Звёздный двойник

9

Роджа с Биллом я нашёл в верхней гостиной. Они грызли ногти от нетерпения. Завидев меня, Корпсмен вскочил:

— Где ты шляешься, чёрт бы тебя побрал?!

— У императора, — холодно ответил я.

— Да за это время пять или шесть аудиенций можно провести!

Я не удостоил его ответом. После памятного спора о речи мы с Корпсменом продолжали работать вместе, но… «Сей брак был заключён без любви». Мы сотрудничали, но боевой топор не был зарыт в землю и мог в один прекрасный день вонзиться мне между лопаток. Я не предпринимал шагов к примирению, и причин к этому не видел. По-моему, его родители переспали спьяну на каком-нибудь маскараде.

Я и представить себе не мог, что поссорюсь ещё с кем-нибудь из нашей компании. Только Корпсмен считал единственно мне приличествующим — положение лакея: шляпа в руках, «я-с — человек маленький, сэр». На такое я не мог пойти даже ради примирения; я, в конце концов, профессионал, нанятый для работы, требующей высокой квалификации. Мастера не протискиваются с чёрного хода, их, как правило, уважают! Так что Билла я игнорировал и обратился к Роджу:

— А где Пени?

— С ним. И Дэк с доктором — тоже.

— Он здесь?

— Да. — Поразмыслив, Клифтон добавил:

— В смежной с вашей спальне, она предназначалась для супруги лидера официальной оппозиции. Там — единственное место, где можно обеспечить ему необходимый уход и полный покой. Надеюсь, вас это не стеснит?

— Нет, конечно.

— Мы вас не побеспокоим. Спальни соединены гардеробной, но её мы заперли, а стены звукоизолированы.

— Ну и отлично. Как он?

— Лучше. Много лучше — пока.

Клифтон нахмурился:

— Почти всё время в сознании.

Подумав, он добавил ещё:

— Если хотите, можете навестить его.

Над ответом я размышлял долго.

— А что док говорит — скоро он сможет выйти на люди?

— Трудно сказать. Похоже, ещё не так скоро.

— А всё же? Три, четыре дня? Тогда можно отменить пока что всякие встречи и убрать меня наконец со сцены. Так? Родж… как бы вам объяснить… Я с радостью повидал бы его и выразил моё уважение… Но не раньше, чем выйду на публику в его роли последний раз. Иначе я… Словом, увидев его больным и немощным… Такие впечатления запросто могут всё испортить.

Когда-то я допустил ужасную ошибку, пойдя на похороны отца. Долгие годы после, думая о нём, я видел его лежащим в гробу, и только очень много времени спустя снова стал представлять его себе таким, каким отец был при жизни — мужественным, властным человеком, твёрдой рукой направлявшим меня и обучившим ремеслу. Я боялся, что с Бонфортом может выйти то же самое. До сих пор я играл бодрого, здорового мужчину в расцвете сил, каким видел его в многочисленных стереозаписях. Меня пугала мысль о том, что, увидев Бонфорта больным и слабым, я могу вспомнить об этом не вовремя, и тогда…

— Не смею настаивать, — ответил Клифтон, — вам видней. Можно, конечно, отменить все встречи и выступления, но хотелось бы, чтобы вы остались с нами до его полного выздоровления и продолжали выдерживать роль.

Я чуть было не ляпнул, что император просил меня о том же, однако вовремя прикусил язык. Разоблачение несколько сбило меня с панталыку; воспоминание же об императоре напомнило ещё об одном деле. Я вынул из кармана исправленный список и отдал его Корпсмену.

— Билл, это одобренный вариант для служб новостей. Одно изменение: вместо Брауна — де ла Торре.

— Чего-о?!

— Джезус де ла Торре вместо Лотара Брауна. Так пожелал император.

Клифтон был поражён, а Корпсмен вдобавок — зол.

— Какая ему разница?! Нет у него такого права, чёрт бы его побрал!

Клифтон тихо добавил:

— Билл прав, шеф. Как юрист, специализирующийся по конституционному праву, могу вас заверить, что утверждение списка императором — акт чисто номинальный. Вы не должны были позволять ему вносить какие бы то ни было изменения.

Мне жутко захотелось гаркнуть на них; сдерживало лишь успокаивающее влияние личности Бонфорта. Денёк нынче выдался тяжёлый — такая неудача, несмотря на все старания; я просто с ног валился. Хотел было сказать Роджу, что если бы император не был бы действительно великим человеком, царственным, в лучшем смысле слова, нам всем такую кашу довелось бы сейчас расхлёбывать!.. А все они виноваты — не натренировали меня как следует! Но вместо этого я раздражённо буркнул:

— Изменение внесено, и кончим об этом!

— Это ты так полагаешь! — взвился Корпсмен. — А я уже два часа, как передал список журналистам! Теперь иди назад и возвращай всё на свои места, ясно?! Родж, ты свяжись ещё раз с дворцом, скажи…

— Тихо! — сказал я. Корпсмен заткнулся, и я взял тоном ниже:

— Родж, вы, как юрист, может, и правы, не знаю. Зато знаю, что император в Брауне усомнился. Если кто из присутствующих желает пойти поспорить с императором — пожалуйста. Лично я никуда больше не собираюсь идти. А собираюсь я — снять эту допотопную хламиду, сбросить башмаки, высосать бочку виски и задать храпака.

— Погодите, шеф, — возразил Клифтон, — у вас ещё пятиминутное выступление по всеобщей сети с объявлением нового состава правительства.

— Сами объявите. Как мой первый зам в этом правительстве.

Клифтон растерянно заморгал:

— Л-ладно…

Но Корпсмен настаивал:

— А с Брауном что делать?! Ему ж обещано было!

