Зримая тьма

ГЛАВА XIV

Я добрался до кафе «Спорт» без особых затруднений. Теренс ожидал меня, сидя за столиком на улице. Я незаметно проскользнул мимо него и направился к телефону, чтобы позвонить в лагерь и сообщить Джи Джи о положении дел.

Джи Джи поинтересовался, нет ли в городе волнений.

— Ничего особенного, — сказал я. — Только в арабской части ставят на улицах заграждения. В остальном как будто все в порядке. Множество зевак, вроде нас с Теренсом. На перекрестках установили шлагбаумы, чтобы никто из участников похорон не пробрался в город. Я только что был у одного моего арабского друга и слышал, как звучит наш дар арабской общине. Сначала мне показалось, что это сигнал воздушной тревоги.

— Что ваш друг обо всем этом думает?

— Он думает, что из этого ничего не выйдет.

— Вот как? Послушайте-ка: полчаса назад мне звонил некто Фиоре и выразил уверенность, что я окажу ему содействие в расследовании, которое он ведет от имени комитета гражданской обороны или чего-то в этом роде. Я ответил, что в настоящее время не могу ничего придумать, чтобы оправдать его уверенность. Тогда этот тип сказал, что, учитывая ряд заявлений о причастности некоторых наших арабских рабочих к делу об убийстве Жозефа, он просит принять его, с тем чтобы лично представить мне свои полномочия, и надеется, что я не буду возражать против проведения расследования в лагере. Как вам это нравится? Фиоре добавил, что ему неприятно оказывать на нас давление. Я ответил, что никакое давление здесь не поможет. Мне так и не удалось отделаться от этого фрукта. Он похож на тех типов, что подходят к вам на улицах городов, вроде Порт-Саида, и зазывают на порнографический фильм. В общем, мне кажется, что он все-таки явится. Как только Фиоре повесил трубку, я позвонил Боссюэ; вся эта история ему не понравилась. Он связался со штабом Латура, и тот обещал на всякий случай прислать сюда капрала и пару солдат. Когда вы думаете вернуться?

— После кино, около четырех. Это в том случае, если мы пойдем в кино. Мы хотели посмотреть «Леди Четтерли» сразу после Мэри и ее подопечных.

— Она с ума сошла. Обязательно выберет для кино самое неподходящее время. Если увидите Мэри, попросите ее, пожалуйста, в качестве личного одолжения мне, немедленно вернуться домой. Просто не могу понять, почему вас всех именно сегодня потянуло в этот городишко.

— Если я ее увижу, тут же пошлю домой. В конце концов, можно и не ходить в кино. Посмотрю, как обернутся дела.

Я вышел из кафе и подсел к Теренсу. У него были голубые глаза, гладкая кожа и правильный профиль, как у странствующего рыцаря с картины какого-нибудь прерафаэлита. Из-под коротких штанов виднелись молочно-белые колени. Он то и дело хлопал по столу мухобойкой из конского волоса. Я заметил, как два француза в темных костюмах, сидевшие за нашим столиком, обменялись ироническими взглядами.

Теперь в кафе прибавилось мужчин в темных костюмах; у некоторых на рукавах были черные повязки. Женщин совсем не было видно.

За нашим столиком сидели два смуглых, седеющих француза; у одного из них лицо было туповатое и добродушное, у другого худощавое и бледное, с горькой усмешкой, Выглядели они, как крестьяне на свадьбе. Я вспомнил, что одного из них — с туповатым лицом — встречал раньше. Ему принадлежал магазин охотничьих принадлежностей в Либревиле, он отлично разбирался в охоте на кабанов и снабжал ружьями, собаками и проводниками-арабами служащих лагеря, пробовавших свои силы в этом виде спорта. Француз поднял глаза, и мы, как знакомые, слегка улыбнулись и поклонились друг другу. Итак, люди приехали даже из Либревиля посмотреть на эту забаву, подумал я. Вот почему здесь столько незнакомых лиц. И должно быть, приехали они еще вчера вечером — иначе их задержали бы у шлагбаума на дороге. А может быть, они прибыли поездом, который ходит два раза в неделю? Видимо, никто не подумал принять меры против необычного наплыва гостей с утренним поездом, который приходил как раз в этот день.

Теренса изводили мухи.

— Не понимаю, неужели нельзя что-нибудь сделать? — Он снова ударил по столу хлопушкой.

