Звездочет

17

Когда падает пустой плащ, Звездочет чувствует, что в воздухе бесследно растворяется часть его жизни. В открытом окне все свершившееся не оставило и следа, кроме, может быть, тончайшей смеси пустоты и света. Восточный ветер терзает ставни, они открываются и закрываются, как бы подчеркивая таким способом очевидность исчезновения. Пока жандармы обыскивают комнату, дон Себастьян Пайядор, вдовец Инохосы, смотрит растерянно и уязвленно на плащ, лежащий горкой у табуретки, как труп, и на два шеста. Лоб его наморщен, а один глаз полузакрыт — он выглядит побитым, будто ему хорошо досталось в недавней драке. Хотя Звездочет ощущает угрозу в этом взгляде, постепенно меняющем выражение ошеломленности на гнев, ему хочется смеяться — от удовольствия, которое он испытал, принимая участие в сказочном бегстве отца, и от сладостного сопереживания отцовской свободе.

Полицейские беспорядочно двигаются по комнате посреди испуганного кудахтанья голубиных самок, сидящих, опустив крылья, на яйцах. Только они и не улетели. Один из жандармов двумя пальцами берет яйцо и рассматривает на свет темное пятно, в котором различимы тонкие нити кровеносных сосудов. Самка кружится возле него, не зная, что делать. Полицейские тоже не знают, что предпринять. Их тянет переброситься шутками по поводу всего случившегося, но убитый вид дона Себастьяна Пайядора, с которого, кажется, с живого содрали кожу, лишает их охоты веселиться.

— Ты остался сиротой, паршивец, — злобно бурчит дон Себастьян Пайядор, — твой папаша тебя бросил.

Звездочет в этот момент слишком переполнен ощущением чуда, чтоб поддаваться унынию. Ясно, что Великий Оливарес вернется. После войны в Кадисе много осиротевших или брошенных ребят, но ни у кого из них отец не исчезал еще таким прекрасным способом — поднявшись в небо. Конечно, отец его не был чересчур откровенен с ним по поводу своих планов на будущее. Растворившись в пустоте, он лишь прошептал: «Прощай, сын!» — и даже не бросил Звездочету прощального взгляда: лицо его было закрыто краем черного плаща, а шляпа с высокой тульей нахлобучена по самые брови. Но что может быть лучшим обещанием, чем этот несравненный жест отделения от земли и воспарения, освобождения от всех сил, что пригибают человека долу; чем этот насмешливый кукиш своре преследователей?…

— Я знаю, как он это сделал, — врет дон Себастьян Пайядор полицейским.

Потом он хватает Звездочета за подбородок. Даже прикосновение пальцев дона Себастьяна Пайядора не может разрушить очарование сна, ворвавшегося в реальность.

Потеря отца, которая для любого мальчика — горькая катастрофа, для Звездочета превратилась в сказочное происшествие. Он бестрепетно выдерживает направленный на него взгляд, хотя лицо дона Себастьяна Пайядора, вдовца Инохосы, искажено судорогой злобы и пульсирует, как осиный рой, на фоне клочка кадисского неба, где свершилось небывалое чудо.

— Сейчас я пойду с этими, — добавляет он, не отпуская подбородка Звездочета, — потому что надо его поймать. Но я вернусь за тобой. Ты теперь сирота, и место тебе в приюте.

Звездочет не слишком обеспокоен. Он знает, что реальность всегда прячет и таит одну из своих рук, привлекая все внимание к другой, чтобы безнаказанно делать свои трюки.

Он видел ее уже много раз. Он видел в ней уже много разных женщин. Но сейчас, в пустоте квартиры, перед ним садится незнакомка. Дон приходит наутро после кошмарной ночи, во время которой Звездочет встает тысячу раз, чтобы еще и еще раз крутануть маховик странного механизма, прикрепленного балкой к табуретке, с которой взлетел его отец, и этот механизм поднимает в воздух пустой пыльный плащ, который никто не потрудился убрать. Раскрытие тайны трюка ему неприятно. Его банальность очевидна. И он начинает подозревать, что лишился части своей жизни, потому что отец его сотворил вокруг себя собственную реальность, и без его присутствия она испарилась в воздухе, или, грубо говоря, разрушилась.

