Bronza

Том нагнулся надеть туфли и успел как раз вовремя. Лимузин подъехал к киноцентру. Стоило машине остановиться, малыш проснулся, протирая кулачком глаза, удивленно посмотрел на него – он не сразу узнал Томаса в смокинге.

– Иди ко мне, Марк! – позвал его Том, и тот радостно перебрался к нему на колени.

– Это сюрприз! Закрой ладошками глаза и не открывай, пока я тебе не скажу, ладно? – подмигнул ему Том.

В этот момент, снаружи, секьюрити распахнул дверцу автомобиля. Вместе с малышом на руках Томас шагнул навстречу громким овациям, восторженным крикам, вспышкам фотокамер. Роджер тронул женщину за локоть, жестом показал, что им тоже нужно выходить. Лимузин должен освободить место для автомобиля другой знаменитости. Протянул очки от солнца.

Инна вышла из машины и на какое-то мгновение почти ослепла от вспышки, ударившей прямо в глаза. Спасли очки, что посоветовал ей надеть Роджер. Наконец увидела Томаса. Он стоял к ней вполоборота, высокий, красивый, с ее сыном на руках. Марк, закрывая ладошками лицо, прятался от шума толпы, уткнувшись ему в плечо.

«Господи, что я здесь делаю? Мне нечего здесь делать!» По сердцу скребануло нетерпеливым желанием забрать сына и уйти. Словно догадавшись, о чем она думает, Том позвал ее взглядом. Доверься мне! Его взгляд гипнотизировал, подавлял сопротивление, лишал воли, и не только ее одну. Сила его харизмы была подобна огромному, сверкающему на солнце разноцветной чешуей, боа. Разворачивая свои змеиные кольца, она била хвостом по толпе. Наэлектризовывая атмосферу. Выжигая отпечаток на сетчатке глаз. Оставляя в душе след. Но для окружающих он и не был простым смертным. Кумиром, идолом, божеством, которому они готовы были поклоняться вечно. И восторженные приветствия фанатов постепенно сливались в единый истерический визг.

Идем! Поторопив взглядом, Том протянул ей руку. Инна замешкалась, прежде чем сделать шаг в его сторону, на секунду прикрыла глаза и глубоко вздохнула, как человек, решившийся прыгнуть в пропасть, а он уже шагал вперед, увлекая ее за собой по красной дорожке к распахнутым дверям киноцентра. В незнакомый для нее мир богемы.

В просторном холле пока было малолюдно и сравнительно тихо, никто не щелкал в лицо вспышками фотокамер. Они шли через холл. Ей тоже пришлось улыбаться и невольно кивать людям, приветствующих их с Томасом.

– Мама… – позвал ее Марк, – я хочу в туалет!

– Что? – не понял Том, и мальчик уже на английском объяснил ему, что хочет.

– Нет проблем! – потормошил его Том, кивнул Инне. – Мы сейчас вернемся! – и вместе с Марком исчез за дверью с золотой буковкой «м».

Она осталась ждать. В кармане зазвонил телефон. Инна улыбалась, слушая голос мужа, пытавшегося скрыть за своими вопросами некоторую обеспокоенность. Виктор спрашивал, все ли у них в порядке, как там Марк и когда они возвращаются. Скучает, понимала она…

– Нас пригласили на премьеру фильма, скоро начало. Не волнуйся, с нами все в порядке. Я жду его. Он пошел в туалет.

– Один?!

– Нет, что ты… его сопровождают… – ответила Инна и вдруг растерялась, уловив в голосе мужа настоящее беспокойство. – Извини, нам нужно идти! – заторопилась она. – Я позвоню тебе сразу после фильма.

Стиснув в руке телефон, под нарастающую панику, смотрела на дверь с буквой «м», не понимая, как могла позволить чужому человеку забрать у нее сына. Еще немного, и она, невзирая на все приличия, ворвалась бы в комнату для джентльменов. Лишь услышав звонкий голосок сына, перевела дыхание. Придержав дверь, Том пропустил Марка вперед, и тот бросился к матери.

– Мама, там такое смешное мыло! – воскликнул он радостно, протягивая ей на ладошке оранжевый кусочек мыла в форме мартышки.

