Зов лабиринта

ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Очередная колымага едва не облила ее снова грязной мутью лужи. На этот раз удалось миновать душа, и вслед за этим до Ди вдруг дошло, что она уже довольно долго пялится в лужу, ничего там не видя. Водная гладь опустела после того, как фальшивое отражение увели двое хмырей с алебардами. Ждать появления в луже чего-то еще, вроде возвращения двойника, было бессмысленно.

Ди побрела дальше по улице. Да, удивляться тут, естественно, нечему. С некоторых пор в ней живет не одна она, а целых две. Или больше. И каждая претендует на первенство, топит других и диктует ей свои требования. Собственно, даже непонятно кому «ей». Скорее всего, кто из этих «двойников» временно оказывался наверху, тот и был «ею». А сейчас вот один из них решил погулять – пожить собственной жизнь. Так что тут странного?

Это просто-напросто малоприятно.

Отвратительно.

По правде говоря, невыносимо мерзопакостно.

Если ты потерял себя, будь готов к худшему – к тому, что твоих «я» окажется многое множество. Но тебя самого среди них все равно не будет.

Чтобы унять отвращение, Ди глазела по сторонам. Вокруг текла неспешная жизнь, полная чувства собственного достоинства. У этой жизни не было цели, ей не надо было спрашивать себя «зачем?», отсутствовала необходимость вместить в свои пределы больше, чем можно. Она текла ради самой себя, потому что так уж повелось. Ради того, чтобы у каждой вещи было свое место, имя и срок. В этом мире ни одна вещь не могла лишиться памяти и потерять имя. Все, что нужно, здесь знал каждый закоулок, каждый камень, и сам воздух был напоен именами вещей – тем, что в мире Ди называли малопонятным и неопределенным словом «традиция». Здесь традицию понимать не требовалось, здесь ею просто жили и дышали. Тут даже лошади, впряженные в телеги, своим видом говорили: «Да, я рабочая скотина, и мне это по душе, потому что я знаю, кто я и что мне нужно делать. А кто скажет, что это противно лошадиной природе и называется рабской психологией, примитивным мышлением и зашоренным сознанием, того я сейчас копытом приголублю».

Но тут в благостные впечатления Ди вклинилась картинка-воспоминание – человек в маске урода. Ни маска, ни уродство не вязались здесь, в этом мире, ни с чем. И еще заколоченный храм. И пугливая настороженность горожан. Какая-то неправильность проникла сюда и принялась исподволь подгрызать основание здешнего порядка. Какая-то внешняя сила, прикрывающаяся уродством. Или же безобразная сама по себе.

Но маски… почему маски?

«Потому что маски всесильны».

Опять он. Вкрадчивый шорох затяжного осеннего дождя. Напоминает. Приучает. Ветром в спину подталкивает.

Ди готова была поверить ему. Более того – довериться. Только понимала: это желание – тоже от него, пришлое, навязанное. Потому медлила и сомневалась. И боялась.

Внезапно над головой что-то прошелестело. Птица с бумажными крыльями, трепещущими на ветру. Ди задрала голову. В тот же миг к ногам упал сложенный лист. Большой, плотный, согнутый в четверик. Ди нагнулась и подняла. Похоже на старинный пергамен. Потрепан на сгибах, затерт, края оплыли. Она развернула находку.

Карта? Выполнена с большим тщанием и искусством. План города – этого или другого, Бог ведает. Окружен стеной, четверо ворот. По всему телу города рассыпаны родинки – одинаковые значки, похожие на виселицы с незанятыми еще петлями. И ни одной надписи.

Ди глянула вверх. Может, тут вообще вместо птиц летают по небу стайки пергаменов? И поискав глазами, обомлела. На крыше дома в несколько этажей дрались… боролись… или убивали друг друга? двое. Один – в безобразной маске. Он был явно мощнее противника и наносил удары размеренно, почти играючи, тесня беднягу к карнизу. У того уже не осталось сил отбиваться. В последнюю секунду он оглянулся, чтобы беспомощно посмотреть вниз, на улицу, заметил Ди с пергаменом в руках и хрипло крикнул:

– Ухо… – Заканчивал он уже в воздухе, сброшенный крепким ударом урода: – диииииии.

Как будто по имени ее звал, моля о чем-то.

Ди не видела, как тело стукнулось о землю, слышала лишь глухой шмяк – ее ошарашенный взгляд поймал и не отпускал человек в маске. Она нервно сглотнула и мелко затряслась – дрожь завладела всем телом, от кончиков пальцев до затылка. Она поняла: ему нужна карта, и никакие препятствия не помешают ему взять требуемое. Так что лучше отдать прямо сейчас. Она протянула было руку, показывая, что согласна вернуть не ей принадлежащее, но вдруг ее резко дернули за эту самую руку и куда-то поволокли. Она не сопротивлялась.

