Зов лабиринта

ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО ВСЕГО ОСТАЛЬНОГО

Старший следователь городской прокуратуры Василий Остапчук был седовлас, тучен, страдал одышкой, в подражание знаменитому коллеге, комиссару Мегрэ, курил трубку и ввиду грядущей пенсии мечтал о небольшом домике в холмах за городом, обязательно с садом. Еще к этой характеристике можно прибавить то, что старший следователь слыл угрюмой, мизантропической личностью. Впрочем, это не мешало ему не только слыть, но и быть грозой бандитов и жуликов, попадающих к нему в руки.

Работу же в прокуратуре Остапчук ненавидел всем нутром, хотя и не позволял никому догадаться об этом. Ненавидел за то, что вся эта грязная рутина как две капли похожа на то, о чем обычно врут в книжках и в кино. И нет смысла решать, что здесь является отражением, а что – отображаемым. Подобными рассуждениями кормятся разве что плохие журналисты. А хороший сыщик точно знает: среди тех, кто километрами строчит убойные романы и сценарии, нормальных людей не водится.

Старший следователь Остапчук вошел в распахнутую настежь дверь, не вынимая рук из карманов летнего плаща (ко всему – был мерзляв), тоскливо оглядел гостиную и с трубкой в зубах, давно погасшей, зычно осведомился: «Ну, что тут у вас?». На его голос из недр квартиры тотчас вынырнул долговязый, но обладающий грацией балеруна юный лейтенант Куницын. «Взгляните сами, шеф. – Приглашающий жест. – Это что-то ненормальное. Абсолютный бред. Совершенно зверская расправа. Даже кошка что-то почуяла…» – «Какая кошка?» – «Соседская. Женщина, которая вызвала милицию, утверждает, что ее кошка обезумела возле двери этой квартиры и задала стрекача». – «А где она сейчас?» – «Кошка? Не знаю. Убежала». – «Женщина!» – «А-а. Я уже взял у нее показания, шеф. Сейчас ей оказывают медицинскую помощь». – «Что с ней?» – «Пыталась образумить кошку. Свидетельства чего остались у нее на лице». – «Вот только сумасшедших кошек мне не хватало».

Остапчук пошарил в карманах, вытащил спички и раскурил трубку. И только после этого привычного ритуала стронулся с места – осматривать место преступления.

В небольшой комнате, по обстановке – кабинете, работали фотограф, эксперт-криминалист и врач. Тело убитого оставалось нетронутым. Мужчина сидел за столом в неудобной позе. Туловище наклонено, голова на две трети покоится внутри разбитого монитора компьютера. На столе большая лужа крови. «Впечатляет. Определенно впечатляет». Старший следователь Остапчук не любил давать длинных комментариев. «Еще больше впечатляет, шеф, то, что дверь кабинета была заперта изнутри». – «Имитация?» – «Невозможно. Замок односторонний. Простая задвижка. Окно тоже наглухо закрыто. Потайные ходы исключаются». – «Классика». – «Шеф?» – «Я говорю – классика детектива. Убитый наедине со своим трупом. Замаливает грехи за закрытыми изнутри дверьми. Гена, что-нибудь определенное есть?»

По мнению Гены Лыкова, судебного медика, определенными в этой ситуации были только две вещи. Во-первых, монитор сначала опустили на голову жертвы, разумеется, с большим размахом и силой, а также с особой жестокостью, потом снова опустили на стол, вместе с головой. Во-вторых, сам себе нахлобучить на череп эту штуку мужчина не мог ни при каких обстоятельствах. Еще горстку вполне определенных вещей подкинул следователю Куницын. Убитый – доктор исторических наук, судя по библиотеке, специалист по культуре древней Индии, преподавал в частном гуманитарном университете, тридцать один год, женат, детей не имеет. Соседями в семейных ссорах и неладах замечен не был – совсем даже наоборот. Жена… теперь уже вдова – «небезызвестная писательша», как отрекомендовала ее пострадавшая владелица обезумевшей кошки, автор нескольких романов, работает в жанре мистического триллера. Местонахождение на момент убийства и по сию пору неизвестно.