– Господи, зачем ты взял его, Марк! Дай мне, ты весь перепачкаешься! – ахнула Инна.

Сразу же насупившись, Марк спрятал руки за спину, не желая расставаться со своим сокровищем. «Ну, в кого он такой упрямый», – вздохнула Инна. Положение исправил Томас. Подозвал девушку в униформе, одолжил «на минуточку» у Марка мыло, протянул служащей киноцентра.

– Упакуйте это и, будьте так добры, верните вот этому маленькому джентльмену! – попросил он с улыбкой.

У входа в зал их ждал Роджер. Свет уже погас. На экране шли рекламные анонсы новых фильмов. Секьюрити пропустил их за ограждение, они быстро заняли свои места в третьем ряду партера, отгороженном от остального зала красной лентой. Несколько рядов за ними пустовало тоже в целях безопасности. Инна посадила сына на колени. Марк вертелся во все стороны, он пока не потерял интереса к происходящему. Погас свет. На экране появилось название фильма. «Самоубийца». Известный кинорежиссер, мэтр европейского бомонда представил на суд зрителей свое творение.

Сюжет начинался вполне банальной лав-стори. Двое. Он и она. Встретились, влюбились. Впереди ожидаемый хэппи-энд с фанфарами, а дальше – они жили долго и счастливо и умерли в один день. Но режиссер оказался садистом, он задумал изучить любовь, препарировать ее и пригласил зрителей в свою мастерскую безжалостного вивисектора. С изощренностью стороннего наблюдателя показывал он зрителю, что может сделать с человеком любовь, если она злая, эта самая любовь.

Сюжет фильма постепенно захватил Инну. Томас играл мужчину, сходившего от любви с ума. Героиня не любила его. Она привыкла играть чужими сердцами – хотела вырванное сжимать в кулаке, прислушиваясь к последним ударам. Дарить надежду и отбирать. Манить, обещать и обманывать. Она довела героя Томаса до той черты, когда жизнь с любимым человеком невозможна, но и без любимого невозможна тоже. И герой фильма оказался там, где и должен был оказаться по замыслу режиссера. На обрыве…

Объектив камеры, делая лирическое отступление, с тонким намеком ненадолго заглядывает за край обрыва; здесь, в мутной пене, с упорством сумасшедшего, пытающегося размозжить себе голову о стену, бились о скалы волны. Зрители напряженно затаили дыхание в ожидании близкой развязки. По лицам многих текли слезы. Слышались всхлипы. А камера, больше не отвлекаясь, сосредоточилась на главном герое. Крупный план. Спокойный и уже отрешенный взгляд. Ветер то швыряет на лицо темные пряди волос, то откидывает их назад, открывая чистую линию лба.

Самоубийца. В тот момент, когда человек уже не боится потерять, убить или умереть, – для Бога все кончено. В этот момент наивысшего откровения человек всесильней Бога, ибо, презрев его волю, сам выбирает, когда ему умереть. И свободен от жизни, которую не просил…

Тут в кадре появляется героиня. Вытирая слезы, зрители облегченно вздыхают. Так хочется верить в закономерный для любовной истории хэппи-энд. Но режиссер – садист. Она приехала лишь затем, чтобы убедиться, действительно ли ради нее герой Томаса готов расстаться с жизнью. Что же ты медлишь, прыгай! Слабак! Ничтожество! Ее звучащий диссонансом презрительный голос разрушает хрупкое равновесие в душе самоубийцы. Его согласие с самим собой и смертью.

Камера снова впивается в лицо актера и уже больше не отпускает его взгляд из объектива. С экрана на зрителей смотрят затравленные, измученные любовью глаза. Как принять, что ради нее ты готов был отдать жизнь, а ей безразлична даже твоя смерть? Невозможно настолько сильно любить и не быть любимым в ответ. Невозможна боль и безысходность в этих состарившихся сразу глазах. На пике нервного напряжения, зрители перестают дышать.

