День между пятницей и воскресеньем

Лидочка. Тогда

— Ну, тогда вставай. — Он взял ее за локти и потянул наверх, к себе. — Так и знал, что мне сегодня не дадут эту статью дописать. Вставай, Лидия!

Она так и стояла перед ним на коленях, не соображая, отказал он ей или согласился, а по щекам ручьями лились слезы.

— Вставай же. — Ему наконец удалось поднять ее с коленок. — И хватит плакать, времени совсем нет. Где твоя верхняя одежда? Одевайся и пойдем.

— Куда? — тихо спросила она.

— Как «куда»? — удивился он как будто на полном серьезе. — Жениться, куда же еще. Где у вас тут женят, в загсе?

Она сглотнула слезы и кивнула.

— Вот и отлично. Сейчас купим тебе кольцо и пойдем жениться. В загс.

— Прямо сейчас?

— А когда? Ты ворвалась сюда ко мне, сама все предложила, сама озвучила все условия, сказала, будешь делать все, что я скажу. Раз ты такая честная, то и я буду с тобой по-честному. Если хочешь ехать со мной, то только в статусе жены. Ты согласилась. Назад дороги нет. Уезжать надо уже завтра вечером. А в таком случае свидетельство о браке должно быть у меня сегодня.

— Почему? — спросила она совсем тихо.

— Потому что, если бы я приехал холостым, мне дали бы комнату в коммуналке, а если я приеду женатым, то мне положена отдельная квартира. Да-да, Лидия, ты же сама орала тут недавно на всю улицу, что я мерзкий тип, вот и не удивляйся. Значит, я должен соответствовать, значит, такой я и есть. Не стану тебя разубеждать. Я расчетливый и мерзкий. Замуж в чем за меня пойдешь? — спросил он, а она стояла и только смотрела на него. — Лидия! — Он легонько потряс ее за плечи. — Да ты непредсказуемая девица, оказывается, только что ставила мне тут ультиматумы, на коленки хлопалась, а теперь как будто в спячку впала. Некогда нам, Лидия, некогда. Замуж в чем нынче выходят? — громко спросил он.

— В белом, — тихо сказала она.

— Правильно. А ты, — он бесцеремонно осмотрел ее с головы до ног, — в чем-то не очень новом, коричневом и вязаном. И дырка вон на локте.

Лида посмотрела на себя, ей стало дико стыдно, она и правда была в древней коричневой юбке, заштопанной блузке и вязаной старой жилетке. Ей давно было все равно, в чем ходить на работу, она же всегда переодевалась в свой серый нелепый халат.

— Пойдем, — сказал он, взял ее за руку и повел за собой.

Они вышли из кабинета и пошли по длинному коридору. У двери «сестринской» Лида уперлась и тихонько загудела.

— Ладно тебе, — сказал Юрий Валерьевич. — Ты теперь в официальном статусе, вот и веди себя соответствующе. Плечи расправь, подбородок вверх. Ты самая красивая, поняла? Только такой может быть моя невеста. — И он толкнул дверь «сестринской».

— Девочки, доброе утро! — громко сказал он под оглушительный визг: девчонки переодевались, Надя подтягивала хлопчатобумажный серый чулок, полуголая Марьяна юркнула за занавеску. — Не одолжите ли нам один белый халат? На один день, на сегодня. Очень нужно. Дело в том, что мы с Лидией женимся, а про белое платье совершенно забыли. Любовь затуманила нам мозг, знаете ли. Но поскольку мы — люди, бесконечно преданные медицине, то и белый халат нам вполне подойдет? Правда, Лидия?

Лида молча кивнула под испепеляющими взглядами. Повисла долгая пауза. Потом откуда-то из дальнего угла кто-то из завистливых медсестер прошипел: «Поздравляем». И только Марьяна, высунувшись из-за шторы, искренне улыбнулась и сказала:

— Я так рада за вас! Пойдемте в процедурный кабинет, у меня там новый халат припрятан, думала себе, когда комиссия с проверкой приедет, но раз у вас такой особый случай. Пойдем, Лидусь. Ты чего, плакала?