«Док, могли вот это все проделать слабые женские руки?» – «Хм, ну, если сильно любящие руки, да в состоянии аффекта – теоретически могли». С серьезной миной на лице Лыков почесал подбородок. На днях ему предстояла процедура развода с женой, и эту долгую, шумную историю смаковали на десерт едва ли не во всех отделениях милиции города. «Лейтенант, объявите срочный розыск». – «Да, шеф». – «Денисов, заканчивайте тут. Тело можно уносить. И не забудьте приобщить к делу… мгм… орудие убийства».

После осмотра остальных помещений квартиры, во время которого Остапчук то и дело что-то бормотал себе под нос, лейтенант вновь был призван к ответу. «Ну, что там еще наплела вам озверевшая кошковладелица?» – «Шеф, это не она озверела, а ее домашнее животное». – «Неважно. Так что эта укротительница кошачьих показала?»

Почтенная старушка показала следующее: живет она на третьем этаже и через день выгуливает на поводке свою любимицу Симону. Возвращаясь сегодня как обычно с прогулки, она ровным счетом ничего не подозревала и предавалась мыслям о земляничном пироге, который ждал ее дома. Каково же было ее удивление, а затем и огорчение, когда обычно тихая и ласковая Симона вдруг встала на дыбы и наотрез отказалась сделать еще хоть шаг вперед. Произошло это как раз перед дверью квартиры на втором этаже, где живут «профессор» и его жена-«писательша». Озверевшая Симона начала рвать и метать, шипеть и рычать, совершенно как маленький лев. Когда же хозяйка попыталась успокоить ее и объяснить, что такое поведение для воспитанной сиамки неприлично и ужасно, кошечка вцепилась восемью передними когтями ей в нос и в ухо. Подвергнувшаяся предательскому нападению женщина от испуга выронила из рук поводок и завалилась на пол. В падении и позже в положении лежа ей открылась причина кошачьего неистовства: дверь означенной квартиры была наполовину отворена и оттуда разило чем-то очень нехорошим, прямо-таки жутью из квартиры тянуло…

В этом месте душераздирающего повествования Остапчук поднял брови, вынул трубку изо рта, издал многозначительное «Мгм» и снова взял мундштук в зубы.

Зайти в страшную квартиру истекающая кровью женщина не решилась. Кошки к тому времени след простыл. Таким образом на место происшествия была вызвана бригада скорой помощи, милиция и служба спасения. Последняя – на случай, если пришлось бы спасать откуда-нибудь перепуганную Симону. Но не найдя никаких объектов для спасения, в том числе и свихнувшейся сиамки, служба вскорости убыла. Милиции же пришлось посягнуть на частную собственность, высадив дверь кабинета, где и был обнаружен труп. Между прочим, оперативники, первыми попавшие в комнату, тоже испытали на себе некое мистическое потустороннее влияние, плохо поддающееся внятному словесному описанию.

«А вы, лейтенант?» – «Я, шеф?» – «Ваши ощущения?» Куницын криво ухмыльнулся. «Увидишь такое, и не то еще почудится. Но здесь явно поработал какой-то псих, а у них, – он пошевелил пальцами в воздухе, – очень нездоровая энергетика». – «Так вы считаете, животное среагировало не на мертвеца, а на убийцу? На нездоровый запах преступника?» – «Насколько мне известно, шеф, кошки на покойников не шипят и не рычат. Я бы даже сказал – наоборот». – «?» – «Когда я учился в школе, у нас в доме у соседей жил кот. Однажды, когда умерла моя бабушка, я застукал паршивца у нее в гробу – он там спал в ногах у покойницы». – «Лейтенант, если вы не в курсе, обычно принято считать, что кошки и собаки остро реагируют на насильственную смерть». Сообщив мнение науки подчиненному, Остапчук повернулся к нему спиной и направился к выходу из «нехорошей» квартиры. А лейтенант растерянно пробормотал вслед начальству: «Бабушке проломили голову террористы в банке, когда она получала пенсию. Ей не понравилось быть заложницей». Из внезапной растерянности его выдернул недовольный голос следователя. «Лейтенант, вы что, собираетесь до ночи тут столбом стоять? Опросите жильцов дома. Что видели, что слышали. И кстати, можете поинтересоваться у них поведением домашних животных на момент убийства и после. У кого они есть, конечно. Это обогатит вашу коллекцию зооисторий. И не забудьте про аквариумных рыбок и хомячков». – «Да, шеф».