Клифтон изумлённо вытаращил глаза:

— Когда это, Билл, и кем?! Его, как и всех прочих, лишь спросили, согласен ли он работать в правительстве — это ты имеешь в виду?

Корпсмен замялся, словно актёр, спутавший роль:

— Ну да! Это ж — всё равно, что обещание!

— Ничего подобного — пока состав кабинета не объявлен.

— Говорю тебе, он был объявлен! Ещё два часа назад!

— Н-ну… Боюсь, придётся созвать твоих парней и сказать, что ты ошибся. Или хочешь, я их соберу и заявлю, что им, по недоразумению, достался вариант, не одобренный мистером Бонфортом окончательно. Но сделать это следует до оповещения по всеобщей сети.

— Погоди. А этому — так всё и спустить с рук?

Похоже, Билл имел в виду скорее меня, чем Виллема, однако ответ Роджа свидетельствовал об обратном:

— Да, Билл. Сейчас не время заводить конституционные склоки. Не стоит оно того. Ну как, объявишь сам? Или лучше мне?

Повадками Корпсмен напоминал кошку, которая вынуждена подчиняться лишь потому, что её держат за шкирку. Он сморщившись, пожал плечами:

— Ладно уж, сам скажу. Хотел только убедиться, что сформулировано всё, как надо. А то — где налажаешь, потом такие разговоры пойдут…

— Спасибо, Билл, — мягко ответил Родж.

Корпсмен направился к выходу. Я окликнул его:

— Кстати, Билл! Заявление для газетчиков!

— А? Что там ещё?

— Ничего особенного. — Я буквально с ног валился от усталости. Роль постоянно держала на пределе. — Только скажи им, что мистер Бонфорт простудился, и врач прописал ему постельный режим и полный покой. Я вымотался, как собака!

Корпсмен фыркнул:

— Лучше скажу — пневмония.

— Это — как тебе больше нравится.

Стоило ему выйти, Родж наклонился ко мне:

— Шеф, я бы так делать не стал. В нашей работе от нескольких дней — вся жизнь порой зависит!

— Родж, мне, правда, нехорошо почему-то. Можете вечером по стерео об этом упомянуть.

— Но…

— Короче, я иду спать, и всё тут! Почему, в конце концов, Бонфорт не может «простудиться» и оставаться в постели до тех пор, пока он не придёт в норму? Каждый выход в этой роли увеличивает вероятность того, что кто-нибудь в один прекрасный день углядит фальшь! Да ещё Корпсмен этот — со своими вечными подковырками!.. Даже мастер ни на что путное не способен, если под руку постоянно тявкают! Так что — пора кончать. Занавес!

— Да не обращайте на него внимания, шеф. Я уж постараюсь, чтоб Корпсмен вам не докучал. Здесь ведь не в теснотище на корабле — масса возможностей не мозолить друг другу глаза!

— Нет, Родж, я уже всё обдумал. Сколько можно тут с вами валандаться?! Останусь, пока мистер Бонфорт не сможет на люди показаться — но выступать буду лишь в самом крайнем случае.

Вдруг мне стало как-то не по себе — я вспомнил, что император просил не отступать и понадеялся на меня…

— Мне действительно лучше не вылезать лишний раз. До сих пор всё гладко сходило, но — они ведь знают, что на обряд усыновления явился не Бонфорт, хотя не осмелились об этом заявить — доказательств не было. Они и сейчас могут подозревать, что подмена всё ещё работает, но наверняка уже не знают: а вдруг он сам уже выздоровел? Настолько, что смог провести аудиенцию, верно?

Клифтон вдруг виновато как-то смутился:

— Боюсь, они полностью уверены, что вы — дублёр, шеф.

— Ка-ак?!

— Мы вам всей правды не выкладывали — не хотели лишнего беспокойства… Док Чапек после первого же осмотра сказал: он лишь чудом может стать на ноги к аудиенции. И тот, кто его накачал, отлично знал, что делал.

— Та-ак. Стало быть, вы меня дурачили, говоря, что с ним всё в порядке. — Я сдвинул брови:

— Родж, что с ним? Только без вранья!

— Когда я вам врал, шеф? Потому и предлагал навестить его, хотя отказу обрадовался, не скрою.

Помолчав, он добавил:

— Может, пойдёте всё же с ним побеседуете?

— М-м… Нет, пожалуй.

Причины на то были прежние. Раз уж придётся играть и дальше, пусть хоть подсознание моё не отчебучит какой-нибудь пакости. Изображать нужно человека здорового.

— И всё же, Родж, я верно говорю. Если даже они уверены, что подмена до сих пор продолжается, тем паче — не следует зря рисковать. Они были сбиты с толку, а может, просто не успели подготовить разоблачение. Но не вечно же так будет! Они массу самых гробовых проверок устроить могут, и стоит хоть одну не пройти… Подобные забавы ещё прежде мячика изобрели!

Я ещё раз оценил обстановку.

— Да, лучше мне пока «поболеть», и подольше. Билл прав — пусть будет пневмония.

Такова уж сила внушения — проснулся я наутро с заложенным носом и воспалением в горле. Док Чапек выкроил время, чтобы меня подлечить, и к вечеру я вновь почувствовал себя человеком. Всё же доктор выпустил бюллетень о «вирусном заболевании мистера Бонфорта». Лунные города герметичны и воздухом снабжаются через системы кондиционирования, так что передачи инфекции респираторным путём можно не опасаться. Тем не менее, выражать соболезнования никто не торопился. Целых четыре дня провёл я в праздности, роясь в огромной библиотеке и архиве Бонфорта! Оказывается, статьи о политике и экономике могут быть весьма увлекательным чтением. Никогда б не подумал. Император прислал цветы из дворцовой оранжереи — возможно, даже мне лично.