– Ты что, одурела, Нира? Бежим скорее. Дай сюда это.

Человек, утащивший ее с улицы в грязный вонючий проулок, выхватил карту и на бегу запихнул себе за пазуху. Ди бежала за ним, как преданная жена за мужем, не отставая ни на шаг, – они перепрыгивали через кучи помоев, затопленные жижей канавы, продирались между стенами тесно стоящих домов, ныряли под низкие арки, перелезали через ограды. Наконец, оставив позади изрядное количество кварталов, трущоб и подворотен, беглецы перешли на шаг. Ди, отдышавшись, смогла разглядеть своего спасителя. Обычный небогатый горожанин: поношенная, кой-где с заплатами одежда, сбитые сапоги, соломенная (и по виду, и по цвету) шевелюра, грубые черты лица.

– Чего ты на него так вытаращилась там? И что это на тебе за наряд? Где ты это взяла, Нира?

– Я… я не знаю. Я ничего не помню. Как тебя зовут?

– Джекоб. Тебя что, огрели бревном по макушке? Тебя не было два дня. Мы думали, тебя схватили… Э, а что ты сделала со своими волосами? Ты теперь смешно выглядишь, Нира.

– А меня…Нира – это кто?

– Э-э, бедная Нира, твое дело и впрямь плохо. Как же это с тобой случилось?

– Не знаю. Наверное, огрели. Но шишек вроде нет.

Ди сняла шляпу и пощупала затылок рукой – входила в роль. Такой случай упускать нельзя, если сам город предлагает ей место среди своих жителей.

– Что ж делать-то? – Джекоб поковырял в ухе. – Совсем ничегошеньки не помнишь?

– Совсем. Джекоб, расскажи, кто я?

– Ты? Ну… ты – Нира. Мужа у тебя нет. Но зато есть мы. И нас много. Ну… в общем, нужно бы побольше… Мы делаем общее дело. Вот, вроде все рассказал.

– А это дело, какое оно?

– Оно… ну, мы… мы боремся. За свободу. Вот какое. Но это тайна. Свобода не живет без тайны, – это он произнес почти с гордостью. Слова были явно чужими, заученными. – Ты, Нира, это… или сама давай вспоминай, что к чему, или… в общем, я этого говорить не должен. Про это у нас другие говорят. Кому положено. И когда положено.

– Ладно.

Смутно шевельнулась мысль о том, что подпольщицей быть как-то неохота. Но ничего другого пока не предвиделось, а сейчас неразумно было бы упускать возможность узнать побольше.

– А люди в масках, эти страшилы – кто они?

– Это не люди, это… ну как их… сущности, вот. У них нет имен. Они служат своему богу и носят маски, потому что у них нет лиц. Они называют этого бога Ди и в честь него устраивают карнавалы. Завтра как раз начнется карнавал. У тебя сейчас глаза вывалятся. Ты чего, Нира? Ровно уксусу глотнула.

– Ди? А-а… что это за бог такой?

– Это тебе лучше у них самих спросить. Если не боишься. Они позакрывали все церкви, но это как раз и ничего… Слушай, Нира, а ты не притворяешься? Может, ты меня разыгрываешь? Или что похуже?

Посмотрел на нее с подозрением, как если бы вдруг спохватился – а не наплел ли чего лишнего?

– Что похуже? – Попыталась скрыть растерянность небрежным пожатием плеч.

– Ну-у, не знаю. Уж очень это все странно. Как ты там оказалась, на той улице, по которой мы с Филемоном уходили? Жаль Филемона. Хороший он был… И зачем тебе понадобилось парнем выряжаться? Странно, и все тут.

– Странно, – согласилась Ди. – Но я же не виновата в том, что это странно, правда?

– Кто тебя знает, Нира, что у тебя на уме. Ты какая-то дикая. Всегда была. Я, конечно, скажу нашим, как нашел тебя и что ты обеспамятела вдруг, а дальше уже не мое дело. Выпутывайся сама. Вот. Пришли.

Он постучал в дверь приземистого, вытянувшегося кишкой дома. Им открыла заспанная неопрятная старуха – бормотнув что-то неприветливое, она уползла обратно в темный угол, где у нее, видимо, была устроена лежанка. Затворив дверь, Джекоб повел Ди вглубь дома. Они поднялись на второй этаж и долго пробирались по узким длинным коридорам, то и дело натыкаясь в полутьме на груды хлама (а может, и не хлама), чьи-то ноги и шнырявших повсюду кошек. Ди как могла запоминала дорогу, чтобы иметь возможность отступления.

