Человек рождается дважды. Книга 1

ГЛАВА 14

— Милая моя! Да вы просто не знаете себе цены! — Алла Васильевна повернула к себе Валю, отступила на шаг и приподняла пальцами подбородок. — Голову следует держать выше, прямей! Вот так! От такой осанки фигура делается стройней. — Она провела по груди и талии девушки.

Валя вспыхнула от прикосновения холодных и подвижных пальцев.

— Валечка! Вы краснеете? Я же не мужчина, а если бы и так? — Она засмеялась и с покровительственной нежностью взяла её за руку. — Глупенькая! Растение распускает цветы, чтобы привлекать. К сожалению, женщина цветёт только один раз. Её не украшают капли росы. Но что делать? Зато природа дала ей ум и ещё кое-что. — Она обнЯла девушку за плечи и посмотрела в глаза. — У вас прелестное лицо. Если придать более строгие очертания губам, чуть-чуть оттенить брови… Вы, родная, — алмаз. Но его нужно отшлифовать и поставить в оправу. Тогда можно блистать и покорять.

— Покорять? Уж не в тайге ли медведей? — расхохоталась Валя. — Всё это буза! — Она поправила рассыпающиеся волосы и взглянула в зеркало. — Какая там красивая. Просто молодая, здоровая девка.

— Валенька! Что за выражения? — Алла Васильевна болезненно поморщилась. — Вам, дорогая, нужно избавиться от ваших грубых манер. Выработать мягкую непринуждённость и изящество не только в разговоре, но и во всех движениях и постоянно следить за собой. — Она вкрадчиво спросила: — Неужели вам не приятно внимание, — она на миг запнулась и, спрятав улыбку, осторожно закончила, — ну, восхищение мужчин?

— Всё это мещанство и гниль! — осуждающе воскликнула девушка, и на её щеках и даже шее проступил стыдливый румянец.

— Миленькая! Пора научиться смотреть на жизнь открытыми глазами. — Алла Васильевна обняла её и усадила рядом с собой на тахту.

— Вы что-нибудь любите? — задумчиво подняла она глаза и стала перечислять — Красивую посуду, хорошо обставленную комнату…

— Конечно! Всё это создает уют и делает нашу жизнь радостней, — не задумываясь, ответила девушка.

— На вас я вижу шёлковую косынку, Тонкие чулки и модные туфли, — продолжала Левченко, улыбаясь. — Наверное, жмут? — сочувственно спросила она. — Удобного мало, но красиво, и вы терпеливо носите. Значит, вам не чужд интерес не только к уюту, но и что-то другое. Не так ли?

— Пожалуй, да! — согласилась девушка.

— Дорогая моя! Кто может сказать, за какой чертой начинается это страшное понятие «гнилое мещанство»? За вашими модными туфлями или губной помадой? Но вы и я — обе делаем всё, что умеем, чтобы нравиться, и не кому-то, а именно мужчинам. Что же вы возмущаетесь и краснеете? Может быть потому, что я откровенно высказываю эту истину? Так-то, дружок. Меняются общественные формации и мировоззрения, а женщина продолжает оставаться женщиной. Её привлекательность не теряет значения, и любовь остаётся любовью.

Алла Васильевна встала, поправила платье, вынула папиросу и, закурив, села на край кушетки. Аромат пропитанных духами папирос наполнил комнату. Синее облачко дыма, расплываясь, набежало на Валю, и она сразу почувствовала приятное головокружение. Казалось, что Алла Васильевна отдалялась, черты её лица расплывались и голос звучал издалека.

— …Не теряйте лучшие годы, не обманывайте себя, живите, дитя моё.

— Что вы сказали? — не уловив её фразы, переспросила Валя, разгоняя рукой ажурные колечки дыма.

— Мне хочется наглядно показать вам, что значит оправа для хорошего бриллианта! — засмеялась она и открыла гардероб.

— Зачем?! Не нужно! — смущённо прошептала Валя, посматривая на вещи, но ей так хотелось увидеть себя нарядной.

— Вы блондинка, вам подойдёт это голубое, с тёмной отделкой. Оно гармонирует с вашим румянцем и подчеркнёт белизну плеч, — говорила Левченко. — Да вы не смущайтесь открытых линий. Вам нечего скрывать. Ну зачем прятать то, что недостает у многих дам? Бюст и ноги — это флаг женщины, — расправляя складки платья, продолжала говорить она шутливо. — Строго следите за правильностью шва. Пятка чулка должна являться как бы отражением каблука. Вот так, правильно! Да не подгибайте колени! И не так! Вы не солдат и не на параде! Смотрите, как надо!

— Но я и не кукла и не хочу, чтобы вы меня наряжали! — запротестовала Валя и сбросила туфли.

— Милая девочка! Ведь это вас ни к чему не обязывает! Какие мы колючие, сердитые, — обняла её ласково Алла Васильевна и стала уговаривать — Разве умение одеваться помешает вам в жизни?

Девушка покосилась на нежную округлость своего плеча и весело засмеялась.

— Ну вот и хорошо! — снова улыбнулась Левченко и принялась за голову. — Причёска придаёт величавость. Испортить такие волосы — безумие. Женщина без причёски — это храм без купола, — ворчала она, стараясь как-то привести в порядок волосы Вали. — Вам нужно научиться с достоинством держаться. Правильно и красиво ходить. Мило и загадочно улыбаться. — Она отошла в сторонку, посмотрела на Валю и подвела ее к зеркалу. — Ну, каково?