Так-то жить можно! Я бездельничал и наслаждался подзабытой уже возможностью быть Лоренцо Смайтом, а хоть и просто Лоуренсом Смитом. Правда, ловил себя на непроизвольных перевоплощениях, стоило кому-нибудь войти, но тут уж ничего не поделаешь. Необходимости в них, впрочем, не было: приходили лишь Пенни да доктор Чапек, да ещё Дэк разок заглянул.

Однако, даже почивать на лаврах в конце концов надоедает. На четвёртый день я устал от своей комнаты не меньше, чем от продюсерских приёмных, кои немало повидал на своём веку. Одиноко было. Никто за меня не тревожился, визиты доктора Чапека носили чисто профессиональный характер, а Пенни заходила всего пару раз, и то — ненадолго. К тому же, она снова перестала называть меня мистером Бонфортом.

Когда в дверях показался Дэк, я был просто счастлив:

— А, Дэк! Что новенького?

— Да всё по-старому. То, да сё, и капремонт «Томми» задай, и Роджу с его политическими закавыками разобраться помоги… Восемь против трёх — наживёт он себе язву желудка с этой кампанией. Политика, куда денешься!

Он уселся на диван.

— Слушай, Дэк, а ты-то каким боком влез в это дело? Нет, серьёзно? Всю жизнь считал, что космачи политикой интересуются не больше, чем актёры. А ты — и подавно…

— Так-то оно так… Они и не касаются всей этой ерунды, пока имеют возможность спокойно таскать всякий хлам с планеты на планету. Но хлам-то этот надо заиметь, а заимев — торговать, да с выгодой. Свободно торговать, стало быть. Без разных там таможенных хреновин и закрытых зон. Свободно! И вот тут уже — политика! Я-то сам начал с объединения «транзитников» — это, чтоб не брали пошлину дважды при сделках между тремя планетами. А требование такое было из списка мистера Бонфорта. А дальше — одно за другим — и вот я уже шесть лет, как вожу его яхту, да с последних всеобщих — представляю в Великой Ассамблее наших ребят.

Дэк вздохнул:

— Сам толком не понимаю, как втянулся.

— Так ты, может, бросить всё это хочешь? Ну и не выставляй своей кандидатуры на следующие выборы!

Он вытаращил глаза:

— Это как? Ну, братец… Да кто политикой не занимается, тот не живёт по-настоящему!

— Сам же гово…

— Знаю, что говорил! И грубо оно, и грязно иногда, и тяжело, и мелочей надоедливых куча. Однако политика — единственная игра, достойная взрослых людей. Остальное — детские забавы; абсолютно всё!

Он поднялся:

— Топать пора.

— Да успеешь, Дэк! Посиди ещё.

— Не могу. Завтра — сессия ВА, Родж там один не справится. Вообще прерываться не следовало, дел — гора!

— Гора? Вот не знал…

Мне было известно, что перед роспуском теперешний состав ВА должен ещё раз собраться и согласовать временный кабинет. Но специально я на эту тему не думал; ведь — точно такая же формальность, как и утверждение у императора.

— А он сможет сам за это взяться?

— Нет. Но ты не беспокойся. Родж принесёт извинения за твоё — то есть, его — отсутствие и, согласно процедуре, попросит признать его полномочия. Потом зачитает «тронную речь» — Билл её сейчас пишет — и, уже от собственного имени, внесёт предложение утвердить список. Минута. Возражений нет. Голосуем. Единогласно. Все мчатся домой и принимаются сулить избирателям по две бабы каждый вечер и по сто империалов каждый понедельник с утра. Это уж — как учили.

Дэк перевёл дух.

— А, чуть не забыл. Ещё от Партии Человечества пришлют пожелания крепкого здоровья и корзину цветов, просто ослепляющую лживым великолепием! Они-то куда охотней прислали бы венок на его могилу!

Он внезапно помрачнел.

— На самом деле всё так просто? А вдруг не признают полномочий Роджа? Я думал, на сессию нужно явиться лично…

— Ну да, обычно так полагается. Договорись с кем-нибудь о неучастии, или будь любезен явиться и голосовать. Однако им не с руки всю эту канитель заново раскручивать. Если завтра не признают полномочий Роджа, самим же дожидаться придётся, пока мистер Бонфорт не вылечится. А если не станут упираться — смогут тут же бежать шаманить перед избирателями. И так ежедневно без толку собираются, с того самого момента, как Кирога ушёл. Вся эта Ассамблея, фактически, мертвее тени Цезаря — осталось только сей факт конституционно оформить.

— Ладно. Ну, а всё же — вдруг какой-нибудь идиот упрётся?

— Тогда, конечно, конституционный кризис. Но такого идиота ни в жизнь не найдётся.

Тема, похоже, иссякла, однако уходить Дэк не спешил.

— Дэк… А легче вам будет, если я выступлю?

— Да ладно, вздор. Утрясётся. Ты ж решил не рисковать больше, разве что — совсем уж гореть станем. И я тебя отлично понимаю. Помнишь, как индеец сынишку за водой посылал?

— Нет.

— Ну, даёт ему горшок глиняный — и порку хорошую на дорожку. «Папа, за что?!» — «Чтоб горшок не разбил». — «Так я ж ещё не разбил!» — «Разобьёшь — поздно будет». Так-то вот.

— Верно… Но — момент ведь — самый что ни на есть проходной! Всё словно по нотам расписано. Или могут подстроить ловушку, из которой я не выберусь?

— Да нет. Полагается потом ещё и с прессой потолковать, но тут уж можно и на недомогание сослаться. Проведём тебя секретным ходом, и газетчики останутся с носом.

Он усмехнулся.

— Правда, на галёрку какой-нибудь маньяк может протащить пушку. Мистер Бонфорт её так и называл: «Линия огня» — это с тех пор, как в него оттуда стреляли.

«Хромая» нога вдруг напомнила о себе приступом тупой боли…

— Ты пугаешь меня, Дэк?

