Зримая тьма

ГЛАВА XVIII

— Это месье д’Эрланже, замещающий вицепрефекта, — представил меня Джи Джи. — Месье был настолько любезен, что прибыл сюда, чтобы лично разобраться с нашими неприятностями.

Д’Эрланже встал и протянул мне руку. Его лицо было полно спокойствия, как лицо бронзового рыцаря, а веки были такими тяжелыми, что, казалось, ему стоило немалых усилий держать их открытыми.

Как только д’Эрланже вышел, Джи Джи сказал мне:

— Похож на курильщика опиума, правда? Этому человеку предстоит в течение ближайших нескольких недель управлять нашим районом. Могу вас обрадовать: он уже слышал о наших беспорядках, хотя и делает вид, что узнал о них только сейчас. Д’Эрланже только вчера прибыл из Франции и сейчас принимает должность вице-префекта, который лег в больницу на срочную операцию. Между прочим, это правда. Я проверял. Стив, мне кажется, французы разыграют всю эту комедию так искусно, что мы с вами разинем рты от восхищения.

— Ну, а как сам префект?

— Префект? Я в первую очередь сунулся к нему, но он, оказывается, в Париже. Это тоже истинная правда. До сих пор не удалось связаться с ним по телефону и не думаю, что удастся.

— А начальник сюртэ?

— В очередном отпуску. Имеет же он право на отпуск. Охотится где-то на реке Орэ.

— А жандармский полковник — забыл его фамилию?

— Полковника вызвали в Алжир и Латура тоже.

— Невероятно!

— А если вас интересуют нижестоящие инстанции, то Боссюэ лежит в постели с приступом астмы. Стив, мы должны смотреть фактам в лицо, проглотить эту пилюлю и попытаться примириться с создавшимся положением. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Люди, которые могли бы что-нибудь сделать, связаны по рукам и ногам и будут оставаться в таком положении, пока не минует кризис. Доказательств нет. По крайней мере, так они думают. К примеру тот автомобиль, который застрял в проволочном заграждении, сегодня на рассвете исчез. Вы понимаете, что единственным доказательством того, что в лагере действительно произошли какие-то беспорядки, являются сейчас шестеро наших ребят, лежащих в лазарете с огнестрельными ранами в спинах.

— Если не считать пленных.

— Пленных? Я что-то не слышал, чтобы у нас было больше одного пленного. Вы имеете в виду того парня, которого кто-то запер в уборной, не так ли? Разве вам не сказали, что он ухитрился вылезти в окно и удрал? Я бы ни за что не поверил, что в это окно сможет пролезть даже цирковая обезьяна.

— Я имею в виду тех, которых поместили в больницу.

— Ах, тех, что в городской больнице? Я забыл о них. Так вот, Стив, они уже больше не пленные. Разве вы не слышали? Их выпустили. Их нет.

— Выпустили? — изумился я. — Как же так? Разве они не были под стражей?

— Разумеется, были. Но кто-то явился с двумя санитарными машинами и с подложным распоряжением о переводе их в другую больницу— и все.

— Теперь они, конечно, поднимут шум?

— Кто поднимет шум?

— Ну, скажем, Латур.

— Латуру хватит забот о своем будущем. Послушайте, Стив, чего нам, в конце концов, беспокоиться? Нас заверили, что обстоятельства дела расследуются и так далее, и тому подобное. Ну и чудесно, не правда ли?

— Итак, выходит, что мы все-таки сдаемся?

— Нет, не совсем. Может быть, нам еще удастся преподнести им маленький сюрприз. Вы знаете, что наш главный инженер — фотограф?

— Я знаю, что он купил фотоаппарат.

Похоже, что Бьюз бросил забавляться детскими игрушками и взялся за фотографию. И конечно, получается у него шикарно. Он только что звонил и сказал, что у него есть довольно интересные документы, касающиеся этой истории. Я ничего не говорил этому наркоману, так как считаю, что лучше до поры до времени держать документы при себе. Во вся ком случае, давайте заглянем к Бьюзу и посмотрим, что он хочет нам показать.

