Зов лабиринта

БРЕД ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

Пятнышко шрама было похоже на голову быка.

«Вы хотите сказать, что это я вас так?» Парень убрал руку со лба. «Вот черт, совсем забыл, что у тебя память отшибло… ой, извини… я просто слышал… убийство… такая глупость… то есть… в общем, дико жаль». – «Мне тоже. А как тебя зовут?» – «Сникерс. То есть так меня зовут друзья, и мне хватает». Ди скептически усмехнулась краешком губ. «Завидую. А за что я тебя?» Она показала глазами на бычью голову. Сникерс замялся. «Да в общем так, пустяки. Давай забудем?» – «А я уже забыла» – «Да? Это здорово. Значит, ты на меня не злишься?» – «Я тебя даже не знаю. Теперь». Сникерс как будто даже обрадовался этому и расцвел в улыбке до ушей. «Так давай знакомиться! Я – Сникерс. Живу тут недалеко. Вместе с… э-э… моим приятелем. Пошли к нам? Мы тебе свои стихи почитаем. И новые, и старые. Они тебе раньше нравились. Кажется».

Ди посмотрела на него в упор. Сникерс потупил взор и смущенно переступил с ноги на ногу. «А ты случайно не запал на меня? Если так, то сразу предупреждаю – это безнадежно». – «Нет, что ты. – Парень упрямо воротил глаза на сторону. – Мое сердце занято. Пойдем к нам, я вас познакомлю. Заново».

Ди не раздумывая согласилась – чтобы хоть на время забыть о лабиринте, отгородиться от него шторкой былой жизни в лице этого парня с шоколадным именем. Надо же – ему хватает! Как бы она хотела, чтобы и ей хватало ее теперешнего обгрызенного имени. Но почему-то не хватало. Чего-то недоставало. И кажется, очень многого. Ну почему одним нужно так мало, а другим приходится бесконечно рыскать в поисках многого?

Они пошли по улице. Сникерс жизнерадостно размахивал руками и рассказывал одну за другой истории про каких-то неведомых общих знакомых, про свою работу литературного, театрального и по совместительству рекламного агента, и про то, как грустно быть поэтом, которого почти не знают, потому что поэзия нынче никому, совершенно никому не нужна. Конъюнктура нынче не та, со вздохом подвел черту Сникерс. Ди что-то отвечала – что-то не слишком оригинальное и, скорее всего, банальное, потому что, по правде говоря, ей поэзия тоже сейчас была совсем ни к чему. Как и проза. Вот уже десять минут, пока они шли, сознание заполнялось малыми порциями тревоги. А потом количество перешло в новое качество и наружу выплеснулся страх.

«Послушай, ты ничего не замечаешь?» Сникерс оглянулся по сторонам. «Нет. А что? Хотя странно, мы уже должны были прийти. Тут же совсем близко». – «Вот именно. По-моему, мы заблудились». – «Как это заблудились? Я здесь каждый метр с детства наизусть знаю». – «Очень просто».

На самом деле они не заблудились. О нет. Просто Ди не договаривала, утаивая истину, осторожничала, боясь раскрыть карты перед этим хоть и ужасно милым, но таким далеким от нее, совсем чужим человеком.

Они не заблудились – они блуждали. Город, который раньше дарил покой, теперь вселял зыбкую тревожность. Он вдруг изменился. Перестал быть понятным – превратился с бессмысленность. В пустое нагромождение ходов, ответвлений, пересечений. По нему можно было блудить бесконечно – как по кругу, на каждом витке натыкаясь на уже виденное. Как в тихом омуте – проплывая на надувном матрасе мимо одних и тех же камышей – раз за разом. Другого там не дано.

«Ничего не понимаю. – Сникерс вытер испарину со лба. – Здесь был переулок. Куда он подевался? А тут… тут… не было этого… Я свихнулся, да?» – «Может быть. Как и я. Как и все тут. Город – творение человеческое. А то, что с ним сейчас, – результат коллективного бреда. Он болен. Он бредит». От вдруг навалившейся усталости Ди еле передвигала ноги. Голос звучал тускло, слова – почти невнятно. «Да нет же, нет же. Это просто… Ну, принцесса, ну пожалуйста, не спи, нам нужно выбраться отсюда. Это просто заколдованное место. Я понял. Ну, помнишь, как это там… „по кругу водят, ослепив и разума лишив“…» – «Вот-вот – лишив». Сникерс растерянно замолк. Они продолжали мерить улицы шагами. Он – вертя головой по сторонам, она – уткнувшись глазами в землю. Сникерс принялся бормотать что-то себе под нос. А Ди вдруг отчетливо захотелось перестать быть. Разве можно себе представить жизнь длиною в лабиринт? В котором, не исключено, нет того, что ищешь, – или не найдешь. Тогда все скитания окажутся нулем. Страшно платить такую цену за пустоту. Велик соблазн обрести ту же пустоту, не заплатив.