— Нет, с чего ты взял?

— Значит, такова твоя манера обнадёживать… Слушай, только честно: ты хочешь, чтобы я завтра выступил с этой речью? Или нет?

— Кончено, хочу! А какого дьявола я, по-твоему, бросил все дела в такой день?! Чтоб потрепаться?!

Спикер pro tempore[33] постучал председательским молотком, капеллан воззвал к Господу, позаботившись обо всех межконфессиональных тонкостях, и наступила тишина. Половина зала пустовала, зато галёрка ломилась от туристов.

Раздался церемониальный стук[34], усиленный динамиками, и начальник караула простёр к дверям руку с жезлом. Трижды император требовал позволения войти и трижды получал отказ. Тогда он попросил об оказании чести, и зал ответил овацией. Мы встретили Виллема стоя и сели, когда он занял своё место позади стола спикера. Император был в мундире главнокомандующего и, как полагалось, без эскорта, сопровождаемый лишь спикером и начальником караула.

Взяв Жезл Жизни под мышку, я встал со своего места на передней скамье и, обращаясь к спикеру, словно императора в зале не было, произнёс речь. Речь была не та, что написал Корпсмен, — его творчество отправилось в мусорную корзину, едва я его просмотрел. Билл состряпал обычную предвыборную речь, коей здесь было не место и не время.

Моя же была нейтральна и лаконична. Я составил её из различных выступлений Бонфорта, перефразировав их для периода, предшествовавшего формированию временного правительства. Я насмерть стоял за улучшение дорог, и оздоровление климата, и выражал надежду, что каждый возлюбит ближнего своего, как добрые демократы любят своего императора, а он отвечает им взаимностью… Вышла настоящая лирическая поэма белым стихом, слов этак на пятьсот. Где не хватило старых речей Бонфорта — я просто импровизировал.

Галёрку пришлось призывать к порядку.

Поднялся Родж и предложил утвердить названные мной кандидатуры. Минута. Возражений нет. Клерк опускает белый шар. Тогда я вышел вперёд в сопровождении соратника по партии и члена оппозиции, углядев краем глаза, что депутаты посматривают на часы, гадая, поспеют ли на полуденный катер.

Я принёс присягу императору, сделав поправку на Конституцию, поклялся свято блюсти и расширять права и привилегии Великой Ассамблеи, а также — права и свободы граждан Империи, где бы они ни находились, и конечно же — прилежно отправлять обязанности премьер-министра Его Величества. Капеллан хотел вставить слово, но это я пресёк.

Какое-то время казалось, что говорю я спокойно, будто в кулуарах, либо за кулисами, однако вскоре я обнаружил, что из-за слёз, застилающих глаза, почти ничего не вижу. Когда я закончил, Виллем шепнул:

— Добрый спектакль, Джозеф!

Не знаю, ко мне он обращался, или к старинному своему другу… И знать не хочу. Не стирая с лица слёз, я дождался ухода Виллема и объявил сессию закрытой.

Диана Лтд в этот день пустила четыре дополнительных катера. Новая Батавия опустела. Остался в столице лишь двор, что-то около миллиона разных колбасников, кондитеров, ремесленников по части сувениров, да государственные служащие. Да ещё — костяк нового кабинета.

Раз уж я, невзирая на «простуду», выступил в Великой Ассамблее, прятаться больше не имело смысла. Не может же премьер-министр пропасть неизвестно куда — толки пойдут. А в качестве главы партии, раскручивающей предвыборную кампанию, я просто обязан встречаться с людьми — хотя бы с некоторыми. Я и делал, что надо; и каждый день требовал отчёта о здоровье Бонфорта. Он, конечно же, шёл на поправку, однако медленно. Чапек сказал, если очень уж подопрёт, Бонфорт сможет выйти к народу в любое время, но сам он, доктор Чапек, категорически против этого. Болезнь заставила Бонфорта похудеть почти на двадцать фунтов, и с координацией не всё ещё было ладно.

Родж оберегал нас обоих изо всех сил. Мистер Бонфорт знал теперь, что его подменяют, и поначалу страшно рассердился, но под давлением обстоятельств всё же дал «добро». Кампанией занимался Родж, советуясь с ним только по вопросам высокой политики и при необходимости передавая его суждения мне. А я уж высказывал их на публике.

Меры для моей безопасности были приняты невообразимые! Увидеть меня было не легче, чем самого засекреченного супершпиона. Кабинет мой по-прежнему находился под скалой, в апартаментах лидера официальной оппозиции — в покои премьер-министра мы не переезжали, так не принято, пока правительство лишь временное. Пройти ко мне из других комнат можно было не иначе как через кабинет Пенни, а чтобы добраться с парадного хода, нужно было пройти пять контрольных пунктов. Посетителей отбирал лично Родж, проводя их подземным ходом в кабинет Пенни, а оттуда уже — ко мне.

Такой порядок позволял перед встречей воспользоваться ферли-храном. Я и при посетителе мог читать его досье — в крышку стола вделан был небольшой экран, незаметный для него. Если же визитёр имел обыкновение расхаживать по кабинету, я всегда мог вовремя выключить изображение. Экран позволял и многое другое. К примеру, Родж, проводив ко мне очередного посетителя, шёл в кабинет Пенни и писал записку, тут же появлявшуюся на экране: Зацелуйте до смерти, но ничего не обещайте! Или: Представить жену ко двору — обещайте и гоните в шею! А порой: С этим бережней — «трудный» округ. Гораздо значительней, чем кажется. Направьте ко мне, улажу сам.