Через двадцать минут Лидочка была почти настоящей невестой. Любопытство и девичья солидарность пересилили зависть и обиды, так что все девчонки, медсестры, санитарки и даже доктора примчались в процедурную, вытолкав в коридор Юрия Валерьевича: видеть невесту до свадьбы жениху не полагалось. Все суетились, веселились, хихикали и бегали туда-сюда. Свадьбы во все времена слаще меда для девушек всех возрастов: кто же пропустит сказку, которая случается наяву. Сначала занялись нарядом: новый, хрустящий от крахмала халат оказался сильно велик худенькой Лидочке, но его собрали на талии в складку и подвязали поясом с бантом, получилось даже красиво. Кто-то притащил помаду, кто-то подрумянил Лидочке щеки, а Марьяна заплела косы «колоском». Мария Дмитриевна принесла брошку — букетик фиалок, Аглая щедро обрызгала духами ее, а потом на радостях и всех остальных. Фаты не нашлось, от тюля и марли на голове Лидочка наотрез отказалась, но находчивые подружки невесты мигом оборвали герань на подоконнике и вставили Лидочке в волосы яркие красные цветы. Под конец прибежала рыжая Женька и протянула Лидочке чулки и туфли.

— Вот, — сказала она, запыхавшись. — Домой бегала. Чулки настоящие капроновые. Забирай! Надевай! А туфли с собой возьмешь, а то замараешь на улице. Потом, в загсе наденешь.

Лида смотрела на них, как будто все это происходило не с ней, как будто она была под наркозом. Она была Золушкой, а вокруг сновали феи-крестные. Каждую минуту кто-то чмокал ее в щеку, поправлял волосы и повторял: «Какая же ты красивая, Лидка! Какая ты счастливая!»

Расписали их очень быстро. Лида втайне надеялась, что их заставят подавать заявление или выжидать какой-нибудь «испытательный срок», уж больно стремительно все вдруг стало происходить в ее жизни, но оказалось, что все работницы загса и паспортного стола прекрасно знали Юрия Валерьевича и ради него, конечно же, сделали исключение. Вот только у Лидочки с собой не оказалось паспорта, а без него поженить их не могли. Она спохватилась и хотела было бежать домой, но ее остановила Маргарита Михайловна, их соседка, она работала паспортисткой.

— Погоди-ка, — сказала она. — Боюсь я, девонька, мать твоя заартачится. Я смотрю, свадьба у вас… дело срочное, благословения материнского вы вряд ли просили, да оно, честно сказать, так-то и лучше. Дай-ка, Лидок, я сама к вам схожу, скажу Катерине, перепись работников в больнице, или еще чего наплету, для чего срочно паспорт понадобился. Не боитесь, ребятки, посидите тут, погодите пока. Будет вам Лидкин паспорт.

Они присели на стулья под портретом Ленина и стали ждать. Лида боялась поднять глаза. Она боялась смотреть на Юрия Валерьевича, она вообще боялась смотреть. Это было как будто настоящее похищение, только наоборот, будто она долго-долго была в заложниках, и вот кто-то наконец-то решился ее освободить.

— Все в порядке? — спросил он и накрыл ее ладошку своей большой рукой.

Она кивнула.

— И как ты себя чувствуешь? Я как доктор обязан задать этот вопрос.

Она все так же не поднимала глаз, но по его тону поняла, что он улыбается.

— Очень хорошо, — сказала она. — Я… очень вам благодарна.

А уже через полчаса ее жизнь изменилась. Прежняя, старая жизнь закончилась. Это и было ее решением. Теперь у нее была новая жизнь. У нее был муж, новая фамилия, а на пальчике — тонкое золотое колечко, настоящее, обручальное. Как и где он успел его найти — это была загадка. Но она ухватилась за это колечко как за спасательный круг. Ей было ужасно страшно, а еще ей было больно, хотя все случилось так, как должно было случиться. От той, прежней Лидочки все равно уже не осталось почти ничего, кроме одного — она по-прежнему любила только его, того своего Леню, и предать его она не могла. Но и жить той старой жизнью в вечном унижении и совсем без надежды было невозможно. Если за все это время Леня так и не попытался ее спасти, значит, он этого не хотел, значит, она его не стоила, и теперь у нее был только один шанс — оставить навсегда прошлое в прошлом и стать другим, новым человеком. Начать все заново. Жить другую, чужую жизнь. С этим чужим мужчиной, не зная, каким он окажется. Уехать с ним в чужой город, поселиться в чужом доме, где у нее наверняка родятся чужие ей дети. От этой мысли ей снова захотелось плакать. Она не знала, какой станет она сама. Что ждет ее в этой чужой жизни? Но Лида надеялась на лучшее. Потому что хуже все равно быть не могло.