И все-таки немедленно приступить к выполнению задания лейтенанту не удалось. Под давлением слезных просьб и молитвенных жестов он вынужден был принять у старушки Иванцовой, густо обклеенной пластырем, заявление о пропаже кошки. «Молодой человек, на вас все мои надежды, найдите ее». Пожилая женщина вздыхала и качала головой. «Симоночка еще молодая, жизни не знает, города тоже не знает. Попадет в плохую компанию. Испортят ее эти… уличные… вы меня понимаете?» Лейтенант все понимал и скрепя сердце дал согласие помочь горю. Иначе мольбы грозили затянуться надолго, и опрос возможных свидетелей автоматически отодвинулся бы как минимум на завтрашнее утро. «А я вам сейчас фотографии Симочки принесу и расскажу, что она любит, а что на дух не выносит. Вы не зайдете ко мне – там нам будет удобнее?… Эти ужасные события совсем меня…»

Днем позже в кабинете старшего следователя раздался тысяча первый за это утро телефонный звонок. Усталый, невыспавшийся Остапчук меланхолично сдернул проклятую трубку. «Да!.. Свидетель?… Сам пришел?… Ах, по радио… местные новости?… Давайте его сюда… И разыщите лейтенанта Куницына, пусть зайдет».

Три минуты спустя следователь уже беседовал со свидетелем Бессоновым – водителем такси, который накануне возил по городу возможную свидетельницу вчерашнего убийства и потенциальную подозреваемую в совершении оного. Иными словами – вдову, ибо к тому времени суток женщина была уже именно ею.

Чуть погодя в дверь кабинета просочился грациозный лейтенант Куницын с блокнотом в руках и молча занял свободный стул. В углу стрекотала клавишами машинистка. «Так вот, ехал я пустой как раз по той улице, и вдруг – она, малость не под колеса». – «Вы можете вспомнить в какое точно время это было?» – «Как не вспомнить. Отлично помню. Половина седьмого была. Ага. Вечера». Остапчук с лейтенантом сдержанно переглянулись, и Куницын чуть заметно кивнул головой, явно удовлетворенный: убийство произошло приблизительно в 18:20. «И вот. Смотрит по сторонам так… непонимающе. Явно не вникает, как здесь оказалась и вообще. Гляжу – крепко не в себе женщина. Сажаю в машину, спрашиваю, куда везти. Сам приглядываюсь – анфас очень знакомый оказался. А она и заявляет: к Минотавру, говорит, поехали. А сама такая… ну никакая…» – «Пьяная?» – «Да нет, не пьяная. Может, под дурью? В смысле, под кайфом. Вся какая-то…растерянная. Точно потерял ее кто-то. И вроде бы бредит: Минотавра… номер…центр, и опять про Минотавра. Нет такой улицы, говорю. И вдруг вспоминаю, где я ее видел. Да на книжках же! Фото автора на задках. „С ее романами вы не заснете до утра!“ У меня как раз одна такая в бардачке завалялась. Ну, думаю, творческий кризис у женщины. Бывает. Крыша легонечко съехала от ударного сочинительства, или чего там». – «Она что-нибудь еще говорила?» – «Еще?… А, да, какие-то цифры. Три и… один. Так и сказала: „Три и один. Тридцать один“. И все. Ну, в общем, я ее по улицам покатал, а потом она попросила остановить у забегаловки на берегу, „У папы Карло“, знаете? Я с нее деньги брать не стал, уж очень дама не в себе была, а только протянул ей эту книжку из бардачка. Автограф, не откажите, будьте любезны. Так она книжку в руках повертела, на свою фотку глянула и мне обратно протягивает: дескать, не понимаю о чем речь, вы меня с кем-то спутали. И убрела. А больше я ее не видел. Это правда, что она мужика своего грохнула? Это у нее точно от творческого кризиса. Решила, значит, попробовать, как оно на самом деле бывает, а не в писульках». – «Большое спасибо, Петр Степанович. Еще что-нибудь добавить желаете? Нет? Тогда подпишите здесь и здесь и можете быть свободны».

