Зов лабиринта

ЭТОТ НОВЫЙ УДИВИТЕЛЬНЫЙ МИР

В любом лабиринте можно преследовать лишь две цели: во-первых, добраться до выхода, это очевидно, и во-вторых, найти центр лабиринта, или условный центр, определяемый наличием в нем какого-либо артефакта, живого или неживого. Все остальные цели являются иллюзиями в силу их производности от этих двух и несамостоятельности.

В любом случае, какая бы цель перед вами ни стояла, лабиринт придется пройти насквозь. От и до. Если бы это было не так, лабиринт представлял бы собой бессмысленное нагромождение пространственных объектов (ходов, тупиков, вилок, этажей и т. д.) и черную дыру потерянного времени. К счастью, с лабиринтами такого не случается – никто еще не называл их «бессмысленными» или, например, «чудовищными порождениями человеческой фантазии». Совсем наоборот: у каждой такой фантазии – своя, вполне конкретная и содержательная функция. Скажем, лабиринт в наиболее древнем его варианте служил сдерживающей силой для различных хтонических объектов, порождений матери-Земли или папы-Океана (каким был и знаменитый Минотавр, сын Посейдона). Позднее появились лабиринты для удовлетворения эстетической и интеллектуальной потребностей публики. А еще позднее лабиринты стали использоваться в качестве игрушек и в этой роли вновь вернулись к своему архетипическому инварианту – лабиринту, таящему внутри себя опасность хтонического типа. То есть монстров, которых нужно победить. При этом монстры могут быстро размножаться и иметь вполне человекообразные очертания. Но это сути не меняет – они предназначены для того, чтобы убивать, и этого достаточно.

Однако у лабиринтов всех типов есть общее свойство – их сверхзадача. Они существуют, чтобы впустить, но не выпустить. Как ни странно, именно это, а не что другое, придает им индивидуальность. Выполняя свою сверхзадачу, лабиринт приобретает черты личности – хитроумной, артистичной, умеющей очаровывать, иногда капризной, подчас коварной. (Все это, разумеется, в меру их возможностей – а они у каждого лабиринта свои). Бывают, например, лабиринты великодушные, бывают ленивые, но есть и злые, даже зловредные, или просто вредные. Существуют, правда, еще лабиринты никакие – равнодушные, бездарные, – но в эту категорию попадают только избытки поточного производства и откровенный брак.

Узнать характер лабиринта можно только хорошенько поплутав по нему. Определить одну из двух вышеуказанных целей, которая вам нужнее в данный момент (если она не задана заранее), – проще простого, здесь даже думать необязательно.

А вот вычислить цели, с которыми сам лабиринт затащил вас внутрь, – чего он хочет именно от вас, а не от любого другого, и что от вас требуется с его точки зрения– бывает весьма затруднительно. Сверхзадача сверхзадачей, но она слишком обширна, чтобы не требовать детализации. И здесь каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя лабиринт проявит изворотливость, изобретательность и недюжинные знания человеческой психологии. Иными словами, какой результат вы получите на выходе из лабиринта (если, конечно, доберетесь до выхода), сказать заранее невозможно. Может быть, он щедро вас одарит, а может, напротив, вы слишком многое там потеряете. В любом случае это целиком будет зависеть от вас. Лабиринт лишь предоставит все необходимые условия.

Ди шла по лабиринту. Наобум. Ни о чем не думая, просто позволяя этим гладким тоннелям, будто отполированным броненосными тушами монстров-лабиринтогрызов, увлекать себя все дальше и дальше.

Иногда попадались двери. Открыть их не получалось, Ди не находила ни замков, ни ключей. Тогда она шла дальше, тотчас забывая об этих дверях и находя другие, точно так же безуспешно пытаясь преодолеть их сопротивление. Что за ними скрывалось? Это было безразлично. Она просто проверяла любые возможности, предлагаемые лабиринтом.

Где-то у него должен быть выход. Нельзя подчиняться страху. Иначе никогда отсюда не выберешься.

И как ответ не то в голове, не то в воздухе прошелестело бархатистое: «А разве ты хочешь выйти отсюда? Разве тебе здесь плохо?» Тихий, ласковый, как прикосновение ангела, смех.