Валя ахнула. На неё смотрела изящная, красивая, но совсем незнакомая девушка.

— Нравится?

— Хорошо! — восторженно проговорила Валя и принялась разглядывать себя с удивлением.

После именин Нины Алла Васильевна часто забегала «на минутку» поболтать с Валей, рассказать городскую новость или анекдот и засиживалась. Постепенно их отношения наладились. Нина приходила поздно, Валя скучала и была рада своей соседке, хотя не старалась вникать в её образ жизни.

Левченко не напрасно тратила время. Валя постепенно привыкала. Если на первых порах рассуждения Аллы Васильевны вызывали резкий протест, то сейчас уже более интимные темы проходили гладко.

Левченко спрятала довольную улыбку и, чтобы не смущать девушку и дать возможность полюбоваться собой, вышла на кухню и занялась ужином.

Она уже варила кофе, когда в коридоре тихонько открылась дверь.

— Алла, можно? — спросил тихий голос, Она обернулась,

— А, Павлик! Заходите! — кивнула она и показала глазами на свою комнату,

— Кто?

— Серночка, которую приручаю, — улыбнулась она многозначительно.

— Ну и как ваши успехи?

— Отлично. Меня это даже увлекло. Я нашла интересное занятие.

— Я не одобряю! Это жестоко! — Красивое его лицо дрогнуло.

— Жизнь со всеми нами поступает жестоко. Чем она раньше узнает её горечь и сладость, тем меньше совершит ошибок. — Голос её зазвучал насмешливо. — Что, собственно, вы не одобряете? То что я хочу обтесать эту овечку и ввести в наш круг?

— Наш круг? — повторил он с горькой усмешкой. — Я вас, Аллочка, уже знаю. Вы так просто ничего не делаете. А если и так, то постараетесь привить и зло, — проговорил он и отвёл глаза,

— Что вы подразумеваете?

— Вам это известно не меньше, чем мне,

— 0-о! — протянула она насмешливо, — Когда надоедают сливки, переходят на простоквашу.

— Не забавляйтесь. Оставьте девушку.

— Может быть, вы этого не допустите? Влюбитесь и женитесь? Вам давно уже пора, мой дружок! — Она неприязненно засмеялась и посмотрела на него с циничной откровенностью. — Вы слишком изнежены для холостяка и… сыроваты для любовника.

Он смутился и прикусил губу. Алла Васильевна неожиданно приняла какое-то решение, положила ему руки на плечи и поцеловала в губы.

— Я не бросаю своих друзей, а устраиваю. Хотите, я помогу вам, вы этого заслужили. Да и муж скоро приезжает, — шептала она, зарываясь лицом в шёлковую ткань белоснежной рубашки. Отстранилась и серьёзно сказала:

— Павлик, женитесь на Вале. Она будет для вас хорошей женой. А пробелы в воспитании можно исправить. Я беру на себя всё это устроить. — И, не ожидая согласия, она схватила за рукав, — Идёмте, идёмте. Я сейчас же вас с ней познакомлю.

Валя уже переоделась и старательно причёсывалась у зеркала.

— Вы уже? Ну и чудесно! Можно принимать гостей, — улыбнулась Левченко и повернулась к двери. — Павел Алексеевич, входите.

Валя хотела выйти, но Алла Васильевна встала на пути.

— Что за дикость? Это просто неприлично. Культурный, воспитанный молодой человек. Познакомлю, посидите и можете уходить. Ну не съест он вас, милая, — прошептала она с упрёком.

Павел вошёл непринуждённо. Всё в нем было безупречно: от вьющихся русых волос до носков лакированных туфель.

Он назвал себя Корзиным. Знакомясь, Валя прищурилась, вспоминая, где она его видела. Она узнала в нём молодого человека, постоянно танцевавшего с Женей на палубе «Совета». Стало неприятно.

— Я видела вас на пароходе. Вы танцевали с одной интересной девушкой. Где же она сейчас? — Тут же ей стало стыдно: ещё что-нибудь подумает.

— Я, положим, знаю вас ещё с Владивостока, — в свою очередь сообщил он просто. Улыбнулся и поцеловал ей руку.

Валя почувствовала, как у неё даже спина покраснела. Она хотела сказать дерзость, но тут же вспомнила, что он уклонился от ответа на её вопрос. Ну, значит, тоже… — подумала она, и ей стало жалко этого красивого, изысканного молодого человека: он не сумел удержать Женю. С ласковым сочувствием тихо спросила:

— Как вы могли меня знать Ещё с Владивостока?

— Ваши глаза, пушистые косы нельзя не заметить. Я видел их не раз во сие, — заговорил он игриво и, подняв глаза, ахнул — Где же они? Куда вы их девали? Неужели взамен эти милые завитушки?

Его огорчение казалось настолько искренним, что Валя расхохоталась.

— Зачем они? С ними только одна волынка…

Алла Васильевна закашляла. Валя поняла и сразу поправилась:

— Вы простите, я всё ещё по студенчески, С ними столько хлопот. Нужно мыть, сушить, а где? Я собираюсь ехать в полевую партию,

— Вы решительная девушка. Как же я завидую вам! Мне предлагают поехать в тайгу, а я боюсь. Не верите? Честное слово. — Он заговорил просто, доверительно.