Наконец Джекоб выстучал условный знак на плотно притертой к проему двери и, когда та открылась, втащил вдруг заробевшую Ди внутрь. Здесь горели масляные лампы, было душно и тесно. Окна отсутствовали, либо их чем-то прикрыли. Мужчина с густо заросшим лицом пристально оглядел Ди и без выражения приветствовал ее:

– А, Нира… Явилась. Что это с тобой?

За нее ответил Джекоб, как и обещал:

– Арчер, она вроде того… на память ослабела. Головой, видать, стукнулась. На образину пялилась, как маленькая. Пришлось силой уволакивать.

– С этим потом. О деле говори. Где Филемон?

– Филемон мертв, мир его праху. Образина за нами увязался. Я ушел, Филемон успел только карту мне отдать. Вот.

Он вытащил из-под рубахи пергамен и протянул бородатому. Тот жадно вцепился в добычу и, разворачивая на ходу, перешел в соседнюю комнатушку. Там сидели еще двое подпольщиков.

Ди внезапно стало скучно. Ее предоставили самой себе – видимо, эта непонятная Нира котировалась здесь невысоко. Чем она вообще могла тут заниматься? Дарить за так любовь братьям по оружию? Стряпать, обстирывать? Или что-то из их «общего дела» перепадало и ей?

Джекоб, как был, в одежде и сапогах, растянулся в углу на тюфяке и через пару минут уже прихрапывал. Кажется, скорбеть по Филемону здесь никто не собирался. Ди выбрала местечко почище и поуютней – на груде тряпья у дальней стены – и пристроилась там. Что делать, было непонятно, но, наверное, ломать на этот счет голову не стоило. Как-нибудь все само образуется, решила она, как образовывалось до сих пор. Хотя сейчас это «само» совсем не нравилось ей. Это место и эти люди не вызывали ни симпатии, ни интереса. «Карбонарии, – внутренне морщась, думала Ди. – Революционеры доморощенные. Тайное братство тайной свободы. Которую никто не видел и не увидит. Ее же попросту не существует. Потому и тайная». В принадлежности этих людей этому городу также была какая-то неправильность – как если бы за ними тоже стояла некая внешняя сила, любящая уродство и плодящая его в прогрессии. Только здесь, за спинами «карбонариев» она действовала тоньше, искуснее, скрытнее. Она не запугивала мирный люд уродами с крепкими мышцами. Она просто варила сладкую отраву для массового употребления.

За стенкой вполголоса разговаривали бородатый Арчер и двое его соратников. Ди невольно прислушивалась, собирая просеенные сквозь храп Джекоба кусочки фраз.

– …одновременно… вот здесь, здесь, еще тут и у складов…

– …оповестить… не успеем…

– …удобный случай… завтра вечером… карнавал… другого ждать три месяца…

– …выходы из города будут перекрыты… они знают, что план у нас… Филемон… дьявол, как не вовремя…

– …пятые врата… вот бы отыскать их.

– …бабьи сказки…

– …легенда… дед сказывал… пятые – врата бессмертия… были в каждом из городов Круга…

– …где нынче те города.

– …зачем те, если есть этот…

– …блажь… не мути воду, Северин.

– …карнавал… сигнал…

– …Нира… приглядеть… чудить стала… творится с девкой…

Один из троих подошел к проему и оглядел комнатку, где сидела Ди и сопел Джекоб. Ди притворилась спящей. «Карбонарий» прихлопнул дверь, лишив возможности подслушивать. Нимало не досадуя на это, она свернулась калачиком, укрылась плащом и попыталась собрать разбегающиеся мысли.

«Карбонарии» вызывали зевоту, это во-первых. Ни они ей не нужны, ни она им, получается, тоже – рады будут избавиться. Вопрос лишь в том, насколько радикальным способом – это во-вторых. А в-третьих… в-третьих, она, кажется, снова, становится «никем». Побыла простушкой Нирой – и будет. Надо уносить ноги, покуда вообще жива.

Проба маски – вот что это такое. Первая попытка всмятку. Этому, выходит, тоже надо учиться – приклеивать личину так, чтобы не сваливалась.

Ну и в-четвертых. Карнавал. От упоминания о нем кровь начинала струиться по жилам быстрее, вольнее, веселее. Вот куда ей надо – на карнавал. Выплеснуться вместе с ним на улицы, затеряться в его водоворотах, отдаться на волю безудержной стихии. Раствориться в ней и забыть о себе. Точнее, себя. Ди удивленно проговорила эти два слова вслух: «Забыть себя», вдруг ощутив кровное родство карнавальной стихии и собственного беспамятства. И странно, нелепо подумалось: она хочет избавиться от бремени одного, уйдя с головой в другое – тождественное первому.