Ди замерла, прислушиваясь. Лабиринт был безмолвен. Но не слеп. Это она поняла только теперь. За ней следили. Очень внимательно – она почувствовала на себе чей-то взгляд, щекочущий, оглаживающий, как будто полирующий шершавую, неровную поверхность ее души.

«Да пошел ты. Плевать я на тебя хотела». Запихнула руки в карманы брюк и попыталась нарочито небрежной мальчишеской походкой продемонстрировать соглядатаю истинность своих слов. Хотя по-прежнему не знала, на кого именно нужно плевать. Наглец и не думал материализовываться или хотя бы называться. Он предпочитал досаждать анонимно, как безымянный чертик, вдруг выскакивающий из ниоткуда.

Демонстрация собственной независимости удалась. Но Ди знала, что этим не обманет соглядатая. Ему ничего не стоило пролезть сквозь оболочку слов и жестов в самое ее нутро – оголенное потерей «я», безопорностью, а значит, беззащитное. Поэтому она почти обрадовалась, когда, рванув очередную дверь, вдруг оказалась среди людей.

Почти – потому что люди выглядели ненастоящими. Анахронизмами. Тенями давно минувшего. Хотя и вполне живыми, временами даже упитанными тенями.

В первую минуту Ди остолбенело разглядывала их. Радость высвобождения из лабиринтных объятий сменялась чувствами человека, которого учат плавать методом выбрасывания из лодки вдали от берега. Изумление, паника, затем – бешеное желание выплыть и крепко въехать учителю по физиономии.

Во вторую минуту Ди обнаружила, что ее саму разглядывают с неменьшей остолбенелостью. Оно и понятно: то, что было на ней, скорей всего, для этих людей одеждой не являлось. По крайней мере, женской одеждой. Полюбовавшись на их пышные, совершенно не функциональные средневековые тряпки, Ди решила, что ей нужно срочно сменить гардероб. Иначе хлопот не оберешься – на некоторых лицах уже читалось ясное и выразительное «Эге, а не кликнуть ли кого надо?»

Широко и радостно улыбнувшись им всем, она попятилась. На грязной городской улице, мощеной булыжником, дома тесно лепились друг к дружке, но Ди повезло. Сбоку открылась щель между стенами, в которой при иных обстоятельствах она ни за что бы не признала проулок (в действительности это был даже не проулок, а нормальная средневековая улица в полтора метра шириной). Ди по-кошачьи метнулась туда.

Преследовать ее никто не стал. Звать милицию – в местном эквиваленте – тоже. Метров тридцать она проскакала вприпрыжку, стараясь не вляпаться в благоухающие дерьмом кучи и мутные заводи. На другом конце трещины между мрачно-унылыми домами показалась площадь. Единственным приличным строением из окружавших ее было то, что Ди определила как церковь. Впрочем, храм тоже имел скучный, вполне себе сиротский вид: вход заколочен досками, витражи заросли грязью, скаты портала обсиживали голуби. Возле церкви сгрудились горожане. Ди, поглазев по сторонам, подобралась поближе. Прижалась к стене соседнего здания, укрылась за выступом.

На ступеньках недействующего храма стоял нечесаный проповедник в драной рубахе до колен. Дикий облик его совсем не вязался со спокойной, уверенной манерой речи. Он обращался к горстке горожан, тревожно мнущихся и поминутно оглядывающихся, как какой-нибудь университетский богослов, читающий лекцию:

– Возжаждите поэтому познать самих себя, и вы познаете, что вы дети Отца всемогущего; и вы познаете, что вы в городе Бога, и вы – сам город Его…