Вокруг ни души. Мертвая тишина. Собственных шагов – и тех не слышно.

А затем – внезапный, словно прорвавшийся из другого мира крик. «А я гляжу, вам понравилось круги наматывать». Сникерс подскочил на месте, задрал голову и истошно завопил: «Марсик, родной ты мой, как я рад слышать твой мужественный голос! Спаси нас скорее, мы потерялись!» Ди посмотрела наверх. Из окна чердачного этажа углового невысокого дома по пояс высовывалось бледное худое мужское тело. «Вход у вас перед носом. Нашли где теряться». Сникерс со счастливым лицом повернулся к Ди. «Это Марк. Мой друг. Я тебе о нем говорил. Мы живем вместе. И работаем тоже. Пойдем скорее». Ди безропотно двинулась следом. Сникерс тараторил без умолку, обрадованный спасением, изливая страхи, успевшие за это время обосноваться в его организме. «Я же говорил тебе, здесь совсем рядом. Не понимаю, как это я так облажался. Чепуху какую-то нес. Заколдованное место! Вот это да! Заколдованные места случаются только в голове. Я правильно говорю, принцесса?…» Ди почти не слушала его. Лифта в доме не было, они поднимались пешком. Потом она вспомнила. «Твой приятель… и есть тот, кем занято твое сердце?» Сникерс запнулся о ступеньку и растянулся на половину пролета. «Но ведь ты же не будешь говорить, что тебя тошнит от геев? Ты никогда раньше этого не говорила. А вообще-то… девушки мне тоже нравятся. Некоторые». – «Меня не тошнит от геев. В конце концов, я просто хочу чаю. Геи пьют чай?» – «Да. И кофе тоже. Они совсем как люди». В последних словах послышалась безумная грусть. «Интересно, за что все-таки я ему по лбу засандалила? – подумала Ди. – За „совсем как“? Или за „некоторых девушек“?»

«Мансарда свободных художников» оказалась уютным местечком. Не очень тесным и не очень великим. Сникерс познакомил Ди с Марсом. Тот был немного старше напарника и не так болтлив – скорее хранил немногословное достоинство. «Я искал вдохновения. Смотрел в окно. А там вы. Потом опять. Потом еще. На пятый раз у меня мозги закипели». И ушел заваривать чай, не требуя объяснений. Только бросил на Сникерса взгляд, обещающий многое и многое. Очевидно, знал о симпатиях партнера к «некоторым девушкам».

Ди плюхнулась на продавленную тахту. Сникерс неуклюже суетился, подбирал с пола рассыпанные листы бумаги с каракулями, несвежие носки, книжки и иную чепуху, коей не находилось другого места. «Ревнует он тебя?» Ди кивнула за стену, куда ушел Марс. «Еще как. Отелло ему в подметки не годится. А ты разве… А, ну да. Все время забываю… Марк после того случая сказал, что правильно ты мне влепила. А потом совсем расфилософствовался, и знаешь, что он мне сказал? Что это только начало. Что когда-нибудь нас, ну, мужчин, будет ждать расплата». – «А кто кредитор?» – «Женщины, конечно. Когда-нибудь они нас оседлают и запрягут, как тупых деревенских быков. А все почему? Да потому, что мы не принимаем их во внимание. Даже те, кто женится на них. А женщин надо принимать во внимание». Ди, прикрыв глаза и откинув голову, улыбалась. Цинично и блаженно. «Что же именно в женщинах нужно принимать во внимание?» – «Совсем не то, о чем ты подумала… Вот, а еще говорите, что это у мужиков одно на уме. А у вас-то самих больше одного, что ли?» – «У нас два – вместе с красивыми декорации к этому одному. Но счет равный, у вас тоже два – вместе с подсознательным страхом перед матриархатом. Перед возвращением в лоно Великой Матери. Даже если этого страха не видно и не слышно, он все равно там – в глубине. Такой чудненький прожорливый архетипчик. И когда-нибудь он выползет наружу. Да вы и сами поможете ему выползти – вот тогда-то мы вас и оседлаем, и запряжем». Сникерс смотрел на нее с недоверчивым, обалделым видом. Ди не выдержала, рассмеялась. «Я шучу, не бойся». – «А в прошлый раз ты тоже шутила?» Он потер шрам на лбу. «Не знаю. А что это было?» – «То, что нужно принимать во внимание в женщинах. Грубая психофизическая сила. Марк мне растолковал. Теперь я буду осторожнее с девушками».