Они вышли на улицу уже официальными мужем и женой, и Лида чуть не задохнулась от неожиданности — на них полетели монетки, рис, лепестки и конфеты. Оказывается, чуть ли не весь поселок собрался поздравить со свадьбой доктора, который успел помочь тут очень многим. В больнице накрыли стол, и, несмотря на протесты Юрия Валерьевича и уговоры о том, что им еще нужно сделать кучу дел и собрать вещи, им устроили настоящий праздник, с гармонью, песнями и танцами до самого позднего вечера. Лидочка ужасно боялась криков «Горько!», но ее новоиспеченный муж только бережно касался ее губ теплыми губами и не допускал никаких чрезмерных вольностей. Им желали так много хорошего, надарили столько подарков, а внутри у Лидочки разрасталась тревога: ей предстояло еще раз — последний — вернуться домой, чтобы забрать вещи и попрощаться с мамой и Мишенькой, и она точно знала, что простым это прощание не будет.

— Долго тебе собираться? — спросил Юрий, когда они уже подходили к ее дому.

— Нет. — Она покачала головой.

Все ее вещи давно были собраны. Она до сих пор так и не разобрала тот чемодан, с которым собиралась в Москву, и если брала оттуда что-то нужное, то потом непременно возвращала обратно. Чемодан дождался своего часа. У Лидочки оставалось только одно важное дело, она непременно должна была поставить эту точку, чтобы уехать отсюда навсегда и с легким сердцем.

— Явилась? — раздалось с кухни, не успели они даже переступить порог. — И где ж ты шлялась, дрянь паскудная? А нарядилась-то во что? Дай-ка гляну… матерь божья! Это что ж за ряженую к нам привели, а? — Мать вышла в предбанник между домом и верандой и застыла, уперев в бока руки. Потом поднесла лицо ближе к Лиде и повела носом. — Ты что, пила? Вы поглядите, люди добрые! Она ж еще и напилась, шваль подзаборная! Спасибо вам, Юрий Валерьевич, мил человек, что паскуду эту до дома дотащили! Сладу с ней нет! Беда, а не девка! Да за что ж мне наказание такое, мало мне горя, так еще эту кобылу безголовую всю жизнь на себе тащу, наказанье сущее… — Мать распалялась все больше и в конце концов резко замахнулась, но тут… Юрий Валерьевич в долю секунды перехватил ее руку и закрыл собой Лиду.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал он громко и уверенно. — Немедленно успокойтесь, Екатерина… Михайловна, если не ошибаюсь?

— Михална… — Мать потупилась, пока не понимая, в чем дело. Доктор по-прежнему крепко держал ее запястье и не отпускал.

— Очень хорошо. — Он кивнул. — И для начала раз и навсегда запомните одну вещь. Вы никогда, слышите меня, никогда больше не посмеете разговаривать так с моей женой. Потому что так вообще не разговаривают с людьми. Вам понятно?

— Не особо. — Мать отступила на шаг назад, но цепкий доктор ее не отпускал. — С женой? С какой женой? Так у вас есть жена? Так что ж вы не сказали-то, Юрий Валерьевич? Я же и не знала, — она выкручивала руку, но хватка у доктора была железная. Лида наблюдала из-за плеча. — И что, я вашу жену обидела? Нагрубила ей, да? А когда? А где, в магазине? На базаре? Так я наверняка не со зла. Я же не знала, что это жена ваша была. Вы уж простите меня, я не хотела. Я извиняюсь! Если б я знала, что ваша жена, так я бы ни за что, я бы с большим уважением, вы же спаситель наш, благодетель наш, сы́ночку моего спасли…

— Вот моя жена. — Он повернулся и пропустил вперед Лиду. — Лидия Андреевна Розанова.

— Ой. — Лидина мать отмахнулась от него свободной рукой. — Да что вы такое говорите!

— Я сделал вашей дочери Лидии предложение, и она, к моему большому счастью, приняла его. В связи с тем, что меня переводят на работу в Москву, завтра мы с Лидой уезжаем, а сегодня мы официально узаконили наши отношения. Вот свидетельство о браке.

— Не давай ей, она порвет, — тихо сказала Лида.

— А ты рот закрой! — прикрикнула мать.

— Вы, видимо, все-таки меня не поняли, — сказал Юрий Валерьевич. — Позвольте, мы с супругой пройдем в дом.