Левченко, извинившись, вышла на кухню. Корзин начал рассказывать о себе, не щадя самолюбия. Вале это нравилось. Она чувствовала себя сильной и нужной ему.

Приятная мягкость в голосе, движениях располагали. С ним было просто и весело. Валя с удовольствием слушала его.

Вот в коридоре стукнула дверь.

— Валюша, ты дома? — услышала она голос Нины и стала прощаться.

Нина с Сергеем уже вошли в комнату. Сергей избегал заходить к ней, но сегодня он был в приподнятом настроении. С удовольствием принял приглашение и, снимая шинель, оживлённо говорил:

— У меня наконец праздник. Петров не обманул наших надежд. Молодец! И он, конечно, не один. Таких уже много, но его я считаю, если можно так сказать, творением своих рук. — Он радостно засмеялся и полез в карман шинели за папиросами.

Валя побежала на кухню ставить чайник. Фомин присел у стола. Матовый свет настольной лампы освещал его задумчиво-радостное лицо, и оно казалось ещё приятней. Нина посмотрела на него счастливыми глазами и, доставая из шкафчика стаканы, спросила:

— А убийство Красюка не является одной из ответных мер уголовников?

— Обвиняется Лыков. Обоюдная драка. Нож Красюка. В парикмахерскую никто не заходил. Это утверждает стрелок, дежуривший на вышке. Всё это произошло, очевидно, с утра. Часов около десяти в бане парился заключённый Гайдукевич, по кличке Колюха. У него не оказалось папирос, и он попросил банщика взять в парикмахерской. Тот так и не достучался и утверждает, что там кто-то уже храпел, хотя он и не придал этому значения.

— А что показывает сам Лыков?

— Был пьяный и не помнит. Поскольку избит сам, возможности драки не отрицает, хотя и клянётся, что никаких счётов с Красюком не имел. Единственное, что отказался сказать — откуда получили спирт. Да и не скажет: это значит кого-то предать. Улики против него, но мы ведём тщательное расследование.

Пришла Валя и села на кровать, поджав под себя ноги. Со стороны донёсся гул, будто тяжко ахнула земля. Горы раскатили по тайге грохот, похожий на далёкие раскаты грома. Валя вскочила и бросилась к окну. Над вершиной сопки выплывал жёлтый край луны. По чистому небу бежали тонкие облака.

— Что же это могло быть?! — воскликнула она.

— Первый массовый взрыв. В порту отвоёвывают у скал площадку для сооружений, — разъяснил Фомин, посматривая с улыбкой на испуганную девушку. — Наш заключённый, инженер Доминов, предложил разрушить скалу, оставив взорванную породу на месте, чтобы не загромождать дна бухты.

— Нина Ивановна, кипит чайник, — постучала соседка в дверь.

Валя взяла стаканы и вышла. Нина, накрывая на стол и проходя мимо Сергея, прижалась на миг щекой к его лицу.

— Милый ты мой! Может стоит рассказать всё Вале, а то мне кажется, что я постоянно ей лгу…

— Может быть, когда вернёмся с трассы? — Он ласково притянул её к себе.

За дверью загрохотала крышка чайника.

— Обварилась?! — схватилась Нина и побежала на кухню. — Валюша, что случилось?

— Ничего. Уронила крышку, и всё,

— Ты сегодня очень рассеянная. Что-нибудь тебя беспокоит?

— Нет. Просто задумалась, а что?

— Беспокоюсь, родная. Ты последнее время постоянно одна, — проговорила виновато Нина и робко сообщила — Завтра мы, Валюша, уезжаем на строительство дороги, в командировку. Может быть, на неделю, а то и на две. Будь осторожна, осмотрительна, — и она принялась разливать в стаканы чай.

— Верхом?

— Да. До двадцать третьего километра на лошадях, а дальше в тайгу на тракторе.

— С Фоминым?

— Не только, Нас выезжает несколько человек обследовать состояние лагеря. — Нина увидела на углу плиты голубой конверт. — Мне! — схватив письмо, побежала в комнату и принялась читать.

Валя молча принесла стаканы и расставила на столе.

— Ну, молодец! Умница! — шептала Нина, пробегая глазами по страницам письма. — Милый мой человечек! Умница! — повторяла она с нежностью.

— От Татьяны?

— Да. От Маландиной. Какая молодчина, поступила на краткосрочные курсы топографов. Собирается закончить их к весне и приехать, как она считает, с нужной специальностью. Чудесная девушка! — добавила она задумчиво и придвинула к себе стакан.

— Что это за необыкновенная особа, сумевшая «нас» так глубоко и радостно взволновать? — спросил шутливо Фомин.

— Разве я не рассказывала? Удивительно! Вот мы всё так. Чуть что — и забываем всё на свете, — вздохнула она и тут же испуганно покосилась на Валю. Но Валя как будто не слышала.

Догадывается и осуждает… — огорчённо подумала Нина и повернулась к Сергею. — Маландина — моя подруга, и не просто подруга — она сосредоточенно наморщила лоб, — это больше, чем подруга, это моя совесть.

Она отодвинула лампу. Комната как будто стала больше. Сергей от Яркого света зажмурился и прикрыл глаза ладонью.

Нина поправила абажур.