— Подождите, то ли еще будет через месяц, — сказал я.

— Но нельзя же допускать такого безобразия. Почему никто не берется за это дело? Всему виной страшное безразличие. Боже мой, весь город провонял! А этому-то чего надо?

Я поднял глаза. В нескольких шагах от нашего столика, на мостовой, стоял местный дурачок и смотрел на нас с выжидающей улыбкой на глупом, младенческом лице. Одетый в отрепья, он выглядел как персонаж из фильма, поставленного по рассказу Мопассана. На нем была матросская фуфайка с поперечными полосами, исчисляющая свои дни чуть ли не с девятисотого года, нелепая яркая спортивная куртка с рукавами, не доходящими до локтей, и соломенная шляпа. Одну руку он держал в кармане куртки. Я знал, что этот человек может так стоять, не шевелясь, бессмысленно улыбаясь и кивая нам своей большой головой, полчаса, а если потребуется, то и час.

— Мой дорогой друг, — сказал я, — это известный всему городу аттракцион. Парень хочет позабавить вас своим номером.

Кроме дурачка, на улице не было ни одного араба.

— Скажите ему, чтобы он убирался, — сказал Теренс. — Allez-vouz-en![8] — приказал он дурачку, который вместо ответа еще ближе подошел к нам. Из угла его рта потекла струйка слюны.

— Он не уйдет, пока не покажет свой номер. Разве вы не слышали о нем? Это местная знаменитость. Знаете, что у него в кармане? Живая мышь. Он хочет проглотить ее для вас. Этот парень глотает мышей за скромное вознаграждение в двадцать франков. Иногда, прежде чем проглотить мышь, он позволяет ей несколько раз высунуть голову изо рта.

— Господи! Какая мерзость! Меня уже тошнит.

Торговец охотничьими принадлежностями заметил дурачка и поманил его легким кивком головы.

— Поди сюда!

Дурачок, торопливо шаркая ногами, подошел к столу. При всем своем слабоумии он не был лишен профессиональной гордости.

— Покажи-ка мне, — приказал француз.

Дурачок протянул нам кулак, поджал губы

и ласково пискнул по-птичьи. В то же мгновение в его руке между большим и согнутым указательным пальцами появилась маленькая острая мордочка.

Торговец кивнул.

— Мышь, — пояснил он своему приятелю. — Эти идиоты глотают мышей за двадцать франков. В Либревиле тоже есть такой.

— Отвратительные типы, — бесстрастно произнес человек с худощавым лицом, словно повторяя общепризнанную истину. Таким же самым тоном он мог сказать, что эти люди принадлежат к семитской расе или что они обрезанные. — Ты — гадина. Слышишь? — добавил он, обращаясь к дурачку.

Дурачок, не обращая внимания, указал свободной рукой на свой рот. Меня тоже начинало тошнить. Я бы охотно отдал ему деньги, только бы избавиться от него, но знал, что он тут же проглотит мышь. Дурачку нравилось развлекать мир. Он любил своих собратьев-людей и в меру своих сил старался сделать их счастливыми, а кроме того, еще и гордился своим талантом.

— Ради бога, не обращайте на него внимания, — взмолился Теренс.

Торговец охотничьими принадлежностями доверительно обратился ко мне:

— Арабы увлекаются такими штуками. У нас в Либревиле тоже есть подобный тип. Ничего не поделаешь, мы вынуждены жить с ними. Жаль только, что иностранцам, вроде вас, приходится наблюдать такие вещи. Это создает о нас плохое впечатление.

Кто-то, занимавший столик до нас, заказывал к вину устриц и оставил несколько штук нетронутыми. Из раковин выступало черное, сморщенное мясо. Дурачок протянул было к ним свою пухлую, как у младенца, ладонь, но худощавый все с тем же бесстрастным выражением ударил его по руке. Дурачок отступил на шаг, все еще улыбаясь, но явно изумленный.

— Мы сделали их цивилизованными людьми! Можете в этом убедиться сами. — Торговец, взывая к сочувствию, положил руку мне на плечо. — Вы, вероятно, слышали об ужасном происшествии, которое случилось два дня назад— об убийстве семьи дель Джудиче?

Я утвердительно кивнул.

— Все они убийцы. Мужчины, женщины, дети — все равно. Все пускают в ход ножи, — монотонным голосом добавил худощавый.