— Да, конечно, проходите, Юрий Валерьевич, я сейчас чайку быстро поставлю, с вареньицем.

— Лида, собери пока свои вещи, а я поговорю с твоей матерью, — сказал он.

Лида быстро проскользнула к себе в комнату, упала на коленки на плетеный коврик-дорожку и вытащила из-под кровати чемодан. Просунула под вещи руку и достала стопку неотправленных писем, фотокарточку с аэродрома, где они стояли с Леней на фоне отцовского самолета, и перчатку. Потом быстро выбежала из комнаты, по пути схватила с печи коробок спичек и помчалась во двор, где за старыми яблонями у сарая стояла железная ржавая бочка. В ней палили листву по осени и жгли мусор. В густых сумерках Лида чиркнула спичкой и подожгла первый конверт. Пламя весело занялось, на дне бочки были какие-то стружки и старые тряпки, они тоже быстро вспыхнули. Лида бросала письма в огонь и смотрела, как сгорала каждая минута ее яркого, бесконечного и такого короткого счастья. Она вспомнила каждый их день, выпускной, ливень и разбитые коленки, вспомнила, как они сидели под березами на аэродроме, как папа на своем самолете прокатил их над целым миром, вспомнила, как Леня рассказывал ей про Москву, про то, как они будут там жить, куда они будут ходить, какие они будут счастливые. Завтра все для нее заканчивалось и все начиналось. Она уезжала. В Москву. В огромный город. И с одной стороны, Лида очень надеялась, а с другой стороны — ужасно боялась, что они с Леней когда-нибудь случайно там встретятся. Уже не нужно было никаких встреч. Все прошло, все сгорело. Так было правильно. У нее в руках осталась только пара писем, фотокарточка и перчатка. Она подбросила в бочку еще деревянных щепок из ведра на растопку, ей нужно было, чтобы все сгорело дотла, чтобы ничего-ничего не осталось. Последние письма полетели в огонь. Лида держала над бочкой перчатку и тут вспомнила, как побежала прощаться с Леней на автовокзал, как он тогда смотрел на нее, как он расстроился и как она обещала ему прилететь. Она ему обещала… Она быстро накрыла бочку ржавой крышкой, сунула фотокарточку в перчатку, прижала ее к себе и помчалась назад в дом, откуда были слышны материнские крики.

— Да как же это так? — возмущалась Катерина. — Она же единственный кормилец. Я не дам ее увезти. Подумаешь, переводят в Москву, значит, мы поедем все вместе. Мы — семья. Вы обязаны забрать в Москву меня и Мишеньку.

У Лиды внутри все похолодело. Она притаилась за дверью и не дышала.

— Екатерина Михайловна, — спокойно говорил Юрий Валерьевич, — я вам совершенно ничем не обязан. Я женат на вашей дочери и буду содержать ее, заботиться о ней, беречь и защищать ее. На вас я не женат, более того, после услышанного сегодня у меня возникло ощущение, что Лиду стоит защищать прежде всего именно от вас.

— Да что же это такое? Это что же такое делается? Это где это видано, чтобы от родной матери?

— Вы только что при мне кричали на нее, оскорбляли и пытались ударить. Я видел у Лиды синяки и раньше, теперь я догадываюсь о их происхождении.

— Так на то я и мать, я должна ее воспитывать.

— Лидия — совершеннолетняя замужняя женщина. Ваше воспитание давно закончилось. И ваша дочь делала для вас больше, чем могла, и больше, чем достаточно. Да-да, я навел справки. Позвольте узнать, почему вы сами не работаете? Почему всю семью содержит одна Лидия?

— Не работаю? Да вы в своем уме? Куда же мне работать? У меня же Мишенька!

— У вас на соседней улице прекрасные ясли, Михаилу там понравится. А вы могли бы устроиться на работу. На фабрике очень нужны швеи-мотористки.

— Какая еще фабрика? Мишенька такой болезненный! Он совсем слабенький! Какие ему ясли?

— Он прекрасно развивается в соответствии с возрастом, у него нет никаких нарушений и отклонений.

— Ты мне голову не морочь! — вдруг закричала мать. Лида продолжала слушать, спрятавшись за дверью. — Я Лидку не отдам, мы поедем с ней.

— У нас не рабовладельческий строй. Лида уезжает со мной. И вы только что кричали, что у вас от нее одни проблемы и никакой пользы. Я не стану напоминать, какими словами вы только что называли родную дочь, но я их вряд ли когда-нибудь забуду.