— Можно ли не удивиться, встретив среди крепких уборщиц молоденькую и хрупкую девушку с нежным лицом и с огромными глазами цвета васильков?

Фомин неопределённо тряхнул головой.

— Вот такая девушка появилась в клубе медработников Как-то случайно встретились взглядами, и с тех пор, встречаясь, мы улыбались друг другу. Мне было её жаль. Такой она казалось беспомощной и боязливой. И какое же было у меня лицо, когда на концерте художественной самодеятельности на сцене поЯвляется она и садится за рояль. Играла она удивительно хорошо и хорошо пела.

— Злые Языки утверждают, что и Нина… — начал было Сергей, но она его перебила:

— Разве я пою? Короче, эта странная уборщица меня покорила. А познакомились мы с ней позднее в отделении милиции.

— Ого! — протянул удивлённо Сергей. — Как же вы туда угодили?

Нина засмеялась:

— Уже зимой мне пришлось задержаться на работе, и я возвращалась поздно. Ленинград затих. Уличные фонари еле просвечивали через стену снегопада. Было тихо, темно и как-то жутко. Я ведь ужасная трусиха.

— Что-то не особенно заметно, — вставил, улыбаясь, Сергей.

— Нет, серьёзно. Мне было страшно, я хотела уже возвратиться и в поликлинике дождаться утра, когда увидела впереди женщину. Она шла в том же направлении. Я решила её нагнать. Мы уже почти поравнялись, как увидели в воротах двора группу людей, услышали приглушённые голоса и возню. Я окаменела от ужаса. Женщина сразу же бросилась к воротам. Она поднЯла такой шум, что двое бросились в переулок, а один скрылся во дворе, оставив на снегу стонущего человека.

В комнате Левченко скрипнула дверь. Она кого-то провожала и задержалась на кухне. Донёсся шёпот и смех. Валя повернула голову и прислушалась. На миг замолчала и Нина, но тут же продолжила:

— Женщина уже барабанила в окно. Показался заспанный дворник. Она что-то сказала, он побежал за сарай, а она принялась возиться с человеком, помогая ему подняться. «Да что вы стоите, гражданка?! — закричала она гневно. — Человеку нужна помощь!» Я всё ещё не могла прийти в себя. Она схватила меня за руку, и я молча последовала за ней. Она посмотрела на меня внимательно и сказала: «Ах, это вы? Простите, но нельзя же быть такой безразличной…» Я узнала синеглазую девушку.

Валя украдкой покосилась на часы, Нина заторопилась.

— Вот так и познакомились. Дворник одного задержал, пришлось пойти в милицию.

— Надо полагать, что девушка была не только уборщицей?

— Да. Она работала на заводе лаборанткой, Занималась в вечерней музыкальной школе. Комсомольцы решили собрать деньги на путёвку одной девушке. Вот Татьяна и стала уборщицей. Это устраивало её и потому, что в клубе был рояль.

Сергей собрался уходить.

— У Вали будет хорошая подруга, — мягко проговорил он и пошёл к двери.

Нина набросила на плечи платок и вышла за ним в коридор. Там их встретила Алла Васильевна.

— Вы, голубчик мой, где пропадаете? Бываете рядом, и ко мне ни ногой, — погрозила она лукаво пальцем и игриво нахмурила брови. — Сейчас не приглашаю: вы уже из гостей, но в наказание проводите меня к подруге. Теперь уже поздно, и я боюсь. Думаю, вы не решитесь отказать даме в таком пустяке. — Она бросила на него смеющийся взгляд и начала одеваться.

Сергей пожал плечами и покосился на Нину: ничего, мол, не поделаешь, придётся…

Трактора, груженные мостовым лесом, тяжело тащились по избитой колее болотистой дороги. Колонна растянулась по берегу речки. Глушков постоянно вставал, опираясь рукой на спинку сиденья, и прислушивался: все ли машины идут. Дорога была плохой: кому-нибудь могла потребоваться помощь. И только когда показались белые сваи строящегося моста, прибавил газ и включил третью скорость.

У штабеля леса он соскочил с площадки. К нему подошёл прораб с высоким чернявым человеком в замасленной гимнастерке с чёрными петлицами и фуражке танкиста.

— Знакомьтесь. Вот это и есть товарищ Глушков — начальник колонны. Поговорите с ним, он скажет, кто лучше подойдёт.

Голос у прораба был тусклый, лицо кислое. Представив Глушкова, он натянул шляпу на самые уши и отошёл от них.

Глушков сразу понял, что разговор будет касаться передачи тракторов. Без боя прорабы на другие участки трактора не отдавали.

— Линевич! — отрекомендовался человек и добавил — Бывший танкист-механик, совсем ещё недавний тракторист, а теперь механик дорожного прорабства. Пойдём на бревна, есть небольшой разговорец. — Не отпуская Глушкова, подвёл его к штабелю и сел рядом с прорабом.

Глушков покосился на работающий мотор. Линевич понял его беспокойство и по-приятельски хлопнул по спине.

— Глушить не надо. Торговаться не придётся. Посоветуемся, решим — и исполнять. — Он вытащил из кармана гимнастёрки распоряжение и, разворачивая листок, стал разъяснять — На семьдесят восьмом километре строители дороги вышли на трясину. Что не сыпят — как в воду. Сунули шесты — и с концом. Начали промерять, да куда там! Церковь уйдёт, и креста не увидишь. Решено гатить брёвнами, а зыбуны тянутся на восемнадцать километров. Там уже прикинули — брёвен потребуется около миллиона штук. Вот распоряжение: три лучших трактора и самых опытных трактористов. За бесперебойную работу машин отвечает начальник колонны. Он подал Глушкову листок приказа.