Не знаю, кто на самом деле управлял Империей. Может, какие-нибудь уж очень большие шишки. А на моём столе просто появлялась ежеутренне кипа бумаг, я визировал их размашистой подписью Бонфорта, и Пенни уносила всю кипу к себе. Читать их мне было некогда, и масштабы имперской бюрократии меня иногда ужасали. Однажды, по дороге на какое-то совещание, Пенни устроила мне, как она выразилась, маленькую прогулку по архиву. Мили и мили бесконечных хранилищ; улей, соты которого ломятся от микрофильмов! А меж полок — движущиеся дорожки, чтобы клеркам не искать каждый документ сутками!

И это, по словам Пенни, был лишь один сектор! А весь архив, сказала она, занимает примерно такую же площадь, как зал Великой Ассамблеи! Тут я искренне порадовался, что работа в правительстве мне не светит — разве что в качестве временного хобби.

Приём посетителей был неизбежной и бесполезной рутиной; решения всё равно исходили либо от Роджа, либо — через него — от Бонфорта. Что я действительно делал полезного — выступал с предвыборными речами. Распущен был слух, что вирус дал осложнение на сердце, и доктор рекомендовал мне оставаться пока на Луне с её слабым притяжением. Я не хотел рисковать, совершая вояж по Земле, а уж тем более — на Венеру. Окажись я среди толпы избирателей — даже десять ферли-хранов не помогут. И наёмные головорезы из Людей Дела тоже в архивах вряд ли числятся — а что я могу рассказать после крошечной дозы неодексокаина — подумать страшно!

Кирога исколесил Землю вдоль и поперёк, на каждом шагу выступая по стерео, а то и лично — перед толпами избирателей. Но Клифтона сей факт мало тревожил — он только плечами пожимал:

— Ну и что? Новых голосов он не добьётся, только глотку надсадит. На такие сборища ходят лишь убеждённые последователи.

Я искренне надеялся, что вопрос этот Роджу знаком. Времени на кампанию отпущено было немного — всего шесть недель со дня отставки Кироги. Потому выступать приходилось ежедневно — всеобщая сеть отвела нам времени столько же, сколько и Партии Человечества. Или же — речи записывали и рассылали почтовыми катерами по всем избирательным клубам Империи. Обычно я получал набросок речи — наверное, от Билла, хотя самого его больше не видел, — и доводил речь до ума. Её забирал Родж — и вскоре приносил назад с одобрением. Иногда Бонфорт исправлял в ней кое-что; почерк его стал ещё более неразборчивым.

Поправки Бонфорта я никогда не подвергал сомнению, а остальное просто выкидывал. Когда готовишь текст сам — выходит куда ярче и живей! Суть поправок я вскоре уловил: Бонфорт всегда убирал из речи лишние определения, делая её резче — пусть жуют, как есть!

Похоже, у меня стало получаться — исправлений появлялось день ото дня меньше.

С ним я так и не встретился. Чувствовал, не смогу играть, увидев его беспомощным и слабым. И в нашем тесном кругу не одному мне противопоказаны были подобные встречи — Чапек больше не пускал к нему Пенни. Почти сразу после прибытия в Новую Батавию она загрустила и становилась всё рассеянней и раздражительней. Под глазами её проступили круги — похлеще, чем у енота. Я не знал, отчего. Решил, что предвыборная гонка, да ещё тревога за здоровье Бонфорта — берут своё, однако прав оказался лишь отчасти. Чапек тоже заметил неладное и принял свои меры. Под гипнозом он обо всём расспросил её, а затем вежливо, но твёрдо запретил посещать Бонфорта, пока я не закончу работу и не отправлюсь восвояси.

Бедная девочка чуть было не спятила. Она навещала тяжелобольного, которого давно и безнадёжно любила, а затем ей приходилось возвращаться к работе с человеком, абсолютно похожим на него, говорящим его голосом, но пребывающим в добром здравии… Было, отчего начать меня ненавидеть!

Выяснив причину её состояния, добрый старый док Чапек сделал ей успокоительное внушение и велел впредь держаться от комнаты больного подальше. Мне же никто ничего не сказал — не моё, видите ли, дело! Однако Пенни повеселела, былая привлекательность и работоспособность вновь вернулись к ней.

А между тем, это и меня касалось, чёрт возьми! Я уже два раза бросил бы все эти тараканьи бега, если бы не Пенни!

Требовалось ещё посещать различные совещания. Экспансионисты являлись лишь ядром громадной, разношёрстной коалиции, объединённой личным авторитетом Джона Джозефа Бонфорта. Теперь мне вместо него приходилось обольщать тамошних партийных «примадонн». К таким совещаниям меня готовили с особой тщательностью, и Родж, сидя за спиной, предупреждал мои возможные ошибки и отклонения. Но перепоручить это было некому.

Как-то, недели за две до всеобщих выборов, понадобилось распределить на таком собрании «тихие» округа. Таких, где мы имели стабильную поддержку, было от тридцати до сорока; использовали их для выдвижения в правительство нужного кандидата, или приобщения к нему своих сотрудников — Пенни, к примеру, приносила гораздо больше пользы, имея право выступать перед Великой Ассамблеей, присутствовать на закрытых заседаниях и тому подобное, — или для других партийных надобностей. Бонфорт и сам представлял один из «тихих» округов, что избавляло его от утомительной предвыборной гонки. Клифтон — тоже. И для Дэка такой нашёлся бы, но его и так поддерживали собратья по ремеслу. Родж как-то намекнул, что стоит мне пожелать — и я, собственной персоной, попаду в списки следующего состава ВА.

Несколько таких «гнёздышек» всегда приберегались, чтобы с помощью партийных «тягловых лошадок» сохранить за партией место в парламенте, или ввести в кабинет действительно знающего и нужного человека через дополнительные выборы, или ещё для чего-нибудь.