Свидетель удалился, гордый выполненным гражданским долгом. Остапчук расслабленно откинулся на спинку кресла, попыхивая трубкой. Машинистка тенью скользнула за дверь. «Как вам это нравится, лейтенант?» – «Бредоподобные изречения подозреваемой, шеф, полностью соответствуют характеру преступления. Нужно выписывать ордер на арест и психиатрическое обследование». – «Вы ее найдите сначала». Следователь цедил слова, явственно давая понять лейтенанту, что для ордера все еще нет никаких оснований, кроме простодушной убежденности водителя такси и его, Куницына, неумных силлогизмов. «Кстати, вы опросили соседей?» – «Да, шеф. Вы были правы. Правда, аквариумов и хомячков в доме никто не держит, но вот морская свинка, спаниэль по кличке Коклюш и дрессированные белые мыши определенно вели себя вчера вечером беспокойно и даже агрессивно. В общем, не так, как обычно». Остапчук задумчиво изрек свое любимое «мгм», и больше добавлять к нему ничего не стал. «Но никто из живущих в доме не видел ничего подозрительного. Равно как и не слышал. Шеф?» – «Идите, лейтенант. Работайте. Мне надо обдумать это дело. Слишком много в нем несуразностей».

«Что он называет несуразностями?» – недоуменно размышлял лейтенант Куницын, покидая кабинет начальства.

А несколько часов спустя Куницын, обильно жестикулируя от возбуждения, отчего казался балеруном, исполняющим стремительный и очень необычный танец рук, докладывал: «Шеф, ее нашли. Ходила по городу в явном беспамятстве. Сопротивления при задержании не оказала. Сотрудник автоинспекции, вызвавший наряд, сообщил: женщина сама подошла к нему и спросила про какую-то карту. Сказала, ей позарез нужна карта лабиринта. Зачем – объяснять не стала. Шеф, тут без освидетельствования не обойтись. Налицо явная шизофрения». – «Диагнозы, лейтенант, не в вашей компетенции. Где она сейчас?» – «Внизу. С ней Грушин. Как всегда, пытается любезничать. Отпечатки пальцев уже взяли». – «Так чего вы ждете? Немедленно ее сюда».

Остапчук задумчиво пыхнул трубкой и с усилием, отдуваясь, вынул себя из кресла. Эта женщина, которую он ни разу не видел и чьих книжек никогда не читал, заочно рождала в нем неопределенное томленье духа. К тому же отчего-то он был уверен, что неопределенность эта, невнятное коловращенье в мыслях не исчезнет ни после сегодняшней встречи, ни даже после десяти встреч.

Меланхолическим жестом Остапчук вытряхнул из трубки пепел, продул и принялся набивать ее заново. «Черт бы побрал эту бабу!»

«Прошу!» Куницын как истинный джентльмен и сотрудник органов пропустил даму вперед. Та замерла, едва войдя, и настороженно огляделась. Потом, увидев поблизости стул, переместилась на него каким-то текучим движением. Пролилась из одной точки пространства в другую и застыла, превратившись в ледяную скульптуру.