Тот внимательно прочитал, задумчиво поправил волосы и задержал на затылке руку.

— А как же тут? Лесу заготовлено изрядно, ещё на месяц хватит возить машинами, да и мост нужен,

— Мост всё равно достраивать будут зимой, к весне успеют, — сказал Линевич, — А там необходимо закрепить, пока не замёрзло. Работает уже тысяча человек.

Было видно, что работа участка его уже захватила.

Глушков смотрел на его оживлённое лицо.

— Ну и дела! — продолжал тот. — Дорожники обязались дать временный проезд до Элекчана к Январю. Легко сказать: а ведь это более двухсот километров. Кровь из носу — дадут! Хотя эту «пилюлю» и никто не предвидел.

— Да, ребята работают подходяще, Куда ни глянь, везде копошатся, видно, жмут, — одобрительно покачал головой начальник колонны.

— Жмут? Тут не жимом пахнет, а чёрт знает чем! — сверкнул зубами Линевич. — По меньшей мере, отчаянный штурм. Одиннадцать тысяч человек уже работает на дороге, и как? Любо-дорого смотреть! Хочется всё бросить и схватиться за лопату. Что успел сделать — твоё. Потом поедешь, посмотришь — вот он твой труд ощутимый. Не то что наше дело. Единственная видимость — какая-нибудь заросшая в тайге глубокая тракторная колея. И то кто-нибудь не разглядит, споткнётся, ещё запустит по нашему адресу в три этажа. Вот, мол, подлецы, наковыряли!

— Ну, это ты напрасно, — перебил его Глушков, — У нас, трактористов, так говорят: машина как баба, будешь косить на другую, своя хвост покажет.

— Это я так, к слову, — засмеялся Линевич. — Своё дело я, брат, тоже люблю. Но меня всегда подмывает, когда увижу, что работа кипит. Ладно об этом. Кто поедет, говори? Время не терпит. Сегодня ремонт, профилактика, а утром в дорогу.

Глушков свистнул и помахал Тыличенко и Прохорову.

— Парни работящие, а третьим поеду сам. Машины у нас добрые. Остальные трактора оставим прорабу. Смотри, как мужик затосковал, — тронул он за плечо молчаливого прораба и засмеялся.

— Тебя в мою шкуру, пожалуй, белугой завыл бы, — пробурчал тот под нос.

Распоряжение было подписано Берзиным, и всякие попытки что-либо изменить были напрасны.

— Значит, договорились! — Линевич поднялся с бревна, поправил гимнастёрку. Подошли трактористы, Глушков показал распоряжение,

— Хотите ехать или останетесь тут? — спросил он с хитрецой.

— Да що мы, дурни? Вот трошки сдилаем прохфилактику и зараз. Заодно и к дяде Исааку! — Вася шмыгнул радостно носом.

Было уже темно, когда Прохоров закончил смазку машины. К нему подошли двое. Высокий рябой парень, дымя папиросой, легонько толкнул его в бок.

— Псих? Это ты?..

— Я Прохоров, Чего тебе? — не оборачиваясь, ответил он, продолжая отвинчивать гайку.

— Получи передачку и ещё кое-что! — Рябой бросил на сиденье трактора обшитый тканью узелок, а пачку червонцев сунул в боковой карман Прохорова, — Тоже тебе, землячок! — шепнул он и отошёл. Второй уже сидел на корточках и выбирал хворостинку для прикурки.

— Мне? Деньги?! — удивился Прохоров.

В последнее время через разных людей он получил несколько почтовых посылок на своё имя с ненужными для себя вещами, которые пришлось продать. Кто беспокоился о его судьбе, он не знал. Может быть, товарищи по воле. Посылки от неизвестных получали многие, это было как-то принято и не вызывало недоумения. Но деньги? И через чужие руки? Прохоров вытащил пакет и посмотрел на рябого, но тот безразлично смотрел на огонь.

— Это, наверное, не мне! — протянул он пачку рябому.

— Бери, дурак, тебе. Скажи спасибо, если дают, — прошептал рябой.

— За что?

— Твоя доля! — рябой подморгнул и приложил палец к губам.

Второй поднялся и подошёл к Прохорову.

— С этим после, а теперь слушай, — заговорил он быстро, — Пассажиры поедут на твоих санях. Чемоданишко докторши уложи вот тут, не забудь вытащить гвозди из обшивной доски, — показал он на передний угол саней. — Она везёт медикаменты. Смекаешь, дело какое? Так вот, за поворотом будет брод, берег крутой. Ниже по течению яма. Будешь переезжать — пробуксуй и сдай назад, чтобы подмочить фраеров. Начнёшь подниматься на берег, возьми вплотную к кустам и заглуши машину, ну там радиатор, карбюратор, я знаю? Они все бросятся на берег, как тараканы. Ты с трактора не сходи: не будет никаких подозрений. Понял? — проговорил он и снова отошел к костру.

Прохоров обозлился.

— Может, ещё что? — спросил он с насмешкой, но голос его дрогнул. Отмолчаться? Пожалуй, будет хуже. Отрезать сразу, а там будь что будет, — решил он.

