Бамбуковая крепость

НГУЕН, ПОМНЯЩИЙ РОДСТВО

Пришлось долго протискиваться в неуютном, стесненном проникающими во все пустоты велосипедистами потоке машин по разбитой и пыльной дороге южных промышленных пригородов Ханоя, прежде чем перед нами открылась достаточно широкая дорога № 1 — та самая «дорога мандаринов», которая связывает Ханой и Хошимин.

Но ни о каком раздолье загородного шоссе не могло быть и речи. Шла уборка весеннего риса, поэтому даже главная артерия страны была превращена в ток для обмолота зерна. Сжатые снопы кладут на проезжую часть дороги. Свежие дыбятся высокими ворохами, «обмолоченные» стелятся по асфальту одеялом. Убрав солому обратно на обочину, крестьяне, в основном женщины и подростки, вениками сметают зерно на асфальте в аккуратные кучки.

Сплошной ток начинается от Фули, где нужно сворачивать с основной дороги в сторону Намдиня. Фули — когда-то административный центр бывшей маленькой провинции Ханам («Южная река») — важный по здешним понятиям транспортный узел. В 1972 году, когда я впервые проезжал через Фули, в путевой блокнот была сделана запись. «Это не город, не поселок, а географическое название места с изрытой воронками землей и постоянным скоплением грузовиков, ожидающих очереди перед переправой через узкую речушку».

Сейчас Фули большой поселок с железнодорожной станцией, кирпичными и глинобитными домами. Водители проезжают через речушку по мосту без остановки, если только не намерены съехать к воде помыть машину. Рядом с Фули находится наземная станция космической связи «Лотос», благодаря которой в Ханое можно смотреть прямые телевизионные репортажи из Москвы и слышать по телефону собеседника на Тверском бульваре, так, словно вы говорите с ним с Кутузовского проспекта.

Сворачиваем на дорогу к Намдиню и подъезжаем к переправе. Паром переносит нас на левый берег основного рукава Красной реки — в одно из самых густонаселенных мест Вьетнама — провинцию Тхайбинь. Первое впечатление — ухоженный вид селений, которые разбросаны кучками очень близко друг к другу, белые бетонные мостики через протоки и канавы, много людей и рисовых полей. Здесь, как и в окрестностях Ханоя, остро ощущаем, что такое по площади небольшая страна с населением в 50 с лишним миллионов человек. Здесь полтора миллиона человек живут на полутора тысячах квадратных километров земли и только 65 тысяч из них — в городе Тхайбинь и нескольких уездных центрах.

Вьетнамские города, как правило, не имеют даты основания. Они постепенно вырастали из деревень, и временную грань, отделявшую деревню от города, определить трудно. Исключениями могут служить лишь Хайфон и Далат. Один как порт, другой как курорт были заложены колонизаторами. С относительной определенностью можно назвать время возникновения важных административных и торговых центров, таких, как Ханой, Хюэ, Сайгон. Там в сельском окружении строились военные крепости и дворцы правителей, и эти сооружения можно считать началом отсчета истории города.

Но никто не может сказать, с какого времени группу сельских общин на берегу реки Чали с рынком посредине стали именовать городом, принявшим название всей провинции Тхайбинь. Может быть, с тех пор, когда в 30-х годах нашего века здесь поднялась серая глыба католического собора? Но не меньшие по величине и помпезности соборы можно увидеть во многих деревнях дельты реки Красной. А может быть, когда в том же десятилетии среди кустарных мастерских, существовавших в деревне издавна, был построен небольшой цементный завод?

Так или иначе, но сейчас уже и по внешнему облику это город. Собственно городские постройки его молоды, что сразу видно по архитектуре: приятные кварталы жилых «пятиэтажек», будто (сложенное из пчелиных сот здание местной радиостанции, красивая современная гостиница, в номерах которой кондиционеры «Баку» создают прохладу в самые душные ночи тропического лета. Все это построено в 70-е годы, после того как прекратились американские бомбардировки Северного Вьетнама. Новый Тхайбинь помогли спроектировать и построить болгарские специалисты.

Накануне второй мировой войны в провинциальном центре жило около полутора тысяч человек — меньше, чем в любой сельской общине. В 1960 году его население было уже в десять раз больше, а в 1982 году — 50 тысяч. В конце 70-х годов новый цементный завод стал ежегодно давать семь тысяч тонн продукции.