Всё это сильно смахивало на раздачу синекур — каждый бил себя в грудь, вспоминая заслуги перед партией, и Бонфорт вынужден был лавировать, стараясь накормить волков и сохранить овец при составлении списка кандидатов прежде, чем представить его в исполнительный комитет. Но это уже — последний рывок, бюллетени, в общем, готовы, осталось внести последние изменения.

Когда в кабинет мой ввалились Родж с Дэком, я вдохновенно трудился над очередной речью, велев Пенни никого не пускать, хотя бы началось землетрясение. Прошлым вечером Кирога выступал в Сиднее и выдал настолько дикое заявление, что представился весьма удачный случай выставить на всеобщее обозрение его ложь и как следует прищемить ему хвост. Я решил попробовать написать ответную речь собственноручно, не дожидаясь набросков, и надеялся на одобрение.

— Вот, слушайте!

Я зачитал им ключевой абзац.

— Как оно?!

— Да, — согласился Родж, — а шкурой Кироги мы дверь обобьём. Шеф, вот список по «тихим» округам, посмотрите. Его сдавать через двадцать минут.

— А, опять! Чёрт бы побрал эти совещания! Зачем он мне сейчас? Что-то с ним не так?

Я быстро просмотрел список. Все кандидаты были знакомы мне по ферли-храну, а некоторые и лично. Почему каждый из них попал сюда, я тоже знал…

И тут в глаза мне бросилось: Корпсмен, Уильям Дж.

Подавив приступ вполне понятной досады, я спокойно заметил:

— Родж, я смотрю, и Билл попал сюда.

— Да, верно. О нём я и хотел сказать. Понимаете, шеф, всё мы знаем — у вас с Биллом нелады. Кроме Билла в этом никто не виноват. И всё же… Вы ещё не заметили, но у него просто гигантских размеров комплекс неполноценности, вот он и готов любому в глотку вцепиться. Таким образом мы это прекратим.

— Прекратите?

— Да. Он спит — и видит себя в парламенте, ведь все мы, кто с вами работает, — члены ВА. И Биллу это постоянно покоя не даёт. Он сам как-то, после третьего бокала, жаловался, что он здесь — просто чернорабочий. Понятно, его это угнетает… Вы ведь не против, верно? А от партии не убудет; она одобряет и считает это умеренной платой за прекращение трений в штаб-квартире…

Я уже совсем успокоился.

— Но мне-то что за дело? С чего я буду возражать, если мистер Бонфорт так хочет?

Заметив быстрый взгляд, которым обменялись Родж с Дэком, я добавил:

— Ведь это он так хочет, верно?

— Родж, скажи ему, — сурово велел Дэк.

— Мы с Дэком сами так решили, — нехотя признался Клифтон. — Похоже, так будет лучше.

— Значит, мистер Бонфорт этого не одобряет? Вы его спрашивали?

— Нет.

— А почему?

— Шеф, ну нельзя его тревожить из-за каждого пустяка! Ведь он — старый, больной, измученный человек. Я решаюсь беспокоить мистера Бонфорта лишь по серьёзнейшим политическим вопросам — а этот вовсе не таков! Тут мы и сами справимся.

— Тогда зачем вам моё мнение?

— Мы хотим, чтобы вы знали, кто, где и почему. Думали, вы поймёте и согласитесь с нами…

— Я?! Вы просите от меня решения, словно я — сам мистер Бонфорт! Но я же — не он!

Я нервно забарабанил пальцами по столу — совсем как он:

— Если вопрос такого уровня, вам всё же следует спросить его. А если всё это неважно — зачем спрашивать меня?

Родж вынул изо рта сигару:

— Ну, хорошо. Я вас ни о чём не спрашивал.

— Нет!

— Э-э… Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду «нет». Вы именно спрашивали, значит, в чём-то сомневаетесь. Так что — если хотите, чтобы я от имени Бонфорта представил этот список в исполнительный комитет, пойдите и спросите его самого!

Некоторое время они молча глядели на меня. Дэк со вздохом сказал:

— Да выкладывай уж всё, Родж. Или давай я.

Я ждал. Клифтон вынул изо рта сигару:

— Шеф, у мистера Бонфорта четыре дня назад был удар. Его ни в коем случае нельзя беспокоить.

Я оцепенел. В голове вертелась старая песенка[35]: «Там шпили башен терялись в облаках, дворцы сияли неземною красотою…»

Немного придя в себя, я спросил:

— А с головой у него как?..

— Полный порядок, но он измучен до смерти. Та неделя в плену совсем его подкосила, мы и не ожидали такого. Он двадцать четыре часа пробыл в коме. Сейчас пришёл в себя, но полностью парализована левая сторона лица и, частично, — тела.

— А что говорит доктор Чапек?

— Полагает, всё должно пройти, стоит тромбу рассосаться. Но и после его придётся беречь от нагрузок. Шеф, он действительно серьёзно болен. Завершать кампанию придётся нам самим.

Я чувствовал, что выжат, как лимон, — то же было со мной, когда умер отец. Правда, я не видел Бонфорта, даже ничего не получал от него, кроме нескольких небрежных поправок в текстах. Однако, всё это время я учился у него. И многое делало возможным для меня его присутствие за стеной…

Глубоко вздохнув, я проговорил:

— О'кей, Родж. Постараемся.

— Постараемся, шеф, — он поднялся, — собрание скоро начнётся. Как с этим решим?

Он указал кивком на список по «тихим» округам. Я задумался. Может, Бонфорт и впрямь хотел бы утешить Билла, подарив ему право добавлять к фамилии «Достопочтенный»? Просто так — чтобы сделать его счастливым. Бонфорт на такие вещи мелочен не был — не заграждал ртов волам молотящим…[36] В одном эссе о политике он писал: Не то, чтобы у меня был такой уж высокий интеллект. Весь мой талант в том, что я нахожу способных людей и не мешаю им работать.

— Родж, давно Билл у него работает?