Ди не слушала оборванца-проповедника. Она наблюдала за горожанами. Большей частью то были простолюдины, но мелькали среди них и шпаги, и шляпы с плюмажем, а в двух десятках шагов от крошечной толпы остановилась карета с гербами, и в окошке отодвинулась занавеска. Слушатели были неспокойны. Ди показалось, что они и рады бы внимать слову Божию, но чего-то боятся. И оттого все время настороженно озираются, как проказничающие школьники, которых вот-вот схватят за ухо и отведут к директору. С какого-то момента они и вовсе стали расползаться в стороны по одному – без оглядки и как будто пристыженно, делая вид, что оказались здесь случайно. Карета, громыхнув, укатилась. Ди попыталась отыскать причину этого стыдливого бегства и почти сразу нашла ее, упершись взглядом в жуткого урода. Он стоял в самом центре площади, как памятник, только без постамента, сложив руки на груди. Можно было бы утверждать, что он наблюдает за происходящим, если бы Ди не была уверена, что он пялится именно на нее. Пожалуй, даже заинтересованно пялится. Со вниманием, не обещающим ничего хорошего. От этого зрелища ее пробрал неприятный холодок. Присмотревшись, она поняла, что уродство человека – только маска, несоразмерно большая, отчего голова казалась в два раза крупнее положенного, а шеи вообще не было. С искаженными чертами, водянисто-бледная, безобразная маска. Ди стали понятны страхи горожан. При виде такого урода у кого хочешь душа в пятки обрушится. А если еще такие вот мордатые всем заправляют здесь, в этом городе, тогда и вовсе картина ясна.

Ди осторожно, по стеночке выбралась из своего ненадежного укрытия, нырнула за угол дома и пустилась наутек. И хотя топота чужих ног за спиной не было слышно, бежала она долго, распугивая и видом своим, и стремительностью неторопливых горожан. Остановило ее только большое людское скопление. Затерявшись в толпе, Ди облегченно перевела дыхание и осмотрелась. Как выяснилось, она попала на рыночную площадь. Вокруг кипела зычная купля-продажа, сновали безместные торговцы, звенели монеты, беззастенчиво нахваливался товар, шныряли жулики и переругивались все, кому не лень. Ди старалась быть незаметной и не наступать никому на ноги, но пару раз все же пришлось поймать на себе широкоразинутые взгляды. Немного потолкавшись, нашла нужный ряд. Здесь продавали шмотки. Она выбрала мужской темный плащ с застежкой у горла и шляпу с широкими, чуть загнутыми по бокам полями. Расплатилась золотым кольцом с безымянного пальца (символы из прошлой жизни теперь ни к чему).

В обновку облачилась прямо у прилавка, чем вызвала столбняк у торговца, и без того огорошенного диковинной бабой в штанах и с остриженными волосами.

Ди приложила палец к губам, сделав знак молчать, и жестами изобразила урода в маске. Торговец вытаращил глаза и согласно закивал. Ди надвинула шляпу пониже, а затем принялась энергично расталкивать толпу, выбираясь. И одновременно размышляла о том, что же такое она наплела на пальцах торговцу одеждой – счел ли он ее агентом образин или же напротив, беглянкой, а то и вовсе заговорщицей, разыскиваемой тайной полицией? Не побежит ли он во втором случае сейчас же доносить на нее? Последнее было бы совсем некстати. Ди начинала уже кое-как обвыкать в этом городе и совсем не хотела покидать его, спасаясь бегством. Да и куда бежать – обратно в лабиринт? Поди отыщи его теперь… Впрочем, она подозревала, что лабиринт сам ее найдет – как и прежде.

На ближайшей улочке она критически осмотрела себя в зеркальной глади первой попавшейся, судя по всему, непросыхающей никогда лужи. Конечно, обмануться ее теперешним видом мог только совсем слепой, но и на пришелицу невесть из каких полоумных краев она перестала быть похожей. А издалека тем паче любой бы здесь принял ее за местного бездельника, шатающегося по городу в поисках развлечений. Ди почувствовала себя увереннее в этих тряпках и даже как будто начала нравиться самой себе. Еще бы добавить широкий шарф до подбородка, перчатки и темные очки… стоп, с очками перебор, средневековье не знало такой роскоши как одежда для глаз, у них тут доподлинно глаза – зеркало души, и если кто-то их прячет, значит…

Да чтоб тебя!.. Ди не успела отскочить в сторону, и теперь половина содержимого лужи медленно стекала с ее обновы. Карета нагло прогрохотала дальше, даже не заметив учиненного безобразия. Ди, бормоча пожелания в адрес пижонов-лихачей, принялась отряхиваться и оттирать плевки грязи.

Когда закончила чиститься, волнение в луже улеглось, и Ди напоследок бросила взгляд на себя. То, что она узрела на мутной поверхности воды, поначалу несказанно удивило ее. Но затем, хорошенько подумав, она поняла, что ничего особенного в этом нет и разевать рот, собственно, не от чего.

