Звезды на приеме у психолога. Психоанализ знаменитых личностей

МУЖЧИНА, СТРАДАЮЩИЙ ОТ СВОИХ НАСЛАЖДЕНИЙ

— Вот вы мне точно скажите, с какого момента у меня крыша поедет?

— С чего вы взяли, что у вас крыша едет?

— И всё-таки. С какого мгновенья я начну сходить с ума. Мне это нужно. Очень нужно, знать.

(В начале мне показалось, что мой пациент как бы иронизирует и разыгрывает меня)

— А с чего вы взяли, что можете сойти с ума?

— В последнее время я часто начал задумываться о своих мыслях?

— Я тоже об этом задумываюсь… ну и что…

— В том то и дело, что я думаю по особому не как вы. Не теми мыслями

— А как вы определили, что они не те?

— Именно этим я и занимаюсь? Как только я пытаюсь мыслить о мысли, как она эта мысль тут же ускользает и я не могу её помыслить.

— То есть получается, что вы пытаетесь задержать свою мысль (я показываю рукой) и как бы со стороны рассмотреть её. И вам это не удаётся?

— Вот именно.

— Ещё бы… Вы никогда не сможете этого сделать У вас же всего одна голова. Если бы было две, то одной бы держали мысль, а другой её рассматривали И хорошо, что вам не удаётся этого сделать А вот когда удастся, то именно с этого мгновенья вы и начнёте сходить с ума. Не увлекайтесь этим. А то…

— Вот-вот Поэтому я хочу, чтобы вы точно вычислили и предсказали мне это мгновенье Точно-точно.

(И всё-таки мой пациент немного иронизирует.)

— С точностью до секунды?

— Ну, да. А что психология разве не точная наука…

— Точная. Ещё какая точная! Но почему вы уверены, что это будет в одно мгновенье? Этого мгновенья у вас ещё не было Я вас успокою. С ума мы сходим постепенно, а не мгновенно.

— Ну, да постепенно. Но эта постепенность с чего то же начинается. Скажите у меня это началось или ещё начнётся и когда? Скажите точно когда?

— И всё-таки не могли бы вы более детально описать в чём заключаются ваши страдания?

— В последнее время я как-то остро начал ощущать своё ничтожество. Мне не по себе. Я мучаюсь от этого. Осознаю в себе это плохое. И опять повторяю это. Раньше так не было, жил себе и не осознавал в себе этот грех.

— Не могли бы вы конкретно привести примеры своих, как вы выражаетесь, греховных деяний?

— Недавно я увидел из окна трамвая, как на улице произошла страшная автомобильная авария с жертвами, но когда я развернул голову в сторону салона, то обнаружил, что большинство пассажиров, ехавших со мной в трамвае, покинуло его, чтобы посмотреть аварию. Они словно подчинились какой-то неведомой силе, которая их понесла куда-то? Почему? Чтобы прийти на помощь? Чтобы проверить, а нет ли среди погибших родственников? Это не так.

(Мой пациент говорит о других, а не о себе. По-видимому тем самым он, всё-таки, говорит о себе.)

— Видимо, вы тоже сами того, не замечая ринулись смотреть жертв аварии.

— (После паузы). Да. Меня понесла какая-то неведомая сила. Тьфу!! Может быть это связано с тем, что сейчас настолько часто это представлено на телеэкране, насколько люди уже адаптировались к этому. Хотя, наоборот мне это должно было быть не интересно. Я не могу в этом разобраться.

— Вот вы мне, скажите, способны ли вы, чувствуя боль других как собственную, отдаваться этой боли на несколько дней и благодаря этому целыми днями смотреть на страдания жертв терроризма или катастроф?

— (После паузы.) Способен. Так и было во время террористических актов. Я с каким-то больным любопытством смотрел на это с экрана. И даже не ходил на работу. Да, я ни один такой.

— Что за чувства вы испытывали, когда несколько дней следили за этими событиями c телеэкрана?

— Я вроде бы переживал за жертв, как будто сам там.

— Действительно, вы переживаете противоречие. С одной стороны страдали, а с другой, хотели, чтобы это страдание ваше было дольше? Не так ли?

— Как не больно это осознавать, но это так… Что получается, я что ли нелюдь?

(Что это самоистязание, садомазохизм? Практика показывает, что если человек действительно чувствует чужую боль, идущую с телеэкрана, как собственную, то он выключает телевизор, чтобы не доводить себя до шокового состояния.)