Вернулся Марс, неся поднос с чашками, чайником и бутылкой коньяка. Сгрузил все на низкий столик, потом подошел к Сникерсу и обнял его за плечи, повернувшись к Ди. «Способный он у меня, правда? На лету схватывает. Ах ты, мой бычок неоседланный». Он нежно потрепал приятеля за волосы. На миг мелькнула розовая кожица шрама. Ди подумала, что он похож на клеймо – в форме бычьей головы. Удивилась совпадению. Но тотчас забыла о нем.

Почувствовав, что голодна, она накинулась на угощение – мелкое сладкое печенье и чипсы, сваленные горкой прямо на стол. На короткое время все проблемы отодвинулись в далекое далеко. Все трое весело болтали на бессмысленные темы, прихлебывали чай с коньяком и хрустели чипсами. Было безумно приятно просто сидеть, трепаться и ни о чем не думать. Вот только в какой-то момент Ди внезапно поняла, что чего-то ей не хватает. И благодушие пропало. Вместо него осталось какое-то свербящее желание. Перебрав в уме варианты, Ди пришла к выводу, что хочется ей, как ни странно, а может, и дико, надавать обоим друзьям по мордасам. Просто руки чешутся до чего хочется. Грубая психофизическая женская сила просилась наружу и, не получая выхода, разливалась мутной рекой тоски. Гнездышко однополой любви начало раздражать. Оно уже не казалось уютным. Наоборот – холодным, равнодушным. «Неужели все дело в том, что я хочу быть принятой во внимание? Именно мужское внимание? Да нет, чепуха, как можно хотеть, чтобы тебя любили, если сама не можешь любить? А как можно любить, если ты – никто? Просто нечем будет делиться с другим, нечего будет ему отдать».

С другой стороны, как никто может хотеть надраить кому-то морду? Что ей до этого «кого-то»?

Просто она сама не знает, чего хочет. Все дело в этом. В том, что ее шатает из стороны в сторону. Былинка на ветру. Ветер то к земле клонит, то в воздух швыряет. Ди вспомнила, как это называется на медицинском языке – маниакально-депрессивный синдром. Точь-в-точь: сначала застрелиться тянет, потом морду начистить кому-нибудь.

Чтобы не искушаться далее, Ди поспешно распрощалась с хозяевами «мансарды». Сникерс попытался было удержать ее, предложив послушать стихи. Но Ди не захотела облагораживать и обуздывать свои варварские порывы изящной словесностью. Здесь требовалось средство более радикальное.

И ее снова вынесло в город.

Город опять был самим собой – он больше не удерживал хаосом перепутанных улиц. Он давал зеленый свет. И все же что-то было не так. Что-то осталось. Какие-то обрывки бреда. А может, и не обрывки, а просто щупальца. Ди поняла это, когда увидела быка. Его везли по улице в открытом фургоне с высокими бортами. Животное стояло смирно и отрешенно глядело вдаль, на уходящий в небытие хвост дороги. «Бык. При чем тут бык?» – подумала Ди. И решила, что бык неспроста.

Потом ей попалась стайка мальчишек, играющих в рыцарей. На голове у одного из них было ведро, изображающее шлем – с отверстиями для глаз и короткими мощными рогами, обернутыми фольгой. Маленький Минотавр с жестяной головой быка.

Мальчишка остановился перед ней, помахал деревянным мечом, а потом с громогласным и торжествующим ревом бросился догонять остальных. С разбега вклинился в центр ватаги и начал рубить направо и налево. Атакуемые приняли вызов и разом загалдели, выкрикивая грозные боевые кличи.

Ди поспешила унести ноги с ристалища.

Нет, совсем неспроста в милиции спрашивали про Минотавра.