Для Звездочета это была ночь размышлений. Его наивные детские иллюзии боролись за существование, столкнувшись с желаниями подростка.

А Дон эту ночь провела в подавленном состоянии, в течение ее она спускалась со ступеньки на ступеньку в застенки одиночества и несчастной любви. Она даже не ложилась. Волосы ее мокры, потому что в Кадисе льет как из ведра, и вода освежает ее похмельное лицо, пока она смотрит на клочок неба, в котором исчез Великий Оливарес, и барабанит костяшками пальцев по оконному стеклу.

— Когда я узнала, Рафаэль, то решила напиться до бесчувствия. Да, это именно то слово: напиться. Верно сказано. Я выбрала «Пай-Пай», куда мы с твоим отцом ходили вместе много раз. Обстановка там мне показалась гнетущей, и полной дыма, и… Все слова хотят сказаться враз. Я должна успокоиться. Я говорила тебе, что немцы там, у стойки, смотрели на меня как на девицу легкого поведения. Я им сказала… не знаю, что я им сказала, они не слушали. «Порто-флип» казался мне горьким. Он не пошел мне на пользу. Много слов у меня во рту. Я должна их выплюнуть.

Она внезапно замолкает, не в состоянии произнести ни слова больше, только губы кривятся в унылом безмолвии и издают пьяное икание, звучащее как хруст стекла под каблуком. Звездочет не слишком внимателен к ней, он не перестает думать о маховике. Она сидит верхом на стуле, положив подбородок на спинку, и посматривает то на лицо мальчика, погруженного в собственные мысли, то на шевелящийся плащ, который вздувается и опадает от сквозняка, без тела своего хозяина — тела, которое она с таким жаром сжимала в своих объятиях посреди голубиного облака. Одна из голубиц пытается сесть к ней на плечо. Тогда Дон поднимается и поддается порыву обнять этот кусок материи, но он так пуст и бездыханен, что одиночество ее становится еще невыносимее. Она крутится, как взбесившаяся кошка, и отбрасывает плащ.

— Зачем ты пришла? — спрашивает Звездочет, выйдя из задумчивости. Хотя он на нее даже не смотрит, его глаза яростно сверкают.

Дон ревниво поворачивает к нему голову. Для нее внутренний мир мальчика всегда был тайной. Она смутно догадывается, что это смесь наивности и странной врожденной мудрости, которая пугает ее. Она знает его всегда молчащим, связанным с другими людьми лишь посредством мистического языка его гитары, которая звучит как бы за гранью времени, в атмосфере более глубокой, чем воздух, в которой банальные моменты и обычнейшие жесты приобретают привкус тайны.

— Мне нужно, чтоб ты сыграл. Если ты не сыграешь, я умру.

Только теперь Звездочет обратил взгляд на ее крупные слезы, которые катятся по щекам и капают на грудь. Лицо мальчика непроницаемо, но его дрожащая рука указывает на механизм для поднятия в воздух.

— Ты продолжаешь его любить, несмотря на его трюки? Любишь шулера?

— Я люблю мужчину. И мужчина не меняется оттого, что узнают его секреты. Он продолжает быть самим собой, — отвечает она сердито.

Мальчик не повышает голоса. Он говорит напряженно, но очень тихо, и монотонный шум дождя почти заглушает его.

— Я знаю. Я жил с ним много лет. За каждым раскрытым секретом стоит другой секрет, еще более непонятный.

— Тогда почему ты спрашиваешь меня о таких глупостях? Ты меня дразнишь. — Порывистым жестом она закрывает лицо.

Мальчик долго молча рассматривает ее, прежде чем ответить. Он спрашивает себя, какая же на самом деле эта женщина. С прядями рыжих волос, похожими на высохшую кровь, которые прилипли к ее совершенно бледному лицу, она в этот момент кажется ужасной.