Остапчук, позабыв представиться, молча утихомиривал ветер в голове, вызванный появлением женщины. «Впечатляет. Определено впечатляет». Старший следователь забыл, что эти же самые слова он уже произносил, и совсем недавно, и именно в той самой «нехорошей» квартире. «Но уж красивой-то ее не назовешь. Так, есть что-то… своеобычное… мгм… ведьминское? Нет, другое… Не-по-нятно».

Разговор с подозреваемой длился не более пятнадцати минут. Ровно столько ему понадобилось, чтобы уяснить: разговор бессмыслен, он ничего не добьется. Абсолютно. Решительно ничего. Беспросветно. Как и подсказывало заранее чертово шестое чувство. «Что вы делали вчера вечером после восемнадцати часов?» – «Не помню». – «Кто убил вашего мужа?» – «Не знаю. Вы уверены, что у меня есть муж?» – «Был. Но его убили. Жестоко убили. Вчера. И вы в это время были дома». – «Я не помню. Я ничего не знаю». – «Ну хоть как ваше имя вы помните?» Пауза. Напряжение во взгляде. Страх. «Нет. Я не помню своего имени». – «Вас зовут Диана Димарина. Вы пишете книжки. У вас литературное реноме. Вы ничего этого не помните?!» – «Диана?…» Выдавила, будто ощупывала языком буквы и слоги. Удивление. Недоверие. Снова страх. «Это не мое имя. Я не чувствую его своим». – «Хорошо. Оставим это. Со своей биографией вы сможете ознакомиться позже, если в этом есть необходимость. А сейчас я хочу знать, зачем вам понадобился сразу после убийства вашего мужа Минотавр и кто это такой». – «Шеф, это из мифологии. Чудовище с головой быка…» – «Вас не спрашивают, лейтенант. Это я и без вас знаю. Госпожа Димарина, ответьте, кого или что вы имели в виду, говоря о Минотавре?» – «Я… я не помню». Виноватая полуулыбка, легкое пожатие плечами. Она не хитрила и не лгала – Остапчук это видел. С такими глазами не лгут. В ее взгляде сейчас не было ничего – только опустошенность. Почти стерильность. Из глаз ее смотрела душа, по которой прошлись ластиком, стерев все – прошлое, настоящее и, возможно, будущее. «А лабиринт? О какой карте вы спрашивали?» – «Лабиринт… Он вокруг. Он везде. Он вышел из ниоткуда. Как затонувший город появляется из волн и снова уходит в океан». – «Мгм… А где вы провели эту ночь?» – «Там. – Взмах рукой. – Улицы, парк, скамейки. Город. Я была в городе. Он похож на лабиринт. Но он не лабиринт. В городе спокойно. В лабиринте – нет. Хочется наружу. А он не пускает. Крепко держит». – «Шеф, по-моему, картина ясна. Это не в вашей компетенции». Лейтенант Куницын позволил себе отыграться. Его почти раздражало нежелание начальства признать очевидное – шизофрению, столь однозначно демонстрируемую женщиной. «Молодая, тридцати нет – а психушка уже обеспечена», – едва ли не с укоризной думал лейтенант, крепко убежденный в том, что любая психопатия – от распущенности, безответственности и отсутствия цели в жизни.

Остапчук молчал. Долго. Угрюмо. И даже колечки дыма, выпархивавшие из трубки, имели унылый и недовольный вид, точно говорили: «Не нравится нам эта ситуация. Очень неправильная ситуация. И убийство это, если уж на то пошло, тоже неправильное. А расхлебывать все равно придется – хоть первой попавшейся калошей». Умные колечки. Понимают, что к чему. В отличие от желторотого лейтенанта – с которым все-таки придется согласиться, как бы ни хотелось сделать обратное, отослав его вон из кабинета.

«Лейтенант, проводите госпожу Димарину в комнату отдыха и предоставьте ей все необходимое». – «Понял, шеф». – «Только не переусердствуйте. Иначе с вами картина тоже будет ясна. – Остапчук предпочитал оставлять последнее слово за собой. – Я доходчиво излагаю?» – «Вполне, шеф». – «Выполняйте».