— Ведь некоторые от такого зрелища и шокового состояния падали в обморок, не спали ночами, переживали. Но лишь некоторые…Вы правы. Большинство же, сами того не осознавая, смотрело на события в Беслане как на фильм ужасов, как на некое реалити-шоу.

— Я не мог с собой ничего поделать. Я был, как в некоей ловушке.

(Мой пациент прав, он попал в психологическую ловушку деструктивного эстетического наслаждения и не мог из неё выбраться и, поэтому, целыми днями смотрел телевизор, перебирая все кнопки телевизионного пульта, как бы что-то ища или ожидая? Что он искал там?)

— Давайте попробуем разобраться, что вы там с телеэкрана ожидали?

— (Пауза.) Вы правы я что-то ожидал, но что, чего я так хотел? Не знаю.

— Можно предположить, что ожидали того момента, когда всё это быстрее разрешится с хорошим концом? А может быть, сидя у телеэкрана и перебирая все программы, вы искали способ помочь пострадавшим?

— Не знаю, не хочу врать. Может быть и этого желал. Получается, что желал острых ощущений. Тьфу! Но я понимаю, что это плохо. Нет я не желал этого.

(Позднее мы узнаем, что он не желал горя пострадавшим, а испытывал феномен психологического «контрастного душа».)

— Самое противное то, что я чувствую, что многие также наслаждаются как и я. И мне это не кажется. Помните две тысячи пятьсот наших туристов, которые несмотря ни на что, полетели в Таиланд отдыхать. После цунами. Несмотря на то, что страна уложена трупами. Полетели смаковать горе других? Я точно это знаю.

(Мой пациент пытается оправдать свою внутреннюю деструктивность, показывая, что не только он один является её носителем.)

В самом начале атаки небоскрёбов, американцы, упоённые всякими ужастиками, по инерции лишь смаковали это зрелище.

— Дескать мне хорошо, я лежу под одеялом и смотрю на то, что творится. Это особое деструктивное наслаждения, как позитивное напряжение вызванное внешним ужасом и внутренним (домашним) комфортом. Именно в этом деструктивном наслаждении пребывала вся Америка, наблюдая всё по телевизору и купаясь в кайфовой энергетике, которая уже была привита американскими фильмами-ужастиками. Америка попала в эту психологическую ловушку, которая основывалась на деструктивной эстетике — смакования горя других.

(Я пытаюсь принять точку зрения своего пациента, но что из этого получится смотрите ниже.)

— Я уверен, что в это время большинство американцев совершенно не чувствовали боли за тех, кто оказался на небоскрёбах.

(Мой пациент переносит и наделяет собственными внутренними ощущениями других, то есть американцев.)

Именно поэтому часами сидели у телевизоров, смакуя зрелище по всем каналам, будто занимаясь поиском помощи.

— Действительно, разве можно весь день сидеть у телевизора, чувствуя боль пострадавших, как свою. Но как я уже отмечал, может произойти шок.

— Но с шоковым состоянием-то от телевизора оттаскивали лишь немногих.

(Мой пациент это утверждает, как будто это видел сам. Но в некоторых своих положениях он прав).

— Действительно лишь немногие чувствовали эту боль как свою. Лишь немногие оказались способными принять других — принять боль других. Поэтому они либо не смотрели телевизора, либо полетели, поехали, побежали на помощь пострадавшим. Такие были, но в меньшинстве. Вы поспешили на помощь?

— Нет. С какого хрена, я поспешу на помощь, у меня и возможностей нет таких.

— А вы знаете, некоторые такие возможности нашли, хотя казалось бы у них их тоже не было… Почему?

— Это им удалось потому, что вероятнее всего, когда-то они сами были в подобной ситуации. Мне кажется, что когда это зрелище кончилось многие американцы были в депрессии, но не от того, что переживали за пострадавших, а от того, что зрелище кончилось. Они напоминали плачущих детей, которые впервые побывали в цирке, а представление закончилось.

(Мой пациент отождествляет себя с американцами, тем самым выражая себя.)

— Такова деструктивная эстетика американцев и… вас самих

— (Пауза.) Да. Именно так. Это греховное наслаждение. Тьфу!! И что с ним делать. Что? (Мой пациент тяжело вздыхает.)