Приведенные здесь цифры стремительного роста Тхайбиня могут создать впечатление, что это нетипично молодой город древнего Вьетнама. Это не так. Я не случайно избрал темой рассказа именно провинцию Тхайбинь — в ней все самое типичное, в том числе и город. Там действуют механические мастерские по ремонту сельскохозяйственной техники и изготовлению слесарных инструментов, запчастей к велосипедам, бытовых металлоизделий. Есть небольшие кондитерские предприятия, продолжает работать открытая еще французами фабрика по перегонке спирта. Но славу Тхайбиню создают все же его мастера-ремесленники. Их руками делаются знаменитые тхайбиньские джутовые и шерстяные ковры, искусно сплетенные циновки, затейливая вышивка, кирпич, черепица.

В 12 километрах от Тхайбиня на берегу реки Тиен-хынг находится община Нгуенса, с которой мы и познакомимся поближе.

«Община» и «деревня» — с далеких времен эти два обозначения существуют параллельно. Иногда они полные синонимы, но чаще нет. Деревня во Вьетнаме, как и всюду в мире, это большая группа крестьянских жилищ, стоящих рядом друг с другом. Община же — социальное и административное понятие, и она может включать в себя несколько близлежащих деревень. Именно община веками была самостоятельной и замкнутой от внешнего мира ячейкой вьетнамского общества. Перед государством она выступала как единое целое и государство не вмешивалось в ее внутренние дела. Во Вьетнаме до сих пор бытует старая поговорка: «Императорские законы уступают обычаям деревни».

Почему — «община»? Потому что примерно до XVI века у всех ее обитателей была общая земля. Она не принадлежала никому и в то же время принадлежала всем. Община отвечала перед властями страны за воинскую и трудовую повинность, платила налоги. Каждый взрослый мужчина полноправно участвовал в решении внутренних проблем общины. Но вне ее он был никто.

После завоевания Вьетнамом независимости от китайских феодалов в X веке императорский двор, естественно, стремился укрепить свою власть над общиной. Правительство стало назначать своих чиновников в каждую деревню. Но они играли только роль посредников между общиной в целом и государством. Власть в общине по-прежнему принадлежала выборному совету старейшин. С XV века выборный глава общины заменил назначаемого императорским двором чиновника.

Историки разных времен написали многочисленные труды о дворцовых коллизиях, войнах, крупных общественных работах, но чаще всего не заглядывали в самоуправляемый мирок, спрятанный за зеленой стеной бамбука.

Не будем вдаваться в нюансы отношений между людьми в старой общине. Скажу только, что они представляли собой сложнейшую сеть связей, закрепленных неписаными законами. Человек в условиях этой «сельской демократии» был далеко не свободен в своих поступках. Он нес определенные обязанности перец каждой организацией, членом которой состоял. В общине таких организаций было несколько видов. Одни объединяли соседей, другие родственников, третьи составлялись по возрасту, по роду занятий. Они не подменяли друг друга, выполняли разные функции и существовали одновременно.

Однако с течением времени община и порядки в ней изменялись. Общественная земля постепенно становилась частной собственностью. Появлялись богатые и безземельные, все более сужался круг людей, которые реально управляли делами общины. Но ясно одно: традиции общинного коллективизма и привязанности к своей деревне сильны и в психологии современного вьетнамца. Даже потеряв общность земли, деревня пронесла через века психологическую общность ее жителей. Да и остатки общинной земли сохранились вплоть до аграрной реформы 1953–1956 гг. на Севере и до середины 70-х годов в северной части Южного Вьетнама. По данным реформы в ДРВ, такие земли составляли в среднем четверть обрабатываемой площади каждой деревни.

Малые общины могли объединяться в более крупные, но история не помнит, чтобы изменялись установившиеся издревле границы их владений. В территориальном отношении община была жесткой структурой. И сейчас она остается базовой административной и экономической единицей, кооперативы и производственные бригады создаются в рамках общины из ее исторически сложившихся составных частей.

Итак, мы сворачиваем с шоссе Тхайбинь — Хайфон и оказываемся на землях деревни Нгуенса уезда Тиен-хынг.

Классические атрибуты традиционной вьетнамской деревни — это арка деревенских ворот, общинная дорога и живая бамбуковая изгородь. Они и сейчас есть в большинстве общин дельты Красной реки.

От «парадных» деревенских ворот происходит распространенный обычай воздвигать высокие арки при in,езде в город, на территорию предприятия, госхоза, воинской части. Хотя такое сооружение не имеет чисто практических целей, даже во время войны и послевоенных экономических трудностей, когда и малая стройка была значительной тратой сил и средств, о строительстве солидных арок не забывали. Аркой как бы обозначают нечто единое, завершенное, самостоятельное — то, чем раньше была деревня. В годы американской агрессии арки составлялись сплошь и рядом из металлических контейнеров из-под использованных ракет «земля-воздух». Такие стоят, например, при въездах в Хадонг, Ниньбинь и во многие другие города и городки.