Снова зашевелилась, подняв голову, змея тревоги. Мысли заметались, ища убежища. Но его не было – не было защиты от реальности, превращающейся в многозначительную чепуху, в сумасшедшую рулетку, на которой раз за разом выпадает одно и то же число. Невозможно при этом не предположить, что крупье жульничает. За этой чепухой должен стоять кто-то. Или что-то. И это «что-то» – отнюдь не теория вероятности. Это похоже на разум – патологически страстный, азартный. Ум беспробудного картежника. Хронического игрока. Ум, любящий методичное безумие.

Ди попыталась поставить заслон, отгородиться от щупальцев бреда, жадно тянущихся к ее собственному разуму, к тонкому мостику над пропастью – сознанию. Она просто принялась наводить порядок – в голове и в городе. Читала названия улиц, вычерчивала по памяти цепочки кратчайших путей, выстраивала иерархию соотношений – площадь-проспект-улица-переулок. Простейшая картография для тех, кто не хочет, чтобы его мозги пошли вразнос.

Под табличкой «Площадь Гагарина» остановилась, копаясь в памяти. А через минуту уже уверенно искала дом номер двенадцать-три, где жила старая добрая подруга Матильда, ныне безвременно и прочно позабытая. Запомненный смутно номер квартиры подсказал консьерж.

«Диана, дорогая моя! Наконец-то ты вспомнила обо мне. Проходи, будь как дома и ни в чем себе не отказывай. Между прочим, у меня для тебя сюрприз… Что? Профиль императора?… Ах, Диана, я просто убита горем. Сергей оказался редкостным негодяем, даже хуже, чем Гришка, пришлось выгнать его, да не просто так, а с милицией, потому что он сам не хотел уходить. Представь себе, этот тип, этот проходимец, за которого я собиралась – о бог мой! – собиралась замуж, пытался склонить меня… в общем, неважно. Я уже забыла. И прошу тебя, не напоминай мне об этом. Это так… так ужасно, так вульгарно… Ну пойдем же, дорогая, мне хочется сделать тебе приятное».

Сюрприз сидел в кресле, держал бокал в руке и приветливо улыбался. Ди заметила, что в эти несколько дней времени он даром не терял – загорел пуще прежнего. А волосы от солнца, напротив, стали как будто еще светлее. Ник легко, одним рывком поднялся с кресла, подошел к Ди и молча поцеловал ей руку.

«Не ожидал. Признаться, я не надеялся на столь скорую встречу». – «Так уж и не ожидал? Я же сказала – не ищи меня». – «Ты не объяснила почему». – «Просто это… не имеет никакого смысла». – «Что именно?» – «Ничего. Вообще ничего. Налей мне что-нибудь».

«Дианочка, умоляю, не будь такой скукоженной. Здесь почти твой второй дом, а мы твои лучшие друзья. Правда, Нико? И нам больно смотреть, как ты запираешь себя на замок. Будь проще, дорогая. Позволь жизни самой решать твои проблемы. Так, между прочим, говорит мой психотерапевт, а уж он знает в этом толк, не мужчина, а целый сейф советов и рекомендаций на каждый день. Я бы его давно к рукам прибрала, чтобы он меня на ночь убаюкивал, да жаль, у него нетрадиционная ориентация. А Никита зашел просто по-дружески, поболтать. Не обвиняй его в том, что он преследует тебя. Боже, Диана, как тебе такое в голову могло прийти. Я просто не понимаю, как можно отказываться от такого… – Голос Матильды стал елейным до приторности. – Впрочем, если тебе все равно, я могла бы сама…» И она томно опустилась на подлокотный валик пухлого кресла, куда снова сел, вручив дамам по фужеру с шампанским, Никита. «Уверен, я не соответствую твоим взыскательным требованиям, прекрасная Мария». Ослепительная улыбка в виде компенсации и галантный чмок в руку. «Ох уж эти мужчины!»

Так же томно Матильда поднялась с валика, взяла со столика открытую коробку зефира и пересела на диван, к Ди. «Я бы на твоем месте, подруга, была с ним поосторожней. Ох, навидалась я таких сердцеедов. И хочется, и колется. И снова хочется». Матильда сбросила туфли и забралась на диван с ногами. Ди взяла зефирину и сделала то же самое. Если тебе предлагают уют – почему бы не воспользоваться этим? «Не думаю, что мое сердце осталось съедобным. Кажется, об него сейчас можно зубы сломать». Ответила не Матильде, а ему – глядя в глаза, упрямо, враждебно. Сейчас она сама кого угодно могла исколоть. Не человек, а кактус. Но Никита, казалось, не обратил на это внимания. Хочется женщине колючей побыть – пускай. Может, полегчает ей.