Бьюз ожидал нас.

— Добрый вечер, мистер Хартни. Добрый вечер, Лейверс. Должен вас предупредить, что, возможно, я только зря отниму ваше драгоценное время. И еще должен заметить, что я пока еще не могу считать себя совсем оперившимся фотографом. Впрочем, через несколько минут снимки высохнут, и вы сможете судить сами.

Мы вошли в домик. Бьюз никогда не придавал значения обстановке. Стены его пустой комнаты были расписаны зелено-голубыми рейнскими пейзажами с набегающими друг на друга холмами, с речными пароходами, замками и летними облаками. Вот на таком романтическом фоне вплоть до недавнего времени отправлялись в свои короткие бесцельные путешествия изготовленные Бьюзом модели паровозов. Они пятились задним ходом, маневрировали, на полной скорости пересекали друг другу путь на расстоянии всего нескольких сантиметров, переходили на запасные пути, и в это время весь ландшафт с игрушечными фигурками коров, лошадей, крестьян, ветряных мельниц оживал под властным, пристальным взглядом Бьюза и под воздействием электрического тока, поступающего от скрытых батарей.

Джи Джи как зачарованный разглядывал стенную живопись.

— У вас тут премиленький пейзаж, Бьюз. Откуда у вас родилась такая идея?

— Этот пейзаж взят с открыток, которые мы с женой собирали во время медового месяца.

Как видите, я решил оставить свое прежнее увлечение, так как обнаружил, что оно больше не представляет интереса. — Он покачал своей красивой головой, словно Александр Македонский, огорченный тем, что в мире остается все меньше еще не завоеванных стран.

Мы прошли в залитую оранжевым светом небольшую комнату, заполненную приборами с циферблатами, раковинами и ванночками.

— Должен сразу же вас предупредить, что в техническом отношении моя лаборатория оставляет желать много лучшего, — заметил Бьюз. — Я машинально взял в руки скрученную блестящую фотографию. — Пока что меня еще не совсем устраивает резкость. Все эти снимки были сделаны с длиннофокусным объективом. Боюсь, что вы заметите потерю резкости в углах снимков. Это неполное покрытие объясняется тем, что плохо работает конденсор увеличителя. — Он нахмурился. — Вы, конечно, понимаете, что меня больше интересуют технические аспекты и проблемы, чем всякие красивые картинки.

Я посмотрел на фотографию. На ней была изображена встреча Теренса с Фиоре и рыжеволосым молодым человеком. Аппарат с выдержкой в одну сотую секунды схватил и запечатлел и притворное выражение лица Фиоре и его застывшую фигуру с нелепо раскинутыми в стороны руками. Спутник Фиоре смотрел прямо на меня безучастным взглядом, на его красивом лице играла презрительная улыбка.

Джи Джи усмехнулся.

— Вот это коллекция, Бьюз, а? Для начинающего у вас большие успехи.

Бьюз взглянул через его плечо.

— Надо было поставить диафрагму поменьше. Это увеличило бы глубину резкости, г.: передний план, мне кажется, вышел довольна хорошо.

— Глубина резкости хорошая. Посмотрите на этот снимок, где автомобиль вот-вот врежете: в проволоку. Это что-нибудь да значит. Должен вам сказать, Бьюз, вы сделали поистине большое дело.

— Смею заметить, — сказал Бьюз, — что в данном случае некоторую расплывчатость изображения я не считаю недостатком, потому что она передает ощущение большой скорости. В одном-двух случаях, — продолжал он опечаленным голосом, — неясность изображения получилась оттого, что сдвинулся аппарат. Это совсем другое дело. Что поделаешь: Рим строился не один день.