— Да мало ли, что я там сгоряча! Чего в сердцах не скажешь! Мы семья, мы всегда друг друга поймем. Мне без Лидки никуда! Это как так, взять и увезти? От матери! Да что это такое делается? Детей воруют средь бела дня. Она же, знаете, какая умная! Она, между прочим, школу с золотой медалью закончила!

— Что-что? — переспросил доктор.

— Да-да! Школу закончила с золотой медалью! В прошлом году. Нет, в позапрошлом уже, кажется. Или уже два года прошло… Но с золотой медалью!

— И вы позволили вашей дочери, золотой медалистке, работать уборщицей?

— А… — мать на минуту замешкалась, — это она сама так захотела! Сама профессию себе выбрала! Я ей никогда не перечила, никогда ничего не запрещала. Она все всегда сама решает.

— Екатерина Михайловна, у меня очень мало времени, и наш разговор мне нравится все меньше и меньше. Раз вы никогда и ничего ей не запрещали, то и сейчас, надеюсь, не станете нам препятствовать. — Стул скрипнул, видимо, Юрий поднялся, готовый уйти как можно скорее. — А если попытаетесь, то я немедленно сообщу в отдел народного образования о том, что вы применяете к ребенку физическую силу, представляете для него опасность, и Мишеньку отправят от вас подальше в уютный детский дом, если вам так сильно не нравятся ясли. И напоминаю: если я еще хоть раз услышу от вас хоть одно дурное слово в адрес моей законной жены, я обещаю вам — вы никогда в жизни не увидите нас и не услышите. Живите как хотите.

— Три тысячи, — вдруг сказала мать странным сиплым голосом.

— Что? — не понял Юрий. — Я вас не расслышал.

— Все ты расслышал, зятек. Вижу, ты тоже жучара не промах, Лидка не просто так мужа выбрала, мы с тобой друг друга стоим. Ты мне условия решил ставить — я тебе тоже поставлю. Три тысячи рублей мне на книжку ложь и слова от меня больше не услышите.

— За шваль подзаборную и дрянь паскудную вы хотите три тысячи рублей? Не многовато ли?

— Чего?

— Вы только что назвали собственную дочь именно этими словами. Если бы вы были мужчиной, я бы вас ударил. Но вы не мужчина, и слава богу, так что мы с Лидой просто пойдем, нам пора.

— Три тысячи рублей!

— Вы не получите от меня ни копейки, Екатерина Михайловна. Потому что на этих тысячах вы не остановитесь, я знаю таких, как вы. Я увожу Лиду. Исключительно ради ее спокойствия я буду ежемесячно переводить вам определенную сумму на питание и на одежду и игрушки для Миши. Исключительно ради того, чтобы моя жена не волновалась, что ее мать и брат голодают. Только по этой причине. Но если мне сообщат, что вы позволяете себе говорить в городе гадости о моей жене или обо мне, денежные переводы мгновенно прекратятся. Лидия, ты готова? Мы уходим.

Лидочка мгновенно юркнула в комнату Мишеньки, поцеловала кудрявую макушку, от которой так сладко пахло, и помчалась за чемоданом.

Они молча вышли в коридор, молча обулись. Мать стояла рядом и смотрела на них, не говоря ни слова.

— Мам, — позвала Лидочка и потянулась к ней, чтобы обнять, в глазах у нее защипало. — Ну, пока. Я напишу сразу, как только мы устроимся.

Мать не обняла ее в ответ, только прожгла едким взглядом.

— Всего доброго, Екатерина Михайловна, — сказал Юрий Викторович. — Лидия, пойдем.

Он подхватил чемодан, взял Лиду за руку, и они пошли по щебенчатой дорожке к калитке. Лида не знала почему, но ей ужасно хотелось разрыдаться и броситься маме на шею. Ведь это была ее мама, ведь она должна была сказать хоть слово, просто сказать, что она будет скучать, что она все равно ее любит. Она же — ее семья. Они были уже у калитки, как вдруг Екатерина Михайловна наконец-то окликнула ее:

— Лида!

Лидочка быстро выпустила руку доктора, готовая помчаться к матери, и даже уже сделала шаг, как вдруг та сказала громко и холодно:

— Отец, жаль, тебя не видит. А то бы проклял.

Лида развернулась, схватила мужа за руку и быстро пошла вперед.