В луже на ней теперь был не мужской плащ, а явственно женский, с капюшоном и другого цвета, светлый. Шляпы и вовсе след простыл. Но самым интересным оказалось то, что к ее отражению в луже подошли двое – по виду самые что ни на есть средневековые полицейские, в коротких, до пояса, доспехах, с алебардами, и сообщили, что решением городского совета она взята под стражу. Ди не нашла, что возразить на подобное заявление, только судорожно кивнула. Стражники повели ее по мостовой – один впереди, другой сзади, – не обращая внимания на зевак, увязавшихся следом…

С того самого момента, когда она попала сюда, Ди ожидала чего-то подобного. Едва вывалившись из лабиринта на улицы этой живой иллюстрации из учебника о вольных городах-коммунах, она непрестанно ловила на себе взгляды, исполненные самого безудержного подозрения и задумчивой хмурости. Вряд ли это могло быть вызвано одним лишь ее неприличным и непривычным для горожан видом. За столь очевидно враждебным отношением, должно быть, скрывалось что-то большее, нежели обычаи и приличия. И сейчас это большее наконец сцапало ее. Его, большее, не ввел в заблуждение, не перехитрил этот плащ, который она обменяла у какой-то шальной бабенки, польстившейся на обручальное кольцо. Конечно, это была глупость и пустая бравада – любоваться фонтаном на людной площади, одновременно пытаясь убедить себя, глядя на свое отражение в воде, что теперь-то она вполне сойдет за местную, хотя бы и чуток тронувшуюся умом. Но казниться уже поздно. Вполне вероятно, казнь ей и так обеспечат. Например, как иностранной шпионке.

Шагая под конвоем, Ди прислушивалась к обрывкам разговоров. Прохожие явно одобряли действия властей.

– Ведьму неместную…

– Ишь, баба в портках! Плащом прикрылась…

– На такую глянешь… всему, что брешут.

– …не брехун. Не знаешь, вот и молчи. Он моему зятю… как сказал, так и вышло.

– …объявить еретиком… да теперь, кажись, образумились.

– Славен Господь…

Шли долго. За это время Ди успела наслушаться всякого – и о себе, и о подробностях личной жизни самих зевак, и о ценах на сукно, и даже о супруге одного из членов городского Совета, которая в тягости уже в девятый раз, вот только отец ребенка вовсе не сеньор Томмази, это всем известно, кроме него самого, а некто по имени… И лишь о фобиях горожан сами горожане предпочитали либо умалчивать, либо говорить намеками, понятными только им. Ди была обескуражена. Неужто все дело в их суеверности и тривиальной охоте на ведьм? А с другой стороны, сгореть на костре по обвинению в колдовстве и ереси – это совсем не тривиальность. Это гораздо хуже.

Шествие по городу в сопровождении неразговорчивых алебардщиков и болтливых бездельников завершилось у входа в некрасивое угрюмое здание казенного облика. По виду – нечто среднее между ратушей и тюрьмой. Оказалось – городская управа. С поспешностью, совсем несвойственной присутственным местам, Ди увели сначала в крошечное помещение без окон, где протомили, ничего не объясняя, довольно долго, а оттуда – в большую залу с высоченным потолком. Здесь было много кресел по периметру и в центре, в сторонке возвышался «президиум» с огромным столом, а стены украшали росписи со сценами загробного суда, воздаяния грешникам, раскаяний и мучений в аду.

Ди догадалась, что сейчас ее, вероятно, будут судить. Служка, который привел ее сюда, усадил арестантку на табурет поблизости от возвышения. По бокам встала стража – уже без алебард, но с короткими, будто урезанными мечами.

Зала быстро заполнялась: почтенными старцами, высокородными юношами, просто знатными горожанами. Места за столом заняли трое судей в мантиях и чудных шапках. Последним в зал суда ступил сухонький старичок в облачении церковного иерарха. Ди решила, что это здешний епископ и главным обвинителем будет он. Но скоро поняла, что ошиблась.

Главным обвинителем был назван город – в лице своих жителей.

