотчас же возвращается, пробирается между танцующими ко мне.

— Андрей просит на пару слов.

Накидываю шубу, выхожу вслед за ним.

Метель кончилась. Небо очищается от облаков. Блестят кое-где звезды. Андрей стоит на крыльце. Ворот его белой шелковой рубахи расстегнут. Враждебно смотрят на меня пьяные, белесо-полынные глаза.

— Иди, оденься. Простынешь, — советую я.

— Не то говоришь! — грубо обрывает он меня.

Наклоняется, зачерпывает ладонью снег.

— Скажи лучше, доктор, правда это?

— Что именно?

Андрей трет лицо снегом, вытирается рукавом.

— Скажи, как дважды два — ты женишься на ней?

— Здесь не место…

— А ты говори, не бойся.

— А кого бояться?.. Да, женюсь.

— Выходит, Окоемов лишний?.. Точка. Так и запишем.

Я поворачиваюсь, чтоб уйти, он удерживает меня за плечо.

— Ты куда?

Мы стоим на крыльце вдвоем. Лаврик куда-то исчез. Правую руку Андрей подозрительно держит в кармане. Наверное, нож.

— Не уйдешь! — хрипит он.

Внезапно появляется Надя. Она сразу угадывает, что происходит. Заслоняет меня. Голос ее звучит твердо:

— Так вот зачем ты пришел! Отпусти. Слышишь?

Сейчас же отпусти!

Андрей отпускает мое плечо.

— Идем, Витя. А ты, Андрей, не унижай себя.

В дверях мы наталкиваемся на Олега.

— Что такое?

— Все в порядке, — отвечаю я.

В горнице Надя взволнованно спрашивает меня:

— Зачем ты вышел к нему?

Оглядывается на дверь, быстро целует.

— Пойдем к людям, а то неудобно.

Не знаю, о чем думал Андрей, пока стоял один на крыльце, только он опять вернулся в комнату, медленным, нетвердым шагом приблизился ко мне и протянул нож.

Это был обоюдоострый, прочный нож, выточенный из напильника. Андрей держал его за острие.

— На, возьми.

— Зачем мне?

— Не хочешь? Ну, и мне ни к чему…

Он обводит вокруг глазами, швыряет нож на шесток печи. Пошатнулся, придержался рукой за Лаврика, с силой провел ладонью по растрепавшимся волосам, по мокрому лицу.

— Пошел я домой… Пальто где? — Нахлобучил шапку, влез в пальто. — Ничего мне не надо. Ушел я.

После этого Лаврик еще пытался плясать, но Алешка бросил играть. Начинают разбирать шубы.

— Простите, нехорошо все вышло, — извиняется Надя.

— Опять мы прощаемся, — говорю я ей тихо, чтоб никто не слышал.

— Весна скоро… — отвечает она, легко и горячо пожимает мне пальцы. — Скоро, Витя… Варя, а ты куда? Ты ж хотела у меня ночевать.

— Мне надо пойти. Боюсь я. Пьяный он сильно.

— Ну, иди. Может, и надо пойти.

— А ты не забоишься одна? — спрашивает Варя.

— Мне некогда будет бояться. Сейчас спать лягу.

От Невьяновых иду с Варей.

— Невеселый Новый год, — вздыхает она.

Я молчу: боюсь обидеть Варю.

— Я сегодня нарочно узел разрубила. Надюшка, может, в душе и сердится, ну да ничего. Так лучше будет. И ему легче, раз все решилось. Мучится он, а зря. Неужто на одной Наде свет клином сошелся? — Другим, помягчавшим голосом продолжает:

— Вы не думайте, что он плохой. Водка его портит да эта любовь незадачная. Были мы раньше хорошими друзьями, а потом все расклеилось.

— Нравится он тебе? — спрашиваю я, видя, что ей хочется говорить о нем.

— Люблю. Вот и сейчас буду ходить и искать, и домой не уйду, пока не узнаю, что с ним ничего не стряслось.

— Он уж дома, наверное.

— Дай бог.

У Больничного переулка я должен свернуть влево. Мы останавливаемся.