— Сделай, что велят, — ухмыльнулся второй. Рябой настороженно покосился,

— Так вот что, землячки. Не хочу я вас знать! Лучше не трогайте меня! А с этими подачками катитесь на лёгком катере. — Прохоров швырнул пачку к ногам рябого. Тут же взял ключ и крикнул — Аркадий, подойди, поможешь натянуть гусеницу.

— Дур-р-ак! — поднял деньги рябой. — Чего же не бросаешь посылку, там же начинка. Да и старые передачки поторопился продать, милок. Барахлишко было из квартиры прокурора. Тут заделано, и шва не найдёшь. Учти. Вот так-то, браток. А теперь валяй, я погляжу, как потянется ниточка…

Трактора двигались медленно. Они ломали деревья, кустарник, вырывали санями кочки и дёрн. Ползли по каменистому руслу, вытаскивали друг друга тросами, попадали в болото и сдавали назад, собирая полозьями траву, торф, перемешанные с грязью. А когда попадались сухие участки пути, трактористы оставляли за рычагами помощников И шли на сани, оборудованные для пассажиров из досок. На санях были сделаны предохранительные загородки, пол застлан свежей травой.

То справа, то слева виднелись вырубленные просеки с чёрными пятнами снятого верхнего слоя грунта и полосами насыпи. И по всей просеке люди. Порой синел над лесочком дымок, виднелись неошкуренные срубы бараков или белые низенькие палатки.

День был тихий. Солнце пряталось за чешуйчатыми облаками, рассыпая желтоватый свет. В такие дни кажутся задумчивыми и сопки, и тайга, и лица людей.

Где-то за пролеском прогремели гулкие раскаты взрывов, и сразу же на вершинах деревьев загорланили, захлопали крыльями кедровки.

Нина открыла глаза. Она дремала в уголочке саней, положив голову на плечо Сергея. Нина уже знала всех. Рядом несколько сотрудников управления и ещё какие-то пассажиры с чемоданами и узлами, очевидно, направленные для работы на дорогу. На задке саней лежали замасленные телогрейки и тулупы трактористов. Это была их постель. Сейчас на санях отдыхали Глушков, Тыличенко и Линевич.

Под полозьями саней заскрежетали камни. Трактора весело застрекотали моторами и, постукивая башмаками, побежали.

Линевич вдруг пристально вгляделся в лесок и восторженно заорал:

— Так это же наши следы! Вон они, наломанные гусеницами деревья! Видали?

Действительно, трактора шли по уже измятому гусеницами леску с пожелтевшими следами башмаков. Глушков подложил под голову телогрейку и повернулся к Линевичу.

— Чудак человек. Болтал о чём попало, а о том, что ходил с колонной Геренштейна зимой, — ни слова. А ну, рассказывай всё по порядку, как приехали и всё такое.

Нина прислушалась к разговору. Линевич скрутил козью ножку и живо заговорил:

— Демобилизовались когда, нас пригласило Союз-золото. Колыма так Колыма. Народ мы не гордый. У них пять тракторов. Нас двенадцать танкистов-механиков. Главный заправила Абрам Геренштейн. Он коммунист, толковей всех нас. Да и чего греха таить, он нас и уговорил. Так в ноябре тридцать первого года мы оказались в Нагаево.

— Какой-нибудь был гаражишко? — спросил Глушков.

— Гаражишко?! — засмеялся Линевич. — И самим-то негде было приткнуться, а он— гаражишко.

— А как же?

— А вот так. Взялись, да и построили две халабудки, а потом и небольшой гараж, даже складик для запчастей. Абрам оказался человеком предприимчивым, не давал покоя ни нам, ни начальству. Да что было толку.

— Почему? Пять машин — это сила! — пробурчал удивлённо Глушков.

— Сила-то сила, но если в эту силу не верил никто: тут лошади замерзают, а вы с тракторами.

Санями зацепило молодую лиственницу. Она дрогнула, ударила ветками по спине тракториста и, жалобно треснув, легла под полозья. Нина прижалась к руке Сергея. Он обнял её за плечо. Линевич прислушался, как прошуршала под санями лиственница, и продолжил:

— Абрам предложил пробиться в тайгу и забросить тракторами продовольствие для приисков. Это бы облегчило работу гужевого транспорта. Но нужна была и какая-то помощь. Проводники, рабочие и всё такое. А мы одни умаялись насмерть, а пробились всего до пятьдесят девятого километра.

Глушков спросил:

— Парни рассказывали, вы вроде всю зиму промаялись, в тайге на морозе?

— Делали ещё три попытки. Двумя машинами всё же добрались до восемьдесят второго километра. Один трактор провалился в наледь на Хасыне. Двадцать три дня как проклятые вымораживали, вырубали, окаянного. Потом едва доползли до Нагаево. Поморозили радиаторы, да и подшипникам досталось. Вот тебе и вся сила.

Сани накренились и, судорожно вздрагивая, поползли по болоту, разгоняя волну жидкой грязи. Глушков вскочил, махнул предупреждающе трактористам, что ехали сзади, и ловко перелез на площадку трактора. Грязная вода уже покрывала гусеницы.

Глушков управлял стоя. Мотор задыхался, чихал, захлёбывался, но всё же тянул. Остановиться нельзя, машина сядет. Заглохнет мотор, скоро не заведёшь. Но вот трактор вышел из низины.