Удобное объяснение сыскалось быстро: подобное лечится подобным. «Умница», – четко прозвучала в голове ласковая похвала Надоеды. «Без тебя знаю». Все же не стоит позволять ему слишком многое. Чтобы не распоясался. В тихом омуте, знаете ли…

Желание уйти из смрадного «подполья» наливалось жаром в течение вот уже часа, пока Ди возлежала на тряпье у стены. И внезапно, в одну секунду прорвалось наружу рекой. До этого вялая, на полпути к сонному сопению, она вдруг вскочила, напялила шляпу и, даже не оглядевшись напоследок, резво скакнула вон из конуры заговорщиков.

Путь на улицу удалось найти не сразу – только много раз кряду изнасиловав собственную память и способность ориентироваться в пространстве. Когда, наконец, вдохнула полную грудь здешнего особенного уличного воздуха (в нем носились тысячи органических запахов), то вдруг подумала, что ей, верно, на роду написано – бродить по лабиринтам, разгадывая их. Такой вот ей талант достался из множества существующих в природе. Непонятная все-таки штука – талант. То ли ты его используешь, то ли он тебя – загоняя, к примеру, в какой-нибудь лабиринт. У которого, может, и выхода-то нет.

На город наступала ночь, выслав вперед сумеречный авангард. Фонари здесь если и водились, то очень редкие. Ди какое-то время бесцельно мерила шагами улицы, потом опомнилась и принялась высматривать место для ночлега, пока еще не совсем стемнело.

Вконец умаявшись, забилась в какую-то щель и тотчас заснула.

Разбудил ее тихий, осторожный скрежет железной двери. Ди открыла глаза и, вспомнив о давешнем кошмаре, резко приняла сидячее положение.

– Эй! Ты здесь?

В полумгле слабо различалась фигура человека.

– Где же мне еще быть? Я хоть и ведьма, но проходить сквозь стены не умею. Только летать на метле.

– Так ты правда ведьма?… – Молчание и затем торжественное: – Значит, так тому и быть.

– Чему быть? – недовольно буркнула Ди. – Очищающему костру? Это я и без тебя знаю. Ходят тут, будят в такую рань. Кто мне теперь скажет, что там было дальше в моем сне? Может, ты скажешь, а?

– Нет, – испуганно помотал головой.

Остатки сна слетели сами собой. Ди повнимательнее пригляделась к фигуре. Эге, да он ее по-настоящему боится.

– Да не трясись ты так. Я тебя не съем. Слишком костлявый. Ну давай, зови ваших заплечных мастеров. Поболтаем.

– Не нужно никого звать. Я пришел, чтобы освободить тебя. Надо спешить, пока не очнулась стража. Я украл у них ключи.

– Зачем? – оторопела Ди. Мысль о спасении отошла куда-то на задний план, затмившись очевидной нелепостью действий этого дрожащего от страха храбреца. Однако в ответе уже не было необходимости. Она догадалась – этому малому что-то нужно от нее. Специфически ведьминское. Час от часу не легче – теперь вместо признания в связях с дьяволом от нее потребуют чудес. Хуже того – черной магии. Ди едва не перекрестилась, чураясь напасти, но вспомнила, что в Бога как будто не верует. Хороша она была бы в глазах своего спасителя – ведьма, торопливо осеняющая себя крестом. Со смеху помереть можно. Или со страху.

– Можешь не отвечать. Пойдем. В худшем случае тебя сожгут вместе со мной. Мне-то рисковать нечем.

Она поднялась с кучи соломы, где спала, взяла малого за руку и повела, как ребенка. Он послушно затопал рядом.

– Эй, как тебя. Во-первых, не топай, как слон, а то нас сейчас быстренько вернут обратно на сеновал. А во-вторых, кто должен дорогу показывать? Я тут не местная, порядков не знаю.

Малый боязливо высвободил руку и махнул вперед.

– Туда надо. Я подсыпал страже в питье одуряющего порошка, они ничего не услышат. Но его хватит ненадолго. У задних ворот я оставил воз с тюками. Спрячешься под ними.

– Очень любезно с твоей стороны. Надеюсь, тюки не с камнями?

– Нет, с крапивой. Учитель заготавливает ее каждый год. Крапива хороша от ломоты в костях и суставах, от боли в пояснице, помогает при геморрое, лихорадках, малокровии, лечит желчный пузырь, облысение и не дает оскудевать молоку у кормящих грудью женщин.

На слове «крапива» Ди забыла сделать следующий шаг и лекцию по траволечению выслушала стоя столбом. Очень удивленным столбом. Обескураженным и растерянным.

– Крапивой? Ты что, с ума сошел? У тебя вообще все дома, а? По-твоему, мне нужно обложиться крапивой и терпеть это издевательство, пока ты меня будешь увозить отсюда?

Парень смотрел на нее непонимающе, часто моргая.

– Да. Нужно. Чтобы никто тебя не увидел. Если увидят, тогда все пропало. Пойдем. Надо торопиться.