(Обычно при истинном сопереживании человек сам встаёт на место мёртвого и застревает на этом месте. Он себя как бы хоронит. А при деструктивной эстетике с большой частотой идёт пограничное контрастное движение — от смерти к жизни и обратно, но при жизни (человеку хорошо под одеялом). т. е. в контексте жизни. Следовательно, возникает наслаждение как основа деструктивной эстетики. При сопереживании всё в контексте смерти, так как сопереживающий сам может умереть (на фронте). Это истинное сопереживание. Некоторые настолько близки с близкими, настолько чувствуют себя одной единой частью умершего, что идут следом за умершим, не выдерживая жизни без погибшего близкого.)

— Вы о садомазохизме что-нибудь читали или слышали? Всё о чём мы с вами говорили чем отличается от садомазохизма?

— Я читал об этом как мужик бабу истязает, а она этого как раз и желает. Это это?

— В том числе и это. Давайте с вами попробуем проанализировать не было ли у вас в детстве такого, когда ваш родитель делал вам неприятное, но при этом наслаждалсяч от этого.

— Что вы, что вы. Мои родители меня любили. Этого быть не могло. Я им обязан всем.

(В процессе длительного психоанализа выяснилось, что садомазохистическое поведение было со стороны матери моего пациента. Его мать, общаясь с ним как с сыном, так “приукрашивала” в своих рассказах об отце, который ушёл от них, что сын стал бояться отца. И чем больше мать рассказывала сыну ужасы об отце, тем больше мой пациент в детстве страдал, и тем больше мать наслаждалась и заводилась в своих рассказах. Позднее, мать по аналогичной схеме начала запугивать другими вещами, дабы он не ушёл к другой женщине и не предал её. Мать своей деструктивной цели достигла. Теперь сын за компанию вместе с ней несчастен, живя в деструктивном наслаждении и ценностях. Сын оказался жертвой деструктивной эстетики матери-садомазохистки.)

— Дело вот в чём. Садист наслаждается страданиями другого и всё. При деструктивной эстетике эстет не наслаждается страданием. Я говорю о вас. Вы не наслаждаетесь страданием. Вы не желаете таких страданий, но вы радуетесь от того, что у вас их нет, а у других они есть.

— Я понимаю. Я как зритель, который смотрит ужастик и желает смерти героя, так как сам останусь жив, находясь в комфорте под одеялом. Точно. Это во мне есть.

(Мой пациент начинает глубоко осознавать структуру своей деструктивности и греха. Выражение и осознание греха — условие для его избавления. Лишь условие и не более.)

— А теперь вы попробуйте самостоятельно найти в себе примеры их вашей жизни с этой деструктивной эстетикой.

— (Пауза, потом тяжело и медленно начинает говорить, на глазах слёзы) Я как-то, узнав о смертельном диагнозе своего конкурента поспешил к нему получить эту деструктивную эстетику и попрощаться с ним, но был огорчён тем, что он ещё энергичен и конкурирует со мной на равных.

(Сильный пример.)

— Молодец!! Мы не зря работаем. Ещё приведите что-нибудь.

(Мне иногда приходится хвалить своих пациентов, так как я понимаю как порой им трудно выговаривать больное и сокровенное.)

— Как-то мы уже жили в деструктивной эстетике ухода в мир иной своего босса, но он так и не умер и вместо того, чтобы радоваться у подчинённых почему-то упало настроение.

— Сейчас что вы чувствуете вспомнив этот свой деструктивный психический акт?

— Мне противно за себя, но уже не так как это было, когда я зашёл сюда. Ведь я понимаю откуда это.

— Так дальше поехали. Попробуйте ещё что-нибудь вспомнить.

— Я сам работал раньше в одной газетёнке. Эта наша газета часто смаковала кризисным состоянием здоровья известных личностей, которым завидовали раньше читатели. Наши читатели погружались в деструктивную эстетику того, что тем кому они завидовали и тем, кем они восхищались страдают и в некотором смысле уже не имеют того успеха, дескать оказывается “богатые тоже плачут”, а мы-то не страдаем и, значит, успешнее этих великих. Один попрошайка как-то сказал, что многие подающие смакуют моё несчастье. Я вхожу в кураж страдальца, а они мне всё платят и платят…

— Хороший пример, но это вы опять о других. Попробуйте больше о себе вспомнить.