«Ты последовала моему совету, сменила жилье. Это правильно». Ди вспыхнула. «Сменила, но не потому, что ты так сказал». – «Это не имеет значения. Тебе нельзя было оставаться там, вот и все». По-видимому, его вообще ничем нельзя вывести из себя. Как кремень. «Ладно. Нельзя так нельзя. Какая разница». Успокоилась и умяла еще одну зефирину. Матильда стоически не встревала в их разговор, разглядывая лак на ногтях. Ди, заметив это, удостоверилась в том, что у этих двоих – заговор на ее счет, сколько б ни прикидывались они невинными и ни отговаривались случайностью. Ди встала и налила себе красного до самого верха бокала. Захотелось вдруг, чтобы закружилась голова и накатило беспричинное веселье.

«Ну, мне, к сожалению, пора, мои хорошие. Работа – хоть я ее и люблю, но черт бы ее побрал. Ник, оставляю свою лучшую подругу на твое попечение. Может, тебе удастся ее расшевелить. Раньше она не была такой замороженной букой. Диана, милая, я надеюсь на твое благоразумие. Бери от жизни все, что она тебе дает, и не упрямься. Не то заработаешь себе невроз, психоз…» – «…и дисбактериоз», – закончила за нее Ди и помахала Матильде рукой. «Ну вот, сама же все прекрасно понимаешь. Целую всех, меня здесь уже нет».

«Забавная у тебя подруга». – «Я ее знаю сейчас даже меньше, чем тебя. А как ты ее нашел? Вы раньше были знакомы?» Покачал головой. «Нет. А как нашел… Просто расспросил твоих знакомых». Ди сощурилась в усмешке. «И так далее. Чтобы найти тех знакомых, расспросил других знакомых, а чтобы выйти на этих, отыскал еще каких-нибудь. Сколько же у меня было знакомых? Неужто так много?» – «Порядком». Рассмеялся, уходя от ответа на невысказанный вопрос – зачем ему вообще понадобилось охотиться за ее бывшими приятелями. Она не настаивала – этих знакомств больше не существовало. А то, что он мог узнать от них о ней самой… так ведь той Дианы теперь тоже нет. И уже не будет. Будет другая – в любом случае. Он уже не может видеть ее насквозь, как при первой их встрече. Потому что она уже другая. У нее теперь есть то, о чем он не может знать. И никто не может. У нее есть микроскопический опыт нескольких дней иной жизни. И есть лабиринт. Подумав про лабиринт, Ди удивилась. А ведь это, пожалуй, сейчас единственное, о чем она может сказать «Это – я» и «Это мое». Единственное, что составляет сейчас ее суть, ее душу, ее «я». Это была чертовски странная мысль.

Ди потянулась к столу, чтобы поставить бокал. И не дотянувшись, оцепенела в шаткой позе. Голову будто тесным обручем сдавило, и в висках заломило. Она смотрела на вазу. Точнее, это был самый настоящий вазон, огромный, в метр высотой, пузатый. Он стоял в углу на полу и ничего в нем примечательного не было – Ди подумала, что Матильда наверняка использует эту уродливую штуку как мусорницу, – кроме одной вещи. Кроме стилизованной росписи a la Минойский Крит. На трех ярусах вазописи замерли в стремительном движении танца быки. Ловкие танцовщики, полуголые, с осиными талиями, уворачивались от смертоносных рогов, готовились прыгнуть на голову быка и, взлетев на спину мчащегося животного, демонстрировали свои акробатические таланты.