Ди, не отвечая, стронулась с места. Спорить бесполезно. У этого малого гвоздь в голове – его ничем не прошибешь и не собьешь. Втолковывает ей очевидные вещи с таким видом, будто с приветом из них двоих именно она, а не он. Наверняка за спасение потребует от нее чего-нибудь в том же полоумно-несгибаемом духе. Чего-нибудь до жути героического. До идиотизма великого и прекрасного. Вроде испытания первой в мире летательной машины, созданной им же. Ведьма же – в случае чего что с ней сделается! Пересядет на метлу, если какие неполадки в технике обнаружатся.

Пока беглецы пробирались из подвалов городской управы к черному выходу, Ди успела рассмотреть спутника и задать пару общих вопросов. Парень был молод, лет двадцати, имел простодушный взгляд и очень усталый вид. Впечатление изможденности усиливала нездоровая худоба. Из его коротких ответов Ди узнала, что зовут его Ансельм и что он ученик лекаря, пользующегося в городе славой особого рода. Но какого такого особого выяснить не успела. Малый по-простецки нелюбезно попросил ее закрыть рот и держаться позади него, не отставая ни на шаг. Ди тотчас заткнулась и, пристроившись у парня за спиной, принялась сосредоточенно размышлять о том, что эта тощая спина – ее последняя надежда и опора, но, увы, в случае чего спрятаться за ней будет невозможно. Уж очень ее спаситель походил на выпускника концлагеря.

Хозяйственное подворье управы было залито серой предутренней мглой. Впрочем, как и весь город. Ансельм и Ди тенями переплыли открытое пространство и шмыгнули за калитку. Тотчас раздалось приветственное фырканье лошади. Ди без слов забралась в телегу и зарылась в тюки. Против ожидания они оказались не жгучими, к тому же на ней был плащ из грубой ткани. Тюремщики не польстились на ведьмину одежку.

Под равномерное подпрыгиванье телеги она задремала. Но тот диковинный сон, вышитый тонкой нитью по тревожной канве неведомого и спугнутый простаком Ансельмом, к ней больше не вернулся.

– Эй, проснись! Приехали. Можешь вылезать.

Продрав глаза, Ди вынырнула из-под огромного тюка. Телега стояла в каком-то дворе. Вокруг бродили куры, беспокойно квохча, их лениво обнюхивал беспородный пес, а невдалеке развалилась тучная хавронья и грела пятачок на только-только показавшемся солнце.

Ди спрыгнула на землю. Ансельм, опасливо оглядываясь по сторонам, поспешно затащил ее в дом.

– Чье это хозяйство? Твоего лекаря?

– Нет. Учитель только держит здесь комнаты. А хозяйка – вдова. Она не любопытна и не будет мешать. Но соседям лучше не показываться на глаза. Они болтливы и зловредны.

Ансельм шел впереди, знакомя с обстановкой.

– Это личные покои учителя. А здесь он принимает страждущих. Тут сплю я. А ты можешь расположиться вот здесь. Мы храним тут все, что нужно в работе. Я принесу тюфяков, вот и будет тебе постель.

Крохотное помещение выглядело как средневековая аптека: полки, шкафчики, подставки с банками, коробочками, горшочками, разнообразными склянками, мешочками. Мази, притирания, зелья, порошки, травы в пучках, сосуды с разноцветными жидкостями. И над всем этим стоял густой, непередаваемо вонючий запах нетрадиционной, на две трети суеверной медицины. Ди недовольно сморщилась.

– А сушеных пиявок и жабьего экстракта у вас тут нет?

Ансельм развел руками.

– Эти ингредиенты не входят в число лекарских. Они более надобны при ведовстве. Но если все это понадобится тебе, я попробую раздобыть.

На его лице проступило столь отчетливое выражение самоотверженности пополам с пугливым отвращением, что Ди проявила милость:

– Не надо. Обойдусь. А вообще-то, с чего ты взял, что я собираюсь здесь жить? Ты меня вызволил, за это спасибо, но если ты считаешь, что теперь я раба твоих прихотей, то ты ошибаешься.

Ансельм тупо смотрел на нее долгих полминуты, потом внезапно рухнул на колени. Ди вздрогнула – невозможно было ожидать от этого простоватого на вид парня подобных трагических жестов.

– Не уходи. Ты должна спасти учителя. Только ты можешь это сделать, – взмолился он.

– А что с ним? – осторожно поинтересовалась Ди. – Болен, при смерти, безнадежно влюблен? Я, знаешь ли, ведьма необычная, у меня особый профиль. Подобными пустяками не занимаюсь, хотя, конечно, извини, для тебя это, очевидно, совсем не пустяки.

Ансельм затряс головой.