— Сколько времени? — спрашивает Варя.

Смотрю на светящийся циферблат часов.

— Ровно два.

Она уходит, издали окликает:

— Что ж стоите? Без милой ноги домой не идут?

Как она угадала, что творится у меня в душе? Ведь и правда, не могу сегодня уйти домой.

Варя скрывается из вида. Я поворачиваю назад. У Нади еще горит свет. Наружная дверь не заперта. Вхожу в сени, едва слышно стучу.

— Кто там? — так же тихо спрашивает Надя.

— Открой, — отзываюсь я, задыхаясь от волнения.

Брякает отброшенный крючок. Дверь открывается. Надя протягивает мне руки — горячие, легкие, обнаженные до плеч.

— Я знала, что ты придешь…

— Милая моя…

Больше я не могу вспомнить, о чем мы говорили. Может быть, это случилось без слов. Милая, нежная моя Надя.

Будит меня ее голос.

— Витя, вставай. Стучат к нам.

Действительно, в дверь барабанят громко, исступленно. Надя бежит на кухню. Оттуда говорит через дверь с кем-то, кто в сенях:

— Что? Не открою. Домой ушел. Да, нет же, говорю вам. Не знаю. А зачем он?

Возвращается ко мне помертвевшая, выдавливает:

— Тебя ищут… Там Андрея порезали… умирает.

Помню, как бежал напрямик, через огороды, утопая в глубоком снегу, к медпункту. Ариша не спала. Дожидалась меня. Выхватил из рук ее ключи. Кинулся в амбулаторию.

На улице, подле старой избы Андрея, толпились люди.

— Доктор идет. Дайте дорогу.

— Поздно уже.

— Кровью изошел.

В душной комнате, притиснутой низким потолком, всхлипывают женщины. Мужчины без шапок, словно в доме покойник. Одно лицо бросается мне в глаза своею бумажной бледностью. Это лицо женщины, которая склонилась у изголовья кровати и неотрывно смотрит на Андрея. Он лежит на спине в мокрой красной рубахе. Голова запрокинута назад. На обнаженной шее наискось от уха к гортани широкая рана. Следующий миг я уже понимаю, что рубаха красна от крови, а женщина с бумажно-белым лицом — Варя Блинова. Погрызова протягивает ей что-то в пузырьке:

— Понюхайте.

Старик Окоемов в нижнем белье покачивается на стуле и обводит всех совершенно бессмысленным, пустым взглядом.

— Лампу! — бросаю я.

Кто-то близко освещает лицо Андрея. Глаза его закрыты, дыхания не заметно, пульс прощупывается с трудом.

— Еще лампу, даже две.

Готовлю шелк, пинцеты, иглы. Погрызова обрабатывает мне руки. Варя немного пришла в себя. Губы ее шевелятся:

— Говорите, что делать.

— Срочно за машиной. Надо в больницу. Влить кровь.

Из толпы выползает шепоток:

— Антихрист навязался. Живого не пожалел, так хоть покойника постыдился бы. Погубитель…

Встречаюсь взглядом с наглыми, насмешливыми глазами Авдотьи.

Кто-то шикает на нее:

— Умолкни ты, ведьма.

— Чего уж теперь.

Я прошу всех выйти.

— Вот еще хозяин объявился, — возражает Авдотья.

— Уйди отсюда! — кричу я, чувствуя, что перестаю владеть собой. Старуха трусливо шмыгает в дверь. Люди нехотя вытекают наружу.

С помощью Погрызовой накладываю четыре шва, делаю перевязку. Люди как-то незаметно снова набираются в комнату, молчаливо и хмуро наблюдают за тем, что я делаю. Опять жарко, пот заливает мне лицо.

Андрей открывает глаза. Будто света прибавилось в керосиновых лампах. Лица людей прояснились, ожили.

Кто-то рассмеялся:

— А бабка Авдотья хоронить собралась.

— Так это врач, а она кто?

Мать Андрея забилась в истерике. К ней кидаются женщины, поят ее водой, кто-то накапывает валерианки.

Замороженное окно вспыхнуло: к дому подошла машина.