«Что ты там увидела? По-моему, жуткая дрянь». – «По-моему тоже. Не выношу быков». – «И поэтому смотришь на них так, что сейчас дыру прожжешь глазами?» Ди отвела взгляд от быков и поставила наконец бокал на стол. «Интересно, есть здесь что-нибудь покрепче?» – «Не знаю, но бар, кажется, вон там. У тебя расстроенный вид. Может, расскажешь?» Ди, не отвечая, открыла дверцу бара. Выбрала бутылку и вернулась на место. Плеснула огненную воду в бокал и сразу, в несколько глотков, выпила. «У тебя манеры алкоголички. Где ты этому научилась?» – «Отстань». Огрызнулась резко и раздраженно. Какого черта! Этот чистоплюй еще замечания будет ей делать. Попробовал бы сам оставаться в здравом уме и трезвой памяти, когда на пятки наступает самый что ни на есть бредовый бред. Галиматья какая-то. Откуда вдруг взялось столько быков, хороших и разных? «Извини. Я не хотел тебя оскорбить. Просто мне не нравится, когда женщина пьет водку». – «Мне тоже, к твоему сведению». – «У тебя есть причины делать это?» Ди молчала. Рассказывать она не собиралась. Чтобы не давать ему лишнего предлога для навязывания ей своей… дружбы. Другое дело, чт о он сам может рассказать. В конце концов, ей нужно знать, что с ней происходит – и с ней ли одной. Она колебалась. Но недолго. «Скажи, ты никогда не замечал, что… ну, что реальность как будто перестает быть сама по себе, и то, что в ней происходит… в общем, это глупо звучит, но как будто кто-то дирижирует всем этим. Реальностью. Изменяет ее произвольно. Я имею в виду не люди, а… другое. Только не вздумай усмехаться или заявлять, что мне нужно отдохнуть и расслабиться».

Но он был серьезен и если и растянул губы в улыбке, то лишь потому, что так, среди прочего, проявляла себя и его грусть. Легкая, улыбчивая дымка печали. «Замечал. И не один раз. Только не думай, что это происходит совсем без участия людей. Без них ничего бы не происходило». – «А они могут не знать об этом? О своем участии?» – «Могут и не знать. Но, видишь ли, незнание не освобождает от ответственности». Обдумывая эти слова, Ди автоматически налила себе еще и выпила, едва ли заметив свои действия. «Интересно, а зачем все это? В этом же нет никакого смысла. Просто глупость и подлость». – «Не глупость и не подлость. Смысл… смысл здесь нужно искать не там, где ты его ищешь, а с другого конца. Давно когда-то было сказано: „Горе миру от соблазна, ибо надобно прийти соблазнам. Но горе тому человеку, через которого соблазн приходит“. Об этом ты думаешь – о том, через кого это приходит?» Ди показалось, что его глаза протыкают ее насквозь. «Об этом или о другом, не все ли равно. Прекрати пилить меня глазами, я не на исповеди, а ты не священник. Вообще бессмысленный разговор. Не надо было начинать. Чушь. Бредняк». – «А что для тебя имеет смысл? Хоть что-нибудь есть?» Ди глубоко задумалась. Ей и самой было интересно – есть ли что-нибудь в мире и в жизни, что важно для нее? И по мере того как отпадали один за другим возможные варианты, она все больше мрачнела, впадая в зыбучесть пустоты и опьянения, увлекающих вниз, на дно.

Она взяла в руку бутылку и тупо глядя на нее сделала несколько глотков. «Ты сейчас напьешься. Лучше убери. Это тебе не поможет». – «А что поможет?» Ди перевела затуманенный взгляд на него. Его голос шел откуда-то издалека, и сам он стал далеким, воспринимаемым лишь как изображение на экране. И эта проекционная картинка чего-то хотела от нее, чего-то требовала. Ди стало смешно. Ей пришла в голову забавная мысль, что мир – это большой инкубатор, где вылупляются из совершенно одинаковых яиц совершенно одинаковые картинки, которые потом разбегаются кто куда и пытаются самовыражаться, делая вид, что они уникальны, что они индивидуальность. Сейчас эти попытки казались чудовищной чепухой. Нет никаких индивидуальностей и уникальностей. Нет единственностей и важностей. Есть лишь неотличимые одна от другой картинки. Множество, миллионы, мириады чепуховых картинок. Вот бутылка, вот рука, вот человек, он сидит напротив и задает дурацкие вопросы; а вон танцующие быки, они преследуют ее, чтобы подбросить к небу на вилах-рогах. За окном на картинку пролили чернила ночи, зато в милиции есть фотографии другой картинки – человека, засунувшего голову в нутро компьютерного монитора. И еще есть картинки уродов в большеголовых масках. И ее разбегающиеся, как тараканы, двойники, среди которых нет ее самой. Да, пожалуй, в этом мире нет одной-единственной картинки – ее самой. Но имеет ли смысл искать ее – ведь все картинки совершенно одинаковые, бери любую и цепляй себе на фасад. А не понравится – выбирай другую. Маски всесильны не потому ли, что не позволяют растрачиваться, пускать корни, прирастать душой к чему-то? Картинки же – а какая душа у картинок? Плоское изображение, цветистый наряд. Все.