Общинная дорога в Нгуенса тянется вдоль берега прорытого 20 лет назад канала «Единство», соединившего реки Чади и Тиенхынг. Опа давно оделась в асфальт, стала частью дороги, по которой лежит кратчайший (но не самый легкий) путь в Ханой.

Нгуенса состоит из пяти деревень, или, как их называют в Северном Вьетнаме, тхонов. Три тхона у канала «Единство» находятся так близко друг к другу, что практически слились в одну деревню. К двум другим ведут грунтовые дороги через рисовые ноля.

Не всякая российская деревня может похвастаться уходящей в глубь веков родословной. Большинство вьетнамских деревень в этом смысле «аристократки». Встретивший меня в доме народного комитета общины секретарь партийной организации Нгуен Ban Тиен начал знакомить меня с деревней именно с этой родословной.

Как и все вьетнамские деревни, да и многие города, она имеет два названия. Одно, обычно более древнее, простонародное, чисто вьетнамское. Другое — официальное. Его составляют чаще всего китайские корни, потому что столетиями в высших сферах вьетнамского общества было принято пользоваться китаизированным языком. И сейчас около 70 процентов политической и социально-экономической лексики вьетнамского языка имеет китайское происхождение. Если хотят выразиться более «научно», то предпочитают употреблять китаизм. Ну, примерно, как у нас: вместо «выставки» скажут «экспозиция», вместо «сложить» — «суммировать» и т. п.

Древнее название этой общины, которое употребляется в народе и поныне, — Ланг Нгуен («деревня Нгуена»). Она названа так вовсе не по имени какого-то конкретного Нгуена. Во Вьетнаме раньше никогда населенным пунктам не давали имена людей. На это издревле существовало табу.

Было множество и других табу, связанных с суевериями. Остатки некоторых живы и сейчас. В нашем же случае речь идет о весьма распространенном табу на произнесение имени. Нельзя называть вслух имени прародителя, дабы «не выдать его злым духам». Существует разветвленная система обозначений для близких и дальних родственников. Раньше даже нарочито изменяли в речи слова, одинаково звучавшие с именем отца или деда. К этому же восходит и обычай называть очень уважаемых людей не как обычно — по последнему, а только по первому элементу имени: Хо Ши Мина — «дядюшкой Хо», Тон Дык Тханга — «дядюшкой Тоном».

Обычно названия деревень восходят к чему-то увиденному первыми поселенцами наяву или в воображении. К примеру, «белый буйвол», «поваленное дерево», «красная вода». Или даются по месту расположения: «ближняя», «дальняя», «у реки». Часто названия отражают надежды и чаяния основателей: очень много населенных пунктов с именами-пожеланиями типа «десять тысяч лет счастья», «счастье и процветание».

Но, может быть, когда-то в древности эту деревню и назвали по имени семьи каких-то Нгуенов, построивших здесь первые дома. Во всяком случае, такое нетипично. Другого перевода этому слову найти трудно.

Нынешнее официальное название деревне дали в начале XIX века, когда утвердивший свою власть во всей стране феодал Нгуен Ань провозгласил себя императором Зя Лонгом. Нгуен-имя стало табу, и пришлось искать похожее, но другое слово для обозначения деревни. Для нас «нгуен» в прежнем названии и новом — одно и то же слово. Но во вьетнамском языке, имеющем шесть тонов, они произносятся разными тонами и воспринимаются как совершенно разные слова. «Деревня Нгуена» превратилась в «изначальное поселение» или, точнее, «хижину, стоявшую здесь с незапамятных времен».

А в 1976 году произошло событие, бросившее вызов и старому порядку давать названия, и древнему табуна произнесение имени: Сайгон был переименован в город Хошимин. Имя самого уважаемого человека стало названием большого города. Это первый случай в истории Вьетнама. Отдельно от нового официального названия, не подменяя его и не споря с ним, широко употребляется будничное «Сайгон».

Что же касается названий предприятий, новых госхозов, улиц, парков в городах, то после революции 1945 года и особенно в последнее время им часто даются имена национальных героев древности и героев революционной борьбы — достаточно посмотреть на список ханойских улиц или улиц любого другого города.