— И как видите, мы терпим, — продолжал торговец. — Терпим и ничего не делаем. Но всему есть предел. Хватит с нас. Мы сыты по горло. Понимаете? — Он снял руку с моего плеча и приложил ее ребром к своей шее у адамова яблока.

Я пристально изучал его лицо. Такие лица французы называют симпатичными, чего нельзя было сказать о лице его друга. Торговец был с виду порядочный человек, славный малый. И привело его сюда, видимо, чувство порядочности и солидарности. Его лицо говорило о том, что он честно выполняет свои обязанности, любит перекинуться в картишки, дает возможность отыграться другим, охотно дает взаймы, балует своих детей, изнуряет свои слабеющие железы и нервы, заставляя себя отдавать еженедельную дань старой, расплывшейся жене; он почти наверняка держится на почтительном расстоянии от молодой девушки, выполняющей случайную работу в его магазине; это патриот, который не подведет своих товарищей, человек, готовый ради приличия вместе с другими делать глупости, недостаточно самоуверенный, чтобы иметь собственное мнение, Готовый, если понадобится, принять участие с этой компанией даже в суде Линча.

Как-то сразу мне стало очевидно, что это и есть сборище линчевателей. Торговец только готов присоединиться к другим, но человек, который собрал этих парней и поведет их, куда потребуется, именно тот, с худощавым лицом. Видно, ему пришлось что-то пережить. Где-то внутри у него таилась незаживающая рана, непрерывно источавшая гной. Сейчас его окружали собратья по духу. Их бесстрастные лица скрывали озлобление, а в ровных, сухих голосах сквозило отчаяние. Они собрались сюда оплакивать не Жозефа, а самих себя, привели их сюда нищета и тяжелые воспоминания о порке, об одиночном заключении, о тюремном старосте, заменившем им отца, о жестоких надзирателях, о неверной жене, о разорении их мелких предприятий крупными фирмами.

Вдруг раздался крик, и все, кто находился на улице, встали, словно публика на театральной премьере при входе членов королевской семьи.

Толпа молодых французов, собравшихся у входа в кинотеатр на другой стороне улицы, метрах в пятидесяти от кафе, внезапно расступилась, пропуская бегущую арабскую девушку. Один из парней старался вывернуть ей руку, в то время как другой шарил у нее под юбкой. Подбежал жандарм на длинных негнущихся ногах. В воздухе сверкнула дубинка и с треском лопнувшего бумажного пакета опустилась на голову парня, шарившего по бедрам девушки. Девушке удалось вырваться, но без юбки, и она бросилась бежать, сверкая смуглым телом. Верхнюю часть ее прикрывал нелепо выглядевший джемпер розовато-лилового цвета. Бежавший рядом парень старался стянуть с нее и джемпер, а она извивалась и увертывалась. Раздались свистки полицейских, зазвенело бьющееся стекло, послышались глухие удары. В нескольких лавках, которые еще не успели закрыть, с шумом опустились железные жалюзи. Позади нас захлопнулась дверь кафе, загремели засовы. Полицейская машина развернулась поперек улицы, и из ее открытых дверей на ходу стали выскакивать жандармы. Девушка добежала до машины, все еще преследуемая парнем. Жандармы втолкнули ее в автомобиль. Один из них размахнулся ногой и ударом в живот сбил парня с ног. Из дверей кинотеатра выбежали еще несколько женщин. Возле нас застучали туфельки на высоких каблуках. Мы стояли в оцепенении, словно зрители во время боя быков, вдруг увидевшие человека, поднятого на рога. Безукоризненно одетый седовласый мужчина с диким взглядом схватил один из наших стульев и побежал, размахивая им над головой. Мимо пронесся еврей в ермолке и лапсердаке; его руки, торчавшие из широких рукавов, трепетали от ужаса, напоминая жирных белых мотыльков. Жандарму, потерявшему в свалке фуражку, удалось отбить нескольких нападающих. Он выхватил пистолет и дважды выстрелил в воздух. Толпа в панике отхлынула.

Еще одна полицейская машина со скрежетом врезалась в толпу, снова начавшую собираться у выхода из кино; жандармы выхватили из толпы полураздетых женщин и увезли их.

— Сейчас должны подойти другие! — крикнул мне в ухо худощавый. — Они. и так уже опаздывают.