Ди пьяно забормотала, глядя в пустоту. «Может, у тебя есть лекарство от однояйцевости? А то все какое-то… сливается в кучу. Как сиамские близнецы. Не отличишь верха от низа. Нет головы. Только ноги, руки, во все стороны. Где голова? Нету головы. Откусили. А без нее как же. – Она принялась хихикать и кривляться. – Всадники без головы. Камо грядеши. Поступь командора – это идут соблазны. Соблазны победят мир. Мир хочет быть побежденным соблазнами… Нет, ты не зови меня… ты, приторный тихоня… надсмотрщик… Вот зараза, все зовет и зовет. Хоть кирпичом по голове бей… Сама знаю, что твоя. Я – твоя. Обещана. Не нуди. И быков своих перестань мне подбрасывать. Дурацкие шуточки. Они же не цветы, чтоб дарить мне их в таких количествах. Нервируют… Поганый у тебя юмор. Все, убирайся. Надоел… Потом… все потом… ты отнял у меня имя… Уже забыла… мне все равно… я буду послушна, мой господин… С радостью…»

Бутылка выпала из руки. На пол пролилось несколько капель. Ди повалилась носом в диванный валик и заснула в скрюченной позе.

И увидела бычью голову.

Она надвигалась на нее в лабиринте, в полутемном коридоре, угрожающе целясь рогами. Голова была огромной, с косматой черной гривой, глаза смотрели дико, жадно, нетерпеливо.

А под головой – Ди заорала от ужаса – было человеческое тело. Совершенное и прекрасное. И это тело безропотно подчинялось безумию бычьих инстинктов – оно шло на нее, медленно, плавно, уверенно.

Ди повернулась и побежала. Все дальше, вглубь, в самое сердце лабиринта. Спасение должно быть там.

Оно было бы там.

Только у этого лабиринта не оказалось сердца. Ди без сил упала на пол и сжалась в комок.

Из полутьмы коридора приближалась тень с головой быка.

Крик застрял в пересохшем горле, и Ди подбросило на постели. Она резко села и помотала головой. По телу разливались истома и тяжесть – сон принес лишь усталость и тупую апатию. Голова была как чугунок.

Она огляделась. Вокруг была незнакомая обстановка. Секунду спустя сообразила, что это апартаменты Матильды. Она спала на диване, укрытая одеялом. Было тихо. Кажется, никого в доме. Ди проверила время – она проспала часов пятнадцать.

На столе – девственно чистом, без малейшего намека на вчерашнее распитие легких и крепких напитков – лежал клок бумаги. На нем лаконично, совсем не в Матильдином стиле выведено крупными буквами: «БУДЬ КАК ДОМА ДО ВЕЧЕРА». Ди усмехнулась. Прелестный образчик гостеприимной двусмысленности. Матильда приветливо-любвеобильная и Матильда прямолинейно-простодушная – которая из них оставила послание? Впрочем, какая разница. Ди решила, что уйдет, не дожидаясь вечера. Только приведет себя в порядок.

В ванной залезла под холодную воду. Стояла под леденящими душу струями, пока не прогнала тупую тяжесть из головы и не заморозила воспоминания о кошмаре. Потом вымыла волосы и высушилась феном. Им же и согрелась, огладив горячим воздухом всю себя. На кухне в холодильнике нашлись только бананы и разнообразные йогурты. По-видимому, Матильда ничем иным, кроме этого, да еще зефира, не питалась. Ди, не привередничая, существенно уменьшила запасы подруги.

Потом вернулась в гостиную и, осматриваясь, прошла по периметру, широко срезав угол, где стоял злосчастный вазон. Остановилась перед двумя миниатюрными книжными полками рядом с декоративным камином. Там вповалку лежали несколько выпусков женского журнала, книга рекордов Гинесса, справочник по диетам, Екклезиаст в подарочном издании, «Теория Хаоса» какого-то Бройлера и роман Дианы Димариной с картинкой на обложке, изображающей помесь пирамиды фараона с Вавилонской башней. Книжка магнитом потянула к себе. Может быть, здесь она найдет то, что ищет? Может, на этот раз маска окажется истинным лицом?

Ди с ногами забралась в кресло, открыла книжку.

Лабиринт уже ждал ее.

Она ступила внутрь него с затаенной надеждой и глухо грохочущим сердцем.