Из первых элементов вьетнамских имен или, условно, фамилий самый распространенный — Нгуен. В таком большом масштабе, как целая страна, даже провинция и уезд, вовсе не обязательно, чтобы все однофамильцы были и родственниками. Другое дело в общине. В Нгуенса живут люди с 30 разными фамилиями. Самая многочисленная — Хюи, затем — Нгуен, за ней — Хоанг. Все представители одной фамилии считают себя родственниками, а их иногда гораздо больше сотни. И они имеют на это основания.

Старейшина каждого рода, а этот пост передается по наследству старшему сыну, имеет в доме бережно хранимую и переписываемую при необходимости генеалогическую книгу «зиа фа», где записаны имена предков, даты их рождения и смерти, род занятий, имена жены и детей. Раз в год, в день поминовения самого старшего предка рода, все однофамильцы-родственники приходят к алтарю этого предка, устраивают поминки. Алтарь предков, как правило, находится в доме старейшины рода.

Об этом обычае мы разговорились с председателем сельскохозяйственного кооператива Нгуенса — Хоанг Зи Хаем. Его фамилия занимает третье место в общине по числу родственников: около ста мужчин. Конечно, всех своих предков Хоанг Зи Хай не помнит, но при необходимости может справиться в книге «зиа фа». Там они записаны вплоть до прадеда в 12-м колене!

Как выяснилось из рассказа Хоанг Зи Хая, из всех традиционных организаций общины родовая дошла до наших времен, претерпев меньше всего изменений. Родственные связи оказались стойкими. То, что стало этнографической редкостью у нас, совершенно естественно звучит в устах сорокалетнего человека, руководителя крупного хозяйства. Иностранцам иногда трудно понять, зачем в СРВ в трудовых договорах кроме очередного отпуска рабочему или служащему полагаются еще три свободных дня в год с сохранением содержания. И пользоваться ими он может тогда, когда пожелает.

Я тоже сначала не понимал этого, тем более что в самом трудовом договоре отделения ТАСС с вьетнамскими сотрудниками обозначен туманный довод: «по семейной надобности». И только когда секретарь-переводчик отделения Нгуен Хыу Хынг, взяв эти три дня, поехал из Ханоя за двести километров в свою деревню, он объяснил: «сбор семьи для поминания родителя». Конечно, сейчас далеко не все горожане берут положенные им свободные дни именно для этого. Предшественник Хынга, уроженец окрестностей Ханоя, успевал, отпросившись на утро, принять участие в семейном сборе и приехать на работу к обеду. Ну, а если деревня совсем не близко, то и за три дня не обернуться. Тогда поминают дома в кругу своей малой семьи: жены, детей.

…Председатель Хоанг Зи Хай разлил в миниатюрные чашечки непременный в любой беседе чай и продолжил свой рассказ о роде Хоангов.

У всех ста Хоангов день памяти предка справляется в 16-й день первого месяца по лунному календарю. В нашем обычном исчислении он кочует между серединой февраля и серединой марта. В этот день с утра все члены большого фамильного клана собираются к дому старейшины.

Хоанги живут в разных тхонах общины. Есть несколько человек, которые по долгу службы или работы обосновались в Тхайбине и даже в Ханое. Из Тхайбиня приезжают всегда, а вот ханойские родственники — нечастые гости. Но, не имея возможности приехать, они присылают с оказией или по почте городские подарки. Раньше у старейшины рода был особый участок земли, оставленный, по преданию, первопредком в наследство всему клану. Доход с этой земли шел на организацию поминок. Сейчас такого участка нет, все расходы на организацию поминок складываются из взносов, которые делают взрослые мужчины рода.

С утра во дворе перед входом в дом старейшины собирается большая толпа. Расставлены специально хранимые для этой цели длинные деревенские столы, на них нехитрое угощение. В передней комнате дома, где находится алтарь рода Хоангов, в старинной бронзовой курильнице с изваяниями драконов и мифических и. нов, которые больше похожи на собак, дымятся ароматные палочки, сизый сладковатый дым наполняет помещение. По обе стороны от курильницы в бронзовых подсвечниках горят свечи. Подсвечники имеют вид аистов, которые стоят на панцирях черепах и в клювах Держат цветок лотоса.

Поминание похоже на буддийский праздник в пагоде — те же ароматные палочки, та же курильница с аистами подсвечниками, те же съестные жертвоприношения пл алтаре. Нет только бонзы в бордовой тоге, который под приглушенные, то стихающие, то нарастающие, звуки мелкой барабанной дроби нараспев читает молитву, Да и молебна, как такового, нет. Войдут несколько старушек, отвесят пять-семь поклонов, сложив ладони перед лицом, и выйдут.