Едва он сказал это, как прямо на нас внезапно хлынула бегущая толпа. Лавина человеческих тел опрокинула все столы и стулья и пронеслась дальше, оставив на тротуаре карминовые звездочки крови и человека в спортивной куртке, который медленно кружился, неестественно изогнув руки, как восточный танцор; его лицо представляло сплошную кровавую маску.

Когда мы с Теренсом встали на ноги, обоих

французов уже не было. На улице по обе стороны от нас, то тут, то там завязывались отдельные стычки. Какой-то автомобиль, виляя, внезапно повернул на улицу Джемила, врезался в проволочное заграждение и застрял там, как чудовищная муха. Со звоном вылетела пожарная машина и остановилась. Из машины выпрыгнули три пожарника и с автоматизмом роботов приступили к своим обязанностям. Их охранял жандарм с пистолетом. Направив на толпу шланг, они предупреждающе закричали, и толпа почтительно подалась назад. Из брандспойта текла струйка воды и разбегалась по мостовой. Толпа снова приблизилась. Шестеро мужчин с повязками на рукаве, высоко подняв голову, с песней, похожей на гимн, прошли четким парадным шагом под знаменем с надписью «Algérie Française»[9]. Жандармы пропустили их. Поодаль двое мужчин в штатском в сопровождении инспектора сюртэ[10], держа руки в карманах, взобрались на ступени церкви. Инспектор опустил на землю сумку, которую нес в руках, и все трое, нагнувшись, стали шарить в ней. Достав гранаты со слезоточивым газом, неторопливо, тщательно целясь, они стали бросать их в толпу, выбирая наиболее уязвимые места. Повсюду, где появлялись легкие облачка голубоватого дыма, толпа редела. Минуту спустя улица опустела, и только леди Четтерли и пьющий кока-кола араб с рекламы над кафе «Спорт» по-прежнему обменивались восторженными взглядами. Мы с Теренсом почувствовали резь в глазах и, кашляя в носовые платки, бегом пересекли улицу и вбежали в подъезд; кинотеатра. В каморке, служившей помещением- администратора, нашли Мэри Хартни. Как истинная героиня кинофильмов, она прошла через все испытания совершенно невредимой. Даже локоны ее прически были в полном порядке.

— Стив, подумайте только, что теперь скажут их мужья? — жалобно протянула Мэри и тут же расплакалась.

Толпа быстро рассеялась, и мы решили попробовать добраться до машины. Мы прошли по- улице шагов семьдесят и едва миновали миссию Фултона, как невдалеке затрещали выстрелы и снова показалась толпа, бегущая нам навстречу. Я сильным ударом открыл дверь миссии и, протолкнув своих спутников, последовал за ними. В прихожей сразу же появилась миссис Фултон в сопровождении мужа и поспешила нам навстречу. В своем старомодном клетчатом платье- она выглядела так. словно явилась из прошлого- века. Фултон, мужчина могучего сложения, следовал за ней по пятам.

— Ради бога простите, что мы ворвались к вам таким образом, — заговорил я, — но на улице беспорядки. Миссис Хартни плохо себя чувствует.

— Милости просим, — сказала миссис Фултон. — Мы с мистером Фултоном очень рады, что вы оказались около нашего дома.

— Дверь нашего дома всегда открыта, — добавил Фултон. Он говорил с расстановкой, подчеркивая слова.

— Просим присоединиться к нашей небольшой компании, — пригласила миссис Фултон. Ей было лет пятьдесят, — но ее детское лицо выглядело намного моложе, чем лицо любого арабского мальчишки из Эль-Милии.

Фултон поочередно пожал нам руку своей огромной лапищей.

— Мы с миссис Фултон очень рады и прочим вас чувствовать себя как дома.

Он провел нас в комнату, заставленную креолами и диванчиками. Три стула там уже занимали новообращенные Фултона, которых я недавно видел у кафе «Коммерс». Они держали на коленях разрисованные тарелочки.

— Это Люк, Марк и Джон, — любезно представила их миссис Фултон.

Люк, Марк и Джон склонили головы над тарелочками. Их обращение в новую веру зашло очень далеко. Казалось, они утратили все черты своей расы и вполне могли сойти за жителей штата Юта. Молодые люди уже усвоили нечто от священнической непогрешимости Фултона.

— Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. Миссис Хартни, садитесь, пожалуйста. Разрешите предложить вам кофе? Ну хоть печенья? Вы должны попробовать наше печенье. — Фултон по очереди протянул каждому из нас серебряное блюдо, на котором возвышалась груда мелкого глазированного печенья.

Мэри, все еще всхлипывая, отрицательно подканала головой.

— Нет, спасибо, не хочется. Мне стыдно, что я распустила себя, но это было так ужасно. Как могут люди дойти до такой низости? Даже звери так не поступают.

Фултон выглядел скорее удивленным, чем огорченным.

— Милосердие злых — это жестокость, миссис Хартни, — произнес он, повторяя какое-то выученное наизусть изречение. Он взял маленькое розовое печенье и рассеянно повертел его между пальцами.

Миссис Фултон опустилась в глубокое кресло, чем-то напомнив мне наседку, и принялась- утешать Мэри.

— Разумеется, мы с мистером Фултоном никогда не позволяем себе поддаваться чувствам — от этого только пострадала бы наша работа. Вы меня понимаете? Работа должна стоять на первом месте.

— Мы с миссис Фултон избрали свое поле- деятельности, полностью сознавая, что награда, будет невелика. Это — наш мальчик, наш старший сын, — пояснил Фултон, заметив, что я пристально разглядываю стоящий на секретере портрет, с которого на меня взирал острым взглядом один из многочисленных отпрысков- Фултонов. — Он сделал тот же выбор, что и мы, то есть стал миссионером в Северной Африке. Его, как и нас, по всей вероятности, привлекло то, что это тяжелый и неблагодарны» труд.

Шум на улице затих, и мы встали. Фултон, снова пожал нам руку своей железной хваткой.

— Для нас с миссис Фултон большая честь, дорогие мои, что вы посетили нас, пусть даже на столь короткое время. Я хотел бы сообщить, что каждую субботу после обеда у нас собирается небольшая компания. Мы были бы очень- рады, если бы вы сумели выбрать время и заглянуть к нам. Вы будете самыми желанными гостями. Мы просто дружески болтаем, а затем миссис Фултон обычно просит наших друзей остаться к чаю. Может быть, вы уговорите и мистера Хартни…

Мы вышли на усыпанную битым стеклом, опустевшую улицу. На этот раз нам удалось без осложнений добраться до своего джипа. Мы отвезли Мэри домой, сдали ее на руки горничной, а затем, подкрепившись несколькими глотками виски из запасов Джи Джи, стали спускаться с вершины холма, на котором стоял его дом.

Я выключил мотор, и машина покатилась свободным ходом. В тишине слышалось только шуршание шин по гравию. Теренс попытался было объяснить мне, почему он не доверяет южанам и не любит их, но, увидев, что его замечания остаются без ответа, замолчал. Мы миновали несколько плавных поворотов, и на мгновение перед нами открылся широкий простор. Внизу, километрах в восьми, у опушки леса лежал наш лагерь, аккуратно распланированный, словно созданный колонией насекомых. Перед ним виднелись нефтяные вышки, похожие на крошечные пешки, расставленные на зеленой шахматной доске равнины. Потом мы увидели желтую ленту реки, извивающуюся, как змея, среди полей; ослика величиной с муху, крутящего водяное колесо; кучку коз на выветренных скалах. Мы достигли места, известного у арабов под названием «Сторожевая башня султана», и остановились. Дорога в этом месте делала крутой поворот, тесно прижимаясь к выступу скалы. С одной стороны зияла пропасть глубиной метров в тридцать, а может быть, и больше, с другой — лежало несколько каменных глыб, оставшихся от султанской башни. Тут же среди толстых, неуклюжих кактусов виднелось двойное надгробие, где был похоронен рядом с горячо любимой женой предшественник султана — римлянин. В свое время и тот и другой стояли здесь, охватывая единым взглядом пять тысяч квадратных километров завоеванных ими владений, которые простирались полукругом вплоть до врезающихся в небо вершин Кабилии, расположенных километрах в ста отсюда.

Мы вышли из машины, подошли к краю дороги и взглянули вниз. Перед нами лежала Эль-Милия. Отсюда была видна арабская часть города, которую некогда опоясывала крепостная стена, ныне разрушенная. Теперь на этом месте стояли дома, плотно, как пальцы ноги в тесном башмаке, прилегающие друг к другу. Я различил мечеть с грудой строительных материалов, завезенных старым муэдзином, бани без крыш и древнюю юридическую школу, где теперь размещался гараж. На улицах не было видно ни души. Над крышами парили аисты. Сразу же за первой линией домов мне удалось различить ровики-уборные, которые сейчас, против обыкновения, пустовали.