Худой, как палка, длинноногий, вертлявый человек, которого Ди сочла чем-то вроде распорядителя суда и окрестила про себя «Цаплей», велел ей встать и ничего не утаивая отвечать на вопросы обвинения. Ди поднялась и выразила согласие ответить на все вопросы достойного собрания. Однако в ту же минуту стало очевидно, что сделать это будет совсем непросто. Почти невозможно. На первый же вопрос: «Кто ты и как попала в наш город?» – Ди не сумела бы честно ответить при всем желании. В своем родном городе она была теперь никем, а в этом еще не успела стать кем-то. Сюда ее привел лабиринт, но что он такое и где находится, Бог его ведает. Помянешь эдакое – достойное собрание вмиг приговорит к сожжению за кумовство с дьяволом.

Ди вздохнула поглубже и принялась плести несусветицу.

– Мое имя Ди Меридор д’Альвецци. Я прибыла в ваш город по поручению моего отца Бартоломео Фрагонара д’Альвецци, купца первой гильдии из Московии, а также по собственному желанию повидать мир, узреть его прославленные города, испробовать обычаи чужедальних земель. Поручение же почтенного родителя моего состояло в том, чтобы вызнать о делах торговли в ваших краях – что здесь ценится и чем живут люди, богаты ли земли и обильно ли рождают, ловки ли здешние купцы и можно ли иметь с ними честное компанейское дело. А в город я попала как все – через ворота.

Ее рассказ вызвал мерный гул голосов в зале. Старики оглаживали бороды, неодобрительно качая головами, юноши во все глаза таращились на редкостную гостью, просто знатные горожане недоверчиво усмехались в усы. На ухо епископу что-то шептал церковный служка.

– Ди Меридор д’Альвецци – если твое имя действительно таково, – ты говоришь неправду. Ни по законам Божеским, ни по человеческим такого не бывает, чтобы отец отправлял дочь в дальние земли одну, без сопровождения охраны, слуг, женской челяди и проверенной компаньонки – если только сей отец не есть сумасшедший, богоотступник, погрязший в пороках вольнодумец. А окромя того, и Божеские, и людские законы предписывают женщине быть хозяйкой дома, любить и уважать мужа и рожать ему детей, а не разгуливать по свету в мужском обличье и вмешиваться в дела, коими искони занимается мужчина и в коих женщина от сотворенья мира ничего не смыслит. Твои слова лживы, и это зачтется тебе в окончательном приговоре.

Ди слушала человека-цаплю с интересом. С достойной удивления легкостью он определил ее место в мире и в жизни, тем самым предложив ответ на заданный им же вопрос о том, кто она. В общем не такой уж плохой вариант. Наверное, если бы она жила здесь, в их мире, такая формула ее вполне бы устраивала. Но Ди пришла сюда из другого мира, а там установлены иные правила. И правила эти таковы, что там, в ее мире, нужно четко знать не столько свое место (это всего лишь половина необходимой формулы, да и то не самая сложная), сколько свою цель. Иначе просто пойдешь ко дну. Утонешь в собственной ненужности – самому себе и другим в равной степени.

В сущности, ненужность и есть главное правило ее мира. Абсолютно незнакомое здешним жителям, собравшимся судить ее и приговаривать. Они все нужны Богу Единому, и этим все сказано. Даже ведьмы и те здесь необходимы – для острастки. Счастливые все-таки люди. Наверное.

Тем временем город приступил к обвинению Ди Меридор д’Альвецци, предъявляя череду свидетелей и пострадавших. Их по одному вызывал человек-цапля, просил назвать имя и род занятий, предупреждал о воздаянии за клевету и требовал присягнуть правде на кресте. Затем шли вопросы и рассказы очевидцев. Совершенно правдивые – в этом у Ди не было никаких сомнений.

Например, торговец сеном обвинил «эту пришлую простигосподи» в том, что она своим безбожным видом так напугала его кобылу, что безмозглая скотина попыталась сесть на телегу, в которую была впряжена, а когда у нее этого не получилось, отдавила своему хозяину левую ногу. В доказательство сеноторговец предъявил суду костыль и обмотанную тряпьем ступню. Суд счел доказательства истинными.

Подмастерье сапожника поведал поучительную историю о том, как, увидев «етту девку», столь сильно поразился ее обличью, что поначалу даже принял за ангела, каковые ангелы, как известно, бесполы и ничуть не похожи ни на мужчину, ни на женщину. Удивление его было велико настолько, что этим не преминула воспользоваться подлая оса, влетевшая парню в разинутый от благоговения рот и оный рот без промедления ужалившая. Доказательство – распухшую щеку – суд засвидетельствовал как очевидное.