Когда прошли через болото остальные машины, на санях поЯвился Глушков. Он неторопливо раскурил папиросу и посмотрел на Линевича.

— Но вы доходили и до сплавной базы?

— Это поздней, когда приехал Дальстрой. Мы уже махнули на всё рукой, отремонтировали машины и решили ждать лета. — Глаза Линевича вспыхнули, и он с удовольствием продолжал — Помню, как-то поздно лежим в бараке, изводимся от тоски. Приходят двое и спрашивают Геренштейна. Он был в другом бараке. А мне что, долго — сбегал и позвал.

Высокий человек с прямой бородкой и очень уж хорошими глазами сел на топчан и начал рассказывать. На приисках пятьсот человек осталось без продовольствия. Гужевой транспорт не способен обеспечить завоз. Потом обвёл нас взглядом и тихо спросил: «А вы представляете себе, что может произойти, если напуганные голодом люди в такие морозы двинутся пешком в Нагаево?»

— Да, хорошего маловато, — тряхнул головой Глушков.

— Хорошего? Да тут были бы дела, — блеснул глазами рассказчик, — Наш Абрам предложил использовать трактора и рассказал, почему у нас с осени всё плохо получалось. Человек спросил и наше мнение. А мы что? «Давайте приказ, и всё будет. Только, конечно, людей, проводника…» Он засмеялся облегчённо. А после сказал, что он директор Дальстроя — Берзин. И тут же представил второго: «Бывший управляющий приисков — товарищ Борисенко. Знает тайгу, человек опытный, вот вам и начальник». Мы тут же обсудили всё что надо, «А когда вы сможете выехать?» — спросил он озабоченно. Мы в один голос: «Хоть завтра!»

— Ну и как?

— Восемьдесят километров дороги уже знали, была Ещё колея до Карамкенского перевала, это значит сто семнадцатый километр. Кое-как проковырялись.

— Чего же в первый-то раз не двинули дальше? Наладились, так жарь одним махом, — вмешался в разговор Прохоров.

— Дальше хуже, — тяжело вздохнул Линевич. — Пока на перевале трактористы отдыхали, Абрам и Борисенко сходили на лыжах за перевал. А там четырёхметровый снег, лопатами не разбросаешь. Решили времени не терять, выгрузились и вернулись в Нагаево.

Тракторов не было видно. Глушков беспокойно прислушался. Линевич поднялся на загородку и успокаивающе кивнул головой. Трактора двигались. Из зелени молодого леска виднелись только концы выхлопных труб.

— Вот второй наш рейс другое дело, — продолжал Линевич, — Эдуард Петрович собрал нас всех, расспросил так душевно. Попросил нас попробовать добраться до Элекчана. К саням приспособили отвал. Дали нам хороших рабочих. Эдуард Петрович проводил нас в дорогу.

— Як же вы через ти горы снега проперлы? Гарно подывитися, — нетерпеливо заёрзал Тыличенко.

— Семнадцать километров расчищали траншею в снегу, мостили обрывы, расщелины, овраги. Леса порубили — страсть, пока выбрались на Донышко, место так называется, — объяснил он. — А на Донышке нас встретил ад: метёт, ревёт, сбивает с ног. В общем, света белого не видать. А там Ещё новая беда: под снегом здоровенные булыжники и наледь. Одни сани четыре трактора еле-еле тащили. И вы думаете, это всё? — Он засмеялся, словно вспоминал увеселительную прогулку. — Слышим, что-то трах — и саней как не бывало. Пришлось по такому ветру перетаскивать два километра весь груз на себе. Да разве всё перескажешь. Это запомнится на всю жизнь. Знали, что Эдуард Петрович надеялся на нас. Иначе, наверное, и не выдержали. Геренштейн вымотался вконец, но старался улыбаться. Мы понимали, чего стоили ему эти улыбки. Досталось тут всем. Борисенко поморозил руки, но тоже не унывал. Двигались по два километра в сутки. Как, подходяще?

— А где же вы грилися? — снова спросил Тыличенко.

— Костёр да тулупы. Были ещё теплые капоты — закрывать трактора. Поздней сколотоли и будку, да что в ней толку? Нас было человек сорок, а сколько в неё влезет?

— Да, без привычки трудновато, — вздохнул Глушков.

— Сколько ни привыкай, а песни петь всё равно не будешь. Но это ещё не всё, — оживился рассказчик. — Только доехали до речки Олы — и трактор с трубой под лёд. Ну, думаем — аминь. Пропал тракторист, и пузырей не увидим. Мы туда, а он встал на мотор и хохочет во всю рожу. Что за чертовщина? Смотрим, а там сухо и пусто: вода ушла. Мы все туда. Настоящий ледяной дом. Разожгли костёр, теплынь, как в раю, а тишина — в ушах больно. Перекусили и спать, так двое суток и проспали.

— Да, мужик ты, видно, бывалый, — уважительно пробормотал Глушков.

— Бывалый не бывалый, а вот видишь, пришлось. Но всё это ещё были цветочки, Ягодки оказались на Яблоновом перевале.