Я отыскал глазами кладбище, расположенное на полпути к городу на желтоватом холме с ровными склонами, который выглядел так, как будто его только что вывалили из детской песочной формочки.

На вершине холма было заметно движение, как в кишащем муравейнике. Шоссе проходило у подножия холма и, минуя Эль-Милию, шло дальше на Либревиль. На дороге, словно нанизанные на нитку бусы, виднелись автомобили, сверкавшие в лучах солнца, как брильянты. Бусинки очень медленно передвигались по нитке в направлении стыка с дорогой, ведущей в Эль-Милию, который как раз попадал в наше поле зрения. Здесь они останавливались, плотно примыкая друг к другу. «Похоронная процессия остановилась у шлагбаума», — подумал я. Это зрелище сразу вернуло меня к неприятной действительности и рассеяло чувство отрешенности, которое внушал необъятный и вечный ландшафт, раскинувшийся перед нами.

— Что это, по-вашему? — спросил Теренс.

— Где?

— Ниже кладбища, правее. По ту сторону желтого поля.

Я еще раньше заметил в поле людей и принял их за крестьян, сажающих картофель. Но теперь, когда они подошли значительно ближе, я понял, что эти люди двигаются гораздо быстрее, чем крестьяне, работающие в поле. К тому же их было слишком много, человек сто пятьдесят — двести, приближались они неровной, колеблющейся линией и через десять— пятнадцать минут должны были подойти к первому из белых домиков, ютящихся внизу на склонах.

— Они хотят взять город с тыла! — воскликнул я.

Возле преграждающего дорогу шеста, лежащего на двух бочках, нас остановили. По нашу сторону заграждения стояли солдаты, по другую — люди в черных костюмах и их автомобили. Руководил этими людьми типичный спекулянт — мужчина с лоснящимися, гладко прилизанными волосами, с бегающими рыбьими глазами и со свежевыросшей синей щетиной на напудренных щеках. На нем были часы с браслетом, похожим на золотой наручник. Он одарял солдат фальшивыми улыбками. Солдаты смущенно отворачивались от него, словно от полуобнаженной красотки, заманивающей их из-за закрытых решетками окон публичного дома.

— Мой друг генерал… — говорил человек в черном, и улыбка на его лице то появлялась, то исчезала, как у младенца, который морщится от ветра. Он протягивал какую-то бумагу, не то письмо, не то пропуск, и стучал наманикюренным пальцем по стоявшей на ней печати. Низкорослые розовощекие солдаты сутулились и отмалчивались.

— Послушайте-ка, старина! — обратился человек в черном к усталому, равнодушному сержанту в роговых очках и с черным пятнышком усов над верхней губой. Сержант повернулся к нему спиной и направился к нам.

— К сожалению, пока не могу вас пропустить. Вы только попадете в пробку на дороге. Тут должно подойти еще машин пятьдесят. Как только мы отделаемся от них, вы сможете ехать.

Я начал было рассказывать сержанту о том, что мы видели на повороте возле холма, но это не произвело на него никакого впечатления.

— Они попусту теряют время. Им хочется пристукнуть кое-кого из этих ублюдков, но они не найдут ни одного араба, когда попадут в город. Мы трудились весь вчерашний день и всю ночь, чтобы загнать жителей за проволоку. Без танков им не прорваться.

По орденским ленточкам сержанта я понял, что он потерял способность волноваться еще несколько лет назад в дельте Красной реки.

Из полицейской машины с радиоустановкой вылез жандарм и присоединился к нам.

— Господа, вы были в городе во время беспорядков?

Я ответил утвердительно.

— Всему виной климат, — сказал жандарм. Он поджал губы и несколько раз нервно мигнул. В его озабоченном взгляде было что-то напоминавшее Теренса.