— Уже четыре с лишним года.

Значит, его работа Бонфорта устраивала…

— С тех пор одни всеобщие выборы уже прошли, так? Почему же Бонфорт ещё тогда не ввёл Билла в ВА?

— Почему… Не знаю. Не поднимался как-то такой вопрос.

— А когда Пенни стала Достопочтенной?

— Три года назад. На дополнительных.

— Ну что ж, Родж, вот вам и ответ!

— Не совсем вас понимаю…

— Бонфорт в любое время мог сделать для Билла место в парламенте. Однако не стал. Так что — ставьте в список «подмену». Если мистер Бонфорт сочтёт нужным, всегда успеет назначить дополнительные выборы после выздоровления.

Выражение лица Клифтона не изменилось. Он взял список, сказав лишь:

— Хорошо, шеф.

В тот же день Билл уволился — вероятно, Родж сообщил ему, что фокус не удался. Но узнав о его уходе, я чуть инфаркт не схватил: только теперь сообразил, что своим упрямством, возможно, поставил под удар всех. Я сказал об этом Роджу. Он покачал головой.

— Но он же знает всё! Это с самого начала был его план! Он же столько грязи в стан Партии Человечества приволочёт…

— Забудьте вы о нём, шеф. Тля он, конечно, раз бросил всё в разгар компании, и слова-то другого не подберу. Вы, человек посторонний, и то так не поступили. Но — не шакал же! В его профессии не принято выдавать тайн клиентов, даже если навсегда распрощались.

— Ваши бы слова да богу в уши…

— Увидите. И не волнуйтесь понапрасну, работайте себе спокойно.

Следующие несколько дней прошли тихо. Я уже решил, что Клифтон знал Билла лучше, чем я. О нём никаких вестей не было; кампания близилась к концу и становилась всё напряжённее. На разоблачение — ни намёка. Я начал забывать об инциденте и с головой ушёл в составление речей, выкладываясь целиком и полностью. Иногда мне помогал Родж, иногда я сам справлялся. Мистер Бонфорт шёл на поправку, однако док Чапек прописал ему полный покой.

Началась последняя неделя кампании. Роджу понадобилось слетать на Землю — некоторые дыры издалека не залатать. Голоса уже, в основном, распределились, и работа на местах значила теперь больше, чем изготовление речей. Тем не менее, речи также были нужны, выступления на пресс-конференциях — тоже. Этим я и занимался, а помогали мне Дэк с Пенни. Конечно, с приходом опыта стало легче — на многие вопросы я отвечал теперь, даже не задумываясь.

Роджа ждали назад как раз к очередной пресс-конференции, проводившейся раз в две недели. Я надеялся, он поспеет к началу, хотя справился бы и сам. Пенни со всем необходимым вошла в зал первой и тихонько вскрикнула.

— Ещё в дверях я увидел, что за дальним концом стола сидит Билл, но, как обычно, оглядев присутствующих, сказал:

— Доброе утро, джентльмены!

— Доброе утро, господин министр, — отвечали многие.

— Доброе утро, Билл, — добавил я, — вот уж не думал вас здесь встретить. Кого вы нынче представляете?

Воцарилась тишина. Каждый здесь знал, что Билл ушёл от нас, а может, его ушли. Он же, ухмыляясь, ответил:

— Доброго утречка, мистер Бонфорт. Я — от синдиката Крейна.

Я уже сообразил, для чего он здесь, но изо всех сил постарался унять тревогу и не дать ему порадоваться моим испугом.

— Что ж, неплохая компания. Надеюсь, они вас оплачивают по заслугам. Итак, к делу. Вначале — письменные вопросы. Пенни, они у вас?

С этим я разделался в два счёта, ответы были обдуманы заранее; потом, опустившись на стул, сказал:

— Ну что ж, джентльмены, будем закругляться? Или ещё вопросы?

Задали ещё несколько вопросов, и лишь однажды мне пришлось ответить: «Разъяснений не будет». Любому уклончивому ответу Бонфорт предпочитал честное «нет». Поглядев на часы, я заметил:

— На сегодня — всё, джентльмены.

Но не успел подняться с места…

— Смайт! — крикнул Билл.

Я выпрямился, даже не взглянув в его сторону.

— Эй, «мистер Бонфорт»! Самозванец! Я к тебе обращаюсь, Смайт!

Билл был зол и кричал в полный голос.

На сей раз я взглянул на него с изумлением, как и полагалось важному политическому деятелю, которого оскорбили на людях. Билл ткнул в мою сторону пальцем; лицо его цветом напоминало свёклу:

— Ты самозванец! Актёришка! Обманщик!

Представитель лондонской «Таймс», сидевший справа от меня, шепнул:

— Сэр! Может, мне за охраной сбегать?

— Не нужно, — ответил я, — он, похоже, не опасен.

Билл нехорошо заржал:

— Ага, так я, по-твоему, не опасен, да?! С-час поглядим!

— Так я сбегаю всё же, сэр, — настаивал «Таймс».

— Сидите, — резко ответил я. — Довольно, Билл. Уйдите лучше по-хорошему.

— Ага, сейчас; разбежался!

И он взахлёб принялся излагать основные детали всей истории. О похищении, равно как и о своём участии в подмене он ни словом не обмолвился, зато ясно дал понять, что увольнение его впрямую связано с нежеланием способствовать нашим махинациям. Подмена, по его словам, вызвана была болезнью Бонфорта, а сама болезнь — скорее всего — нашими происками.

Я слушал терпеливо. Большинство репортёров попервости сидели с видом сторонних наблюдателей семейного скандала, однако вскоре некоторые начали делать заметки в блокнотах, либо вытащили диктофоны.

Когда Билл замолк, я спросил:

— Билл, у вас всё?

— А тебе мало?!