– Не пустяки, совсем не пустяки, учитель мне как отец родной, без него я пропаду, по миру пойду, не выучился я еще лекарскому делу, а другое, чем учитель славу стяжал, и вовсе мне не дано. А что до особости твоей ведовской, так это и хорошо, здесь как раз особость надобна, дело-то нешутейное, немалое. Не болен мой учитель, и не при смерти, хвала Господу, и тоской любовной не исходит. Другое тут… ох, совсем другое. Учитель человек непростой, сеньоры нобили на него давно зуб точат, говорят, смущает покой города, да и Святая Церковь туда же, вот-вот в ереси обвинят, а учитель-то мой, Бог свидетель, чист как ангел, а что дар ему такой ниспослан, так это…

– Стоп! – Ди повелительно вскинула руки. От этого страстного излияния у нее закружилась голова. Выслушивать долгие путаные речи на пустой желудок – нелегкая работенка. – Не тарахти так. Я ничего не понимаю в твоей слезной болтовне. И встань с колен сейчас же. Я не дева Мария, чтобы на меня молиться, я всего лишь… гм… кстати, зови меня Ди. Давай так. Сейчас ты мне принесешь что-нибудь в рот кинуть. Да и тебе тоже, я гляжу, не помешает проглотить кабанчика-другого. Уж больно ты тощий. Что, учитель на голодном пайке держит? Ладно, можешь не отвечать, это я так. А потом ты мне расскажешь про свою беду. Внятно и по порядку. И без мелодраматических жестов. Идет?

– Кто идет?

Он дернулся, в тревоге оборачиваясь к двери.

– Никто не идет, балда. Я спрашиваю – согласен?

– Как странно ты говоришь. Твои слова не всегда понятны. Они как будто… ненастоящие.

Ди пожала плечами.

– Изъясняться можно, остальное неважно. Ну что, так и будем без толку друг на дружку глазеть? Я есть хочу, если ты еще не понял. Неси сюда все, что найдешь.

– Ага. Я мигом.

Ансельм резво вскочил с колен и бросился добывать еду.

Ди, удрученно повздыхав, принялась устраиваться в отведенных ей покоях: отыскала скамеечку, с помощью которой здесь добирались до верхних полок и подвешенных веников травы, протерла ее какой-то заскорузлой тряпкой и, свернув плащ, соорудила отдаленное подобие пуфика. Потом с большим трудом – через батарею склянок на широком столе – дотянулась до пыльного малюсенького окошка и решительно выдрала его из рамы. Внутрь сразу хлынула уличная свежесть. Ди с наслаждением вдыхала утреннюю прохладцу – воздух показался упоительно вкусным.

Вернулся Ансельм. Принес хлеб, вареные яйца, завернутые в тряпицу, большой кусок сыра, горшок с похлебкой, теплый на ощупь, и бутыль с вином. Ди обрушилась на еду. Чуть погодя, сметя большую часть угощения, заметила, что сам Ансельм ничего не ест, только смотрит на нее с боязливым трепетом.

– Что, опасаешься вкушать хлеб вместе с ведьмой? – спросила с набитым ртом.

Он сморгнул, ничего не ответив.

– В общем-то, правильно делаешь. Молодец. Ведьма, дружок, это коварная штука. Она, к примеру, сама может не подозревать, что она ведьма. А пагуба через нее все равно идет. Вот я, скажем, тоже ни сном, ни духом… В общем, ладно. Это мои проблемы. А ты давай выкладывай свои. Что тут у вас стряслось.

Ансельм послушно приступил к рассказу.

– Учитель мой хоть и простой лекарь, но наделен щедрой Божьей милостью. Даровано ему умение прорицать будущее, прозревать в его туманной мгле знаки и толковать их, приоткрывая завесу грядущего. Его так и кличут – Януарий-предсказатель. Многие к нему приходят, просят открыть будущее, поведать судьбу, дать совет, как избежать несчастий.

– И что, сбывается предсказанное? – не утерпела Ди.

Ансельм скромно потупил взор.

– О да. Учитель стяжал славу непревзойденного прорицателя. Что ни изречет – то и происходит. Но кое-кто считает, что в этом ему помогает сам хозяин преисподней, что учитель продал душу бесу в обмен на дар ясновидения. Вельможные господа терпели бы его у себя под боком, ведь учитель оказывал услуги некоторым сеньорам из городского совета и те были довольны его речениями. Но когда учитель во всеуслышание предсказал скорую гибель города, тут даже милостиво настроенные к нему впали в великое раздражение. Учителя вызвали на Совет и сделали строгое внушение.

Ансельм печально вздохнул.

– Только ведь мой учитель несгибаем, как дворцовая башня. Если что сказал – назад не возьмет. И продолжал настаивать на своем. Городу суждена погибель от чужедальней женщины, которая явит себя как вспышка молнии – внезапно, величаво, гневно.