— Нас было человек пятнадцать, — продолжал жандарм— не больше. Мы охотились за арабами по всему городу. Сказать вам, что за всем этим кроется? Больная печень. Я авторитетно утверждаю это, потому что мой брат доктор. Когда вы приезжаете сюда, ваша печень сначала действует как полагается. Но вот проходит несколько лет, и она разрушается. Вы остаетесь совсем без печени. И знаете почему? — Он обратился к Теренсу, и тот отрицательно покачал головой. — Во-первых, спиртное. Все это беспробудное пьянство, а затем недостаток движения, так как люди все время сидят, и организм этого не выдерживает. Когда вскрывают людей в здешней больнице — неважно по какой причине, — всегда обнаруживают одно и то же: печень исчезла. И что же находят вместо нее? Кусок грязной старой губки — больше ничего. Вот почему здесь такие люди. Слава богу, я из другой части света.

По ту сторону заграждения выстроилось около дюжины штатских, и всякий раз, когда сержант или жандарм поворачивали голову, они принимались махать руками, свистеть и щелкать пальцами, чтобы привлечь их внимание.

— Да, да, губки, — продолжал жандарм. — Куски грязной старой губки. Это вполне может случиться с каждым, достаточно только прожить здесь лет десять.

— Ну, мое терпение, кажется, кончается, — сказал сержант. — Почему бы не приказать им разойтись? Вопрос в том, представляют они незаконное сборище или нет.

— Если мы объявим, что это незаконное сборище, то так оно и будет. Пойдем скажем, чтобы они расходились.

Сержант и жандарм повернулись и, приняв властное выражение лица, с деланным безразличием медленно направились к толпе. Солдаты ковыряли носками дорожную пыль и искоса наблюдали за происходящим.

— Ну вот что, — сказал сержант. — Хватит. Понятно? Хватит! Вы нам надоели. Мы сыты по горло. Отправляйтесь-ка к своим машинам, заводите моторы и убирайтесь отсюда.

— Я друг генерала! — воскликнул человек с бумагой. Он скалил зубы и механически размахивал бумагой, как флажком на празднике. Стоявший рядом низенький мужчина, в не по росту длинных брюках, с хохолком, как у клоуна, и как будто приклеенным носом, свирепо проговорил:

— Это дорога общего пользования, открытая для всех. Мы хотим здесь немного подождать. Мы тоже знаем свои права. А они пусть проезжают, — добавил он, указывая на нас. — Мы их не задерживаем. Места на дороге хватит.

Они заспорили. Коротыш выдвигал возражения, как самоуверенный адвокат, хихикая и хорохорясь, когда, как ему казалось, он выигрывал в споре очко. Пока они спорили, я заметил, как изменились лица остальных. Собравшиеся теперь смотрели мимо нас, как смотрят зрители театра на сцену в ту минуту, когда поднимается занавес, поглощенные скрытым, но ожидаемым ими зрелищем — зрелищем, ради которого они собрались. Позади, где стояли машины, какой- то мужчина осторожно снял башмаки и забрался на крыло своего «ситроена», чтобы лучше видеть все, что происходит. Человек с бумагой свернул ее и тщательно запрятал в карман. Он больше не улыбался.

Мы все повернулись.

Сначала я ничего не заметил. Потом очертания Эль-Милии зарябили, словно отражение в пруду, в который бросили камень. И тогда я увидел, что все аисты сразу поднялись в воздух и кружат в небе, образовав нежный, колыхающийся белый купол.

— Посмотрите на аистов! — воскликнул Теренс. — Что с ними случилось?

Каждый аист описывал узкий круг в общем водовороте летающих птиц, похожем на низкое белое облако. Наверное, птицы, подумал я, кружатся над своими гнездами.

— Да их тут тысячи! — поразился Теренс. — Никогда не думал, что здесь столько аистов. Они, как видно, чем-то напуганы.

Силуэты зданий отеля «Нормандия», вокзала и мэрии, расположенных между двумя холмами, снова заколыхались и тут же затянулись синеватой пеленой, среди которой часто мелькали языки пламени. Аисты кружились, падали вниз и снова взмывали в небо.

Сержант стоял рядом со мной.

— Подожгли арабскую часть города, — проговорил он. — Жгут арабские кварталы. — Сержант говорил так, словно речь шла о каком-то событии из далекого прошлого или о чем-то предопределенном роком. Он снял очки, протер их и снова надел, с видом знатока изучая представшую перед нами картину. В это время над домами арабов слева от центра города внезапно повисла серая завеса. В дыму взлетали головешки и вспыхивали яркие огоньки, неистовые и страшные в своей живучести. Казалось, грязный поток дыма вырвался из-под земли и устремился вверх, выбрасывая в небо свои нечистоты.