— Зачем ты пришла? — наконец резко говорит он.

Но через мгновение хватает одного жеста ее руки, приглаживающей волосы, чтобы черты ее снова обрели жизнь, затрепетали, вытянулись, изменились, как меняется гусеница, превращаясь в куколку.

— Извини. Я немного пьяна. Ты должен понять, что во всем Кадисе мне не с кем больше поговорить о твоем отце.

— Отец вернется. Тебе не кажется? — спрашивает Звездочет и беспокойно ждет подтверждения.

— Нет, он не сможет. Хоть бы ему удалось добраться до Гибралтара.

— Это значит, он нас бросил, прав дон Себастьян Пайядор.

— Это значит, что здесь он уже не может жить.

— Ты забудешь его, — говорит он с оттенком злости.

— Раньше мне было трудно вспомнить имя мужчины на следующий день. На этот раз — нет. Я же тебе сказала, что люблю его.

На этот раз Звездочет не сразу подбирает точные слова, которые выразили бы его тревогу.

— Но ты пришла не только для того, чтоб поговорить об отце.

Она тоже медлит с ответом.

— Нет, конечно. Ты прав. Я не безутешная вдова. Я плохая разведчица, которая слишком много пьет и просит помощи у мальчика.

— Что ты хочешь, чтоб я сделал?

— Чтоб сыграл на гитаре.

— А еще?

— До того как я с ним познакомилась, моя задача сводилась к тому, чтобы добывать списки клиентов отелей и пассажиров судоходных компаний. Благодаря ему моя миссия стала более важной. Вместе мы смогли раскрыть немецкую сеть в Кадисе. Нужно, чтоб я продолжала собирать всю возможную информацию об их деятельности. Ты мне поможешь?

Звездочет не может отделаться от ощущения, что он чужой в собственном доме. От мысли, что магия Великого Оливареса воздействует на его жизнь и меняет ее даже тогда, когда отец отсутствует, и что последним ее эффектом было неожиданное предложение этой женщины. Дождь перестал, они вслушиваются в наступившую тишину и не двигаются.

— Я не шпион, — твердо говорит Звездочет и тут же добавляет: — Но ты женщина моего отца.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Он никогда не был благоразумным. Ему слишком нравится жить.

Она замечает некую вспышку в его глазах и улыбку, которая раздвигает его губы, будто раскрывается штора, и лицо его освещается.

— Если ты так улыбаешься, брошу пить.

— Почему?

— Чтобы сохраниться красивой для него. Должно быть, у меня ужасный вид.

— А я вот на самом деле чувствую, что постарел на сто лет. — Впервые он ощущает себя почти мужчиной.

— Сыграешь для меня?

— Сыграю. Но ты иди в постель. Тебе надо отдохнуть.

Он провожает ее до спальни Великого Оливареса. Между тем она не перестает говорить.

— Знаешь, твоего отца больше всего беспокоило, что испанское правительство может решиться вступить в войну — как бы расплачиваясь за помощь Гитлера во время гражданской войны. Ходят слухи, что испанский флот направляется к Гибралтару и перевозит орудия пятнадцатого калибра. Мы должны узнать их намерения.

— Хорошо. Но теперь засни.

Он помогает ей стянуть мокрую одежду и заботливо укрывает ее теплым одеялом, которое она отворачивает, чтоб выкурить последнюю сигарету.

— Любопытно, что ты сыграешь для меня?

— Молчи и слушай.

Звездочет идет в свою комнату и берет гитару. Слышится нездоровое покашливание женщины в соседней комнате.

— Если будешь долго возиться, выпью еще что-нибудь. Мне нужна либо музыка, либо рюмка.

— Здесь я.

Звездочет склоняется над инструментом, и музыка наполняет комнату.

— Ты всегда играешь то, что рвет душу?

— Тебе не нравится?

— Не будь глупым. Я влюбленная женщина. Музыка нарастает.

— Смотри, — бормочет она, — он уже здесь.

— Кто?

— Сон.