Еще один вздох – и еще более печальный.

– И вот она явила себя.

Ди потребовалось какое-то время, чтобы догадаться о смысле преданного по-собачьи взгляда, которым Ансельм одарил ее после этих слов.

– Я??!!

Унылый кивок головой:

– Ты. Ты пришла – учителя схватили средь бела дня, как последнего разбойника. И я остался один. Теперь ты должна вызволить его.

Ди, оглушенная грохотом колесницы судьбы, ошеломленно повторяла:

– Я?! Почему?!

И тут до нее дошло. Глаза чуть не выпрыгнули из орбит.

– Меня арестовали из-за предсказания твоего лекаря?!

– Предсказания того, кто ясно читает книгу будущего, – с явной патетикой в голосе возразил Ансельм.

– И судили… потому что хотели… ликвидировать меня?! Теперь понятно, почему это выглядело так… так фальшиво. Так надуманно и бездарно. А им, оказывается, просто нужен был предлог, совершенно любой?!

Ди сжала ладонями виски.

– У меня сейчас голова треснет.

Она схватила недопитую бутыль с вином и отхлебнула добрую четверть литра.

– А зачем им понадобился твой ясноглазец?

Ансельм понурил голову.

– Не знаю. Может быть, они хотели посрамить его, отправив на костер вместе с тобой – той, которую он напророчил городу.

– Чтобы показать всем, как ловко они обвели за нос судьбу-злодейку? – Ди нервно рассмеялась. – А ты взял, да и увел у них из-под носа главный козырь? А кстати, почему бы тебе было не умыкнуть из темницы своего возлюбленного учителя, вместо того чтобы спасать неизвестно зачем пришлую ведьму, которая к тому же должна наслать пагубу на твой город? Чего ради ты рисковал, вытаскивая меня, рыцарь-спаситель?

Ансельм еще ниже опустил голову и тихо проговорил:

– Ради пагубы. Ты должна предать город гибели, как и было сказано.

С минуту Ди соображала, настороженно, почти с испугом глядя на полоумного ученика лекаря. Потом выдавила:

– Ты в своем уме, мальчик? Зачем тебе это надо? Месть? Ты не слишком ли много на себя берешь?

Ансельм решительно замотал головой.

– Нет. Нет. Учитель говорил, что месть – ядовитая жаба, к ней нельзя прикасаться. Я не мстить хочу, я просто…

Закусил губу, точно боясь проговориться.

– Что – просто?

Ди взяла его за подбородок и требовательно заглянула в глаза. Зажмурившись, он выдохнул:

– Предсказание должно сбыться, чего бы мне это ни стоило. Иначе учитель будет опозорен и слава его изойдет червоточинами.

Ди оценивающе смотрела на него, складывая воедино мелкие детали его поведения и слов.

– Ты очень любишь своего учителя?

Ансельм внезапно усмехнулся.

– Если бы не любил, он бы не был тем, кто он сейчас.

– А ты не так прост, я гляжу. Ну-ка, скажи-ка, милый преданный Ансельм, – все остальные предсказания твоего учителя тоже сбывались твоими заботами?

Она все еще держала его за подбородок, властно требуя ответов на свои вопросы, – стращала ведьминским взглядом. Ансельм закивал, подтверждая догадку. Только сейчас Ди заметила, что парня бьет крупная дрожь. Но не отпустила, а напротив, сильнее сжала его нижнюю челюсть.

– Тебя заставлял делать это твой учитель? Знаешь ли, это называется мошенничество.

– Нет. Нет, – Ансельм испуганно завращал глазами. – Он ничего не знает. Это я. Сам. Учитель не должен знать об этом. Смилуйся, госпожа Ди! Если он узнает, то выгонит меня.

– Ну, для этого ему еще нужно выйти из тюрьмы живым и невредимым. Перестань трястись. Я не собираюсь ничего говорить твоему учителю, можешь не бояться. Лучше расскажи, как ты это делал. Очень интересно.

Она наконец отпустила беднягу и даже отодвинулась от него, чтобы он успокоился и расслабился. «Хороша ведьма! – думала она, устраиваясь на своем самодельном пуфике. – Запугала мальчика чуть не до смерти».

– Ну… как делал, – Ансельм робко пожал плечами. – Обыкновенно. Скажет, к примеру, учитель булочнику, что тот скоро найдет у себя во дворе припрятанный горшок золота. А купцу Фьезоле напророчит потерю нажитого потом и кровью. Ну и…

– Понятно, – Ди вдруг стало весело. – И ты одним махом двоих убивахом. А если бы попался на краже? Забили бы ведь, а? Или собаками затравили?