— Нас отделяло от ближайших арабских домов не более полкилометра засеянного бобами поля. Дома беспорядочно громоздились на невысоких холмах, поросших кактусами. Там, где кончалось бобовое поле, показались два человека. Они поднимались по каменистому склону и уже миновали дома, как вдруг один из них остановился и повернул обратно, словно бы что-то вспомнив. Он остановился у ближайшего дома и, широко взмахнув рукой, забросил что-то на крышу. Как и на всех других домах, здесь возвышалось гнездо аиста. Как только брошенный предмет ударился о крышу, гнездо словно взорвалось и мгновенно исчезло в желтом пламени. Огонь, стекая с крыши, стал распространяться вниз по стене, которая тут же вспыхнула. Скручиваясь, как горящая бумага, она обнажила несколько тонких, искривленных, изъеденных пламенем балок. Головешки разлетались во все стороны, попадая на соседние дома, где уже появились первые робкие огоньки. Струи горящего газа вылетали из коробящегося от жара дерева, как петарды. Сначала вспыхивали гнезда, потом проваливалась крыша. Из огня выскочили козы и зигзагами бросились бежать в нашу сторону. Где-то завыла собака. Одинокий аист, как потерявший управление самолет, свалился вниз и упал в поле, широко раскинув крылья и нанося слабые удары клювом по воображаемому врагу. Двое поджигателей, вновь соединившись, торопливо двинулись вперед и скрылись среди кактусов. Жандарм свистнул и взмахнул правой рукой. Сержант, видимо, утратил всякий интерес к происходящему. Он стал обшаривать карманы своей кожаной куртки, словно женщина в поисках кошелька, вытащил большой автоматический пистолет, вынул магазин, осмотрел его и вставил обратно.

Еще один жандарм, с наушниками на голове, вышел из машины и, подозвав своего коллегу, начал что-то шептать ему. Вскоре к ним присоединился сержант, не почти тут же отошел и помахал пистолетом своим солдатам. Солдаты бегом бросились к машине и быстро уселись по местам. Машина развернулась на дороге и уехала по направлению к городу.

Четверо мужчин в трауре подбежали к заграждению и принялись разбирать его, а остальные поспешили к машинам.

Мы медленно проехали мимо колонны автомобилей, свернувших теперь на дорогу, ведущую к Эль-Милии, миновали холм с кладбищем, под. которым все еще стояло, выстроившись в длинную линию, большинство автомобилей, составлявших похоронную процессию. Вскоре мы добрались до вершины гребня, километрах в пяти от Эль-Милии. Я остановил автомобиль, мы вышли и взглянули назад, на лежащий вдалеке город. На таком расстоянии огня не было видно, но по небу стлался тусклый дым. Аисты, кружившие над своими сгоревшими гнездами, были похожи на густой рой комаров.

— Пока мы здесь стоим, они, наверно, убивают арабов, — проговорил Теренс.

— Да, вероятно, — согласился я. — Если, конечно, им удалось проникнуть в арабскую часть города.

— Вы думаете им это удастся?

— Я знаю не больше вас. Все зависит от того, проявят ли войска в нужный момент настоящую твердость.

— Какие мерзавцы! — возмутился Теренс.

Я не отвечал, поглощенный мыслями о трагедии, разыгравшейся на этом клочке земли, который, если смотреть отсюда, можно прикрыть ладонью вытянутой руки, о долгих муках, взрастивших семена ненависти, о планах возмездия, вынашиваемых в эту самую минуту.

— Это не поддается никакому описанию.

— Кто? Что? — очнулся я.

— Поведение французов, конечно.

Я взглянул на Теренса. Его обычно невозмутимое лицо оживилось и горело злобой. Я понял, что он хотел высказать наболевшее, ибо по-иному стал смотреть на вещи. В душе этого обывателя зашевелился фанатизм.

— Я всегда считал, что они такие же, как мы.

— Они и в самом деле такие же, как мы.

— Судя по их поведению, совсем не такие.

— Французы такие же люди, как и мы, национальность здесь ни при чем. В нужный момент всегда найдется достаточно палачей, линчевателей и расистов. Была бы только соответствующая обстановка, и они вырастут, как крапива.