— Знаете что, Стив? По-моему, здесь заложен ключ к решению вопроса. Я думаю захватить эту маленькую коллекцию и лично отправиться прямо в Париж. А почему бы нет. У меня есть друг на Кэ-д’Орсе[11], которого очень заинтересуют эти снимки. Я думаю, мы заставим кое-кого пошевелиться. Взгляните-ка сюда, Стив, здесь прямо-таки альбом фотографий преступников.

Бьюз передал мне еще одну фотографию.

— Снято с телеобъективом, — сообщил он. — Один из самых удачных снимков. Я увеличил только ту часть негатива, которая относится:. делу.

Я увидел десятка два, а то и больше, наших недавних противников. Всех их можно было легко опознать, аппарат зафиксировал печать преступности, лежавшую на их лицах.

— Ну все. Вопрос решен, — сказал Джи Джи. — Больше нам ничего не требуется. На заднем плане видны вышки. Вы только посмотрите на этого типа с кобурой под мышкой: ясно видно, что он заряжает пистолет. Какие еще нужны доказательства? Вы не возражаете, если я возьму эти снимки?

— Они предназначены для вас, — ответил Бьюз. — Я отпечатал и второй комплект на случай, если вы, Лейверс, захотите взять их на память.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Я с удовольствием возьму их, с большим удовольствием.

Когда я вернулся в свой домик, меня ждало письмо. По уродливым фразам, почти без знаков препинания, написанным кудрявым каллиграфическим почерком, сразу можно было догадаться, что это произведение профессионального испанского сочинителя писем. Стараясь расшифровать причудливые завитушки и арабески и добраться до смысла слов, я прочитал:

«Дорогой друг и повелитель! Я обращаюсь к вам с просьбой немедленно выслать по почте или с доверенным лицом сумму в 15 000 (пятнадцать тысяч) франков для вручения сеньорите Долорес в баре «Фаролеро» в касбе[12] Либревиля. Указанная сумма должна рассматриваться как заем и будет с благодарностью возвращена полностью и без всякой задержки в течение одного календарного месяца Вашей покорной слугой, которая сейчас расстается с Вами и целует Ваши руки. Прошу заметить, что от сей суммы зависит спасение жизни Вашей слуги, которая просит Вас не показывать настоящее послание третьим лицам и не разглашать его содержания».

Я поднял было телефонную трубку, чтобы позвонить Боссюэ, но вспомнил про его астму. Потом несколько раз перечитал письмо, думая о том, какое оно может иметь значение. Итак. Долорес жива, и никто ее не похитил. Просто по каким-то крайне важным для нее причинам она сочла за лучшее искать убежище в преступном мире Либревиля. В руках Долорес, быть может, хранится ключ ко многим тайнам, а сама она является свидетелем, которого могут постараться устранить.

«Эль-Фаролеро». Я смутно помнил этот кабачок. В прежние времена, до начала беспорядков, мы иногда посещали арабский квартал Либревиля и ради забавы бродили по лабиринту его грязных, нищих улиц. Это был притон в испанском районе касбы, представлявший собой полутемную пещеру, пропитанную запахом веревочных подошв и вина, капающего из бочонков.

Расплывшиеся немолодые женщины в повседневных платьях, притопывая ногами и щелкая кастаньетами, дрожащими голосами напевали «La Violetera» перед сборищем тощих мужчин, нищих, как арабы, но не таких жалких. Мужчины награждали исполнительниц жидким» аплодисментами, а иногда и стаканчиком вина… «Для вручения сеньорите Долорес…» «Эль-Фаролеро», должно быть, служил явочной квартирой для всего кочующего племени местных испанских эмигрантов, которые каждую ночь спали в разных постелях. Я представил себе, как явлюсь туда, как меня встретит из-за стойки недоверчивый взгляд мужчины с высохшим, словно дубленым, лицом, как после притворного раздумья он покачает головой и, не отрываясь от своей повседневной работы — какой бы ничтожной она ни была, — скажет: «Черт возьми! Но какая Долорес? Всех их здесь зовут Долорес».