Жена пивовара, по словам ее мужа, от зрелища нечистой силы, разгуливающей по городу, разродилась недоношенным младенцем и, кажется, малость повихнулась. Ребенок и роженица суду представлены не были, вместо них достоверность рассказа подтвердила повитуха, принимавшая роды.

И еще много их было, прошедших мимо Ди с обвинениями, – честных горожан, работящих и добропорядочных членов общины, которых она своим явлением отрывала от дел, подвергала опасности, вводила в заблуждения и в соблазн. А напоследок – как главный козырь – в зал суда были призваны старшины всех городских застав. Один за другим они заявили, что женщина по имени Ди Меридор д’Альвецци в регистрационные книги въезжающих в город занесена не была, пошлину не платила, а значит, и через ворота не проходила.

Отпустив последнего свидетеля, человек-цапля с торжествующим видом обратился к судьям:

– Не кажется ли вам, ваши степенства, что сказанного здесь вполне достаточно для наиопределеннейших выводов? Мы все здесь убедились в том, что эта женщина, именующая себя Ди Меридор д’Альвецци, не только отъявленная лгунья и возмутительница порядка, не поминая уже о неуважении ею людских приличий и добродетелей, но также злокозненное существо, причастное творениям диавола и богомерзкому колдовству! Простой смертной не под силу проникнуть в город невидимой, простая богобоязненная смертная не будет применять для этого бесовские способы перемещения. А если она не ведьма, то как смогла за столь короткий срок переполошить почти весь город и перепугать добрую его половину, вот о чем стоило бы задуматься, ваши достопочтенные степенства! Все собравшиеся здесь достойнейшие граждане города ждут вашего справедливого, милосердного и богоугодного решения.

Ди ожидала аплодисментов оратору за его пламенную речь, но, очевидно, здесь это было не принято. Несколько минут, пока судьи за столом совещались, в зале стояла шепотливая тишина, нарушаемая скрипом кресел, жужжанием мух и сопением кого-то из почтенных старцев.

Потом один из судей огласил приговор.

Поименованная Ди Меридор д’Альвецци, признанная свободным судом виновной, объявляется доказанной ведьмой и передается в ведение Святейшей церкви для получения оной церковью собственного признания ведьмы в связи с дьяволом, раскаяния и последующего очищения огнем.

Ди медленно соображала. Голова горела, и мысли были неповоротливы. Кажется, ее теперь будут пытать, чтобы добыть признание? Испанские сапоги, кипящюю воду в горло и все такое. А потом, когда она превратится в бессмысленный кусок мяса, отдадут на съедение огню. Кто бы мог подумать, что ее ожидает столь бесславный конец – в венчике ведьмы!

Ди хотела было закатить истерику, завопить, что она не ведьма и знать не знает никакого дьявола, что просто потеряла память и поэтому не может сказать им, кто она, откуда и почему… и вдруг осеклась, так и не открыв рта. Если она не знает доподлинно, кто она, то как может быть уверенной в том, что она не ведьма?

«Вот именно, милая моя ведьмочка», – подтвердил с легким смешком невидимый соглядатай и незваный утешитель.

Но Ди было не до него. Ей вообще стало ни до чего. В голове запульсировали два вынырнувших откуда-то слова: «Мерзость запустения». Тот, кто это сказал, знал, о чем говорил. Наверняка ему было известно, как это бывает – когда рушится с треском последний бастион, на котором еще что-то держалось, и наступает конец всему. Остаются голые руины и дымок разрухи над ними.

Как выводили из судилища, запомнилось плохо. Когда она вновь обрела способность здраво мыслить и ориентироваться, увидела вокруг только каменные стены, солому на холодном полу да окошко размером с кулак под самым потолком. Узница сгребла солому в кучу, скорчилась на ней, поджав коленки, и закрыла глаза.

Вот ты и стала «кем-то», Ди. Как и хотела. Но ведьмы долго не живут. Их сжигают на костре.

Только какое это теперь имеет значение? Жить с ведовской мерзостью внутри… Это стоит огня.