Двое стоят на краю обрыва. Режиссер до конца остался садистом. Движение мужской руки. Короткий женский вопль. Камера торопится вслед за криком, но застывает у самой кромки обрыва и возвращается к главному герою. Тот стоит над обрывом. Один. Ветер треплет его одежду, волосы. На монотонный шум волн мощными аккордами накладывается мелодия. «Я смог сказать тебе прощай…» – поет приятный, с легкой хрипотцой мужской голос. «Я плачу… в безмолвии…» – продолжает он петь. Зажигается свет. Зал рукоплещет стоя. Режиссер, актеры, все участники проекта поднимаются на сцену.

От шума оваций проснулся Марк.

– Вставай, соня, – потормошила она сына.

– Когда мы поедем домой? – спросил он. В его голосе слышались капризно-плаксивые нотки.

Инна, все еще находясь под впечатлением от извращенно-красивого, неожиданного финала фильма, словно очнулась. «Господи, что я здесь делаю? Он устал. Голоден. Ему пора спать!» – ужаснулась она сама себе.

– Сейчас поедем, дорогой, прямо сейчас!

Взяла сына за руку и повела по проходу, между кресел. Не обращая внимания на людей, несущих цветы к сцене, быстро пошла на выход, ни разу не обернувшись назад.

Томас стоял на сцене, купаясь в лучах заслуженного признания. Ослепительно улыбаясь. Махая публике букетом роз. А ему все несли и несли цветы. И тут он увидел Инну. Она быстро шла по проходу, будто бежала от него, и уводила, может быть, его сына. Вот яркое пятно рубашки Марка скрылось за дверью и ему показалось, что в зале опять погасили свет. Темная пелена гнева на мгновение застлала глаза. Он перестал улыбаться. Как она могла? Как посмела уйти от него сейчас? Пальцы с силой сжались, ломая стебли цветов. Сквозь волну нарастающего гнева не сразу услышал:

– Том? С тобой все в порядке?!

Спрашивала участливо Хелен, его партнерша по фильму.

Такси увозило их от киноцентра по окрашенным в вечерние тона улицам сказочной Праги. Вот и отель. Марка пришлось взять на руки. Неся засыпающего сына к лифту, Инна думала, что сегодня она, видно, сошла с ума, если позволила Томасу вот так ворваться в ее жизнь. Не давала покоя последняя финальная сцена фильма. Этот его полный безнадежной любви взгляд. «Такое нельзя сыграть… Этим нужно переболеть… Какая глубина… Это даже не по Станиславскому… – размышляла она. – Ну, что могло случиться в жизни этого успешного и бесспорно талантливого мальчика? Он же американец! Звезда! В его жизни просто не может быть безответной любви… Это невозможно!»

– Марк, проснись, дорогой! – потормошила она сына, усаживая на кровать. – Нужно поужинать, принять ванну.

– Только недолго, мама… – тот сразу закапризничал.

Оживленный и энергичный с утра, к концу дня Марк совсем скис и выглядел каким-то вялым. Инна проверила, нет ли у сына температуры. Помогая ему после душа надеть пижаму, услышала его вопрос:

– А Томас еще придет к нам сегодня?

– Не думаю, вряд ли он сможет… – ответила она.

– Почему?

– Потому, что он актер. А актеры очень занятые люди. Наверное, у него сегодня есть более важные дела…

– А завтра сможет?!

– Не знаю, возможно…

Укладывая сына в постель, Инна поймала себя на мысли, что пытается объяснить пятилетнему ребенку про мир взрослых – с его правилами, условностями и приличиями. Тогда как для Марка весь мир сейчас был мягким плюшевым медведем, которого он мог получить в любой момент, стоило только захотеть. Улыбнувшись, поцеловала сына в теплую щечку.

– Спи, и пускай тебе приснятся пушистые белые барашки…

– Не хочу барашков…

– Хорошо, это будут милые добрые слоники…

– Нет, дракон…

– Хорошо, пусть тебе приснятся маленькие симпатичные дракончики! – согласилась Инна, втягиваясь в привычную перед сном игру с сыном.

– Он большой… – уже сонно пробормотал Марк.

Она посидела немного возле него, прислушиваясь к его дыханию. Марк всегда так внезапно засыпал. Подумала про ужин, но сначала решила принять душ. С закрытыми глазами, прислушиваясь к журчанию прохладных струек воды, сбегающих по ее телу, надеялась вместе с усталостью этого насыщенного событиями дня смыть и все воспоминания о Томасе.