– Все в руце Божией, – Ансельм смиренно возвел очи горе. – Только Господь благоволит моему учителю. И от той благодати перепадало и мне, грешному. Или вот еще. Скажет кому-нибудь, что вскорости надо тому ждать убытка от огня.

– И ты ничтоже сумняшеся устраиваешь красивый такой, аккуратный пожар. Нехорошо это, дружище Ансельм. Ой как нехорошо.

Ансельм дрожать перестал и теперь только удрученно вздыхал: мол, что поделать, работа такая, поневоле приходится брать грех на душу. Слово-то ведь учителя – закон. Сказано – сделано.

– А вот еще какое дело было. Сеньора Луиджи Берталуччо обделил Господь детьми. За восемь лет так и не смогла его жена понести. В нем ли порча, в ней ли – неведомо. И пришел сеньор Берталуччо к учителю судьбу пытать – родит ли ему жена наконец наследника или лучше другую взять, а эту прогнать? А учитель ему и говорит: жену гнать не нужно, не по-христиански это, да и для беспокою нет причин – зачнет она не далее трех месяцев и через год родит сеньору здоровенького младенца.

– И ты… – Ди прыснула со смеху.

Ансельм скромно отвел глаза на сторону.

– Над сеньорой Берталуччо мне пришлось трудиться несколько недель – пока не стали явственны признаки тягости. Ее муж весьма доволен сыном.

– Понятно теперь, почему ты такой тощий и изможденный, – отсмеявшись, сказала Ди. – Нелегкая работа – судьбу ковать? Да еще и не свою, а чужую.

– Нелегкая, – снова вздохнув, согласился Ансельм. – Но навести пагубу на целый город мне не под силу.

И опять уставился на Ди преданным, умоляющим взглядом.

– Для тебя не имеет значения, что ты сам живешь в этом городе? Ты готов погибнуть сам и погубить своего учителя только ради его репутации? У тебя, дружок, точно голова не в порядке.

– На все воля Божья. Погибну – так тому и быть. Спасусь – и учителя спасу. Этот город не мой и не его. Мы люди вольные, к одному месту надолго не прирастаем.

– Так ведь тут не Божья воля получается, а твоя. С Господом Богом себя равняешь, а, стойкий оловянный солдатик Ансельм? Я вообще-то не специалист, но по-моему у вас это должно считаться богомерзкой ересью.

Ансельм подавленно молчал, покоряясь приговору.

– Да ладно. Судить тебя я не собираюсь. Саму вроде бы на том же повязали… А мы с тобой недурная парочка, да? Ведьма и еретик. Только видишь ли, милый мой мальчик. Я хоть и ведьма, но с гневающимся богом мне не сравниться. Это только он может содомы и гоморры одним взглядом испепелять.

– Ты отказываешься? – пролепетал побледневший Ансельм. – Но учитель, мой учитель, они убьют его, опозорят…

Из глаз его покатились крупные слезы – через несколько секунд он уже рыдал, закрыв лицо руками.

Ди растерялась. Ей было и жаль этого невесть что возомнившего о себе мальчишку, и в то же время совсем не хотелось участвовать в его нелепых затеях. Вот так в один прекрасный день судьба стучит в твою дверь и предлагает погубить целый город. А на вопрос «для чего?» дает невразумительный ответ «так надо». Или того хуже – «там видно будет». Ди уже знала, что отвертеться ей не удастся. И не в том дело, что она обязана этому малому жизнью. А в том… дело-то все в том…

Тут она поняла – в чем. Будто внезапно распахнулась некая потайная дверка, и в хлынувшем ярком свете все встало на свои места.

Все дело в сне. Он приснился ей в подвале городской управы. На какое-то время она забыла о нем, а теперь вспомнила – и поразилась. Собственно, сон состоял не из видений. Ей приснилась мысль. Алогичное, иррациональное рассуждение о необходимости разрушить город и выстроить его заново. Это будет тот же самый город, но одновременно и другой. Во сне к ней пришло понимание – вся жизнь состоит из таких разрушений и восстановлений. Весь смысл ее – в этих тонких переходах, переливах и почти незаметных нюансах. Две вещи, два явления, две величины – вроде бы и одинаковы, кажется, что не отличишь друг от друга. Но нет. Они разные, они разведены на противоположные полюса. И только нутром можно почуять, какая из них тебе нужнее, какая – правильнее. А еще Ди поняла, что город, который нужно разрушить и возродить, – она сама. Этот микроскопический бунт против собственной природы и есть человеческая жизнь.

– Ансельм! – сказала строго, даже с пафосом. – Перестань реветь, как бегемот в брачный период. Я не отказываюсь. Я… попробую.

Ансельм издал радостный вопль и вновь повалился на колени – на сей раз со счастливой, хотя и мокрой от слез, физиономией. Ди едва удалось отбиться от его рьяных попыток обнять ее ноги.