Линевич посмотрел на чернеющий впереди лесок и закрыл задумчиво глаза, — Вот так пройдёт год-два, будешь рассказывать, и не поверят, да и самому сном покажется. А перевал нас вымотал. Нарвались ещё и на пургу. За много километров до подъёма оставили за собой просеку. Сколько вырубили наледей, построили переездов, переворочали снега! Одни сани поднимали пЯ-тью машинами. На вершине хребта, по местному обычаю, повесили цветные лоскутки да скорей к Элекчану, — он засмеялся, — А забавно, на деревьях трепещутся разноцветные тряпки. Не зря Якуты, переваливая вершину, приносят эти подарки, чтобы задобрить «дух леса». Вот и всё. Дошли до Элекчана, а там до сплава чепуха, добрались. Первый рейс длился с двадцать восьмого февраля до девятнадцатого марта в один конец, а когда мы построили зимник, то до пятого мая сделали Ещё четыре рейса.

Рассказ этого весёлого, простодушного парня вызвал у Нины восторг. Сколько таких же скромных героев с улыбкой совершают подвиги. Кругом зеленели высокие деревья. Скрытая кустарником, журчала речка. В распадках на склонах чернел лес. Тайга казалась тихой и добродушной. Зима, пурга, трескучие морозы — даже не верилось.

Трактористы и пассажиры разошлись по баракам. Прохоров побродил по посёлку дорожников и вернулся к тракторам. Ночь давила. Силуэты тракторов слились с чёрной полосой леса. Костёр затухал. Последние угли то лениво открывали огоньки глаз, то прятали их под белёсыми ресницами пепла. Пахло тлеющим лозняком и серым мхом.

Прохоров задумчиво грыз стебелёк. Его ошеломил разговор с жуликами на мостовом прорабстве, он всё ещё не мог опомниться. Несмотря на решительность, с которой он отмежёвывался от уголовников, он неожиданно оказался втянутым в воровские дела. Как серьёзно, Прохоров не знал, но, судя по словам рябого, всё делалось преднамеренно. Мысль оказаться в изоляторе даже на время расследования вызывала чувство содрогания.

Прохоров забрался в сани, натянул на спину угол палатки и закрыл глаза. Пойти и рассказать? Но кому? Поверят ли на слово? Действительно, он распродал кое-какие вещи, но как доказать, что получил он их в посылке?

— Надо же было так по-дурацки вляпаться? — прошептал он. Порадовался, что уговорил Глушкова переехать реку в другом месте. Это избавило его от объяснения с ворьём.

От размышлений отвлёк тихий шорох за углом барака. Он повернул голову. Какие-то тёмные пятна мелькнули и пропали за стеной. Прохоров закрылся палаткой и нащупал ломик.

— Лёнчик, сюда! Вот они, сани!

Над самой головой прохрипел глухой, сиплый голос, через загородку саней свесилась круглая стриженная под машинку голова.

— Брось! Там нечего делать, давай ко мне! Который тут трактор бригадира? Вот он. Магнето нащупал, но как его снять? — донеслось тихое бормотание из темноты. Хриповатый голос раздавался со стороны от трактора,

— Чего там уметь, найди два хомутика, открути барашки — и кончики. — Над мотором закопошились расплывчатые тени.

— Готово. Куда его?

— Хомуты забрось под трактор Психа, а магнето за полозья саней да засыпь землёй.

Под санями послышалась возня. Кто-то подошёл к костру и стал расковыривать груду пепла. Мигнул огонёк и спрятался в ладони.

— Интересно, что задумали, шакалы? — спросил себя Прохоров, — Да чёрт с ними, магнето я знаю где. Лучше не связываться.

— Теперь, считай, до утра. Да и Психу закорюка. Пусть доказывает, что не хотел загнать магнето, — пробрюзжал хрипатый. К нему подошёл и второй. Снова вспыхнул огонёк папиросы.

— Ну что? — буркнул молодой голос.

— Это страховка, А сейчас так, — заговорил хрипатый. — Врачиха спит в углу за простынёй. Чемодан под топчаном. Ты раздеваешься до белья, как бы выходил по нужде, и в барак. Я выведу десяток парней, тоже в белье, и по кустам. У двери барака перевёрнутый Ящик, рядом — пустой баул. Ты хватаешь чемодан врачихи — и в дверь. Очухаются не сразу. Чемодан под Ящик, хватаешь баул — ив кусты. Тут возвращаются остальные в белье, ну с ними и ты. А если и поймают, то о чем разговор? У тебя, скажем, мой баул. А мы Ящик с чемоданом врачихи всегда перепрячем. Всё понял?

— Ага.

— Главное — быстрота в бараке. А потом Психу зарядим ещё одну мульку. Поехали, — И они неслышно затерялись в темноте.

Придётся предупредить. Прохоров забрался сначала под сани, чтобы не перепрятали магнето, а потом пошёл к бараку. Он никак не ожидал такой быстроты действия. В кустах уже белели фигуры раздетых людей. Он только открыл в барак дверь, как у порога столкнулся с Лёнчиком. Не раздумывая, чем это кончится, схватил чемодан и заорал во весь голос:

— Куда, ворюга?! Не уйдёшь! Держи, держи его!

Лёнчик, конечно, вырвался — ив кусты. С нар повскакивали сонные пассажиры. Проснулась перепуганная Матвеева. Зажгли свет, на шум к бараку начали сбегаться люди. Искать воров было бесполезно, но самым неприятным было то, что жулики узнали, кто сорвал их замысел и отобрал чемодан.