— Я смакую иногда своё превосходства над другим. Я хожу по магазинам и наслаждается от того, что всё это купил намного дешевле. Иногда я говорю близкому, дескать, тебе плохо… расскажи, а я тебя послушаю, смакуя всё, что ты мне будешь рассказывать. И действительно, люди любят общаться с теми, кто их хуже, но при этом является его конкурентом.

(При этом необходимо признать, что наши близкие, являюсь частью нас самих, не могут претендовать на роль конкурентов. Поэтому в отношении близких вероятность деструктивной эстетики ниже. Хотя существуют матери и отцы — содомазохисты в отношении своих детей. Эта участь постигла нашего пациента.)

А вы знаете о чём я сейчас подумал. Ведь во всём этом есть положительное. Без этого наверное и искусство воспринималось бы не с таким наслаждением. Я ведь зритель. Я то знаю какие страдания на сцене, но я иду смотреть на эти страдания. И плачу за это. Я не прав?

— Вы правы. Эстетическое наслаждение — это всегда психическое напряжение, вызванное двумя противоположными чувствами, которые в конце уничтожают друг друга, как при замыкании электропроводов. В этом основа экстаза, кайфа и т. п. Поэтому, деструктивное наслаждение — это всегда столкновение комфорта и ужаса и наоборот, как некое психологическое колебание, как некий насос, качающий адреналин. Эти два чувства (комфорт и ужас) постоянно уничтожают друг друга и возникают деструктивные наслаждения.

— И что мы все такие грешные, только так и можем качать свой адреналин?

— Это хорошо, что вы стали это осознавать, осознавать в себе дефицит истинного сострадания. Именно в этом заключалась ваша бездуховность, то есть в этой вашей деструктивной эстетике. Вам необходимо постоянно её осознавать, и, по мере возможности, пресекать. Только в этом случае, вы откроете для себя способность чувствовать боль чужих как свою. В этом заключается основа единения людей, то есть духовности. В противном случае сама жизнь, то есть через горе и страдания, заставит вас стать духовным.

(Я передаю своему пациенту своё видение его проблемы, но это звучит как психотерапевтическая установка. Далее возникла пауза)

— Что это было? О чём это вы только что думали, вспоминали, переживали?

— Я подумал. А было ли у меня сострадание. Настоящее. Было!! Я не такой конченный человек я сильно переживаю за мать, сынишку, жену. Если что-то с ними случается я места себе не нахожу. Да я сострадаю А друга я своего потерял, по-видимому, потому, что я чувствовал в нём не такого близкого, мы даже конкурировали, я ему завидовал. Я никогда не хотел ему успеха. И когда у него был неуспех, я в глубине радовался и смаковал, что он отстаёт от меня. А я его завалил. Почему, я был такой? Почему я не сострадал, ему своему другу? Впрочем, что говорить, ведь его уже как десять лет нет в живых? И я всегда во сне дружу с ним, счастлив с ним. Я даже прошу у него прощения во сне. Но не понимаю за что? Вот только сейчас осознал, что наверное за своё отсутствие сострадания, которого у меня не было в его адрес!

(Мой пациент часто на протяжении всего сеанса отплёвывался, словно сбрасывая с себя нечто, отчего он страдает.)

Получается, что есть люди, которые сострадают не только за своих близких, детей, родных, но и за других, за чужих, как за себя. Неужели есть такие люди? То есть они видимо, способны ставить себя на место страдающих так, что страдают наравне вместе с ними. Неужели такое возможно? Ну, они конечно, с экрана смаковать Бислан не будут. И с трамвая не слезут посмотреть чужой кровушки из-за это чёртовой деструктивной эстетики. (Мой пациент резко встаёт с кресла). Чёрт!! Есть такие? (Смотрит на меня.) Значит есть.

— Есть. На этом всё и держится… пока.

Мой пациент уже осознал деструктивность своей психики, и по-видимому, постепенно научиться пресекать в себе сползание в деструктивную эстетику, о которой шла речь выше. Он испытывал дефицит страданий за других. При этом необходимо отметить, что в основе сострадания любой личности лежит феномен страдания за себя. Личность в этом случае как бы представляет себя страдающей по настоящему и лишь через такое чувствование страдает за другого. У моего пациента этот механизм был не настолько разработан. То есть, он не мог страдать за других через себя (пропуская через себя), воображая себя также страдающей. Хотя ему это удавалось только в отношении близких и родных.