— Достаточно. Весьма сожалею, Билл. Это всё, джентльмены. Теперь мне пора работать.

— Минуту, господин министр! — попросил кто-то. — Опровержение будет?

— А возбуждение судебного преследования за клевету?

Первый вопрос я решил обсудить позже.

— Нет, никакого преследования. Не хватало на старости лет судиться с больным человеком!

— Кто, я больной! — Билл так и взвыл.

— Успокойтесь, Билл. Что касается опровержения — не понимаю, что мне следует опровергать. Я видел, некоторые из вас делали записи, однако сомневаюсь, что ваши издатели опубликуют такую дичь. А если и найдётся такой издатель — от моего опровержения весь этот анекдот станет только ещё смешней. Вы, может, слышали о профессоре, потратившем сорок лет жизни на то, чтобы доказать: «Одиссею», вопреки общему мнению написал вовсе не тот самый Гомер, а другой древний грек, оказавшийся просто тёзкой великого слепца?

Раздался вежливый смех. Я тоже улыбнулся и пошёл к выходу. Билл бегом обогнул стол и ухватил меня за рукав:

— Шуточки шутить?!

Представитель «Таймс» — Экройд, кажется, — его оттащил.

— Спасибо, сэр. — Обращаясь к Корпсмену, я добавил:

— Билл, чего ты хочешь добиться? Я, как мог, старался уберечь тебя от ареста!

— Зови охрану, зови, если хочешь, обманщик! И поглядим, кого из нас скорее посадят! А как тебе понравится, если у тебя возьмут отпечатки пальцев?!

Я вздохнул и мысленно подвёл черту под своей жизнью.

— Кажется, это уже не шутка. Джентльмены, пора с этим кончать. Пенни, милая, будь добра, пошли кого-нибудь за дактилоскопом.

Я понимал, что утоп. Но — чёрт возьми! — если даже ты тонешь на «Биркенхеде»[37], стой у штурвала до последнего! Даже негодяи стараются умереть красиво.

Но Билл ждать не желал. Протянув руку, он сцапал стакан с водой, из которого перед этим я пару раз отхлебнул.

— К дьяволу дактилоскоп! Этого хватит.

— Я уже говорил вам, Билл: следите за языком в присутствии дамы! А стакан можете взять на память.

— Верно. Ещё как возьму!

— Отлично. Берите и проваливайте. Иначе я в самом деле вызову охрану.

Корпсмен наконец убрался. Остальные хранили молчание.

— Извольте, я представлю отпечатки пальцев любому из вас!

Экройд поспешно ответил:

— Да к чему они нам, господин министр?!

— Как это «к чему»? Вам ведь нужны доказательства!

Я продолжал настаивать — Бонфорт поступил бы точно так же. К тому же — нельзя быть «слегка» беременным или «малость» разоблачённым. И ещё я не хотел отдавать своих друзей в лапы Билла — хоть этим-то я ещё мог им помочь.

За дактилом посылать не стали. У Пенни нашлась копировальная бумага, у кого-то из репортёров — «долгоиграющий» пластиковый блокнот, так что отпечатки вышли превосходно. Я распрощался и покинул зал.

Стоило нам дойти до приёмной, Пенни тут же упала в обморок. Я донёс её до своего кабинета и уложил на диван, а сам сел за стол — и уж тут-то дал своему страху отдушину!

Весь день не могли мы прийти в себя. Пробовали заняться делами, но посетителей Пенни под благовидными предлогами отваживала. Вечером предстояло ещё выступать по стерео, я уж всерьёз подумывал отменить выступление. Однако в «Последних Новостях» за весь день ни слова не было о той злосчастной пресс-конференции. Я понял: репортёры тщательно проверяют отпечатки; рисковать не хотят — всё же премьер-министр, необходимы самые серьёзные доказательства. Тогда я решил всё же выступить — не зря ж речь писал, да и время уже отведено. И даже с Дэком я не мог посоветоваться — он поехал зачем-то в Тихо-Сити…

Я сделал всё, что мог, словно клоун на сцене объятого пламенем театра, старающийся не допустить в зале паники. Едва выключили запись, я спрятал лицо в ладони и разревелся. Пенни гладила меня по плечу, стараясь успокоить. С ней мы за весь день не сказали ни слова об утреннем происшествии.

Родж прибыл ровно в двадцать ноль-ноль по Гринвичу, то есть, сразу после моего выступления. Он тут же прошёл ко мне, и я ровным, спокойным голосом выложил ему всё. Слушал он меня тоже на удивление спокойно, пожёвывая потухшую сигару.

Завершив рассказ, я умоляюще посмотрел на него:

— Родж, я должен был дать им отпечатки, понимаете? Не в характере Бонфорта отступать!

— Да вы не волнуйтесь, — ответил Родж.

— Что-о?!

— Не волнуйтесь, говорю. Ответ из Бюро Идентификации в Гааге принесёт вам малюсенький, зато приятный сюрприз! А бывшему нашему другу — просто громадный, однако ужасно неприятный. И если он взял некую часть своих сребреников вперёд, боюсь, как бы ему не пришлось вернуть их обратно. По крайней мере, искренне надеюсь, что этот аванс из него вытрясут.

Я не верил собственным ушам.

— Э-э… Родж, но они на этом не успокоятся! Есть куча других способов… «Общественная Безопасность», и прочее…

— Ну, за кого вы нас принимаете?! Шеф, я ведь знал, рано или поздно что-нибудь в этом роде произойдёт обязательно. И с той секунды, как Дэк объявил о начале по плану «Марди Гра», началось глобальное заметание следов! Однако я почему-то не сказал об этом Биллу, он занимался чем-то другим…

Клифтон пососал свою потухшую сигару и, вынув изо рта, осмотрел:

— Бедолага Корпсмен…

Пенни ахнула и снова упала в обморок.