Культ предков превратился просто в единственный за целый год повод собраться всем вместе, поддержать родственные связи, поговорить о семейных делах. Старики обычно рассказывают молодым о прежних временах, вспоминают передаваемые из поколения в поколение какие-то интересные истории из жизни прародителей.

Идет обмен новостями деревни, уезда. Находится время для обсуждения производственных вопросов и даже международных событий. Хоанг Зи Хай, хотя и не из главной семьи рода, занимает почетное место, как председатель кооператива. Он — гордость всего клана.

Ни танцев, ни песен на таком сборе, конечно, не бывает. Но и оживленный настрой участников не имеет ничего общего с поминками. Посидят и расходятся, удовлетворенные от общения с родными людьми. Хоанг Зи Хай считает, что люди в больших современных городах какие-то обездоленные. Живут вроде бы теснее некуда, а все равно чужие. Теряют корни…

Кроме общего предка рода каждая семья поминает своего прародителя. Алтари предков устанавливаются в доме старшего по возрасту мужчины.

Во многих деревнях до сих пор справляется веселый праздник памяти «предка общины». Но у всех жителей общины нет одного предка. Даже если бы он и был, уж в слишком глубокой древности пришлось бы его искать. Поэтому деревня чествует в этот день какую-нибудь известную историческую личность, прославившегося земляка. Подавляющее большинство таких героев общины — отличившиеся полководцы или именитые сановники, литераторы. Заслуги почти всех из них относятся к борьбе вьетнамского народа против китайских захватчиков. Если таковой в деревне был, то обязательно есть построенный в его честь храм. Около него и происходят торжества.

Так, в деревне Донгнян под Ханоем в пятый день второго месяца по лунному календарю отмечают праздник памяти сестер Чыпг, поднявших антикитайское восстание в 44 году нашей эры. В родной общине моего спутника Хынга, в провинции Ханамнинь, в середине второго месяца устраивают торжества в честь первого вьетнамского императора Динь Тиен Хоанга. В тех общинах, которые история обделила известными личностями, праздник все равно есть: в честь мифического духа, покровителя деревни. Культ предков при этом переплетается с буддизмом. Красочная процессия с пляшущим бутафорским драконом движется от общинного дома (диня) к пагоде.

Но есть дни поминания, общие для всех вьетнамцев. Самый главный из них — день королей Хунгов, легендарных основателей Вьетнама. Их существование относят к IV веку до нашей эры. С давних времен и поныне каждый год десятки людей, местных жителей и паломников издалека (а в наши дни — делегаций общественности разных провинций) собираются у храма Хунг-Выонгов в деревне Котить недалеко от Ханоя. Там находилась первая столица вьетнамского союза племен. Все это происходит в 10-й день третьего лунного месяца.

Руководители местной власти, представители правительства и Отечественного фронта Вьетнама, делегаты провинций произносят речи, славя традиции национального единства вьетнамцев, непреклонность в борьбе с иноземными захватчиками. Такие митинги, носящие политический характер, тесно связаны с сегодняшним днем, служат демонстрацией решимости нации дать отпор врагу. Мне особенно запомнились своим пафосом дни памяти королей Хунгов в 1973 году, после подписания Парижского соглашения по Вьетнаму, когда путь из Ханоя к деревне Котить лежал мимо руин и воронок от недавних американских бомбежек, и в 1979 году после изгнания китайских агрессоров.

Есть еще и другой общенациональный юбилей. Он отмечается в честь народного героя, руководителя тэйшонского восстания Куанг Чунга, или Нгуен Хюэ. В 1789 году он разгромил войско захватчиков и освободил столицу. Сражение происходило в местечке Донгда. Сейчас это юго-западный район Ханоя. Там и организуется митинг с народными гуляниями. Если обычно день памяти предка — это день его смерти, то праздник в Донгда — день победы. Он особенно любим ханойцами. Во-первых, исторический холм Донгда находится в самом Ханое, во-вторых, Куанг Чунг на боевом слоне пошел во главе своего войска в город на пятый день после наступления нового года по лунному календарю, и день памяти битвы сливается с самым большим и радостным праздником Вьетнама — древним Тэтом.

Общине Нгуенса не повезло. Среди ее жителей не было великих личностей. Общинный дом — динь, как и во многих вьетнамских деревнях, был разрушен во время войны Сопротивления французским колонизаторам. У кого я ни спрашивал, никто не помнит, какому духу-покровителю поклонялись раньше жители Нгуенса. Может быть, и есть старики, которые помнят, но с ними мне разговаривать не пришлось.